В. Основоположения чистого музыкального бытия – с точки зрения абстрактно-логического знания 7 страница

Скажут: [время есть число,] которое измеряет движение, сопут­ствуя ему, с точки зрения более раннего или позднего моментов. – Однако еще не ясно, что такое это число, [измеряющее] с точки зре­ния раннейшего или позднейшего момента. А между тем очевидно, что измеряющее с точки зрения раннейшего или позднейшего момента будет измерять всецело с точки зрения [не чего иного, как] времени, [будет ли оно пользоваться] точками или еще каким-нибудь спосо­бом. Следовательно, это число, измеряющее движение при помощи понятий «раньше» и «позже», будет держаться за время и будет связано с ним, чтобы измерять [движение]. Ибо «раньше» и «позже» будут браться или в локальном смысле, как, напр., начало стадия, или необходимо брать его во временном смысле, так как вообще «раньше» есть время, кончающееся «теперь», а «позже» есть то время, которое с «теперь» начинается. Значит, время есть нечто другое, чем число, измеряющее с точки зрения «раньше» и «позже» не только любое движение, но также и точно установленное.

Затем, почему после присоединения числа, будь оно в соответ­ствии с измеренным или измеряющим (ибо измеряющее и измеряемое может оказаться тождественным), почему с возникновением этого числа должно появляться время, а ее должно появиться, когда ее» [только] движение и наличны относительно этого движения моменты «раньше» и «позже»? [Ведь, это было бы то же самое,) как если бы кто-нибудь утверждал, что величава не может быть большой настолько, насколько она есть, если вод нею не будут понимать вещь, обла­дающую такой величиной. Но если время бесконечно к таковым и на­зывается, то как же может существовать относительно него число, если не мерить, взявши [только] некую часть его, в которой время налично [уже] до его измерения? Почему оно не может быть до существования измеряющей души? Иди станут говорить, что возникновение ею зависит от души? Но, если говорить об измерении, то в такой зави­симости нет совершенно вяткой нужды, так как время налично в своем количестве даже тогда, когда его никто не измеряет. Скажут, что душа есть то, что пользуется величинами для измерения [ вре­мени]; Но какое отношение имеет это к понятию времени?»

 

Основные аргументы этой главы таковы. Время не есть число и мера, точнее, счет движения по следующим основаниям. 1) Если мы будем измерять какой-нибудь мерой разные движения, и быстрые и медленные, то мы получим ряд именованных чисел, которые ничем не бу­дут отличаться вообще от чисел, даже когда они счисля­ют лошадей и быков; эти числа будут относиться ко вре­мени, но сами временем не будут. 2) Не поможет делу, если мы под мерой будем понимать непрерывно-становя­щуюся меру, ибо в таком случае мера эта будет измерять пройденный путь, а не самое время; если же линию (как меру движения) будем брать не отдельно от движения, а вместе с ним, то окажется неопределенным, а) что чем измеряется, измеренное ли движение измеряющей ли­нией или обратно, b) и что из этих двух начал окажется временем. 3) Но возьмем равномерные движения. И в от­ношении к ним необходимо сказать, что, а) раз они изме­ряются каким-нибудь количеством, это количество долж­но иметь для себя, в свою очередь, меру своего измере­ния, и измеряющее тут число будет указывать на длину пути, но не на самое движение; и) кроме же того, число это будет не просто временем, а временем как определен­ной количественной величиной, и, значит, будет известна эта величина, а то, что измерено величиной, останется не­известным; и с) как число лошадей есть, прежде всего, число само по себе и не есть лошадь, так и число, изме­ряющее время, не есть время, но просто отвлеченное и не­подвижное число. 4) Равным образом, время не есть чис­ло, если даже последнее измеряет движение, непрерывно следуя за ним, с точки зрения «раньше» и «позже», так как это и значит, что мы получили определение временя как числа, которое измеряет движение с точки зрения времени же. 5) Вообще не доказано, что время нуждает­ся в числе, если оно уже до него обладает моментами «раньше» и «позже». Иначе надо допустить, что не мо­жет быть вообще никакой величины, если она не изме­рена. 6) Время бесконечно: след., число к нему не при­менимо. Если же число применяется ко времени, то – ко времени не вообще, но – лишь к отдельным проме­жуткам времени. Но в отдельных промежутках времени, хотя в них уже заключено время вообще, измеряется как раз не время вообще, а лишь его количество в данном случае, время же как таковое остается в этих измерени­ях неизмеренным и незатронутым. 7) Время, в своем чистом качестве времени, не нуждается и вообще в душе, и в психических процессах, его измеряющих, ибо оно на­личие до всякого измерения, и из того, что душа поль­зуется числами при измерениях времени, ровно ничего не вытекает для понятия времени самого по себе.

