В. Основоположения чистого музыкального бытия – с точки зрения абстрактно-логического знания 8 страница

Скажут на это: но ведь тут они в разных отношениях различны и тождественны; тождественны они как «не­что», а различны они совсем в другом отношении, раз­личны они – в отношении количества, раздельности. Это замечание, конечно, совершенно правильно, но оно не имеет к нам никакого отношения. Хотя числа и в разных отношениях тождественны и различны, все-таки надо сказать, что одна и та оке двойка тождественна с тройкой и различна с ней. Разные стороны двойки тождественны и различны с тройкой, но именно одна и та же двойка (ибо иной нет) тождественна и различна с одной и той же тройкой. Если две вещи тождественны в разных от­ношениях – это значит, что они просто никак не тождест­венны. А это, как сказано, нелепо. Поэтому мысль застав­ляет признать в качестве абсолютной истины то, что чис­ло составляется сразу и из категории различия и из ка­тегории тождества.

2. Во-вторых, согласившись с тем, что в понятие чис­ла входят моменты различия и тождества, могут оспари­вать выведенное нами понятие движения. Скажут: во-первых, вы сами критиковали это понятие, и даже не счи­тали возможным применять его к определению понятия времени, и тем более должны были бы отвергать его при анализе числа; во-вторых, не является ли достаточ­ной просто установка моментов тождества и различия? На это мы должны ответить так. Что касается наших предыдущих рассуждений о движении, то мы имели в виду физическое, пространственное движение. Как таковое, оно не может быть специфичным ни для времени, ни для числа уже по одному тому, что это – чисто смысло­вые категории, наше же движение есть категория физи­ческая. Когда же мы говорим о движении в целях ха­рактеристики числа, мы имеем в виду чисто смысловое движение, т.е. ту особенность данной смысловой конст­рукции, что она требует своего перехода в иную конст­рукцию или состоит из таких переходов. К сущности иного предмета отнюдь не относится то, что он составлен из переходов и движений или требует таковых в дальней­шем. Но сущность числа именно такова, что она требует категорий движения и не мыслима без нее. В самом де­ле, попробуем мыслить десятку так, чтобы она не мысли­лась составленной из десятка переходов от «одного» к «иному». Это ведь значило бы, что десятка вообще не есть число. В десятке, и именно в самой подлинной сущ­ности ее, мыслится это смысловое движение, это мыслен­ное полагание смыслов, равно как и требуется переход к дальнейшему. Говоря «десять», мы не переходим к «одиннадцати»; но к самому смыслу «десяти» относится то, что за «десятью» следует «одиннадцать». И если к данному числу нельзя прибавить еще одной единицы, то это не есть число вообще. С другой стороны, хотя десят­ка и требует перехода к одиннадцати и девяти, все-таки фактически она не переходит, и переход ее остается лишь принципиальным. Сама она фактически покоится на од­ном и том же смысловом «месте» и никуда не переходит.

Поэтому наряду с движением мы должны приписать числу также и категорию покоя. Число в силу этого есть смысловая опора и принцип вообще всякого движения и покоя и в том числе и чисто смыслового. В числе должна быть счетность, и, хотя само число и не есть просто ко­личество, все же в нем необходимейшим образом присут­ствует сосчитанность, счетность, переходность от одного к другому. Итак, числовое движение есть движение само­го смысла, необходимость перехода от одного смыслового момента к другому. Это не движение во времени и не дви­жение в пространстве. Такое движение не требует ника­ких условий времени, пространства, массы, силы, скоро­сти н т. д. Это – такой переход и такое движение, кото­рое сразу дано всегда и везде, и есть чисто смысловая значимость необходимости передвижения по отдельным логическим моментам.

3. В-третьих, нельзя оспаривать также и Первую ка­тегорию, вводимую нами в число, – категорию «сущего».

В самом деле, ни тождество, ни различие, ни покой, ни движение ничего не говорят о том, что именно тождест­венно и что различно, что покоится и что движется. Долж­но быть «нечто», о чем именно высказываются все эти категории. Без такого «нечто» нет прикрепления этих, че­тырех категорий к определенному предмету. И поскольку число есть «нечто», оно должно содержать и эту катего­рию. Только мы ее формулируем намеренно обще, чтобы не заставлять думать о какой-нибудь определенной вещи. Для числа, как мы видели, требуется именно отвлечение от всякой вещной качественности. Мы поэтому и назы­ваем такую категорию – «нечто», или «это», или «су­щее», или, если угодно, «одно». Число есть именно одно, или нечто, взятое с точки зрения своего подвижного по­коя самотождественного различия.

