Первая градостроительная дискуссия (1922–1923) проходила в условиях развертывания строительства по плану ГОЭЛРО в условиях нэпа. Вторая градостроительная дискуссия (1929–1930) была связана со строительством новых городов в процессе индустриализации страны по первому пятилетнему плану.
Среди социальных проблем, находившихся в центре внимания участников обеих градостроительных дискуссий, основными были отношение к крупным городам и задача преодоления противоположности между городом и деревней [33. – C. 93], [32. – С. 46].
Один из актуальных для архитекторов вопросов – проблема вертикального зонирования города – был связан со стремлением ликвидации пересечений транспортных потоков и отделения транспорта от пешеходов.
В рамках решения проблемы вертикального зонирования С.О. Хан-Магомедов выделяет проект 1921 года А. Лавинского «Город на рессорах» [33. – С. 165, 166],
[201. – С. 45–63], проект Л. Лисицкого 1923–1925 годов «Горизонтальные небоскребы» [33. – С. 213–216], гараж-стоянку такси в Париже К. Мельникова 1925 года
[33. – С. 229, 230]. В этих проектах – и у Лавинского, и, частично, у Лисицкого и Мельникова, предлагалось использование резервов строительства над транспортными магистралями без изменения кардинального положения пешеходов относительно вертикального профиля города [33. – С. 94], [32. – С. 102–106].
В проектах «Города на опорах» Л. Хидекель рассматривает вопросы вертикального зонирования не только селитебной части, но и проблему взаимоотношений городов и природы в целом [33. – С. 95], [32. – С. 110–113],
[202. – С. 100–107], [203. – С. 460].
Одним из центров разработки проблем вертикального зонирования в рамках развития темы проектирования «нового города» стал в 1920-е годы ВХУТЕИН
– С. 96]. Автор отмечает работы на эту тему Т. Варенцова и В. Попова и проект «города-линии» В. Лаврова. В 1928 году Г. Крутиков создает свой знаменитый проект «Летающего города» [204. – С. 78–96], а в 1929 году И. Иозефович, продолжая идеи Крутикова, разработал проект летающего «Дворца съездов СССР» с летающим залом заседаний и вспомогательными помещениями на причальных башнях в столицах союзных республик
– С. 96], [32. – С. 114–127].
В годы первой пятилетки (1928–1932) одной из главных проблем проектных поисков архитекторов стала проблема социалистического расселения.
В ходе градостроительной дискуссии обсуждались все «уровни» – от жилой ячейки до системы расселения в масштабе страны. Почти все сходились на том, что в государстве с плановым хозяйством необходима единая система расселения, при этом многие выступали за отказ от семейных квартир в пользу развития коллективных форм быта, отвергая крупные города.
Среди многочисленных точек зрения, выдвинутых в ходе дискуссии, Хан-Магомедов выделяет три концепции социалистического расселения, две из которых принято обозначать терминами урбанизм и дезурбанизм, хотя автор считает, что более правильно было бы говорить о компактном и линейном способах расселения (или, как говорили в те годы, о «соцгороде» и «новом расселении»); третья концепция связана с теоретическим кредо Н. Ладовского, положенным в основу концепции АРУ (Объединение архитекторов урбанистов)
[33. – С. 97], [205. – С. 51–61], [206. – С. 381–386].
Градостроительная концепция «соцгорода» (компактного города, состоящего из однотипных структурных элементов), по мнению Хан-Магомедова, была наиболее полно изложена в 1929–1930 годах в теоретических работах экономиста Л. Сабсовича [228]. «Отвергая крупные города, сторонники концепции «соцгорода» видели основу социалистического расселения в создании ограниченных по размерам компактных поселений при крупных промышленных предприятиях и совхозах. Эти так называемые «соцгорода», по их мнению, должны были отличаться от капиталистических городов по своим размерам, по принципам культурнобытового обслуживания, по организации быта их жителей, по объемно-планировочной структуре селитебной зоны. Размеры городов предлагалось ограничить: от 40–50 до 80–100 тысяч человек. Все потребительские функции жителей обобществлялись. Сам город должен был состоять из однотипных жилых комбинатов, рассчитанных на 2–4 тысячи человек. Концепция «соцгорода» постепенно сформировалась из идеи дома-коммуны в процессе перерастания автономного «фаланстера» в жилкомбинат как структурный элемент города» [33. – С. 100], [32. – С. 137–145].
