Гоблин спокойно отставил рюмку, посмотрел на ночное небо, усыпанное звездами:
– Интересно, Смотрящие оттуда на свои гулаги посматривают? – И романтическим голосом, несколько неуместным для его образа, добавил, уже мне в ответ: – Да нет там мирных, камрад… эти два хутора на такой драной отшибе стоят, что вдруг в гости не приедешь. А людям спокойней. Кстати, Юра, так это может быть правдой, ваша с Главным «радиоигра» с украинцами?
На совещании мужики пытались подпрессовывать Сотникова на предмет мистификации украинского сигнала, на что Главный ответил, что ни ему, ни радисту добавить тут нечего.
– Миша, я уже запарился отвечать.
Помог Уксусников:
– Скажи мне, Сомов, ты знаешь, что такое гостайна?
– А че тут знать, знаю, конечно.
– Вижу, что не вполне понимаешь, – чуть повысил голос шериф. – Гостайна, Миша, – это когда никто не знает, будучи за списком. Вообще никто. Большая часть гостайн умирает навечно, как библиотека Ивана Грозного или переговоры Гитлера с Рузвельтом. Так что прекрати, взрослеть пора. Расскажи‑ка лучше, что вы там еще нарешали…
Сомов все понял, кивнул.
– Ну, че, три винтовки мы им отдали, я бы и четвертую оставил, по добрым понятиям, мало ли кто дырки бил, но вы же знаете Кастета, иногда прижимист до самых краев. Ту, что с оптикой, себе оставил, хомяк… Топливом поделились, рацию им оставили – так себе, фуфловая, фонари, снаряжение, ножи, мелочовку всякую полезную из трофея – все отдали хуторским, на одном квадре багажники были плотно набиты всякой хренью. Наганы опять же… А «кольтяки» себе забрали. Местные всему рады, прикинь, они две пробитые канистры сразу латать принялись, сапоги с тел стянули, одежду кое‑какую… Там ведь жизнь, ребята, тяжелая, жадная, как у нас в первые недели тут. Считай, ни хрена нет, все в ценности, все надо, любой кусок металла, любая тряпка.
– А все равно кластеры присоединяться к Союзу не поторопятся: поварились в самостоятельности – теперь на воду дуть будут, – подумав, заявил шериф. – Хохлы тем более. Все, мужики, больше не пьем, что‑то загудело в башке слегка, остановиться надо.
– Да как скажешь, командир. – Мишка покладисто забил пробку ударом ладони. – А нам и не нужно единение это, в попец его, надоело. Сотников решил там другую стратегию обкатать: «В очередь, сукины дети!» – называется. По мне – самый тот Закон, пора по мастям статусы раскидывать, зря, что ли, паримся по войнушкам, людей спасаем. Типа, не очень‑то нам и надо гемориться тут с вами всеми, вы сначала себя покажите, задел предъявите, что нормальные люди и перспективу видите, потом дорожную карту получите, проявите понимание и зрелость. А вот дружеска помощь – эт завсегда можно! Это мы пожалуйста, русские мы или нет, надурите уж нас по‑мелкому, порадуйтесь, черт с вами. Опять же в разумных границах, в уровень. Да и в услугу.
Интересный ход.
В целом, сложив всю полученную по Гуляйполю информацию, я понял вот что.
Полноценную военную базу там действительно решено пока не ставить, до ситуации, во всяком случае, – нет стратегической идеи, да и сложно в воплощении. А вот с представительством четко Кастет угадал, Сотникову такая идея понравилась: с функциями просветительскими и рекламными. Интерес к району у нас колоссальный – новые люди, спецы, новые сферы влияния.
С египтянами быстро была достигнута договоренность по оперативной боевой поддержке: в случае острой надобности Шестипалый с поста подстрахует силовым фактором, блокпост арабов на этот случай усилен. Затевается катерная экспедиция по батиметрической разведке и пробной доставке груза: может, туда и баржу можно поближе подтянуть. Сейчас осень, низкая вода, а ведь по весне там вполне сможет и «Нерпа» пройти, франки мелкую баржу дадут, куда денутся, – они опять к нам за медициной пошли. У нас уровень другой – видать, не тянет Канада в сложных медицинских случаях, а жить‑то всем хочется, не до политики становится, как бабка косой ночью в окно помашет.