Итак, время не есть ни движение, ни мера движеиия, ни вообще какая-то акциденция какой-то неведомой суб­станции, но оно само есть нечто, что заслуживает само­стоятельного анализа ¹⁴.

 

3. Время не есть вещь и не есть психическое состояние

 

Что же такое время? Какие необходимы тут катего­рии, чтобы из их совокупности получилась эта сложная категория времени?

1. Мы сталкиваемся, прежде всего, с временными ве­щами. Этот стол, эти книги, этот дом существует во вре­мени. Важно ли для смысла времени, чтобы существова­ли этот стол, эти книги, этот дом? Конечно, нет. Они существуют во времени, но сами не суть время, и тем бо­лее время не есть они. Итак, мысля о времени, я не обя­зан мыслить книги, столы и пр. Время как таковое ничего мне не говорит ни о какой специальной вещи. Значит, и формулу времени я должен искать помимо вещей.

2. Далее, реально время существует всегда как субъ­ективное время. Чтобы говорить о времени, я должен его пережить, оно должно быть у меня в субъекте. Отсюда де­лают вывод, что природа времени заключается в его субъективизме. Конечно, спорить не приходится против того, что необходимо как-то переживать время, чтобы о нем что-нибудь высказывать. Но ведь это относится во­обще ко всяким нашим высказываниям. Когда я что-ни­будь о чем-нибудь высказываю, я обязательно так или иначе имею это в своем сознании и вещь, о которой я нечто высказываю, должна быть в моем субъекте. Но значит ли это, что она только и существует в моем субъ­екте? Значит ли это, что ее нет помимо моего субъекта? Такое утверждение было бы чудовищным. Из того, что я переживаю мысль об этом столе, ни в коем случае не вы­текает, что стола нет без моего субъекта и что я при суждении об этом столе должен также описывать и соответствующие состояния моего субъекта. Чтобы дока­зать математическую теорему, надо иметь ее в своем со­знании, но в самом смысловом содержании теоремы ни­чего не говорится о моем сознании, о тепле или холоде, которые я при этом переживал, о радостях или страда­ниях, которые мне доставляло доказательство этой тео­ремы, и т. д. Точно так же и время для меня реально возможно только при том условии, что я его как-то пере­живаю. Однако при описании самой сущности времени я вовсе не обязан говорить о своих переживаниях време­ни, и в нем так же мало субъективизма, как и в любой вещи, мыслимой или ощущаемой ¹⁵.

Итак, если мы не хотим впадать в субъективный идеализм и в натуралистическую метафизику, то время должно быть описано как вне-вещное и вне-субъективное. Но что же тогда оно такое?

4. Время предполагает вне-временное

 

1. Прежде всего, время есть некая длительность, и, как таковое, оно предполагает коррелятивное понятие недлящегося. Коррелятивным понятием называется та­кое, которое необходимо предполагается данным поня­тием. Если я говорю «высота» – значит, тем самым я имею коррелятивное понятие «низа»; если я говорю «хо­рошо», то, значит, тем самым у меня имеется понятие «плохого», и т. д. Когда я говорю о времени, то тем са­мым мысль моя требует вне-временного; говоря о дли­тельности, я тем самым как-то затрагиваю понятие недля­щегося. Докажем, что время есть сочетание вне-времен­ного с собственно временным, недлящегося с длящимся, и рассмотрим роль каждого из этих моментов.

