Национализм в снг: мировоззренческие истоки. С. Панарин

<...> Стремление к "сотворению мира", к организации по умо­зрительной схеме не только структур государства, но и всех сто­рон жизни его граждан составляло характернейшую черту именно советской эпохи.

Нельзя, правда, утверждать, что у старой России эта черта со­всем отсутствовала. Наоборот, в Российской империи "мысль о сочетании идеи прямолинейности с идеей всеобщего осчастливления" (М.Е. Салтыков-Щедрин) в головах градоначальников угнез­дилась раньше, чем в головах радикальных революционеров. Как бы позднейшие "нивеляторы" ни клеймили А. Аракчеева, тот был, несомненно, их предтечей и в некотором роде провозвестником таких советско-начальнических увлечений, как неистовое копание каналов или составление идеологически выдержанных графиков полевых работ. Те же военные поселения представляют собой де­тище политики, направленной, на "дисциплинирование" стихии жизни казарменным порядком. Деяния такого рода коснулись, как видим, центра империи; но не обошли они стороной и периферию. Можно назвать попытки насильственного крещения одних "инородцев" (например казанских татар), принудительной русифи­кации других (поляков) и фактического выдавливания за пределы империи третьих (черкесов). Однако в царской России миропреобразовательные усилия не распространялись на всю периферию — только на ее отдельные, казавшиеся ненадежными участки. Далее, соответствующая политика проводилась не систематически, а спо­радически, по ситуации, что и не удивительно, если вспомнить, что Российская империя во всех своих исторических проявлениях, в том числе -и проводимых ею притеснениях, была все-таки обра­зованием по преимуществу органическим. И за вычетом несколь­ких порывов государственного миссионерства да уваровских потуг навязать подданным некий официальный, суррогат единомыслия, адресатом политики было скорее пространство (в котором предпо­лагалось расширить сферу русского за счет нерусского), чем люд­ские души.

Иные масштабы приобрел этот процесс после октября 1917 г. Для того чтобы "построить новый мир", требовалась могучая ис­полнительская сила. Нужно было создать самого творца, перековать исходный человеческий материал — десятки народов и на­родностей — в коллективного титанического демиурга. Необходи­мым же условием перековки было разлучение народов с полнотой их исторического прошлого. И под бдительным оком партийной цензуры началось переписывание прошлого. Только "светлая" и общая для разных народов линия исторического процесса, как бы предсказующая их будущее совместное участие в миросозидатель­ном подвиге, только те деяния предков, что из глубины веков удо­стоверяли общее социалистическое избранничество потомков разного национального корня, — только это должно было остаться в памяти "новой общности" — "советского народа".

Налицо еще одна триада: 1) сама вера в абсолютную управляе­мость исторической жизнью народов; 2) сильная традиция соци­альной инженерии; 3) совокупность хорошо отработанных приемов по денационализации (а точнее — деэтнизации) прошлого. Но в багаже постсоветских национализмов имеются если не точные ко­пии, то близкие аналоги всех составляющих этой триады. Национализмы осуществляют "коренизацию" кадров, принимают законы о языке, провозглашают лозунг "приоритетного развития" титуль­ного народа; некоторые по собственной инициативе или под дав­лением обстоятельств проводят настоящие этнические чистки (последний для нас пример — Абхазия). Но в конечном-то счете что это такое, как не усилия по спрямлению одного из главных потоков исторической жизни, этнического процесса, или даже по его полному переводу в новое русло? Ведь их цель — срочное вы­ковывание большой общности, теперь, правда, не "советского на­рода", а "своей" нации, или как минимум придание ей законченно­сти, монолитности и величия, создание гарантий того, что "идея нации" сохранится во всех грядущих поколениях...

Наконец, национализмы тоже с большим рвением предаются переписыванию прошлого. Разница в том, что теперь это делается для его "возвращения", обретения заново и что, возвращая про­шлое, в нем ищут не социально освобождающее сродство душ и судеб разных этносов, а национально освобождающие различия между ними. Прошлое облекают в подчеркнуто национальные одежды. Но изготовлены они по наброскам современных дизайне­ров; в подлинном прошлом их вряд ли носили. Насколько сейчас вообще об этом можно судить, одежды предков в лучшем случае лишь более или менее приближались к этим анахронистическим поделкам конца XX в. <...>

Идеал, предписываемый жизни, может застопорить и исказить ее естественное движение. Но никакое насилие не обеспечит пол­ного торжества идеала. В СССР попытка сотворения нового мира в конце концов обернулась острым противоречием между идеаль­ным образом и повседневной реальностью. Искусственного "советского народа" не получалось, тогда как приносимая ему в жертву естественная этничность все равно выживала, хотя и в изуродованном виде. Но если бы противоречие между должным и сущим давало о себе знать только в национальном вопросе, то од­ни из нынешних национализмов до сих пор пребывали бы в зача­точном состоянии, другие же не сделались бы столь агрессивными. В том-то и беда, что в Советском Союзе это противоречие прони­зывало буквально все стороны жизни человека любой националь­ности и что в условиях тоталитарного государства оно могло быть разрешено скорее с помощью мифотворчества, чем жизнетворчества: куда легче было сочинить параллельный официальному миф, чем что-либо на деле изменить в окружающей действитель­ности. Так система, не стремясь к тому специально и даже во вред себе, фактически задавала направленность развитию будущей оп­позиции собственным порядкам. <...>

Действительные установки и приоритеты, сами способы вольно­го обращения с историей, страсть к мифотворчеству и переделке мира заимствуются национализмом (чаще непроизвольно, чем на­меренно) в качестве образцов для подражания, хорошо служат их целям, помогают им обрести легитимность. Поэтому вполне кор­ректно утверждение, что бывшее тоталитарное государство — это школа национализмов, они — ее прилежные, но не очень творче­ские ученики.