Пока цель нашего присутствия в Гуляйполе проста: осмотреться, легонько заявиться «мы здесь, но пока тихие» и ждать визитов, постепенно начать нормальную пропаганду с ненормальным же хвастовством из разряда: «Сколько там у вас в монокластере мужчин? Да у нас врачей в медцентре больше!»
Ненилу Бирюк было решено связать личным договором, как наемного работника Представительства Союза, за что ей поставлять всякий ништяк по надобности, в меру, но эффективно.
У некоторых из присутствующих на совещании возник очевидный вопрос о «центральных украинцах», типа, куда же делись киевляне, почему не представлены отдельно. По этому вопросу Гольдбрейх предположил следующее:
– Если бы Смотрящие захотели видеть Украину обычным монокластером, то киевляне и составляли бы там ядро сообщества. И было бы их числом двадцать четыре. Либо предоставили бы украинцам кластер селективный, полный. Однако, судя по эксперименту с полярно настроенными областями этой страны, их интересует совсем другое: как таковые страты поведут себя в новых условиях, возможен ли тут некий фактор рывка в дальнейших общественных эволюциях. И это настоящее везение для украинцев, подход явно особый! Как мы, россияне, говорим, грех жаловаться… Поэтому жители центральных областей, как мне представляется, в какой‑то мере лишь представлены единично в данных монокластерах и, вне всякого сомнения, в потеряшках.
Кого из оружных туда сажать, пока не решили, армейцы горят желанием – а они им всегда горят, – у Фокина свое на уме: он уже видит в штате службы погранзаставу «Березовое», с кадрами и ресурсами. А пока суд да дело, на охране будущего Представительства сидят универсальные наши сталкеры, которым это вообще не в жилу, не их стезя. Скучно им там.
Словно услышав мои мысли, Гоблин молвил:
– Я ж хотел во Львов смотаться, пацаны, к бургомистру, лично с ним познакомиться, побазарить на отвлеченные темы. Прикиньте, у них там не старосты в бригадирах отряда, а бургомистры. Щирі украïнці… Да только Кастет заупрямился – зря он так, вы же меня знаете: я такие переговоры на раз щелкаю, как орешки.
Знаем, знаем… Ох и трудная работа у товарища Громыко…
– И слава богу, что Костя тебя не пустил, Михаил, – остудил его Уксусников.
– Обидеть хочешь. – Сомов искренне расстроился.
– Да зачем оно мне, детство твое, – поиграл бровями шериф. – Я тут к Грише в больницу заходил. Навещали, не?
Мы синхронно кивнули головами.
– На поправку пошел, все нормально, ожил, скачет, но врачи его подержат, конечно. Вот ведь врезало по мужикам. – Шериф значительно качнул головой.
Знаем, если бы было не так, Мила торчала бы в больнице, а не на свадьбе, никаких обрядов. Гриша один раз уже к жене бегал, белохалатники его по дворам ловили.
– Артура жалко, никак забыть пацана не могу, – тяжело вздохнул Сомов. – Гарика‑то я не знал лично, он у Гонты из новых, а вот с Артуром мы повоевали бок о бок, правильный был мужчина, прямой. Давай помянем их, что ли.
Шериф, не раздумывая, кивнул.
Уж и траур закончился, а люди все не успокоятся.
Так и не нашли тел, немцы на том берегу два жестких рейда провели, но все без толку – скорее всего, зуавы в степь утащили. А Гриша молодец, можно сказать, герой: и потеряшек вытащил, и сам жив остался, хоть и с раной в плече. Я не спец – так, краем слышал, как ребята обсуждали случившееся на севере в ключе: «рано или поздно нарываешься» и «все мы под Богом ходим».