4. В-четвертых, в спорах по этому предмету всегда вызывает недоумение и даже удивление то обстоятель­ство, что нами намеренно берутся и отождествляются противоречащие понятия, ибо мы говорим: «подвижной покой», «самотождественное различие». Говорят: если данная вещь движется, то это значит, что она не поко­ится; а если она отлична от чего-нибудь, то это значит, что она не тождественна с ним. Однако такое рассужде­ние является в корне фальшивым, основанным на слепом преклонении перед формальной логикой и на непонима­нии подлинного метода диалектики.

Прежде всего, даже и не в диалектике, а в обыденной практике мы постоянно имеем дело с этими отождеств­лениями противоречивого. Так, я могу ехать в экипаже или в вагоне трамвая, т.е. передвигаться с места на ме­сто, и в то же время быть в полном покое относительно стенок экипажа и вагона. Двигаюсь я тут или нет? И да, и нет. Вернее сказать, я нахожусь здесь в подвижном по­кое. Разумеется, этот подвижной, покой есть в конце кон­цов не что иное, как более сложное движение. Но можно вполне сказать и так: это есть не что иное, как более сложный покой. Точно так же, когда я говорю: «наденьте на ручку новое перо», я не только отличаю перо от ручки, но в некотором вполне определенном пункте их и отож­дествляю. А именно, перо по смыслу своему содержит в себе указание на ручку и на необходимость соединения с ручкой, а ручка по смыслу своему содержит в себе ука­зание на перо и на необходимость соединения ее с пером. В моменте взаимосвязанности они совершенно тождест­венны. И выкинуть этот момент тождества значит сказать, что перо никакого отношения не имеет к ручке или имеет такое же отдаленное отношение, как и любой бо­тинок или подушки, и ручка не имеет никакого отношения к перу.

Однако то, что в обыденной жизни разумеется само собой, то самое в феноменологической диалектике долж­но быть осознано до конца и продумано до последних де­талей. Число есть именно подвижной покой и именно са­мотождественное различие. Тут – сознательный выход за пределы закона противоречия и закона тождества, устанавливаемых формальной логикой. Тут – диалекти­ческая антиномика, планомерно выводимая и преодоле­ваемая в пределах самого разума и средствами самого разума. Распространяться на тему о диалектическом ме­тоде, конечно, здесь было бы неуместно (я это делаю в подробностях в другом месте*); однако необходимо вся­чески подчеркивать сознательный и намеренный харак­тер диалектической антиномики, проводимый нами в оп­ределении понятия числа, и необходимо все время вы­двигать убеждение, что логика противоречий ничего об­щего не имеет с противоречивой логикой. Легко отвести всю эту диалектику указанием на то, что тут имеются в виду разные моменты вещей. Если я двигаюсь относи­тельно дерева, встретившегося на моем пути, то я по­коюсь относительно стенок экипажа, на котором я еду. Если десятка отлична от девятки**, то она отлична коли­чеством единиц, из которых она состоит, а если десятка тождественна с девяткой***, то тождественна она в том отношении, что и то и другое есть «нечто». Получается, что, и сущности, туг нет ровно никаких антиномий. Антитезис имеет в виду совершенно иной субъект, чем тезис. Однако мы должны всячески отрицать такую постановку вопроса Конечно, гут имеются в виду разные предикации. Но все-таки не кто иной и не что иное, а именно я, гот же самый я, и двигаюсь и покоюсь; та же самая десятка итождественна и различна с девяткой. Конечно, я движу­щийся отличен от меня в состоянии покоя и десятка не есть девятка. Но все дело в том, что во всех этих разли­чиях участвую я, тот же самый я, и фигурирует десятка как число, остающееся тою же самой десяткой. Наконец, тут не только различие, но и тождество в различии.