Две главные идеи концепции «соцгорода» – это замена иерархической системы поселений однородной системой из небольших городов и максимальное обобществление быта.
Идея создания «соцгородов» из однотипных жилкомбинатов получила в годы первой пятилетки широкое распространение. Разрабатывались проекты типовой структурной ячейки таких «соцгородов» в виде кварталакоммуны, создавались конкурсные проекты новых промышленных городов, строились жилые комплексы.
Лидер конструктивизма А. Веснин был сторонником идеи создания «соцгородов» из отдельных «типовых» жилкомбинатов, что было воплощено в проектах А. и Л. Весниных для Кузнецка и Сталинграда (1929–1930), а также в проектах других архитекторов для новых городов и жилых районов при промышленных предприятиях – Автострой Г. Крутикова для Нижнего Новгорода, проекты для Магнитогорска, Сталинграда, Харькова, Коминтерновска и др. [33. – С. 101],
[32. – С. 153–169], [207. – С. 322–327].
Хан-Магомедов отмечает, что «разрабатывая проекты нового типа поселения («соцгород») и жилища (дом-коммуна, жилкомбинат), архитекторы стремились не только по-новому организовать быт его жителей, но и создать новый облик жилой застройки, отличающийся от прошлого. Основным приемом объемно-пространственной композиции дома-коммуны и жилкомбината (квартала-коммуны) становится выявление в их внешнем облике коллективизма нового быта, взаимосвязи жилых ячеек и мест социального контакта.
Прием соединения корпусов теплыми переходами предоставлял архитекторам большие возможности создания крупномасштабных выразительных композиций. Вместо отдельно стоящих жилых домов и различных по размерам коммунально-бытовых зданий объединение жилых и общественных помещений в одном здании или соединение корпусов переходами приводили к появлению совершенно новых объемно-пространственных решений. Застройка селитебной территории приобретала иной градостроительный масштаб.
В плане такие типовые кварталы-коммуны, если они проектировались для нового «соцгорода», часто имели конфигурацию, близкую к квадрату, а корпуса в них располагались параллельно (или перпендикулярно) сторонам квартала.
Пытаясь сделать жилой комбинат более выразительным, архитекторы применяли прием диагонального расположения корпусов, что позволяло создавать интересные композиции. Использовались и другие композиционные приемы. Характерны в этом отношении проекты И. Голосова, который в конце 1920 – начале 1930-х годов проектирует несколько жилкомбинатов,
среди которых наибольший интерес представляет проект типового жилкомбината для Сталинграда» [33. – С. 102], [32. – С. 169–172], [208. – С. 64–67].
Вторая концепция социалистического расселения – дезурбанизм (линейное расселение с разветвленной сетью обслуживания) – связана с именем архитектора-социолога М. Охитовича [208; 229].
Вместо того или иного нового типа поселения Охитович призывал к рассредоточенному расселению. Охитович предлагал отказаться от города как формы расселения при социализме.
«Новое расселение» понималось как рассредоточение (расселение) людей по территории страны, где на семью предусматривались индивидуальные жилые ячейки (отдельно стоящие или блокированные) среди природы. Линию расселения Охитович предлагал создавать из отдельных стандартных жилых ячеек. В соответствии с децентрацией жилища в теории Охитовича предусматривалась замена центров обслуживания сетью обслуживания, максимально приближенной к потребителю.
К началу 1930 года М. Охитовичем в составе коллектива Секции социалистического расселения Госплана РСФСР были разработаны общая схема расселения и два конкурсных проекта для конкретного места: Магнитогорье и Зеленый город.