Вычислили они потеряшек – пару раз, проходя мимо, видели людей, пытавшихся скрытно ловить с берега, вот и подошли как‑то вечером, встали пониже, заглубились, а в лесу замерли, пока дымка костра не почуяли, тогда и пошли. Оказалось, что это остатки монокластера баварцев – тринадцать человек всего осталось: кто от болезней умер, кого зуавы достали, а двух пираты поймали, увели в плен. Так и стояли они, где попали, в густом лесу выше Шпрее, на пиратском берегу Волги, у малой локалки в овражке. Про Берлин – ни слухом ни духом, и вообще жили баварцы как в западне: не высунешься, кругом зуавки снуют, наследнички Черного Абдуллы.
Определились воины, стали часть людей выводить к катеру и попали в засаду: следили за ними, судно на причаливании засекли. Артура зуавы сразу положили, первым же залпом, Гарика чуть позже. Грише тоже по плечу ударило, но он чудом и умением отбился. Катер – в хлам, рекой не получается, личная рация не работает, да оттуда и не добил бы такой станцией. Пошли они берегом, а ведь там женщины, дети, завал, – и идти тяжело, и оставаться нельзя, зуавы все зачистят. Рана у прапора хоть и не тяжелая, но кровила изрядно, хорошо, среди баварцев была фельдшерица, Гришку перетянула, так он на допинге и тянул, где на анальгетиках, где на адреналине, промедолом себя не давал колоть.
Чуть выше они нашли старую лодчонку в два метра длиной, пробитую, скорее всего, нашими орлами, с судов. Залатали кое‑как чопиками. Гонта людей в лесу спрятал, мужикам оружие ребят оставил, а сам дождался ночи и на этой развалине поплыл через Волгу, к Берлину. Чопики, естественно, вскоре вылетели к чертям, он к утру кое‑как до берега дотянул, никакой выполз на берег у самой Шпрее. Хорошо, что там, недалеко от устья, рыбаки из города стояли на сетях. Дальше все ясно: промысловики экстренно связались с Берлином, в Волгу выскочила «Нерпа» на подвесном «мерке» – некогда было Корнееву котлы палить, подбежала к месту, постреляла из ДШК по берегу, десант спрыгнул, разогнал всю округу…
Людей отправили в Берлин на осмотр, а Гонту – на немецкой машине в Медцентр, с мигалками, полным ходом. Лежит теперь в палате, бесится – Сотников после этого случая приказал до полного окончания «Рассвета» все операции по Волге отменить, дальше Тортуги, где встали погранцы Фокина, не соваться ни при каких обстоятельствах, борьбу с пиратством заморозить, не до того. А прапор мести хочет.
Но решение принято, все войсковые операции по фронтирам прекращены, активность отменяется. Анклав расползся, как паук, и везде на окраинах искрит. Не хватает сил, включаем дискриминатор.
«Рассвет» – сейчас самое главное дело. Демченко с Монголом уже просто живут на Дальнем Посту, готовят операцию. Еще неизвестно, приедут они на свадьбу или не смогут.
В мотоцикле шерифа тихо зашипела рация, Уксусников сразу выскочил, кинулся туда. Пока он бежал, я уже успел достать свой сканер и к моменту возвращения главполицая назад уже все знал.
– Все, едут, развилку миновали, у брода.
Ага. Можно сообщать.
Пш‑шш…
Вызвал завпищеблоком, она же председатель Женкома:
– Эльвира Иннокентьевна, молодые едут, можно начинать, мужикам там скажите.
– Спасибо, Юрочка! – грудным голосом поблагодарила рация. – Начинаем!
БТР‑40 включил габариты, взревел двигателем – вояки тоже в курсе, – выплеснул в ясную ночь сизый выхлоп, причудливо переливающийся в редком свете фар и фонарей, медленно выполз на дорогу, встал на встречной, напрочь перегораживая магистраль, оператор пошевелил пулемет.
Колонна приближалась.
