Кто‑нибудь знает, что происходит? 2 страница

Я стояла там, посреди улицы, как огородное пугало, как пациентка, сбежавшая из дурдома. Кровь была потому, что Оливер ударил меня по лицу, а в руке у него были ключи от машины. Я знала, что все соседи смотрят на нас. Я знала, что теперь нам придется уехать. Что касается соблюдения правил приличия, как ни странно, в таких делах французы более буржуазны, чем англичане. Но я все равно собиралась сказать Оливеру, что жизнь в деревне действует мне на нервы и, в частности, я поэтому и сорвалась.

Разумеется, мне было все равно, что подумают соседи. Я все это затеяла для Стюарта. Я знала, что он все видит. Из окна своего номера в гостинице напротив. И тогда меня волновало только одно: получилось у меня или нет? Сработал мой план или нет?

 

СТЮАРТ: Где мы были тогда? Я хорошо помню, где был я. Номер стоил 180 франков в сутки; дверца шкафа все время приоткрывалась, когда ее закрываешь. Телевизор был с комнатной антенной, которую каждый раз надо было подправлять. На обед подавали форель с миндалем с неизменным creme caramel на десерт. Спал я плохо. Завтрак обходился в дополнительные тридцать франков. Перед завтраком я обычно стоял у окна и смотрел на их дом.

В то утро я наблюдал за тем, как уезжает Оливер. Машину он не щадил. Мчался на второй скорости, как сумасшедший. Похоже, он просто забыл, что существует такая вещь, как коробка переключения передач. Впрочем, он никогда не умел обращаться с машинами и механизмами – сразу терялся. Окно у меня было открыто, и я слышал, как скрипит его автомобиль, впечатление было такое, что это скрипит вся деревня, что это скрипит у меня в голове. А посреди улицы стояла Джилиан. Стояла, как выбежала из дома, в халате. Держа на руках ребенка. Она смотрела в другую сторону, поэтому я не видел ее лица. Мимо проехало две‑три машины, но Джилиан их не заметила. Она просто стояла, как изваяние, глядя вслед Оливеру, который давно уехал.

Потом она повернулась и посмотрела туда, где был я. В смысле, в сторону гостиницы – видеть меня она не могла, и знать, что я был поблизости, не могла тоже. Она прижимала к лицу платок. Ее халат был ярко‑желтого цвета, и мне это казалось неправильным. Мне все казалось неправильным. Потом она медленно вернулась в дом и закрыла за собой дверь.

Я подумал: так вот к чему все пришло?

Потом спустился в буфет и позавтракал (30 франков).

 

И потом

 

ДЖИЛИАН: Когда мы жили во Франции, мы общались с одной очень приятной парой пожилых англичан, которые жили в доме на холмах, где начиналась garrigue.[26] Он был художником, причем очень плохим художником, и мне приходилось постоянно следить за собой, чтобы не брякнуть что‑нибудь бестактное. Но они представляли собой идеальную пару, которые все‑таки иногда встречаются, – это были люди, которые знают, как сделать так, чтобы все получалось. Они сами расчистили свой участок и оставили оливковые деревья; у них были терраса и маленький прудик, много книг по искусству и поленница дров для барбекю; мне кажется, они даже знали секрет, как поднять ветерок в жаркий день. Но самое лучшее, что в них было, – они никогда не давали нам никаких советов… ну, знаете, третья палатка в левом ряду на базаре по вторникам в Нижнем Каркассонне, если хотите самое лучшее… и нельзя доверять лудильщикам, кроме… обычно в жаркие дни я приходила к ним вместе с Софи. Однажды мы сидели у них в саду, и Билл вдруг сказал, глядя вниз на долину:

– Наверное, это не наше дело, – пробормотал он себе под нос, вроде как размышляя вслух, – но вот что я скажу: нельзя болеть на чужом языке.