Хан-Магомедов следующим образом описывает особенности этих проектов: «Согласно общей схеме расселения на территории определенного региона создается равномерная сеть дорог (железных, шоссейных). Скрещение транспортных путей образует сеть треугольников, в вершинах которых (по возможности вблизи сырья) создаются различные промышленные предприятия. Параллельно транспортным магистралям идут электросети, связывающие все предприятия. По обеим
сторонам от транзитной магистрали идет парковая зона шириной 50–150 м, за ней – дороги для местного движения, вдоль которых на некотором расстоянии жилища тех, кто работает на ближайших предприятиях.
Жилища разного типа, но господствующим является небольшой домик-ячейка на одного–двух человек (жилая комната, тамбур с вешалкой, теплая уборная, душевая кабина с умывальником).
Возможны также автономные дома для многосемейных. Допускаются своеобразные «дома-коммуны», состоящие из ряда таких же индивидуальных ячеек, но не имеющие внутри никаких учреждений общественного пользования. Пространство внутри треугольников не заселено, здесь зона сельского хозяйства или добывающей промышленности. Занятые в этих отраслях производства живут на периферии треугольников вдоль транспортных путей. Сеть учреждений общественного пользования (почтовые отделения, библиотеки, детские учреждения, столовые и т.д.) размещаются в парковой зоне (между магистралью и жильем). На каждой ленте расселения в наиболее благоприятном в природном отношении месте размещается один парк культуры и отдыха с клубом, аудиторией, кинотеатром и спортивной базой, выставками образцов товаров, водной станцией и т.д.» [33. – С. 104], [32. – С. 199–205], [208; 229].
Урбанизм и дезурбанизм не рассматривали проблемы развития городов во времени и отрицали крупные города, что отдаляло их от реальной практики.
Принципиальные планировочные схемы гибкой структуры развивающегося города были разработаны в советском градостроительстве в конце 1920-х годов И. Леонидовым, Н. Милютиным и Н. Ладовским, причем все три проекта были опубликованы почти одновременно в 1930 году в самый разгар второй градостроительной дискуссии по проблемам социалистического расселения.
И. Леонидов как бы вычленил один из участков общей схемы расселения дезурбанистов и рассматривал его как самостоятельный линейный город, растущий вдоль одной, двух, трех или четырех магистралей, отходящих от компактно размещенной промышленной зоны
[33. – С. 105], [32. – С. 226–228].
На основе принципиальной схемы структуры города-линии в 1930 году И. Леонидов создал конкурсный проект Магнитогорска. Город-линия Леонидова врезался в зеленый массив, развиваясь вдоль шоссе, связывающего производственные зоны. Такой город (как и лента расселения дезурбанистов) мог расти без нарушения его планировочной структуры в одном направлении. Однако по мере его роста новые жилые кварталы все дальше отдалялись от места работы их жителей.
В том же 1930 году Н. Милютин, используя идеи «нового расселения» Охитовича и развивая проект Леонидова, опубликовал в своей книге «Соцгород» разработанную им и ставшую всемирно известной поточнофункциональную схему планировки города. Разместив промышленные предприятия параллельно жилой застройке, он не только приблизил место работы к жилым кварталам, но и дал возможность линейному городу развиваться в двух направлениях [33. – С. 105], [32. – С. 228–236], [210. – С. 25–32], [221. – С. 23–31].
Н. Милютин одинаково критически относился и к урбанистам, и к дезурбанистам. Рассматривая город как порождение товарного общества (капитализма), он считал, что город отпадет вместе с ним. Н. Милютин был уверен, что после отмены централизации производства отпадет и необходимость в централизации жилья, а следовательно, неактуальными станут концепции «города-сада», «зеленого города» и пр. [221. – С. 13; 18].
Одной из наиболее разработанных урбанистических теорий, отражавших закономерности реальных
градостроительных процессов, Хан-Магомедов считает урбанистическую теорию Н. Ладовского.
В 1929–1930 годах Н. Ладовский разработал принципиальную планировочную схему динамического города – знаменитую «параболу», «город-ракету», в которой в концентрированном виде была заключена его градостроительная концепция динамического города.