Из здания «Гамбурга» и со двора к дороге побежали мужики, кинулись по машинам, полезли внутрь кабин и салонов. Заработали двигатели, цепочкой вспыхнули габариты и фары.
– Чего это они? – опасливо спросил шериф, сжимая рацию.
Гоблин хитро хмыкнул.
Колонна подошла совсем близко. Идущая первой «шишига» резко отвалила влево, прижимаясь к обочине, пропустила вперед автобус и крутой полицейский мотоцикл сопровождения, сверкающий синими и красными вспышками «аларм‑блока».
И тут с блокпоста динамик, установленный на крыше приземистого здания, прокричал на все Медовое жестяным голосом Руслана Бероева:
– Огонь!!!
Оператор «брони» начал первым: в мирное небо анклава с грохотом поднялась длинная очередь желтоватых трассеров, рассыпаясь в высоте беспорядочным веером и наглядно показывая, как непросто быть пулеметчиком.
Дуг‑дугу‑дум! – тяжело пророкотал ДШК армейского грузовика‑вездехода. И еще раз! А тут и Гоблин добавил, зарядив рядом с борта. Сноп пламени метнулся из ствола в темноту, грохот забил уши.
Ба‑бах! Ба‑бах!! Ба‑бах!!!
Все гости‑мужчины, достав из машин самые разнообразные стволы – на саму свадьбу с оружием нельзя, – безудержно палили в воздух из гладкого и нарезного.
– Зараза, трассеров у меня нет! – в паузе проорал Сомов, согнулся вниз, что‑то вытаскивая. И тут же вытянул руку с ракетницей. Ба‑бах! Перезарядился.
Ба‑бах! Кавказ какой‑то!
В небо полетели красные и зеленые шарики термита, поднимаясь метров на семьдесят, не меньше. Тут же захлопали и остальные ракетницы, превращая пространство над «Гамбургом» в зону сплошного салюта. Захлопали петарды, засверкали вспышки камер.
– Ур‑ра‑а‑а!!!
– С ума сойти! – прочитал я по губам шерифа.
Он тоже вытащил свой ТТ и высадил обойму по космонавтам.
Из автобуса вышли ошалелые молодые.
Маурер ушибал обывателя шикарным черным костюмом, и не пошлой «фирмой» из спецпоставки, а рукотворным, живым, выполненным словенским мастером своего дела, именитым портным из Берлина. Невеста, как и положено, вся в безумном белом. Конкретней? Я не модельер, изъясниться профильными терминами не смогу, я так скажу – было видно, как вокруг платья красивой женщины копится самое настоящее волшебство всех знаменитых сказок мира. Если мальчишки и мечтают о невестах, то вот о таких.
Можем же мы обрядить своих до изумления? Можем.
Автобус отвалил.
– На руки! На руки! Поднимай невесту! – нетерпеливо заорал народ.
Шкипер, зная предстоящее из инструктажа работниц комитета, все‑таки немного тушевался. Федя что‑то прошептал ему на ухо, кому‑то махнул за спиной рукой – сбоку тут же возник Гоблин, как бы с краю, как бы случайно. Я оглянулся – и когда только Мишка удрать успел! Что он там порхает привидением? «Подстраховывает, – понял я, – вдруг Ули ронять начнет». Нионила у нас женщина капитальная.
Но швейцарец не оплошал, неслышно кхекнул, чуть подсел да и взвалил сладкую ношу на руки, медленно пошел по тропе к «Гамбургу». Ай, молодца, капитан!
– Ставь, ставь!
Осторожно опустив Нионилу на землю, Ули поцеловал невесту, и они под руку пошли во двор.
– К столам! Рассаживаемся, быстро, быстро! – Это женкомские там рулят.
Ух, сплошные эмоции…
– Ну что, Петр Игнатьевич, пошли и мы, что ли, – предложил я.
– Иди, Юра, я помощника тут оставлю, проинструктировать надо. Оружие, машины…
Вот служба! И на пьянках – инструктаж да дежурства. А я пойду, надо еще место забить.
– Хотя подожди‑ка, пригодишься.