Это стало семейной шуткой. Если Софи чихала, Оливер сразу же напускал на себя серьезность и говорил: «Ой, Соф, ты не болей на чужом языке». Я хорошо помню, как он катался с ней по ковру, возился с ней, как со щеночком, постоянно рассказывал ей какую‑то веселую чепуху, поднимал ее, чтобы она посмотрела на красные цветочки фасоли, которую он посадил на заднем дворе. Не скажу, что прошедшие десять лет были легкими и безоблачными, но Оливер всегда был хорошим отцом, что бы вы о нем ни думали.

Но я поняла, что Билл имел в виду нечто более общее. Он говорил не о том, что англичанам, живущим во Франции, надо знать, как называются по‑французски лекарства – тем более, что я хорошо говорю по‑французски, и Оливер тоже неплохо на нем изъяснялся, даже если ему приходилось устраивать целое преставление в pharmacie.[27] Нет, Билл имел в виду: если ты собираешься жить в чужой стране, сначала удостоверься, что у тебя подходящий характер, потому что в противном случае все неудачи и беды будут восприниматься совсем тяжело – значительно тяжелее, чем дома. Все, что будет получаться, доставит вам истинное удовольствие, и вы будете очень довольны собой – вы приняли правильное решение, воспользовались благоприятной возможностью, схватили удачу за хвост, – но если что‑то пойдет не так – ссоры, какие‑то мелкие неудачи, когда никак не найдешь работу, да что угодно, – это будет досадно вдвойне.

Я отдавала себе отчет: если все будет плохо, нам придется вернуться домой. Не говоря уже о том, что мне было стыдно смотреть в глаза нашим соседям. Так что, когда Оливер вернулся из Тулузы в тот решающий день, я уже переговорила с агентом по недвижимости и договорилась с мадам Риве насчет оставить ей ключи. Я была очень откровенной с Оливером, насколько вообще можно быть откровенной, когда скрываешь серьезный обман. Я сказала ему, что с Францией ничего не вышло. Я сказала, что здесь у меня нет работы. Я сказала, что мы уже достаточно взрослые, чтобы честно признать, что эксперимент провалился. И так далее, и тому подобное. Я винила себя, говорила, что внешне была спокойной, но внутри напряжение копилось и вот наконец прорвалось. Я признала, что ревновала его к той девушке, его ученице, совершенно необоснованно. Наконец, я сказала, что не вижу причины, почему мы не можем забрать в Англию его разлюбезный «пежо». И это, я думаю, стало ключом, отворившим замок. Да, и еще я приготовила замечательный ужин.

Если вкратце: эта была самая обыкновенная семейная сцена, когда говорится только половина всего, что хотелось сказать, а решение принимается на основе второй – невысказанной – половины.

Мы вернулись домой. Мы не говорили о многом, в частности – о том, чтобы завести второго ребенка. Я подумала, что нам нужно что‑то, что скрепило бы отношения. И поэтому какое‑то время – необходимое время, – я была не особенно осторожной, и так у нас появилась Мари. И не надо так на меня смотреть. Половина всех браков начинается с нежелательной, или, скажем так, неожиданной беременности, а еще половина из той половины держатся исключительно на втором ребенке, который тоже, как правило, появляется «неожиданно». Вы покопайтесь в своей истории. Может, вы сами именно так и появились на свет.

Я снова стала работать. У меня оставались связи. Я взяла себе помощницу, Элли. Мы сняли маленькую студию в полутора милях от нашего дома. Сейчас мы подумываем о том, чтобы снять помещение побольше – работы у нас было много с самого начала, но мне хотелось работать больше. То есть, не то чтобы даже хотелось, но так было нужно. Добытчик у нас в семье, в основном, я. Оливеру это не очень приятно. Энергии у него с избытком, но ему не хватает… упорства.