2. Допустим, что время есть только длительность, только переход, только течение. Если бы это было так, то каждый момент времени был бы совершенно неотделим от другого момента. Один момент есть течение, другой момент есть течение, третий момент есть течение, и т. д. Если бы это было действительно так, мы не могли бы сказать, что же именно течет и что именно длится. Если все только меняется и нет в этом изменении ничего устой­чивого, тогда нет и самого изменения. Изменение и тече­ние предполагает, что есть нечто по своей природе неиз­менное и нетекучее, что в данном случае погружено в поток изменения и течения. Тогда, видя, как одно и то же пребывает неизменным во всех моментах своего измене­ния, мы можем наблюдать и само изменение. Я был мо­лод и юн, я был ребенком и взрослым, я буду стари­ком – во всех этих моментах своего изменения я остаюсь самим собою. Это тот же самый человек имел год от роду. двадцать лет от роду и пятьдесят лет от роду, – именно тот же, а не иной. Если же представить себе, что с каж­дым новым моментом изменения человек действительно становится абсолютно, насквозь, до последней глубины все иным и иным, тогда вы не можете говорить об изме­нении и жизни такого-то определенного лица, не можете говорить об изменении вообще чего-нибудь (ибо это «что-нибудь» как нечто определенное вы отрицаете), и тогда, следовательно, нельзя говорить об изменении и протекании вообще. Итак, время, как изменение и тече­ние, предполагает и требует нечто вне-временное, неиз­менное и нетекущее, – то именно, что есть временно.

3. С другой стороны, допустим, что во временном процессе важен только момент неизменности, постоянст­ва. Можно ведь сбиться на этом пункте и, наблюдая, что данная вещь во всех своих изменениях должна оставаться неизменной, делать вывод, что изменение вообще иллю­зорно и, в сущности, есть только одно неизменное. Такой вывод, однако, есть снятие самой проблемы времени. Не­изменное есть именно неизменное, т.е. вне-временное, и поскольку мы остаемся всецело в сфере только неизмен­ного, мы, конечно, еще не затрагиваем временности как таковой и пребываем в сфере чисто вневременно-логиче-ских построений¹⁶.

Итак, время есть объединение длящегося с недлящимся. Что же такое это недлящееся, это длящееся и это объединение?

5. Время предполагает число и его воплощение

 

1. Будем рассматривать не время, заполненное тем или другим качественным содержанием, но время само по себе, чистое время. Какого «недлящегося» оно требу­ет? Что именно должно быть погружено в поток длитель­ности, чтобы получилось время?

Когда я говорю о жизни человека, я говорю о челове­ческом времени, о времени, заполненном событиями человеческой жизни. Когда я говорю о времени сущест­вования этого стола (напр., указываю на то, что он – ста­ринной работы), я говорю о времени, заполненном собы­тиями из жизни этого стола. В первом случае «неподвиж­ным» моментом, моментом недлящейся устойчивости является «человек» в виде некоего логического понятия, во втором случае – «стол» в виде некоего идеально-непо­движного смысла. Что же теперь мы должны предпола­гать идеально-неподвижного в чистом времени, когда нет ни людей, ни столов, а есть только само время и больше ничего? Отвечаем: время есть длительность и становление числа.