Что такое? Слева тихо рокотал двигатель маленького джипа, к нам медленно подкатывала полицейская «Тойота‑Ками», без мигающих огней наверху, странно. На землю спрыгнул Дима Потехин, махнул нам рукой, подзывая к себе. Мы подошли. В салоне сидел улыбающийся Гриша Гонта, бледный, но счастливый.
– Это называется «на скандал поехал»! – захохотал я.
Ну и жук же наш шериф! Выкрал мужика из больнички!
– А что тут неправда, скажи? – невозмутимо молвил якут. – Скандал и будет, сомневаешься, что ли… Вынаем его, закололи совсем врачи парня, однако.
– Да ладно, мужики, че вы, я и сам вылезу, – засопротивлялся Гриша.
– Вылезешь, вылезешь. Пошли, мужики, люди там уже говорить, поди, начинают. Дмитрий, здесь остаешься, Минкин позже тебя сменит.
Сбоку от таверны все еще царила обрядовая сутолока, и мы незаметно просочились через «Гамбург». В большой прихожей в углу громоздились подарки молодым.
Я особо не присматривался – и так в курсе, кто что готовил, работа такая.
Вот ковер ручной работы из Церкви, вот набор крутой хрустальной посуды от Скленаржа, мягкая мебель местного производства в выделанной бизоньей коже, обувь мастеров с Дальнего Поста, механическая швейная машинка. К стене прислонен американский мотоцикл от сталкеров, крепко тюнингованный карабин – от вояк, со всеми мыслимыми обвесами, стиральная машина от Сотникова… Арсенальцы преподносят две пары дерринджеров, мужская и женская, последняя в каменьях, с этим просто. Сотников вообще запасик делает, этакий Форт‑Нокс, говорит, в будущем пригодится – не нам, так потомкам. До фига чего, грузовиком увозить надо. Вот чего тут точно нет – так это путевок на медовый месяц, хотя вряд ли месяц у молодых выкроится: тут по‑другому время течет. Поначалу молодые поедут в Египет, а потом в Берлин, на лесную турбазу.
От радиослужбы дарим новую сирену на корабль с сумасшедшим звуком – им китов глушить можно, – и сертификат на щенка: поверьте, это непросто, собак и кошек раздают сельхозникам и пищевикам, против мышей и лис. Одно зернохранилище в станице сколько затребовало…
Ну что, где тут места за столами? Грустно.
Ага, Кастет встал, крикнул – вижу, вижу…
Командор время для Главного Слова выбрал грамотно, выждал точный момент, когда все уже в тонусе, но еще в полном понимании.
– Прошу всех, внимание! – Эльвира встала, громко застучала вилкой по бокалу. – Слово для поздравлений молодых предоставляется Президенту Союза! Девочки… Тише.
Столы загудели.
Сотников поднялся, одернул пиджак.
– Дорогие сограждане. Друзья, родные мои. Сегодня у нас праздник. Настоящий праздник, базисный. Их всего два таких может быть: свадьба и день рождения ребенка, – в этом сама жизнь заключена, вся ее динамика и весь ее смысл. Если такие праздники есть, значит, все идет как надо! А чего мне мало налили, а… Оргвыводов хотите? – засмеялся Главный, поднимая, чтобы все видели, еле налитый фужер.
Женком метнулся, но сидящий рядом бургомистр Берлина уже исправил ошибку.
– Мы сегодня будем много говорить и вспоминать, желать и переживать, оценивать и надеяться. Но сейчас я хочу сказать вот о чем: я не переживаю! У меня нет чувства потери, что бывает, когда отдаешь любимое дитя на сторону. А Нионила… В первый раз скажу вам эту правду – тот ее памятный крик «Па‑авидлу!» был первым же добрым знаком, первым светлым впечатлением памятного дня, когда я понял – у нас все получится, выдюжим, все будет хорошо!
Народ бешено заорал.
– Мы отдаем ее своему парню, гражданину анклава, знаменитому капитану, Беллинсгаузену наших дней, первопроходцу и первооткрывателю! Разве же я могу грустить!