Жизнь потихоньку наладилась. Мне нравится моя работа, я люблю своих детей. Мы с Оливером очень неплохо ладим. Когда я выходила за него замуж, я сразу настраивалась на то, что он не будет нормальным служащим на полный рабочий день «с девяти до пяти». Я всегда поддерживала его проекты, но это не значит, что я рассчитывала, что из них выйдет что‑нибудь путное. Он – человек очень общительный, забавный и остроумный, он хороший отец. Мне приятно приходить домой и знать, что он меня ждет. Он неплохо готовит. Я принимаю свою повседневность именно как повседневность. Именно так и нужно. Это – единственный способ, верно?

Я не малышка Мэри‑Солнышко.[28] У нас были… тяжелые времена. Я – нормальная мать, а это значит, что я частенько не сплю по ночам, мучаясь всякими страхами. Разумеется, я переживаю за своих детей. Стоит мне только подумать, что Софи и Мари – нормальные дети, хорошие, ласковые и послушные; как и все дети, они смотрят на мир радостно и открыто, они доверяют миру, как будто он никогда не предаст их доверия, и когда‑нибудь они выйдут в большую жизнь, такие же радостные и восторженные… стоит мне только подумать об этом, как у меня сводит живот от страха.

 

СТЮАРТ: Некоторые клише очень даже верны. Например, что Америка – страна благоприятных возможностей. По крайней мере, страна возможностей. Некоторые клише не верны совсем. Например, что у американцев напрочь отсутствует чувство юмора, или что Америка – это «большой плавильный котел, в котором расплавляются и смешиваются люди всех национальностей», что Америка – это дом храбрых и страна свободы. Я жил там почти десять лет, я знаю многих американцев, и они мне нравятся. Я даже был женат на американке.

Но они – не британцы. Даже те, которые выглядят как британцы, – все равно не британцы, причем эти – особенно. Хотя меня это не напрягает. Как там? Англия и Америка – две нации, разделенные общим языком.[29] Очередное клише. Из тех, которые верные. Когда кто‑нибудь обращался ко мне со словами: «Привет? Как дела?» – я машинально отвечал: «Все путем», хотя иногда специально утрировал свой английский акцент. Я спокойно использовал в речи всякие американские словечки типа: «угумс», «о’кей», «ну ты чё» и, наверное, еще и другие, которые даже не замечал.

Разница не в выражениях, а в том, что стоит за словами. Например, мой брак – мой второй брак, американский, – через пять лет закончился разводом. В Англии бы сказали: «Его брак закончился неудачно, продержавшись пять лет». Такой вот голос за кадром. Я имею в виду голос за кадром, который звучит у вас в голове и комментирует вашу жизнь по мере ее проживания. А в Америке голос за кадром звучал бы так: «Его брак успешно держался пять лет». Американцы – нация серийных браков. Я говорю не о мормонах. Мне кажется, это все потому, что в душе они непробиваемые оптимисты. Может быть, есть и другие объяснения, но мне импонирует именно это.

Ладно, я что‑то отвлекся. Продолжаю рассказ. Я работал в банке, в Вашингтоне, и через пару лет стал потихоньку американизироваться. Вроде как укоренился. Не в смысле, стал коренным американцем, а в смысле… как бы это получше сказать… В Англии я бы сидел за столом, а напротив меня сидели бы люди, которые пришли взять небольшую ссуду, и я рассуждал бы примерно так: со временем – если я буду прилежным и исполнительным и зарекомендую себя с самой лучшей стороны – меня посадят работать с людьми, которые делают крупные займы. Но прожив пару лет в Штатах, я начал рассуждать так: почему он, почему она, почему не я? И я пересел на другую сторону стола.