5. В-пятых, надо строжайше отличать число от количества. Количество уже предполагает, что есть некое число, и, самое главное, предполагает также и ма­териал, к которому это число применяется в целях сосчитывания. Когда мы говорим о числе, мы не знаем никако­го материала, к которому могли бы его применить, но со­зерцаем само число во всей его смысловой самостоятель­ности. Не важно для числа пять, имеем ли мы в виду пять быков или пять орехов. Пять есть самостоятельно, и мы созерцаем и описываем пятерку, как она есть неза­висимо от всего прочего. Количество же требует мате­риал, сосчитываемый при помощи чисел. Так, говоря «пять лошадей», я говорю о количестве пяти, а не о чис­ле «пять». Количество есть чисто формальная конструк­ция, и, как таковая, она не содержит сама в себе никакой диалектической антиномики. Я просто сосчитываю пред­меты: раз, два, три, четыре и т. д., и больше ничего. Тут, раз уж я сказал «первый», то этот «первый» не есть «вто­рой» и «второй» не есть «третий» и т. д. Условия и цели счета не таковы, чтобы требовать диалектическую антиномику во что бы то ни стало. Однако антиномика тут, ко­нечно, есть, но она есть лишь постольку, поскольку коли­чество есть отражение в том или другом материале, во­площение чистого смысла, ибо чистое число возникает только лишь в результате диалектической антиномики смысла.

6. В-шестых, может и должен возникнуть вопрос о существе самой этой диалектической антиномики смыс­ла в применении к числу. Вообще надо сказать, что диа­лектическое определение вещи, будучи определением ве­щи вообще в мысли, в разуме, требует по крайней мере трех моментов. Если вещь подлинно есть, она должна отличаться от всех иных вещей. Это есть ее тезис. Пола­гая вещь в уме, мы тем самым предполагаем, что есть нечто иное, чему эта вещь противополагается. Следова­тельно, тезис вещи в уме возможен только лишь при ус­ловии ее антитезиса. Но оставаться на этом невозможно. Если вещь предполагает иное, то это значит, что иное необходимо мыслится вместе с вещью. Отнимите из вещи ее иное, и – она перестанет от этого иного отличаться, т.е. превратится в расплывчатое пятно и для ума унич­тожится. Итак, должно быть нечто третье, в чем вещь и окружающий ее фон не только различны, но и тождест­венны. Это есть синтез, дающий примитивное определе­ние вещи в уме.

Число также, мы видели, есть нечто, предполагающее отличный от себя окружающий его фон, и этот фон дол­жен быть тождествен с ним. Что же это за синтез, в ко­тором число впервые получает для нас ясное определение свое в разуме? Мы ведь тут должны мыслить такое число, которое в самом себе содержит и свое «нечто» и свое «иное», свой фон, с которым оно, по разумной необ­ходимости, отождествляется. Это значит, что число есть некая умная фигура, некое умное целое, которое со­держит в себе части, отличные от умного (поскольку они именно – части), но и тождественные с целым (посколь­ку целое только из них ведь и составляется). Это и есть то самое, что нынешние математики именуют как множе­ство (Menge), – наиболее общая и исходная сфера, раз­вивая которую можно прийти к любому типу числа и ко­торая есть наиболее всеохватывающая область всех во­обще математических построений.

В этом числе прежде всего бросается в глаза то, что оно содержит в себе идею порядка, последования. Коли­чество же не имеет порядка, кроме чисто формального следования одного смыслового полагания за другим. Число, понимаемое нами как математическое «множест­во», характеризуется той или другой структурностью сво­их смысловых полаганий. Последние сплетены здесь в ту или иную, но всегда определенную фигурность, и от одно­го момента можно перейти к другому только в связи с тем порядком, который характерен для этих моментов во всей структуре целого. Диалектический синтез поэто­му приводит здесь к пониманию числа как умного извая­ния, как смысловой фигуры, и только здесь можно под­линно говорить о самотождественном различии (целое всегда присутствует в своих частях одинаково, но все ча­сти различны) и подлинно – о подвижном покое (всякая часть требует здесь перехода к другой части, но все це­лое – покоится, как бы вращаясь само в себе) и, нако­нец, – о сущем (ибо этот подвижной покой самотождест­венного различия есть нечто совершенно определенное, оформленное, положенное и зафиксированное).