Н. Ладовский предлагал использовать свою планировочную схему развивающегося города для реконструкции Москвы. Он считал, что развитию Москвы препятствуют кольца и предлагал разорвать их, дав возможность Центру расти по оси параболы, за которую предлагал принять магистраль Тверская–Ленинградское шоссе [33. – С. 106; 349], [32. – С. 241–248], [205. – С. 51–61].
Проблемы перестройки быта (разработка новых типов жилища)
С проблемами социалистического расселения были тесно связаны вопросы перестройки быта и разработка новых типов жилища.
Cоветские архитекторы при проектировании жилищ нового типа отслеживали процессы перестройки быта. При этом, согласуясь с идеями социалистов-утопистов, наибольшее внимание привлекали две задачи: внедрение в быт коллективистских начал и освобождение женщины от домашнего хозяйства.
После отмены частной собственности на недвижимость в городах в 1918 году стали стихийно создаваться дома-коммуны (рабочие дома), которые затем получили признание как особая форма управления и эксплуатации жилых домов коллективами рабочих.
«Массовое переселение рабочих в дома буржуазии сопровождалось процессом стихийного возникновения
бытовых коммун. Переименованные в дома-коммуны (рабочие дома, коммунальные дома), бывшие доходные дома рассматривались как рабочие жилища нового типа. Получив жилище в бесплатное пользование, рабочие создавали в домах органы самоуправления, которые не только ведали эксплуатацией здания, но и организовывали такие домовые коммунальные учреждения как общие кухни-столовые, детские сады, ясли, красные уголки, библиотеки-читальни, прачечные и т.д. Обслуживание всех этих учреждений, а также уборка и ремонт помещений общего пользования, осуществлялись самими жильцами на общественных началах» [33. – С. 107],
[32. – С. 308].
Такие коммуны представляли собой сообщество людей, совместно эксплуатировавших переданный им в бесплатную аренду жилой дом, которые сами устанавливали нормы поведения жильцов, совместно следили за состоянием дома, обобществляли питание, уход за детьми, а иногда и денежные средства. Руководили развитыми бытовыми коммунами общее собрание и совет коммуны.
Но даже в годы наибольшего развития движения за организацию рабочих домов-коммун коммунальные формы быта в них развивались медленно. Причину такого положения видели прежде всего в том, что старые типы домов не соответствуют новым формам быта. Считалось, что проблема перестройки быта будет решена путем строительства специально разработанных домовкоммун (с общественными помещениями), которые архитектурно оформят уже сложившиеся новые социальные отношения.
В то время существовали две точки зрения на архитектурные решения организации домов-коммун: одна ориентировалась на поселок-коммуну, состоящий из индивидуальных домов и общественных зданий, другая – на комплексные дома-коммуны с обобществлением быта.
Существовала и третья точка зрения, которая дек ларировала, что пока среди рабочих еще сильна семейная психология, необходимо создавать дома переходного типа – дома-коллективы с сохранием семейной обстановки, способствующие развитию общественных отношений.
Все дальнейшие поиски жилища нового типа так или иначе были связаны с этим социальным заказом, оформившимся в процессе создания и функционирования рабочих домов-коммун [33. – С. 109], [32. – С. 314].
Переход в середине 1920-х годов на строительство секционных жилых домов в качестве массового городского рабочего жилища привел к тому, что коммунальный тип дома стал рассматриваться как область экспериментального проектирования.
Большую работу в этой области проделало Объединение современных архитекторов (ОСА) – в частности, в 1926 году было проведено товарищеское соревнование на проект нового жилого дома среди членов Объединения.
Основное требование было таким: создать проект нового типа дома, проникнутого идеей коллективизма.
Восемь проектов, поданых на конкурс, экспонировались на Первой выставке современной архитектуры (июль–август 1927 г.). Все авторы запроектировали новое жилище для трудящихся как дом коммунального типа, где жилые ячейки объединены в одном здании с общественными помещениями [33. – С. 110], [32. – С. 340–346].