Я открыл ресторан на пару с приятелем. Вас это, наверное, удивляет. Да я бы и сам, честно сказать, удивился, если бы оставался в Англии. Но там это воспринималось как должное. Там все происходит проще: сегодня ты агент по продаже недвижимости, а завтра учишься на судью. Я любил хорошо поесть, я знал банковское дело, у меня был друг – замечательный повар. Мы нашли помещение, взяли ссуду, наняли дизайнера, подобрали персонал и hey presto[30] – у нас свой ресторан. Вот так вот просто. Просто не в смысле сделать, а в смысле задумать, но когда все задумано правильно, то и сделать гораздо проще. Мы назвали его «Le Bon Marche»[31] – чтобы обозначить соотношение умеренных цен и качественной продукции. Кухня и стиль представляли собой сочетание французской, калифорнийской и тайской традиций. Вам бы понравилось.

Потом я продал свою долю партнеру, а сам переехал в Балтимор. Открыл еще один ресторан. Дела пошли хорошо. Но прошло время, и… В Америке так и бывает. В Англии это назвали бы «не прикипел к месту» или «сам не знает, чего ему надо». Но для Америки это нормально. Ты добился успеха – ты выбираешь другую область, чтобы добиться успеха и в ней. У тебя ничего не вышло – ты все равно выбираешь другую область, чтобы добиться успеха. Как я уже говорил, американцы – непробиваемые оптимисты.

Я занялся распространением продуктов питания органико‑биологического производства. Эта область показалась мне перспективной. Спрос на такую продукцию неуклонно растет, особенно – в больших городах, где люди заботятся о своем здоровье и имеют достаточно средств, чтобы покупать экологически чистую пищу. Соответственно, предложение тоже растет, растет число фирм и хозяйств, производящих биоорганическую продукцию, разумеется – в экологически чистых, «здоровых» аграрных районах. Как правило, это мелкие, локальные хозяйства, и люди, которые там работают, слишком заняты своим делом или слишком идеалисты, чтобы заниматься торговлей и дистрибуцией. Задача дистрибьютора – наладить связи между производителем и потребителем. Существуют, конечно, фермерские ярмарки и базары, но, на мой взгляд, это не столько бизнес, сколько презентация – развлечение для туристов. Торговля, как правило, происходит либо в розничные торговых точки, либо доставкой по предварительному заказу. Но все это организовано на любительском уровне, без учета особенностей и законов маркетинга. Нередко бывает, что мелкие производители экологически чистых продуктов питания рассуждают так: нам не нужно себя рекламировать, как мы есть чистые и непорочные. Они просто не понимают, что даже сейчас – именно сейчас – добродетель тоже нуждается в хорошем маркетинге.

Вот этим я и занялся. Дистрибуцией и маркетингом. Как правило, производители органико‑биологической пищи, они как амиши[32] – далеки от современной цивилизации. Во многих розничных торговых точках до сих пор обретаются идеалисты из бывших хиппи, которые убеждены, что успешный бизнес – удел серого обывателя из среднего класса, а способность сделать себе правильную рекламу – смертный грех. В то время как их клиенты – это нормальные люди из среднего класса, которым нет надобности приобщаться к продвинутой контркультуре каждый раз, когда им захочется репу или пастернак без ядовитых химикатов. Как я уже говорил, все упиралось в то, чтобы наладить связи.

Вижу, что я увлекся. Просто, когда я начинаю об этом говорить… ладно, ладно, я понял намек. В общем, я осел в Балтиморе и несколько лет занимался распределением продуктов питания органико‑биологического производства. Потом устроил себе отпуск на две недели и поехал в Англию. На самом деле, отдыхать я умею не очень, устаю от безделья, так что я принялся изучать местную розничную торговлю и системы доставки, и, честно признаюсь, все это повергло меня в состояние легкого шока. Поэтому я решил вернуться и обосноваться здесь. Собственно, так я и жил потом.

 

ОЛИВЕР: А потом, а потом… в старое доброе время по Гринвичу.