7. Наконец, в-седьмых, необходимо сделать еще одно весьма важное разъяснение, дающее нам возможность дать окончательную феноменолого-диалектическую фор­мулу числа, на фоне всех иных, чисто смысловых конст­рукций. В самом деле, могут сказать, что не только число характеризуется вышеупомянутыми пятью категориями. Любое чисто смысловое понятие должно быть и тождест­венно с собой и различно с другим понятием; ему дол­жен быть свойствен и смысловой покой и смысловое дви­жение. Наконец, всякое понятие есть также и «нечто». Какая же разница между числом и понятием вообще?

а) Тут мы должны согласиться, что предложенная выше формула числа как единичности подвижного покоя самотождественного различия является все же слишком общей, чтобы можно было это определение перевернуть и сказать: единичность подвижного покоя самотождест­венного различия есть число. Конечно, она не только число, но еще и многое другое; и надо уметь подчерк­нуть тут тот спецификум, который создает тут именно чисто числовую, а не иную конструкцию. Дело в том, что полученная нами формула есть категориальное раскры­тие смысла вообще. Это смысл вообще требует сущего, покоя, движения, тождества и различия. Смысл – слож­ная и не первая категория в диалектической системе ра­зума. Анализируя ее, мы находим в ней более первона­чальные и уже более не разложимые категории сущего, покоя и т. д. Кто не понимает, что такое «нечто», что та­кое покой, движение, что такое тождество и различие, тот есть просто умалишенный, и с ним не нужно спорить о диалектике и логике, а нужно его лечить в психиатри­ческой клинике. Но когда начинается то или иное ком­бинирование этих первоначальных категорий и когда получаются сложные смысловые структуры, тогда начи­нается спор, и тогда не только умалишенные могут оши­баться и спорить. «Смысл» и есть такая сложная катего­рия, о которой можно долго спорить, ища конституирую­щих ее принципов. К числу таких же сложных категорий принадлежит и «число».

b) Однако вышеупомянутые пять категорий настолько примитивны и первоначальны, что их нам не миновать ни при какой смысловой структуре. Можно говорить только о разной их комбинации, но миновать их совершенно не­мыслимо. И вот первый метод варьирования этих катего­рий – это выделение какой-нибудь одной из них и рассмотрение в ее свете всех прочих. Разумеется, ни одна из этих категорий не мыслима без других. Если есть «нечто», то тем самым оно тождественно себе, тем самым оно отлично от другого, и т. д. и т. д. Если оно покоится, то тем самым оно есть нечто, и т. д. и т. д. Словом, все пять категорий даны сразу, ибо все они сразу тождест­венны друг другу и сразу отличны одна от другой. Но тем не менее мы можем выделять эти категории пооче­редно и в свете каждой из них рассматривать все прочие, с) Так, прежде всего, мы можем выдвигать категорию сущего и рассматривать единичность подвижного покоя самотождественного различия именно как нечто, как единичность, как сущее, и все перемены, которые тут про­исходят, все моменты, на которые эта единичность рас­падается, рассматривать постоянно как нечто, нечто, нечто и т. д. Ясно, что тут мы получаем смысл как неко­торую категорию, получаем то, что именно есть данная смысловая установка. Получаем эйдос.

d)Но мы можем упомянутую единичность подвижно­го покоя самотождественного различия рассматривать в свете самотождественного различия. Другими словами, отвлекаясь от того, что это есть нечто, мы в таком «этом» сосредоточиваемся исключительно только на моментах различия внутри такого «этого» и на моментах отожде­ствления. Когда мы говорили о «нечто» и фиксировали эйдос, мы противопоставляли «это» всему иному, что есть за его пределами. Теперь же мы отбрасываем кате­горию «этого» и всецело рассматриваем «это» только с точки зрения тех различий, которые царят в сфере «это­го», не переходя за пределы «этого». Тогда перед нами расстилается некая умная качественность, некое умное пространство, которое, конечно, не есть нечто физическое или механическое, но тем не менее есть все-таки некая взаимопротивопоставляемость и некая смысловая внеположность. Тут мы получаем умное пространство, или топос. Но, наконец, мы можем выдвигать также и катего­рию подвижного покоя. Пусть мы не обращаем внимания ни на то, что есть данный предмет, т.е. на эйдос, ни на то, какие различия в нем царят, т.е. на его топос. Пусть все «нечто», которое в нем есть, есть только «нечто» под­вижного покоя; и пусть всякое различие, которое в нем существует, есть только различие в смысловой подвиж­ности, в степенях подвижного покоя. Тогда мы получаем математическое число, или математическое «множество», как мы его определили выше. Если в эйдосе фиксирует­ся «что» смысла, в топосе – различенности в смысле, то в числе фиксируется, таким образом, специально подвиж­ность смысла, т.е. подвижность полаганий смысла, и их покой, т.е. та или иная определенная степень подвижно­сти смысловых полаганий. Только поэтому и оказывает­ся возможным счет.