Работа по разработке коммунального дома нового типа была продолжена в 1928 году группой архитекторовконструктивистов во главе с М. Гинзбургом (М. Барщ, В. Владимиров, А. Пастернак и Г. Сум-Шик) в Секции типизации Стройкома (Строительной комиссии) РСФСР.
Стремясь создать экономичную малометражную квартиру для одной семьи, архитекторы Секции типи
зации предложили ряд оригинальных решений. Наиболее экономически эффективной оказалась жилая ячейка типа F, образовывавшая малометражную квартиру в 27 м2, стоимость 1 м2 которой была равна стоимости 1 м2 квартиры в 54 м2 в секционном доме, заселяемом покомнатно [211. – С. 65–79], [222. – С. 68].
В специальном постановлении пленума Стройкома РСФСР было рекомендовано проверить разработанные в Секции типизации типы жилых ячеек в реальном строи тельстве [32. – С. 347–359].
В соответствии с этим постановлением уже с конца 1928 года началось проектирование коммунальных домов переходного типа на базе разработанных в Секции типизации новых типов жилых ячеек. Их рассматривали как экспериментальное, опытно-показательное строительство. В этих домах проверялись различные варианты пространственных типов жилых ячеек (и возможности их сочетания), приемы взаимосвязи жилой и общественной частей коммунального дома, новые конструкции и материалы, методы организации строительных работ. Среди экспериментальных домов переходного типа наибольший интерес, по мнению С.О. Хан-Магомедова, представляет дом сотрудников Наркомфина на Новинском бульваре в Москве (архитекторы М. Гинзбург и И. Милинис, инж. С. Прохоров). В доме реализованы квартиры нескольких типов, общежитие из нескольких комнат, а также общие помещения, солярий и цветник на крыше[209. – С. 79–87],
[222. – С. 82–96]. Кроме домов-коммун переходного типа проектировались и идеальные дома-коммуны – как, например, проект дома-коммуны архитекторов М. Барща и В. Владимирова, разработанный в 1929 году. Проект, кроме прочего, предусматривал раздельное проживание взрослых и детей, а также индивидуальные спальные кабины площадью 6 м2, которые, при желании объ
единяемые попарно, включали одну раковину и туалет
[33. – С. 113], [32. – С. 361–367].
В конце 20-х годов ХХ века развернулась острая дискуссия, в ходе которой обсуждались все стороны быта – судьба семьи, взаимоотношения родителей и детей, формы социальных контактов в быту, проблемы обобществления домашнего хозяйства и процесса потребления и т.д. Предлагались самые различные модели быта будущего, в соответствии с которыми и создавались проекты жилого дома.
В конце 1920-х годов, наряду с проектированием и строительством домов переходного типа, получили широкое распространение радикальные теории с полным обобществлением домашнего хозяйства, отказом от семьи как социального института и с мелочной регламентацией жизни членов бытовой коммуны.
Наиболее последовательно такой подход к реконструкции быта был изложен в теоретических работах Н. Кузьмина и архитектурно оформлен в его дипломном проекте жилого комбината-поселка для горняков Анжеро-Судженского каменноугольного района (Томский политехнический институт, 1928–1929). Проект включал «график жизни» коммунара от его рождения до смерти с четким разделением спальных мест по семейным, несемейным группам и возрастам. Жизнь коммунаров должны была быть полностью унифицирована, лишена любой индивидуализации, регламентировались не только график передвижений, но и время конкретного процесса. Спальни предназначались только для сна. Команды должны были выполняться по радиосигналам [33. – С. 113; 332]. Абсурдность такой мелочной регламентации жизни «от рождения ребенка и кончая крематорием» и недооценкой «роли личности в социалистическом коллективе» отмечал еще М. Гинзбург. Он сравнивал этот «безупречный конвейер» с прусской казармой, где только из уважения к процессу воспроизводства в отдельном корпусе отведены помещения для пар [222. – С. 138; 142].
Подобный радикализм опирался на отдельные реальные примеры бытовых коммун с полным обобществлением быта и отказом от семьи. Однако такие коммуны были распространены среди студентов или рабочих новостроек и являлись для них лишь этапом в жизни до обзаведения семьями.
