О нации и национализме. Полемические заметки. Валерий тишков

В рамках общепризнанного подхода различаются две основные формы национализма: гражданский (или государственный) (civic or state nationalism) и культурный (или этнический) (cultural or ethnic nationalism). Первый основывается на понятии нации как политической общности или согражданства; второй рассматривает нацию как этнокультурную категорию, как общность, имеющую глубокие исторически* корни, социально-психологическую или даже генетическую природу. Первый чаще всего отождествляется с патриотизмом, но в своих крайних политических формах может обретать формы государственной агрессивности, шовинизма или изоляционизма. Второй, выходя за рамки культурной деятельности и становясь политической программой, служит для этнических предпринимателей средством обеспечения доступа к власти и ре­сурсам, подавляет частные стратегии и интересы и порождает по­пытки реализовать принцип этнической государственности через узурпацию власти представителями одной группы, через подавле­ние меньшинств или через сецессию и создание новой "нацио­нальной" (читай: этнической) государственности. <...>

Отечественная академическая традиция в значительной мере способствовала утверждению приоритета этнической взаимоис­ключающей идентичности, огосударствлению и институционализации этничности, а также политической программатике этнонацио-нализма. Этнографическая наука в огромной степени способство­вала установлению культурных различий и категоризации этниче­ских границ, абсолютизируя гомогенность и значимость этнокуль­турных сообществ и обеспечивая аргументацию политического эт-нонационализма. Например, профессионалы Института этнологии и антропологии РАН, сами по себе представляющие многоэтничное сообщество, объединенное более мощными социальными свя­зями и идентичностями, отказали в аналогичном праве на коали­ции тем, кого они категоризировали как "этнофоров". Академиче­ский, интеллектуальный этнонационализм обрел причудливые формы как изощренных схоластических конструкций, так и паранаучных построений о "подразделениях этноса", "субэтносах", "суперэтносах", "метаэтносах", которыми питается многообразный и процветающий постсоветский этнонационализм. Весь его язык фактически заимствован из этнографических и исторических тек­стов, включая такие основополагающие понятия, как "жизнь или вымирание этносов (наций)", "этническая территория", "коренная нация", "своя государственность", "национальное движение (воз­рождение) народов", "национальная политика", "национальный во­прос", "межнациональные отношения (конфликты)", "националь­ность", "родной язык" и т.п.

Ни одно из этих понятий в мировой науке не используется в каче­стве категорий, а если используется, то исключительно в гражданско-политическом контексте: "национальность" как гражданство, "национальная политика" как политика государственных интересов, "межнациональные отношения" как межгосударственные отношения, "родной язык" как материнский или первый выученный язык и т.п.

Большинство этих категорий с научной точки зрения уязвимы или просто бессмысленны, а с общественно-политической точки зрения порождают тупиковые стратегии и дезориентирующее на­силие повседневного сознания рядовых граждан. "Этносы", "суперэтносы", "субэтнические группы", "национальные группы" и мно­гие другие неизвестные мировой науке понятия и категории вошли в язык постсоветской политики и официальных текстов, провоци­руя конфликтность и делая невозможным принятие даже мини­мально необходимых законов, обеспечивающих интересы и права граждан, основанные на осознании или принадлежности к той или иной культурной общности. <...>

Проблемы гражданского национализма в отечественных обще­ственно-политических дискуссиях нет вообще из-за отсутствия са­мого понятия гражданской нации, хотя в реальности она вполне зри­мо присутствует в риторике о государственном патриотизме. В чем-то с претензиями на общегосударственный патриотизм выступают пред­ставители этнического национализма доминирующей общности рус­ских. В данном случае грань между этническим и гражданским (государственным) национализмом в значительной мере стирается. То же самое может происходить и с периферийным типом этнонационализма, формулирующего точно такую же претензию, но не на обще­государственном, а на региональном (этнотерриториальном) уровне. Рождающаяся идеология татарстанской нации, например, в условиях медленного утверждения идеологии русской нации имеет не меньшие шансы на успех, ибо только через замену этнического национализма на гражданский можно обеспечить приемлемую доктрину государст­венности и общественное согласие. <...>

По моему убеждению, нация — это политический лозунг и средство мобилизации, а вовсе не научная категория. Состоя поч­ти из одних исключений, оговорок и противоречий, это понятие как таковое не имеет права на существование и должно быть ис­ключено из языка науки. В. этнокультурном смысле категориальность понятия "нация" утратила в современном мире всякое зна­чение и стала фактически синонимом этнической группы. <...>

Не представляя собой научную категорию, "нация", однако, се­годня сохраняется в языке политического соперничества. В обо­зримом будущем большие права на использование этого слова, очевидно, будет иметь та форма социальной группировки, которая обладает большей властью. А таковой в паре "этническая общ­ность — государство" обладает последнее как единственная до­пускаемая пока самими людьми по общему согласию форма при­менения легитимного насилия и обладающая для этого соответст­вующими институтами, ресурсами и правовыми текстами. Госу­дарственная общность как более жестко оформленная террито­риальными границами и фиксированным гражданством коали­ция имеет больше оснований называть себя нацией, чем коали­ция, основанная на этнической идентификации с ее постоянно конструируемым содержанием, взаимопроникаемыми границами и множественной лояльностью. Понятие гражданской нации более приемлемо для членов многоэтничных политических со­обществ и менее конфликтогенно, чем длительно насаждавшее­ся советскими учеными и поныне широко разделяемое полити­ками понятие этнонации.

Однако государственными декретами это понятие, конечно, не может и, видимо, не должно быть демонтировано. То же касается и самого явления этнонационализма в обоих его вариантах — гегемонистском и периферийном. К тому же последний вариант в своих не­экстремистских культурных и политических формах играет позитив­ную роль, содействуя, в частности, в России децентрализации власти и сохранению культурной отличительности и целостности групп. Этнонационализм, будучи антиподом основанного на правах человека гражданского общества, в настоящее время компенсирует недостаток демократии и общегражданских лояльностей. Он может быть ослаб­лен или устранен только через улучшение социальных условий суще­ствования и общественного правления в рамках доктрины культурно­го плюрализма и принципа "единства в многообразии".

<...> На мой взгляд, в России пришло время устранить лексику этнонационализма хотя бы из языка науки и перейти к общеразделяемым методологиям и терминологии, в том числе к более глу­бокому и чувствительному пониманию этничности. Последнее есть сложный комплекс характеристик, чувств и индивидуально-коллективистских стратегий, не разобравшись в котором академи­ческое сообщество порождает не только общественную нетерпи­мость, плохое управление и трагические коллизии, но и ложные формы солидарности и неоправданные антагонизмы в собственной среде. Мне иногда кажется, что призыв "назад в башни из слоновой кости!" (хотя, может быть, отечественные гуманитарии в них никогда и не пребывали) был бы сейчас более полезен, чем с традиционным мессианским задором "инженеров человеческих душ" предписывать обществу плохо осмысленные проекты, особенно в период, когда управленцы заняты его глубоким переустройством.