Вот ведь забавно: мы говорим «старое доброе время». А ведь время совсем не доброе. Оно норовистое и злое. Да, время именно злое. И капризное. Капризная субретка‑обманщица – Время. Большую часть твоей жизни она еле‑еле волочит ноги и надувает губки, а потом – когда наступает «счастливый час», тот лучезарный момент, когда удача и радость все‑таки посетили твой скромный дом, – она проносится мимо, как официантка на роликах. Возьмем, к примеру, счастливый час, который начался в то мгновение, когда я благоговейно преклонил колени и поклялся к любви и верности ma belle.[33] Откуда мне было знать, что все это счастье закончится в тот достославный момент, когда мы с вами расстались в последний раз? И кто знает, когда эта кокетливая шалунья с подносом над головой снова объявит счастливый час? Признаюсь, когда мы вернулись в Англию, первое время все было плохо – пресно и плоско, как равнины Голландии. А потом появилась Мари. То есть, сначала благовещение о Мари, а потом и сама Мари. Она – наша маленькая Сингапурская петля. Сингапурская Петелька.[34]

Да и потом тоже было немало веселья на нашей ярмарке, шумного плеска у водопоя. Иными словами, поводов для депрессии все равно хватало. Смерть отца, например. Это был действительно тяжкий день. Безысходный. Вдумчивые энциклопедисты, специалисты в душевных расстройствах, серьезные калибровщики Angst’a[35] сделали вывод, что стресс от смерти отца сродни стрессу от переезда на новую квартиру. Может, они это определили другими словами, и тем не менее. Что касается лично меня, то я больше переживал не за потерю отца семейства, а за потерю ковра на лестницу и настольной лампы с утенком Дональдом на абажуре.

И не надо делать такое лицо. Вы же не знаете моего папеньку, правда? Но если вдруг – я сомневаюсь, конечно, но вдруг, – вы его знаете, то все равно, он был не вашим отцом, а моим, старый подлюга. Бил меня хоккейной клюшкой буквально с самого раннего детства, едва меня отняли от груди. Или это была не клюшка, а бильярдный кий? И все потому, что я был очень похож на мать. Все потому, что она умерла, когда мне было шесть лет, и отец не мог смотреть на меня спокойно – сразу же вспоминал ее. Мое с ней сходство его задевало. О, предлоги всегда находились: моя нарочная дерзость и наглость – и ненарочная тоже; скажем так, наглость экспромтом, – плюс мои усердные пироманские поползновения, но я‑то всегда понимал, в чем дело. Он был холодным, бесчувственным человеком, мой папенька. Холодным, как рыба. Этакий старый палтус. Он курил трубку, чтобы скрыть рыбный запах. А потом, в один прекрасный день, его чешуя высохла, а жабры затвердели, как засохшие рисовальные кисточки. В завещании он выразил пожелание, чтобы его кремировали, но я устроил ему роскошные похороны на перекрестке дорог с колом в сердце – чтобы уже наверняка.

Свое «поместье» – это я так с иронией говорю, «поместье», на самом деле делянка под огород: речь о медных грошах, а не о золотых муидорах,[36] – он оставил Софи и Мари. Особо оговорив, чтобы вышеупомянутого Н. Оливера Рассела даже и близко не подпускали к мулле. Он также оставил письма своим вышеупомянутым внучкам, где объяснил – почему. Конверты, скажем так, были слегка осмолены. Внутри была жуткая смесь магического реализма и откровенного пасквиля. Ради детей я их выбросил в ближайший oubliette.[37] Жена меня опозорила – она плакала на похоронах. Очевидно, что в садке для престарелых рыбешек, где монсеньор Палтус влачил свои годы заката, имела место локальная вариация мировой скорби, и в крошечной раке для мощей было с верхом костей‑имплантантов и зубных протезов, вопиющих о вере в воскрешение тела. Волнующая концепция в лучшие времена, но в тот конкретный момент – трансцендентально кошмарная. Джилиан, без сомнения, находила все это странно трогательным. Вот она и рыдала, хотя я очень просил ее успокоиться. Потом, вернувшись в садок для престарелых рыбешек, мы долго выслушивали проникновенные речи об отчаянных папиных подвигах с ходильной рамой и калоприемником. Я тоже сказал свое слово. Как это обычно бывает, отделался общими фразами.