Первые студенческие коммуны возникли еще в первой половине 1920-х годов.
С.О. Хан-Магомедов отмечает, что «опыт организации и функционирования студенческих коммун вызвал в середине 20-х годов прошлого века первую волну увлечения такой формой организации быта, прокатившейся по студенческим общежитиям многих городов.
После подъема в 1924–1926 годах волны создания молодежных коммун в 1927–1928 годах наблюдался определенный спад, причем многие из созданных ранее коммун перестали существовать.
Новая волна формирования молодежных коммун начала подниматься в 1928–1930 годах. Используя уже имевшийся опыт коммун прошлых лет и считая, что распад коммун был связан с непродуманным подбором его членов, новые коммунары ужесточают контроль за поведением своих товарищей. Коммуны стали рассматриваться как «фабрики нового человека», а каждый вступавший в молодежную коммуну стремился вытравлять в себе черты «старого» быта» [33. – С. 114].
В 1929 году проводились конкурсы на проектирование студенческих домов-коммун для Ленинграда и Москвы, а студенты на собраниях высказывались за строительство для студентов только домов-коммун.
Среди реализованных проектов необходимо отметить спроектированный и построенный в 1931 году
студенческий дом-коммуну в Москве архитектора И. Николаева.
Все помещения дома-коммуны на 2 тысячи человек строго специализированы. Спальные кабины на два человека предназначались только для сна, во время которого они усиленно вентилировались центральной системой. Предполагалось использование озонирования и возможность применения усыпляющих добавок. Жизнь должна была быть строго регламентирована: от подъема, зарядки, занятий, коллективного прослушивания радио до вечерних прогулок по звонку и пр. [33. – С. 115; 338], [32. – С. 410–414]. М. Гинзбург считал, что в этом проекте «коллективизировано» все без остатка, а индивидууму оставлен только сон.
Гинзбург писал, что «эта лестница гипертрофии может быть закончена проектом сонного павильона в зеленом городе архит. К.С. Мельникова, где сон объявлен «социалистическим», т.е. где люди спят все вместе в громадных залах и где специальные оркестры и отражатели по всем правилам современной науки и искусства заглушают «обобществленный» храп. Нет нужды доказывать абстрактную утопичность и ошибочную социальную сущность всех этих проектов…», где только в спальняхкабинах сохраняется индивидуальное существование личности, проектов, разделяющих жизнь на две неравные части: м'
еньшая индивидуальная (ей отдан только сон) и б'
ольшая общественная (ей отведено все прочее)
[222. – С. 142].
С.О. Хан-Магомедов отмечает, что для рассматриваемого периода «было характерно обращение архитекторов и инженеров к проблемам крупносборного и мобильного жилища, что было связано с начавшимся процессом внедрения стандартизации и индустриальных методов в строительство, с теориями «подвижной» семьи и дестационарности жилой ячейки, с поисками
вариантов планировки квартиры, жилого дома и города в целом, со стремлением использования в жилищном строительстве новейших научно-технических достижений» [33. – С. 115].
Идеи сборного домостроения (с использованием стандартных элементов) и мобильности жилища в той или иной форме встречались уже в некоторых проектах первых лет советской власти.
В конце 1920 – начале 1930-х годов создаются перспективные проекты строительства жилых домов из объемных элементов. Уже в 1928 году в дипломном проекте «Нового города» Т. Варенцова были запроектированы многоэтажные дома, в которых использовались стандартные жилые ячейки.
В 1930 году в конкурсном проекте «Зеленый город» Н. Ладовский предложил использовать в качестве основного стандартного элемента оборудованную жилую ячейку (кают-кабину) одного или двух стандартных типов.
В 1929–1930 годах А. Бунин разработал экспериментальный проект параболического дома каморочного типа для северных условий, навеянный образом чума, с убывающей кверху высотой этажей и винтовой лестницей с «кривой усталости» человека [33. – С. 116], [32. – С. 369–373].