2. Вдумаемся и вслушаемся в чистое время и чистую длительность. Время возможно только тогда, когда нечто происходит, нечто сбывается, случается. Время есть всегда оценка длящегося потока с точки зрения чего-то недлящегося. Когда течет время, мы переходим от одного события к другому и говорим: вот прошло столько-то вре­мени, вот такая-то скорость течения и т. д. Переживать время значит наблюдать, что же именно случилось и что за чем последовало. Время есть всегда некое осуществле­ние, некое воплощение. Время всегда больше, чем просто время. Но вот мы отвлекаемся от всякого качественного наполнения совершающихся событий, отвлекаемся от наименования тех вещей, которые текут, и берем просто само свершение и самый переход, берем чистое время. Это значит, что мы говорим об осуществлении числа, о протекании числа, о свершении числа. Время необходи­мым образом содержит в себе эти числовые пульсы. Нам не важно, чем заполнены эти числа, т.е. нам не важны именованные числа. Чистое время есть становление от­влеченных чисел, чисел как таковых, чисел, взятых са­мими по себе. В каждом временном промежутке есть оп­ределенная счетность, определенное число, и выбросить из времени число значит уничтожить самое время, так как необходимо, чтобы было нечто само по себе, устой­чивое и неизменное, что именно дано во временном пото­ке, и это устойчивое есть число. Время течет, число – неподвижно. Время есть всегда ожидание, выслушива­ние, свершение; число – законченная данность, не выслу­шиваемая, но созерцаемая в своей полной наличности. Время есть протекание и становление определенного смысла; число есть сам нетекущий и нестановящийся, вечно устойчивый смысл, к которому бессмысленно при­менять категории времени. Нельзя себе представить, что «число, напр., 2, 3, 10, как-то течет, меняется, имеет про­шлое, настоящее и будущее, гибнет, рождается, создает­ся, убывает. Двойка всегда есть двойка. Двойкой она была раньше, двойка она сейчас, двойкой она всегда бу­дет. Рассматривая ее как таковую, вы не прочитаете в ней повесть о том, что она сотворена или что она погиб­нет, или что она вообще меняется. Она говорит вам про­сто о том, что она – двойка, и больше ничего вы от нее не добьетесь. Применить к ней категорию времени значит высказать бессмысленное утверждение. Конечно, двойка может «измениться» в тройку и т. д., но само собою ра­зумеется, что это «изменение» – совершенно особое. Это – чисто смысловое, а не временное изменение, я, чтобы двойка «изменилась» в тройку, для этого не надо никакого времени, ибо двойка, тройка наряду со всеми прочими числами уже даны сразу, раз навсегда, во вое времена и на все времена и, след., ни от какого времен­ного потока не зависят. Когда я перешел от двойки к тройке и говорю, что «два изменилось в три», то тут речь идет об изменении лишь процесса моего счета, т.е. чисто психического факта, но никак не об изменения самой двойки в тройку. Если бы такое изменение было, необ­ходимо было бы, чтобы двойка перестала существовать, превратившись в тройку. Но это бессмысленно. Двойка всегда есть и будет. И если бы сдвинулась подлинно с места система чисел и само число, то это было бы рав­носильно нашему умопомрачению. Без числа нет разли­чения и расчленения, а след., нет и разума.

3. Итак, время есть становление числа. Если бы мы знали отчетливо, что такое число, – мы бы отчетливо мог­ли представить себе и становление, течение числа, т.е. выяснить второй момент, входящий в понятие времени. Ведь время есть только повторение числа, воплощение и осуществление числа, подражание числу. И нам остава­лось бы тогда вскрыть спецификум этого самого повто­рения и подражания. Итак, что же такое число само по себе?

 

6. Число не есть ни вещь, ни психическое состояние, но некий смысл

 

Тут также необходимо быть осторожным ввиду раз­личных искажающих всю проблему теорий.

1. Прежде всего, из понятия числа необходимо вы­бросить предикат вещности. В самом деле, весьма заман­чиво объяснить природу числа изменениями, царящими в вещном мире. Просто, скажут, существуют чувствен­ные вещи, которые сами собой и обусловливают наличие отвлеченных чисел; стоит только начать их считать. Ра­зумеется, если рассуждать эмпирически, то это совер­шенно правильно. Ребенок, напр., учится считать на фи­зических вещах. Но можно ли остаться «при таком наив­ном эмпиризме? Действительно ли для получения поня­тия числа необходимо только чувственное наблюдение за чувственными вещами? Конечно, этого недостаточно. Са­мо счисление чувственных вещей возможно только пото­му, что есть то, с точки зрения чего производится счет, есть число, которое тут мы применяем. Вещи уже пред­полагают, что есть числа; вещи уже содержат в себе чис­ла. Число же вовсе не предполагает вещей и мыслимо совершенно без них. Итак, число должно быть обсуж­даемо само по себе, и указание на то, что вещи – счис­ляемы, ничего не говорит на тему о числе, но предпола­гает, что уже есть числа и что мы ими уже пользуемся.