Кажется, я слегка уклонился в сторону? Ну, таковы преимущества устного повествования. Не ругайте меня, пожалуйста, в последнее время я такой стал впечатлительный. И требую деликатного обращения. Итак. Подведем краткий итог последнего десятилетия á la facon de Стю.[38] Мы уехали из Франции. Джил увезла нас туда; Джил увезла нас обратно. Я уже, кажется, говорил, что в любом браке один – обязательно спокойный, а второй – агрессивный? Наш маленький пряничный домик в деревне продали какому‑то скупердяю‑бельгийцу. Увы, не кому‑то из шести знаменитых. Что было дальше, вы догадаетесь без труда. Как сказал бы Стюарт, человек из рекламного ролика о страховании жизни: когда ты уходишь с рынка недвижимости, вернуться назад будет сложно. Тут ты прав на все сто, Стюмалыш. Идиллическое, согретое солнцем пристанище в Лангедоке с большим окультуренным огородом «потянуло» в денежном эквиваленте на пятьдесят процентов хибарки с трубой на окраине Лондона, о размерах которой мне даже стыдно упоминать. Без компаса отсюда не выберешься – у нас тут даже почтальоны теряются. Иногда проезжает автобус – если кто‑нибудь из разозленных местных решается на угон и под угрозой физического насилия заставляет водителя исполнить свои непосредственные обязанности.

Благословленный наш союз благословился еще раз вторым ребенком. Мари, сестренка Софи. Как мои маленькие любят папу. Льнут ко мне, словно мокрая занавеска в душе. Софи – очень серьезный ребенок, любит, чтобы все было правильно и безупречно. Мари – настоящая маленькая мадам.

Я что, уже раньше использовал это сравнение? Насчет занавески в душе? А то что‑то вы как‑то странно смотрите. Издержки профессии эстрадного артиста, развлекающего почтенную публику. Ты разбрасываешь bon mots,[39] как bonbons, и время от времени в первых рядах обязательно будет кто‑то, кто швырнет в тебя фантиком. Эй, ты, эту конфетку мы уже кушали. Послушайте, в мире все‑таки ограниченное количество сортов карамели. А то вы скоро начнете бурчать, что все книги суть всего‑навсего вариации одних и тех же исходных сюжетов. Мне следует это учесть при написании сценария, над которым я в данный момент работаю. Прорабатываю в голове, скажем так. Да, я согласен признать, что среди моих артистических начинаний за последние десять лет были проекты, достаточно triste.[40] Периодически я возвращался к тому, что уже было – как пес возвращается к своей блевотине, – а именно в английский колледж мистера Тима, и все для того, чтобы в поте лица своего заработать лишнюю драхму и положить дополнительный голубец на тарелку домашним. Но боюсь, что Оливер не слишком подходит на роль нормального служащего на полный рабочий день, пять дней в неделю. Не силен в нем дух «с девяти до пяти».

Но за морем, но за морем он цветет, как лавр зеленый. Может, я просто более наблюдательный, что замечаю такие вещи? За все эти годы, как мы вернулись в Londinium Vetus[41] из Страны, что не знает брюссельской капусты, я не устаю поражаться, насколько – может, мы как‑нибудь обойдемся без этого слова? но нет, кажется, без него никак, – итак, насколько вульгарным стал в последнее время разрыв между успехом и неудачей. С одной стороны – мощные внедорожники: Charger, Thruster, Cruiser и пижонские Superturbo. С другой – худосочные разносчики пиццы на мотороллерах, которые стыдливо подправляют пальчиком маслинки на пицце, когда те сбиваются на одну сторону при преодолении препятствий в виде «лежачего полицейского». Бесцеремонным властям высоко‑высоко над уличным движением даже и в голову не придет подумать о каких‑то разносчиках «Четырех времен года» с дополнительной порцией лука и помидорами, ни в коем случае не с томатной пастой, а именно со свежими помидорами, и еще обязательно с пеперони и зеленым горошком. Их это ни капельки не волнует. У них есть дела поважнее. Если лицемерие – это порок в нагрузку к добродетели, то стиль – это роскошь в нагрузку к бедности. То есть, так было раньше. А теперь – нет.