В дальнейшем архитектор А. Буров вместе с Б. Блохиным выступили пионерами крупноблочного строительства, запроектировав и построив в 1939–1941 годах дома трех типов композиции для крупноблочных фасадов. Так появился знаменитый оригинальный дом на Ленинградском шоссе (дом третьего типа)
[212. – С. 73]. Рельефные блоки дома были дополнены спаренными бетонными решетками с точно найденным масштабом растительного орнамента, выполненного по рисункам В.А. Фаворского. Решетки создавали
вертикальные орнаментальные полосы на всю высоту здания и были призваны закрывать хозяйственные лоджии кухонь, не участвуя в конструктивной работе сооружения. Интересно, что при отливке блоков в бетон лицевой поверхности добавлялся краситель, создававший серовато-голубую мраморную структуру. Это позволило дому простоять без дополнительной окраски более 60 лет без потери первоначального цвета панелей [230. – С. 82].
Поиски новых типов общественных зданий (проекты и постройки)
Формирование нового общества сопровождалось появлением новых форм общественной жизни, созданием различных общественных организаций, организацией досуга и пр.
Возникла потребность в комплексных зданиях, объединявших в себе различные функции – от политических и общественных до культмассовых и просветительских. Такие здания стали называть «Дворцы труда» или «Дворцы рабочих». Сначала такие здания размещались в приспособленных помещениях, затем начали появляться проекты новых зданий. Вначале они объединяли в себе и функции общественных организаций, и учебных заведений, театра, клуба, библиотеки, столовой, музея и пр.
Объединение функций в этих зданиях возникало стихийно, в том числе как отражение общего в'
идения «светлого будущего» трудящихся, которые представляли себя вместе большими массами в огромных и роскошных зданиях [33. – С. 118].
Символом нового общества должен был стать Дворец труда в Москве, конкурс на проектирование которого был проведен в 1922 году. Среди наиболее интерес
ных С.О. Хан-Магомедов отмечает проекты И. Голосова, Г. Людвига [213. – С. 19–29] и Весниных [33. – С. 119],
[32. – С. 445–451].
Следующий тип общественных зданий, требовавших новых архитектурных решений – это здания местных советов, олицетворявших новую власть трудящихся. Разработка нового типа архитектурного решения Домов Советов активно проходила в середине 1920-х годов, когда в союзных республиках началось строительство зданий для новых органов власти.
В 1926 году при проведении конкурса на проект Дома Советов Дагестанской республики в Махачкале появились два различных подхода, сохранившиеся и в дальнейшем в проектах И. Жолтовского и М. Гинзбурга. Проект Жолтовского, впоследствии осуществленный, трактовал здание как представительское, традиционное для правительственных зданий, закрытое и неприступное. Гинзбург, наоборот, подчеркивал открытость, демократичность, общедоступность Совета. Свои идеи Гинзбург смог развить в проекте осуществленного в 1931 году Дома правительства Казахской республики в Алма-Ате [211. – С. 39–46]. В конце 20 – начале 30-х годов прошлого века были проведены еще несколько конкурсов на рес публиканские дома правительства
[33. – С. 119], [32. – С. 452–463].
В те годы активно разрабатывалась идея проектирования и создания «главного здания» страны как политического символа и центра мировой революции. На роль такого здания выдвигались здания различного назначения: например, Дворец народа, ВСНХ (высший совет народного хозяйства) в проектах Кринского и мастерской Ладовского, Памятник III Интернационалу В. Татлина, Дворец труда в Москве.
Образ «главного здания», отмечает С.О. Хан-Магомедов, «интенсивно разрабатывали во второй поло
вине 1920-х годов во ВХУТЕМАСе и ВХУТЕИНе. На эту роль предлагали и Центральный дворец труда (проекты С. Кожина и И. Соболева, мастерская А. Веснина; проект Л. Теплицкого, мастерская И. Голосова, 1926), и Дом съездов СССР (проекты Р. Смоленской и Г. Глущенко, мастерская Н. Ладовского, 1928; проект Н. Травина, мастерская Н. Докучаева, 1929), и здание Коминтерна (проекты Л. Комаровой, мастерская А. Веснина; Г. Кочара, мастерская Д. Фридмана, 1929)» [33. – С. 120].