Итак: 1) эйдос есть единичность подвижного покоя самотождественного различия, данная как именно еди­ничность;

2) топос есть единичность подвижного покоя само­тождественного различия, данная как самотождествен­ное различие;

3) число («множество») есть единичность подвижно­го покоя самотождественного различия, данная как под­вижной покой ¹⁹.

После всех этих разъяснений мы позволим себе счи­тать проблему числа решенной и последнюю формулу числа считать феноменолого-диалектически точной. Те­перь обратимся к характеристике другой стихии, создаю­щей время и, следовательно, создающей музыку.

9. Сущность времени

 

1. Мы выставили раньше положение, что всякая теку­честь предполагает нетекучее и всякая временность тре­бует вне-временности. В отношении к чистому времени этот текучий, вне-временной момент, с точки зрения ко­торого только и может происходить временное течение, есть, как мы видели, число. Что такое число – ясно из предыдущих определений. Теперь охарактеризуем точнее и ближе стихию изменчивости, без которой время не мыслимо. Предположивши, что есть только число, мы от­казываемся от всякого перехода во временной поток. То движение, которое есть в числе, представляет собою не фактически-протекающую изменчивость, но чисто логи­ческую, отвлеченно-мысленную возможность перехода одного смысла в другой, одного смыслового момента – в другой. Время есть жизнь; число же есть чисто умное, чисто смысловое построение, о котором еще неизвестно, как и с какой стороны оно будет дано во времени и как будет протекать. Во времени есть нечто иррациональное и неопределенное, чему число противостоит как послед­няя рациональная раздельность и оформленность. В чем же подлинная суть времени? Конечно, для нас, филосо­фов, этот вопрос может иметь только диалектический смысл. В чем сущность времени – это значит: какое диа­лектическое место времени, какое место занимает кате­гория времени в обще-диалектической структуре разума?