Это же просто Первый канал в субботу вечером – супершоу!
Мураши по коже.
– И потому я вижу – опять все хорошо, и у них, и у нас всех. Да, есть тяжелые потери, но обретений больше. Их и будет больше, так должно быть, для того и упираемся. Почему хорошо? Потому что мы живем правильно: крепко, уверенно и, что самое главное, достойно, как и должна была всегда жить наша Россия! И вот мы это сделали, здесь и сейчас! И будем делать дальше, все вместе!
Сотников демонстративно отпил вина, нарочито сморщился…
– Нам не надо «Россия, вперед», нам надо «Россия – всегда!».
Камеры прицелились…
– И все‑таки, родные мои, чет горько, – тихо сказал он.
Послышался рев накатывающей лавины. И по‑нес‑лась!
Глава 7
ГРЕХ ИЛИ НЕ ГРЕХ ЖАЛОВАТЬСЯ?
Сотников А. А., президент Русского Союза, гуляющий по Елисейским Полям
Вся эта ситуация – отринем сейчас аспекты политические – напомнила мне дикий случай из бурной производственной молодости: работал я тогда начальником небольшого ремонтного предприятия. После планерки с утра в объединении вернулся к себе, зашел в скромный, по чину кабинет, вспомнил: ограду за цехом капитального ремонта хотел ставить, людям опасно работать, тяжелая техника за зданием мотается, а у нас там холодный склад, полигон, монтажная площадка. Хвать телефон, дернул мастера – нету, вышел сам во двор, стою, думаю, прикидываю, хватит ли материала на ограждение.
Смотрю – навстречу дефилирует печально известный у нас Вертибутылкин, так его назову, лень вспоминать. Рабочий класс, под сорок годков. Засаленные серые штаны пузырем, куртка‑спецуха на трех сопливых пуговицах, немыслимая вязаная шапочка, типичный образ ханыжной кадровой прорехи тех лет – и хрен его уволишь, профсоюзы горой (было время), еще перестройка не остыла, слово «предприниматель» только входило в привычный словарь.
Я же молодой еще, статуса не маю, понятий производственной иерархии нет, готов все делать сам, на всех фронтах: нет мастера – ничего, мы и сами скомандуем. Махнул субъекту рукой:
– Иди сюда.
– Че звал, начальник? Я с обеда иду, не успел из‑за срочного задания. Что я, пообедать права не имею? – Все у него отработано, на все слова подобраны.
Что ж. Кого имеем, тем и работаем.
– Так… Дуй за цех капремонта, там штабель с трубами на три четверти. Посчитай плети, запиши и принеси мне. Не торопись только, хорошо посчитай, все понял?
– А то! Сделаем, Александрович, в лучшем виде! – Работник был чрезвычайно рад, слаще только груши околачивать, так до конца дня волохаться можно.
Пошел он, спина горочкой, ноги веником, и скрылся за углом «капиталки». И пропал.
Насовсем! Понимаете, ушел рабочий во время трудового дня трубы считать – и пропал с концами. Подождали мы, поискали, оформили все документы – долгая бодяга – и уволили к лешему.
Вертибутылкин пришел через год. Год трубы считал, стервец!
Заходит ко мне в кабинет, смиренный такой, иголки обломаны, глаза грустные.
– Начальник, прими на работу, а…
– Сколько труб в штабеле, Сява?
– Не успел я тогда… Дружок подкатил, говорит, что ты тут паришься, перестройка‑хренойка, частная собственность, перспективы, а тут из тебя сатрапы масло жмут… Ну, мы вмазали по файфоку белинского, я за ним и пошел.
– За перспективами?
Принял, кстати.
Когда я гляжу на президентшу франков, мне вспоминаются слова из песни Олега Митяева: «И женщина французская, серьезна и мила, спешит сквозь утро тусклое: должно быть, проспала».