2. а) Мы отграничили бытие числа от бытия чувст­венной вещи. Но мы должны отграничить его также и от бытия субъективно-психического. В самом деле, зададим себе вопрос: содержится ли в самом понятии числа что-нибудь субъективно-психическое? Всякий разумный че­ловек должен сказать, что не содержится. Пусть я вы­сказываю какое-нибудь математическое суждение, напр., а+b = с. Высказал ли я в нем что-нибудь из своей психи­ческой жизни, напр., что я сыт, голоден, весел, учен, глуп, что я имею черные или светлые волосы, имею или не имею жену, детей и т. д.? Конечно, нет и нет. В этом суждении говорится только о вечной и совершенно мысленной при­роде чисел и больше ни о чем. Теперь ясно и то, что для высказывания этой истины нужны разнообразные, уже чисто эмпирические условия, т.е. условия отнюдь не веч­ные и не чисто смысловые. Чтобы рассуждать математи­чески и высказывать математические суждения, я должен быть и сытым (хотя бы до некоторой степени), и предва­рительно проходить все случайности математического обучении, и иметь тело с головой, руками, теми или ины­ми волосами, и родиться и т. д. и т. д. Там я говорил о чистом смысле чисел, здесь же я говорю об эмпирическом происхождении рассуждений о чистом смысле чисел. Ес­ли чистые числа для меня существуют сами по себе, не­зависимо от моего рассуждения, тогда я могу строить эмпирическую судьбу своих рассуждений о числах, и все случайности и искажения, претерпеваемые чистыми чис­лами в моей психике, не нарушат чистоты и абсолютной правильности самих чисел, ибо моя психика – только сфера, где проявляются числа и где они могут и не прояв­ляться. Если же чистых чисел нет самих по себе и они суть только мои психические процессы, то я должен при­знать, что им свойственна та же текучесть, то же непо­стоянство, та же случайность и напряженность, какая характерна и для моей психики. Но так как подобные текуче-неразличимые числа не могут считаться числами, то пришлось бы одновременно считать числа и устойчиво-правильными, независимыми от капризов психики, и – сплошь текучими, иррационально-длительными, как сама психика.

b) Далее, пусть все наши понятия есть всецело про­дукт нашей психики и объективно им ничего не соответст­вует. Спросим тогда: откуда же вы узнали, что понятие есть именно нечто субъективное? Ведь объективного, по-вашему, вообще нет ничего. Может ли в таком случае субъективное быть субъективным? Тогда оно одно только и есть, и к нему уже нельзя применять категорий объек­тивности или субъективности. Тогда нет не-сущего. Раз все бытие порождается нашим субъектом, тогда только и есть одно бытие и никакого не-бытия нет и не может быть. Вы же продолжаете ещё различать существование от не-существования, на что не имеете никакого права. Впрочем, если бы вы и имели право это делать, то все понятия, создаваемые психикой, вы должны были бы уже по одному этому считать не-существующими и к числам должны были бы относиться как к нереальным выдум­кам. Но это было бы, конечно, противоестественно.

с) Итак, число не есть ни чувственная вещь, ни пси­хический процесс, ни вообще что-нибудь неопределенное и беспредельно-растекающееся. Оно – в уме, не в субъ­ективном уме, но в уме вообще, и поэтому есть строжай­шая оформленность; оно – умное начало, предстоящее нашему умному взору как некое смысловое изваяние. Остается еще одно разъяснение, и – мы получим в чисто те ту сферу, где нужно будет искать истинное определе­ние числа. Это разъяснение заключается в том, что в смысловой сфере число не есть только спутник смысла, который при нем только присозерцается. Если мы это усвоим, то искомая сфера бытия числа будет нами осо­знана в полной точности.

3. а) Понятней всего кажется нефилософам рассуж­дать так. Существуют вещи, которые я могу сосчитать. Если я их считаю, я употребляю понятие числа и коли­чества. Если я их не считаю, то еде находятся числа? Их нет. Отнимите вещи – - исчезнет и число. Начните счи­тать – и число оказывается в наличности. Нет никакого числа без вещей.

Все это рассуждение, однако, будучи общераспро­страненным, не выдерживает никакой критики. В самом деле, пусть «один человек» есть то же самое, что и про­сто «человек». Тогда «один бык» есть то же, что и «бык» просто; «одна лошадь» есть то же, что и «лошадь» про­сто. Но что общего между человеком, быком, лошадью, орехом, деревом, городом, солнцем, километрами и пр.? Все это совершенно раздельные, дискретные друг другу вещи, едва ли сравнимые. «Человечность» нельзя мерить слошадностью», «лошадность» ничего общего не имеет с «орехрвостью» и т. д. и т. д. Спрашивается: как же вы будете считать, счислять эти несравнимые вещи? Если единица у вас везде одна и та же, несмотря на различие «человечности», «лошадности» и пр., тогда вы можете сказать, сколько предметов вы сосчитали. Но тогда это будет значить, что единица отлична и от «человека», и от «лошади», и от всего счисляемого, ибо она – одно и то же, а эти вещи – различны. Если же «один человек» ничем не отличается от «человека» просто, то счет невоз­можен, ни в отношении совокупности лошадей и других предметов, ни в отношении только одних лошадей, так как и лошади достаточно различны между собою и не мо­гут быть измерены одной общей единицей, не отличаю­щейся от них самих по существу.