Как «главное здание» на состоявшемся в 1934 году конкурсе проектировали Наркомтяжпром в Москве (наиболее интересные проекты И. Леонидова, Весниных и К. Мельникова).
Особую роль в целом сыграл конкурс на проект Дворца Советов в Москве, четыре тура которого состоялись в 1931–1933 годах. Участок для строительства был выбран в центре Москвы на месте храма Христа Спасителя.
Крайние творческие позиции в области понимания места Дворца Советов в ансамбле и общественной жизни города были представлены в проектах И. Жолтовского и М. Гинзбурга, в которых как бы продолжался спор этих представителей двух творческих течений о подходе к созданию нового типа правительственного здания, начатый пять лет назад в конкурсе на проект Дома Советов в Махачкале.
И. Жолтовский в своем проекте подчеркивал монументальность и неприступность, идущие от традиций дворцово-замковых композиций прошлого. В проекте Гинзбурга прослеживается общедоступность Дворца Советов, его связь с общественной жизнью города
[211. – С. 46–49]. Необычна объемно-пространственная композиция встречного проекта Дворца народа, поданого К. Мельниковым на конкурс Дворца Советов [33. – С. 121], [32. – С. 463–477].
Одновременно шли поиски новых решений административных, конторских и деловых зданий.
Важным этапом развития архитектуры нового общества был период создания рабочих и сельских клубов. Их было четыре основных типа: бытовые (по месту жительства), производственные (при предприятиях), профессиональные (профсоюзные) и территориальные (городские или районнные).
Большой вклад в разработку этого типа клуба внес К. Мельников. В 1927–1928 годах на одном творческом дыхании он создает проекты семи рабочих клубов. За исключением одного, все проекты были осуществлены: пять клубов были построены в Москве – им. Русакова, «Свобода», «Каучук», им. Фрунзе, «Буревестник» и один под Москвой, в Дулеве [33. – С. 125], [32. – С. 513–521],
[214. – С. 22–30], [76. – С. 118–161].
С.О. Хан-Магомедов отмечает, что «придавая большое значение поискам наиболее рациональной организации функционального процесса, Мельников в то же время много внимания уделял поискам выразительного внешнего облика клуба, связывая объемную композицию здания с новаторским решением его внутреннего пространства. Для всех клубов Мельникова характерно виртуозное решение интерьера, причем приемы объемно-пространственной композиции нигде не повторялись и в каждом клубе были совершенно оригинальными. Наибольший интерес в организации внут реннего пространства мельниковских клубов представляют предложения по трансформации и многоцелевому использованию их залов» [32. – С. 519].
В области проектирования клубов работали И. Голосов (клуб им. Зуева) [208. – С. 76–81], И. Леонидов (клуб нового социального типа, Дворец культуры пролетарского района в Москве), Веснины (Дворец культуры ЗИЛ, осуществлен в 1937 г.) [32. – С. 521–530].
Кроме клубов работа шла также по проектированию зданий новых театров, учебных заведений, планетариев и пр. [33. – С. 129–135], [32. – С. 463–477], [32. – С. 580–610].
Формирование системы коммунально-бытового обслуживания
Наряду с поисками новых типов зданий и социалистического расселения шла работа по формированию новой системы коммунально-бытового обслуживания с целью максимальной централизации всех трудоемких процессов: хлебопечения, приготовления пищи, стирки белья.
В рамках этих процессов создавались фабрикикухни, сети общественного питания, прачечные, бани, рынки, проекты, направленные на оздоровление трудящихся и развитие спорта [33. – С. 136–144], [32. – С. 611–640].
В целом в рамках социальных поисков архитекторы советского авангарда создали большой задел возможностей архитектурного формообразования, далеко не исчерпанный до сих пор, который является источником творчества ведущих архитекторов мира до настоящего времени. Об этом свидетельствуют прежде всего работы таких мастеров постмодерна как Рэм Колхаас и Заха Хадид. Во многом архитектура советского авангарда остается неизвестной даже в нашей стране.