Со времени моего последнего визита сюда малышка Сильва Каз похудела еще больше – дальше уже нельзя, дальше начинаются вообще сухостойные ведьмы. Знаменитой серой водолазки, стопятьсот раз перетертой на ниточки в женских и мужских сплетнях, уже нет, но одежда все та же – неброский casual, но не английский, спаси боже.
Умные внимательные глаза выглядят устало: явно недосыпает баба. Не отдыхает совсем. И постоянного мужика, поди, нет. Тяжело в этом мире женщине, тем более женщине во власти. Любой Президент, уже в силу своей должности, априори одинок, даже если у него сорок друзей. Если же у тебя нет второй половинки, то вообще завал, спасение лишь в шизофрении – все не одному париться.
Справа от нее за столом совещательной комнаты сидит вальяжная сеструха, Лилиан Легург, управхоз, так сказать, – на лице ни тени усталости, вся здоровьем пышет (когда‑то в ходу было хорошее такое слово «дородная»), да и одета она поярче. Зашибись они с мужем устроились: калорийно и никакой прямой ответственности, все на Сильве. Муж Лилиан – обманчиво туповатого вида мужичок Арно Легург, капитан национальной гвардии – окопался на стуле рядом с пышной супругой.
Вот и вся верхушка анклава.
Кроме них, со стороны французов в зале присутствуют две симпатичные секретарши, два резвых паренька «подай‑принеси» типа посыльных и «серая мышка» Стефания, молоденькая сметливая переводчица. Периодически нам разносят на подносах чай и кофе, печеньки‑булочки, а чаще разные вновь распечатанные исправленные и дополненные по только что принятым решениям бумаги.
Легург тут единственный, кто регулярно выбегает за дверь: главгвардеец серьезно озабочен режимом повышенной безопасности, непривычной суетой вокруг посторонних лиц, да не просто посторонних, а вооруженно‑крепких. Пытается что‑то и кого‑то отследить, засечь возможные эволюции возможных же диверсантов, прикинуть вероятности, вникнуть в оперативные доклады служб. Возвращаясь за широкий стол, он каждый раз выглядит все более унылым. Я не виноват, не знаю, что ему там такое докладывают.
С моего места в окно виден почти весь анклав.
Ах, Париж, Париж…
Мы в России чаще говорим «Нотр‑Дам», вспоминая собственно приметный французский Форт и апеллируя к нему, поселок же за крепостью – это и есть собственно Париж, удивительно, но он в тени.
Вот так, братцы, у нас – Посад, у них – Париж. Строчка из того же Митяева «Неровность вычурная крыш течет за горизонт» к нему не совсем подходит: крыш в Новом Париже немного, хотя и отстроились они тут за время пребывания на Платформе, и за горизонт текут не крыши, а бесконечные делянки полей.
Париж неоднороден, ближе к Форту стоит шикарный major city, тут живут избранные, домики заметно нарядней. Настоящая жизнь – дальше, раскидана по долине гроздями домов, у каждого такого анклавчика свои специализации, свои ремесленные предпочтения. У нас в Посаде ничего подобного не наблюдается, все одинаковы по уровню комфорта. Правда, сам Посад несомненно столичен, с точки зрения жителей поселков.
Сельское хозяйство здесь крепкое, Париж вообще «чисто аграрен» на первый взгляд, и это ошибка: вся Франция именно «ремесленна» – вот так будет правильней.
Холмы левого края долины – это сплошные чайные террасы, резные, ровные. Чай на выходе получают черный, очень хороший, такого нет ни у нас, ни у египтян, – входной подарок Смотрящих, как масличные деревья у берлинцев. У подножия холмов, там, где террасы заканчиваются, начинаются гигантские теплицы плодоовощной продукции, различных гибридов высокой урожайности, тоже «вброшены свыше», рубленые, ухоженные, с прозрачной крышей под полиэтиленом, на кровле много красных кирпичных труб угольных печей. Этот объект первым бросается в глаза – уж очень он необычен.
Аккуратные цветные домики с частными хозяйствами, разбросанные по всему полю закрытой от всех ветров долины среди виноградников и садовых деревьев, тоже ничего, но второй необычный объект…
– Алексей Александрович, прошу вас.