Ъ) Разбираясь в этом пункте, обывательская мысль пытается найти новый выход. Она рассуждает так. Пусть единица отлична от «одного человека» и существует вне его. Но как быть с двойкой, тройкой и т. д,? Если в вещи нет никаких разных моментов, объединяемых в количе­ство двух, трех и т. д., – может ли существовать двойка, тройка и т. д.? Если я имею стол о четырех ножках, то, естественно, в результате счисления этих ножек и объединения их в одно я получаю число четыре. Но если этих четырех ножек нет, то где же тут число четыре? Его нет. Числа четыре вне этих четырех ножек совершенно не существует. И, значит, то обстоятельство, что единица отлична от «одного стола», еще ничего не говорит о том, что числа существуют и без вещей. Отличие единицы от «одной вещи» приводит только к тому, что единица объединяет отдельные моменты вещи. Однако если сама физическая вещь не содержит в себе этих различествую­щих между собою моментов, то и объединять будет не­чего, и никакого числа все равно не возникает.

Все это рассуждение опровергается следующим обра­зом. Пусть «десять человек» есть только объединенность десяти человек. Пусть в числе «десять» как в самостоя­тельном начале наличен только момент объединенности единицы, а то, что объединяется, пусть зависит не от самой десятки, а от тех вещей, к которым она применяет­ся, людям, быкам, лошадям и пр. Мы получаем тогда, что 10=1, равно как и 2=1, 3=1, 4=1, и т. д. и т. д. Всякое число есть некая объединенность и всякое число есть нечто одно, стало быть, единица. Мало того, ло­шадь – тоже некая единица, бык – тоже некая единица и т. д. Получается, что перед нами везде только одни еди­ницы. Откуда же нам получить другие числа? Разбирае­мая теория ответа не дает. А между тем нам важна не та десятка, которая есть просто нечто одно (в этом от­ношении она, как и всякое число, ничем не отличается от лошади, быка и т. д.), но та десятка, которая есть специ­фически-раздельное единство, а именно единство десяти смысловых моментов. Как определить такую десятку, эта теория не говорит. Остается признать, что не только еди­ница имеет свое смысловое бытие вне всяких вещей, к которым она применима, но и всякое число есть совер­шенно самостоятельная, до всяких вещей данная, цельная собранность множественного, или раздельное единство смысла¹⁷.

7. Пять категорий, входящих в определение числа

 

Итак, число относится к сфере чистого смысла и есть начало, вносящее координированную раздельность в смысл, т.е. создающее самый смысл. Чтобы выяснить в подробностях структуру этого начала, будем рассуж­дать так.

1. Какими категориями оперируем мы, когда счисля­ем? Вот лошадь и собака. Мы говорим: два существа. Как это может быть? Самое главное тут то, что я перешел от лошади к собаке. Но важно ли для числа два, что я наблюдал именно лошадь и именно собаку? Конечно, нет. Счислять я могу что угодно, и числа мои вовсе не за­висят от лошадей и собак. Как уже сказано, для числа нужно только, чтобы нечто было в мысли вообще, а что именно – не важно. Но важно ли, далее, для числа два, чтобы наблюдал именно я, а не кто-нибудь другой? Ко­нечно, не важно. На двойке как таковой нет и следов меня как меня, и никто не может по отвлеченной двойке судить о том, что тут как-то замешан я. Но тогда в чьем же уме и в чьей мысли должно быть налично нечто, что­бы быть счисляемым? Ровно ни в чьей. Двойка не зависит ни от кого и ни от чего, и бытие ее и не «объективное» и не «субъективное». Ум, в котором налично число, никому не принадлежит. Он – ум вообще, и всякие человеческие умы суть только отдельные, более или менее значитель­ные его проявления. Не он от них зависит, но – они от него. Итак, при счислении лошади и собаки не имеет су­щественного значения ни сама лошадь и собака, счис­ляемые здесь, ни я, счисляющий, т.е. не важен ни субъ­ект, ни объект, хотя эмпирически знать число мы можем только тогда, когда мы – некий субъект и когда мы име­ем дело с реальными вещами реального мира. Но что же важно?