И еще одна вещь: если они называются внедорожники, то почему, черт возьми, их полно на дорогах? Скажите мне, если знаете.

Вы читали про эти ужасные снегопады на Среднем Западе США прошлой зимой? Снегу навалило – слону по уши (это специально для тебя, Стюарт). Фермеры знали что делать – на то они… гм… и фермеры, – и выходили на улицу из своих иглу быстрого приготовления только со старомодными теннисными ракетками, привязанными к подошвам. Скромные служащие тоже знали что делать и вообще не выходили на улицу, жгли свои микроволновые печи и крутили по видео запись лучших моментов Суперкубка.[42] А вот по‑настоящему пролетели чванливые ездоки‑буржуа на своих пафосных внедорожниках, которые поспешили воспользоваться счастливой возможностью и показать всем этим олухам и неудачникам, педикам и неотесанным провинциалам, как это завидно и роскошно – горделиво проехаться по сугробам в комфортабельном салоне на четырех колесах. Но как бы в доказательство, что в этом подлунном или надлунном мире все‑таки есть справедливость, все они – все до единого – застряли в тех самых сугробах по самые поршни‑цилиндры‑турбины, и пришлось их вытаскивать тягачами и упряжками ездовых собак.

Как вы считаете, она есть? Я имею в виду, справедливость в мире? Вы верите в то, что справедливость всегда торжествует, порок бывает наказан, а добродетель – вознаграждена? Или вы держитесь мнения, что добродетель – сама по себе награда? На мой взгляд, в этом есть что‑то от онанизма. Подразумевается, что добродетель должна сама себя ублажать, потому что никто не намерен с ней совокупляться. А если наоборот: порок – сам по себе награда? Это уже ближе к истине. Сластолюбец не был бы сластолюбцем, если бы его не влек сам процесс volupté.[43] В то время как те, кто утешает прокаженных, рвет на бинты свои единственные теплые кальсоны или, подобно святому Бернару, разъезжает на снегоходе и подбирает с обочин замерзших владельцев мощных внедорожников, – они что, получают кайф в момент совершения добрых дел? Не в этом ли смысл пословицы: Господь не одарит их продовольственными талонами за их труды, так что им лучше сами ухватить по возможности больше volupte?

Я – всего лишь пытливый студент, изучающий караван‑сарай жизни. Быть может, кому‑то мои заключения покажутся несколько кривоватыми, как поделка из серии «Сделай сам». Но я все‑таки глубоко убежден, что порок в большинстве случаев привлекателен сам по себе.

Вам нужно какое‑нибудь авторитетное подтверждение? Я на вас не в обиде. Вот, к примеру, слова одного старого еретика из Тулузы: «Бог совершенен; в мире нет совершенства; следовательно, мир создан не Богом». Неплохо, правда?

 

И теперь

 

ТЕРРИ: Ничего, если я тоже присоединюсь? То есть, это все очень личное или как? Могу вам послать электронную почту, если хотите. Но одно скажу сразу: я не согласна вот так вот выкинуть на помойку пять лет моей жизни. И я не буду ничьим примечанием мелким шрифтом, сноской внизу страницы.