2. Время можно охарактеризовать с разных сторон. То говорят, что оно есть жизнь. И это, конечно, совер­шенно правильно, ибо время противостоит всякому хо­лодному логическому оформлению, напр., числу, как не­что живо-трепещущее, стремящееся, ищущее, словом – живое, живущее. То говорят, что оно есть творчество. И это также правильно, ибо подлинное творчество толь­ко и возможно там, где не все сразу дано и где каждый момент целого должен быть завоеван, создан, зафикси­рован, укреплен. Число живет бесшумно*, и числовые изменения совершаются внутри числа с абсолютной легко­стью, в абсолютном отсутствии всех препятствий и пре­град. Время, напротив того, живет шумно и трудно, и временные изменения совершаются вязко, затяженно, ча­сто с великими усилиями, без надежды на разрешение. Однако все эти рассуждения о времени как о жизнен­ном, творческом потоке, ставшие популярными после Бергсона, рисуя, несомненно, весьма важную, быть мо­жет, центральную стихию времени, не обладают нужной степенью феноменолого-диалектической ясности и четко­сти. Эта теория времени – биологически и психологиче­ски правильна, но не философски. Философия требует, прежде всего, ясной диалектической конструкции поня­тия времени; и биолого-психологическое учение Бергсо­на о времени способно стать только хорошим опытным фундаментом для философских конструкций, вскрывая расширенную и углубленно-жизненную стихию времени, но не давая ее подлинно философского осознания. И пер­вым доказательством нефилософичности Бергсонова уче­ния о времени является противопоставление времени про­странству. Время для него есть жизнь, а пространство почему-то не есть жизнь. Время он умеет представить жизненно, а пространство для него только однородно; и он не может представить себе, что и пространство также жизненно, также творчески-напряженно, также трепещет струями жизни. Если бы теория времени имела у него не наивно-опытный (хотя и правильный и притом глубокий) корень, а философский, он не мог бы трактовать прост­ранство в доморощенных старинных тонах Ньютоновой механики, ибо пространство содержит в себе те же пер­вичные категории, что и время, но только в новой их ком­бинации. Философия не могла бы в двух аналогичных проблемах прийти к противоположным выводам. – Итак, время есть жизнь и число есть смысл жизни, но все-таки точную формулу времени этим мы еще не дали. Где она? 3. а) Выше мы видели, как совершается всякое диа­лектическое определение. Оно требует данности, проти­воположения ее иному и синтезирования того и другого. В результате первого синтеза мы получили число. Како­ва, спросим себя теперь, будет следующая за числом диалектическая категория? Число – теперь уже как не­что целое (а не только внутри себя самого), – чтобы быть, должно отличаться как таковое от всего иного, должно с этим иным иметь определенную границу; если не будет этого, не будет и числа как такового, не состоится определение числа. Итак, число противопоставляет­ся иному. Однако по выше предложенному основному диалектическому закону должно произойти также и ото­ждествление этого числа с этим иным. Чтобы понять ре­зультат этого отождествления, т.е. новую категорию, вырастающую из диалектики числа, необходимо отдать себе строгий отчет в том, что такое это иное, противопо­ставляя которому число, мы получаем именно число, а не что-нибудь иное. Иное, если оно действительно есть иное числа, должно быть иным в отношении того самого главного, что есть в числе, т.е. иным в отношении к ко­ординированной раздельности. Если число противопо­ставляется иному, то это иное только тогда будет под­линно иным в сравнении с числом, когда оно будет пони­маться нами как сплошная и неразличимая текучесть. В синтезе, который мы получаем путем отождествления числа с его иным, обретается число, как бы покрытое или заново конструированное при помощи этой сплошной и неразличимой текучести. Другими словами, мы получаем тут время. Время и есть, стало быть, тождество числа с его иным, или алогическое становление числа. b) Более подробно сущность времени выясняется че­рез инобытийную модификацию отдельных категорий, из которых составляется понятие числа. Число есть одно, сущее, нечто, оформленность. Время, как иное числа, есть бесформенное множество, в котором всякое «нечто», всякое «сущее» расплавливается, растворяется в алоги­ческом потоке, и в этом потоке уже нет никаких «сущих». Тут «сущее» и «не-сущее» слито до полной неразличимо­сти. Далее, число есть самотождественное различие. Вре­мя, как иное числа, есть неразличимая сплошность, в ко­торой ни один момент не отличается от другого, и тем не менее они даны, будучи как бы водвинуты один в другой до полной неразъемлемости. Наконец, число есть под­вижной покой. Время, как иное числа, есть подвижная сплошность и текучая неразличимость, в которой один последовательный момент водвинут в другой, так что вместо раздельно-данного смыслового перехода от одно­го точно фиксированного момента к другому дается тут алогическая текучесть от одного неизвестного момента к другому. Время алогично именно в аспекте своей теку­чести, откуда время только тогда и возможно, когда в нем есть будущее и, самое главное, неизвестное будущее. Время, отсюда, также есть и царство случая, поскольку число, само по себе будучи четкой формой, осмысленно координированной внутри себя, переходя во временной поток, застилается неопределенно текучей инаковостью, так что осмысленная закономерность конструкции чисто­го смысла превращается в абстрактно устанавливаемую алогическую закономерность не только числом, но и слу­чаем определяемой текучести.

с) Такова точная феноменолого-диалектическая фор­мула времени: 1) время есть бесформенное множество, 2) данное как неразличимая сплошность 3) подвижной текучести 4) числа. Короче: время есть алогическое ста­новление числа. Или, подставляя категории числа, полу­чаем: время есть единичность подвижного покоя само-тождественного различия, данная как подвижной покой в рассмотрении его с точки зрения его алогического ста­новления.