2. Уже было сказано, что существенную роль играет сам смысл, сама мыслимость. Но как детализировать это общее суждение? Из вышеприведенного определения числа мы, отбросивши собак и лошадей, оставили без рассмотрения момент перехода. Значит, важно, чтобы была мыслимость и чтобы был переход в сфере мыслимости. Что же теперь такое этот переход и кто его де­лает? «Объект» мы отвергли, «субъект» – тоже. Остает­ся предположить, что мыслимость сама себя создает и двигает, сама собой переходит от одного своего момента к другому. Стало быть, тут не просто переход, но созидание мыслью своей собственной структуры. Вот, стало быть, где подлинное лоно рождения числа; это – энергия, энергийность мыслимого, энергийность самопорождающегося смысла. Этим утверж­дается единственно только тот простой факт, что если есть, напр., единица, то требуется двойка, тройка и т. д.

3. Но и это для нас еще слишком обще. Ведь в этой сфере вообще все зарождается, смысловое, несмысловое, настоящее, будущее и т. д. и т. д. Как нужно специфицировать эту сферу, чтобы получилось именно число? Будем рассуждать так. Пусть я перешел от «собаки» к «лоша­ди». Если в «лошади» не осталось как-то «собака» и «ло­шадь» есть просто «лошадь», то никакого понятия «два» или «второго» у меня не получится. Надо, чтобы при фиксировании «лошади» я помнил также и о «собаке», т.е. чтобы «собака» несла на себе и смысловую энергию «лошади». Но так как мы отвергли необходимость фик­сирования вещей и утвердили необходимость лишь нали­чия мысленных, умных «это», то мы можем сказать так. Когда «это» созидает «иное», необходимо (для возник­новения числа), чтобы на «ином» была смысловая энер­гия «этого», или вообще «сущего»' (чего именно – не важ­но: это нами установлено). Необходимо, чтобы, перейдя от «сущего» («этого») к «иному», мы это «иное» поняли как «сущее» же, отождествили «это» и «иное». Это зна­чит: необходимо, чтобы «сущее» и «иное» фиксировались бы с точки зрения своего взаимного тождества, т.е. что­бы при всем различии «иного» с «сущим» в них продол­жало пребывать нераздельное самотождественное одно, или абсолютная единичность. Итак, число есть самотож­дественное различие сущего (или «этого» смысла), а если принять во внимание, что это самотождественное разли­чие возникает только лишь в связи с переходом от «од­ного» к «иному» и представляет некоторую определен­ную степень перехода или переходов от «одного» к «ино­му», так что это перехождение где-то в определенном пункте останавливается, то мы должны сказать так. Число есть подвижной покой самотождественного разли­чия смысла (или «одного», «этого», «смысла»), или: чис­ло есть единичность («одного», «сущего»), дан­ная как подвижной покой самотождест­венного различия ⁸.

8. Необходимые разъяснения к данному определению числа

Полученная феноменолого-диалектическая формула числа, вероятно, вызовет много недоумений. Некоторые из возможных недоумений мы попытаемся отвести.

1. Во-первых, если нельзя спорить против того, что число требует различия (так как двойка необходимо от­лична от тройки, тройка от четверки и т. д.), то могут спо­рить против того, что в понятие числа входит категория тождества. В самом деле, если два не есть три, то как же можно говорить, что они тождественны? Однако этот вопрос идет со стороны не продуманных до конца мыслей. Действительно, пусть двойка окончательно и абсолютно ни в чем не тождественна с тройкой. Спросим: что же тогда может заставить нас помещать их в один ряд? Ведь раз мы помещаем все числа в один ряд – есть что-то меж­ду ними общее, что именно заставляет нас обращаться с ними именно так, а не иначе. Вдумываясь, мы действи­тельно находим это общее и самотождественное, что имеется во всех числах без исключения; оно есть то одно, та единица, которую представляет собою не только вся­кое число, но и всякий предмет мысли вообще. Двойка есть нечто; след., она есть нечто одно, некая единица. Тройка также есть нечто; след., и она есть нечто одно, некая единица. И все числа суть нечто в этом отношении самотождественное. Они не только различны, но и тож­дественны между собою. Во-первых, они различны и, во-вторых, они тождественны.