Когда Стюарт взял меня на работу метрдотелем, он не прогадал. И он это знал сразу. Повар может быть замечательным, повар может быть просто паршивым, но повар – это не главное. Главное – это «лицо» ресторана. Ресторан, как и театр, начинается с вешалки, а еще – с телефона, с приемной стойки и бара. Необходимые навыки и умения: поддержать хорошее настроение у клиента, когда он приезжает вовремя, а заказанный столик еще не готов; разобраться с заказом, когда заказано на двоих, а приезжают шестеро; поторопить припозднившихся клиентов, так чтобы они не поняли, что их торопят. Вроде бы мелочи. Ни в коем случае не показать свои чувства, когда парень, «глубоко и надежно» женатый каждую пятницу в половине девятого, начинает ходить и по вторникам тоже, но уже с любовницей. Когда женщина просит чек, надо уметь распознать, почему: потому что платить будет она или потому что ей до смерти скучно. Если ты не уверен, клади чек на нейтральную территорию – на середину стола. Вроде бы мелочи, но из таких мелочей все и складывается.

Я все это умела, и поэтому наши клиенты считали, что повар у нас великолепный, хотя он был просто хорошим. А потом Стюарт решил закупать лучшие органико‑биологические продукты, что должно было пойти ему в плюс, но обернулось большим геморроем, потому что повара в ресторанах – по причинам, известным только им одним, – предпочитают своих собственных поставщиков. Вроде как мясная накипь – не единственная накипь, которую они снимают с бульона, если вы понимаете, что я имею в виду.

Так что мы взяли себе нового повара, который, кстати, был лучше прежнего. Но он тоже весь из себя кривился, потому что, как он говорил, Стюарт патологически не умел покупать рыбу. Мясо, овощи, фрукты – тут все о’кей, но рыбу – нет и еще раз нет. Так что я себя чувствовала этаким Советом мира ООН между кухней и администрацией. И надо отдать Стюарту должное, он это очень ценил.

У нас есть свои представления о британцах, и особенно – в Балтиморе, который очень американский город, если вы вдруг не знаете. Уоллис Симпсон, на которой женился ваш король Эдуард, родилась в Балтиморе. Мы видим мало «живых» англичан, поэтому наше мнение строится на стереотипах вроде того, что англичане – снобы и что они всегда держатся друг за друга и стараются по возможности не платить за выпивку, когда выпивают в компаниях. Да, и что большинство их мужчин, прошу прощения, просто ходячие чайные пакетики. Но Стюарт был совсем не такой.

Поначалу он был слегка замкнутым, но держался вполне дружелюбно и, по‑моему, по‑настоящему хорошо относился к американцам. Когда он пригласил меня на свидание, я твердо сказала «нет», потому что я никогда не встречаюсь ни с кем с работы. Принципиально. А он выдал мне гениальное театрализованное представление, если вы понимаете, что я имею в виду. В смысле, что он совсем не разбирается в тонкостях американского этикета, и что он уважает мое решение, но, может быть – в рамках нашего загадочного кодекса социального поведения, – существует некий компромисс между отношениями по работе и настоящим свиданием, на который я бы согласилась. Я сказала: ты можешь купить мне выпить, если это то самое, что ты имеешь в виду. И мы рассмеялись.

Так все у нас и началось. Поймите, я вовсе не собираюсь давать вам подробный отчет. Разве что вы меня будете умолять на коленях. Но одну вещь я скажу. Прежде чем вы пойдете дальше. Я не берусь утверждать, но, насколько я понимаю, жизнь у Стюарта складывалась примерно так: женился он поздно, первый брак был неудачный, потом он уехал в Америку, открыл свое дело, добился успеха, женился второй раз – вполне удачно, но брак все равно распался, со второй женой он расстался вполне по‑дружески, потом его вдруг обуяла ностальгия по Англии и он вернулся домой, где продолжает вести свой бизнес. Еще одна история успеха, воплощенной американской мечты. Как мы любим такие истории! Человек устраивает свою жизнь, собирается и идет дальше.