4. Только теперь мы можем оценить всю внутреннюю связь и внутреннюю противоположность времени и дви­жения. Время не есть движение, как это учит нечетко мыслящая эмпирическая наука. Время есть жизнь числа, становление числа, т.е. оно относится всецело к чисто смысловой сфере и есть определенная модификация смысла, определенная его степень, именно на степени отождествления смысла с вне-смысловой инаковостью. Движение же предполагает новый и особый факт, к ко­торому применяется и с которым отождествляется эта смысловая модификация числа. Нужно гипостазировать время, овеществить время, чтобы получить движение. Движение есть такая инаковость времени, где последнее выступает в качестве гипостазированного факта, равно как и количество есть такая инаковость числа, где послед­нее выступает в качестве гипостазированного факта. От­сюда, не давая всех предыдущих категорий в подробно­стях, мы можем сказать, давая точные формулы: коли­чество есть число, данное как своя собственная гипоста­зированная инаковость; движение есть время, данное как своя собственная гипостазированная инаковость. Коли­чество требует – чистого числа и материала фактов (инаковости), к которым это число применяется и в кото­рых оно видится (становясь от этого уже не чистым, а овеществленным). И движение требует – времени и ма­териала, фактов (инаковости), к которым эта временная характеристика применяется и в которых она видится, становясь от этого уже не чистым временем, а овещест­вленным, окачествованным; тут время – пространствен­но-подвижное качество.

10. Основоположения музыкального предмета

 

Музыка как искусство времени получает, в зависимо­сти от предыдущих конструкций, совершенно определен­ную логическую структуру, и мы начинаем ясно видеть ее диалектическое место в системе разума вообще. Пусть некоторые феноменологи видят в музыке только одни животные эмоции (как будто бы животные эмоции не должны быть описаны феноменологически и как будто бы им не соответствует никакого эйдетического предме­та). Мы думаем, что музыка есть прежде всего искусст­во, и потому она имеет определенную художественную форму, отличную от форм животных эмоций и должен­ствующую получить точное феноменологическое описа­ние. Поскольку музыка есть искусство времени, для нее характерными являются те три положения, которые ха­рактеризуют время вообще, в отличие от числа.

I. Музыкальный предмет есть бесформенное множе­ство, или тождество сущего с его алогической инаковостью, т.е. с не-сущим.

II. Музыкальный предмет есть неразличимая сплош­ность, или тождество самотождественного различия с его алогической инаковостью.

III. Музыкальный предмет есть подвижная сплош­ность и текучая неразличимость, или тождество подвиж­ного покоя с его алогической инаковостью.

Эти три основоположения музыкального предмета возникают, как мы видели, в форме алогического ста­новления числа. В музыке, среди алогической стихии ста­новления, в бурях и страстях иррационально-текучей сплошности или, вернее, в глубине их видится четко оформленная, абсолютно неподвижная и абсолютно твердая в своих очертаниях граница – смысловая фигурность числа, которая незримо руководит всеми этими иррациональными судьбами музыкального предмета. На­до уметь увидеть это фигурное число, чтобы понять музы­кальное произведение; и оно предстоит как тот смысло­вой остов и скелет, на котором держится все трепещущее и играющее жизненными силами и струями тело музыки. Отсюда необходимо и четвертое основоположение музы­кального предмета.

IV. Музыкальный предмет есть чистое число, т.е. единичность (смыслового) подвижного покоя самотож­дественного различия, данная как подвижной покой.

Наконец, подобно тому как число диалектически пе­реходит во время, – время диалектически переходит в движение. Музыка есть искусство и числа, и времени, и движения. Она дает не только идеальное число, но и ре­альное воплощение его во времени, и не только реальное воплощение числа во времени, но и качественное овеще­ствление этого воплощенного во времени числа, т.е. дви­жение. Движение же предполагает материал, на котором разыгрываются числовые судьбы времени. Должно быть, кроме числа и времени, нечто иное, что является иным и для числа и для времени и что есть тот факт, который несет на себе и число и время, несет на себе их смысло­вую значимость и является фактом именно числа, т.е. количеством, и фактом именно времени, т.е. движением. Отсюда, движение есть, как мы видели, гипостазирован­ный факт (инаковость) времени, или овеществленное, вещно-окачествованное время. Таким образом, новое ос­новоположение музыки должно говорить о музыкальном движении.