Неля подкладывает очередные документы. На подпись.
Я очнулся, перевел взгляд на партнеров – все французы целятся на меня дружелюбными такими политическими взглядами и улыбками. Собственно, контракт и относится к Заметному Объекту № 2, во всяком случае, я его так определяю.
Это мельница. Ветряная.
Слушайте, ну это же обалдеть можно, какая красота!
Мечта Дон Кихота, воплощение средневековой устойчивости территории.
Мельница у франков деревянная, огромная, но какая‑то очень уютная – и ведь работает, крутится! Правда, стоит она наверху, не на самой вершине, но поставлена так, чтобы могла ловить широкими дощатыми крыльями спокойный ветерок, пролетающий над долиной. Говорят, что где‑то неподалеку есть еще и вторая, надеюсь увидеть и ее: после подписания всех итоговых бумаг мы поедем с экскурсией. Я быстро подмахнул контракт на мельницы – дайте две, мне столько и надо. Для начала. Семейство умелых франков поедет к нам, берутся строить, мельницы встанут в Заостровской – там весь наш зерно‑комплекс, новое хранилище, парк техники.
Профессионалы в этом мире – наше все.
– И еще здесь, пожалуйста…
Повезло франкам: заполучили таких спецов.
Теоретически можно построить подобное сооружение по картинкам и техдокументации, Дугин с Ковтонюком до какого‑то времени были твердо уверены в такой возможности. В общем‑то можно, конечно, но вот только сроки строительства удлиняются раз в пять. Потом наладка, запуск… и тут начинается самое веселое: бесконечное исправление ошибок.
Мы с этой самодеятельностью наелись горькой каши, когда попытались построить пробную мельничку‑плотину на Звонкой: три раза переделывали, пока не заморозили проект по нехватке времени и кадров. Вроде все сделали по науке, а не катит, ненадежно получается, – тут одной лишь дубовостью дело не поправишь, хорошо бы знать тонкости изначальные.
Так что пусть приезжают и строят, материалы и помощники – не проблема, будем смотреть и вникать. И водяная нужна – для начала в Зоне, но это уже следующий этап. Весь нюанс в том, чтобы агрегаты были базово посконны, до последнего гвоздика и шпонки, автономны энергетически, и никаких новых технологий (это дело нехитрое) – мы готовимся к возможному Испытанию. Смотрящие такие, с них станется: отключат хитрым внеземным способом все электричество, – порой мне кажется, что они и физические законы могут менять… Страх цивилизационного падения у меня чрезвычайно силен, и очень хорошо, что я сумел привить его подчиненным.
Что там следующее?
– Обязательства по запуску второго НПЗ в Берлине и поставке нефтепродуктов…
Пауза.
Все посмотрели на меня: есть сомнения? Нет, нет, не беспокойтесь, мадам и месье, НПЗ заработает в полный рост. Нет сомнений.
Просто… На той Земле Россия жила за счет экспорта нефтянки. И вот опять. Все возвращается на круги своя, опять нефть наружу? Немного смешно опять об этом думать и слышать «сырьевая экономика»… Не, это не про нас, хотя не премину воспользоваться, если что. Размашисто поставил визу.
Неля тут же вытащила из‑под руки подписанные бумаги, промокнула, поставила тродатовскую печать и передала их секретарше Сильвы, та – своему Президенту.
– Соглашения о первом этапе разделения производства и переработки продуктов сельскохозяйственного назначения…
Чрезвычайно актуально.
Французы готовы сразу начать строительство еще одного комплекса гипертеплиц, способных обеспечить плодоовощной продукцией всепогодно и всесезонно сразу весь Союз, как они заявляют, что слишком смело, конечно. Но люди высвободятся, в промышленных объемах у себя оставим только «стратегичку», в частности зерновые, – тут у России вообще карт‑бланш, такого количества пахотных земель вблизи неистощимого источника пресной воды, как у нас в станице, пока нет ни у кого.
