В сторону дома на мотоцикле

Одним воскресным утром мы вышли из номеров и собрались в холле гостиницы. На завтраке Петр предупредил:

– На еду не налегайте. Сегодня в гости идем.

– А что, кормить будут?

– А как же. Нас ждут в американской семье. Муж – майор армии США, супруга – русская учительница из Иркутска.

– Наверное, пельмени будут… Я уже соскучился по русским пельменям. Тут все гриль да гриль.

Я как в воду глядел с этим грилем. Не знал, что именно гриль сможет меня здесь, в Америке, удивить.

Мы вышли из отеля и отправились гулять по закрытой территории академии.

Народ уже вовсю шевелился. Тут и там курсантские роты в спортивной форме куда-то вышагивали со своими флагами впереди. По дорогам, сгорбившись от тяжести больших рейдовых рюкзаков, плелись курсанты в камуфляже, поодиночке.

– Они что, потерялись?

Сопровождающий офицер указал куда-то вдаль рукой:

– Они дистанцию воскресную преодолевают. Каждый вот так, пешком, должен пройти двенадцать километров.

– Зачем?

– Это маршевая тренировка. Воспитывают выносливость.

На самом большом плацу академии вышагивали с винтовками на плечах штрафники. Их было, как обычно, человек триста. А вот рядом… Ну шагов в десяти от строя играли курсанты. Двое. Они перекидывались бейсбольным мячом. Один кидал, второй на лету хватал мяч плетеным кожаным приспособлением, похожим на ловушку хоккейного вратаря. А вот чуть дальше, ближе к казарме, но на том же плацу человек десять резались в баскетбол. Вы приняли мой посыл?! Ключевое слово ПЛАЦ. Они на плацу играли! Для нас, русских военных, вот такое же асфальтовое поле – священное место. В приличных полках по плацу перемещаются только строевым шагом или бегом. А здесь… Пришпандорили кольцо с веревочной корзиной и бегают, закидывают в нее мяч. У нас такое случиться ну просто не может. Но то, что я увидел дальше… Метрах в тридцати от играющих дымили две барбекю. Такие полукруглые, похожие на железные корыта мангалы с горящим углем, покрытые решетками из толстых, причудливо гнутых стальных прутьев. Если у нас мангал изобрели милые сердцу кавказцы, чтоб жарить шашлык, то барбекю изобрели индейцы, чтоб пытать на огне людей. Но предприимчивые американцы переняли их опыт и теперь поджаривают на решетке еду. Этим-то совершенно безмятежно и занимались на моих глазах курсанты. Опять же на плацу. Два повара-добровольца вертели на решетках специальными щипцами кусочки мяса, колбаски с сосисками, а еще какие-то причудливые котлетки и поливали пищу соусами из бутылочек. По мере готовности они подхватывали лопаточками все это дело, заворачивали в лепешки и выкладывали на красные пластмассовые тарелочки. А тарелочки из рук поваров получали курсанты и отходили жуя. Рядом кто-то разливал из больших термосов кофе. А на ступенях казарм сидели еще около сотни курсантов и проводили время. Как в баре. Одетые кто во что. Кто-то был в форменных серых футболках с надписью «ARMY» и в черных шортах, кто в гражданском платье, а один вообще в цветастых фривольных кроссовках и в ковбойской шляпе из пальмовых листьев с загнутыми краями. Были люди и в камуфляже. Но они так же беззастенчиво ели и пили, болтали и громко смеялись, широко жестикулировали. Повара, в майках и тапочках, в черных «сварочных» очках, пританцовывали у своих очагов и зазывали голодных. Потом поваров сменили курсанты, одетые в камуфляж, потом еще кто-то. Они ели и ели, пили кофе и пили. Вакханалия, короче. Или демократия? Как все это назвать?

Петр уволок меня с плаца со словами:

– Все, Саша, брейк!!! Все! Нам пора.

Нас ждала семья американского спонсора со своими курсантами, их временными подопечными. Вид жареного мяса, пусть даже в таких извращенных условиях, возбудил мой аппетит.

– Нас точно будут кормить? Я есть хочу.

Петя, признанный нами спец по Америке и американским традициям, вдруг смутился:

– Нет, ну должны покормить.

– Давай зайдем в магазин и возьмем с собой. Колбаски там, хлебушка…

– Это неприлично. Мы не должны подвергать сомнению хлебосольность хозяев.

– Петь, ну ты завернул. Это в подарок, как приложение к яствам, от которых, я надеюсь, будет ломиться стол.

– Давай пивка возьмем…

– А чего не вискарька? Или сразу водяры? Ты же знаешь – у них здесь сухой закон. Зачем людей искушать? Да и потом там же курсанты. Мы, взрослые, значит, будем пить, а они слюну глотать? Возьмем еды, и хватит.

Заехав в супермаркет, я набрал баклажанов, ветчины, колбасы, хлеба, майонеза, даже масла кукурузного взял бутылку. Петя шел за моей тележкой как во сне. Тихо комментировал, слабым голосом:

– Баклажаны-то зачем?..

– Пожарим! Чего их жарить-то, помыл, почистил – и на сковороду!

Мы подъехали к частному одноэтажному домику. Зашли.

– Туфли снимать?!

Петр ткнул меня локтем, зашипел:

– Здесь не принято…

– Здравствуйте!

На пороге нас встретила красивая шатенка с длинными волосами, в обтягивающих стройные ноги белых джинсах, и в столь же обтягивающем желтом поло.

– Здравствуйте, я Людмила.

– Это вы из Иркутска?

Шатенка не отвечала. Она с удивлением смотрела на наши пакеты.

– Мы поесть принесли!

Я думал, она обрадуется. А Людмила очень смутилась и даже, кажется, испугалась.

– Да-да, из Иркутска… Я сибирячка. – Людмила наконец-то нашлась, успокоилась. – А это мой супруг, Джон Смит.

Кузнецов. И тут Кузнецов-Смит! Ну что за фамилия такая?! Эти Кузнецовы на каждом шагу.

– Да, я Джон Смит. Можно просто Джон.

Я жал руку плотному, небольшого роста майору армии США. Он был в камуфляже, но без головного убора. Дома все-таки…

– Не удивляйтесь, пожалуйста, моему сносному русскому, я его преподаю на кафедре иностранных языков академии.

Круглое, веснушчатое лицо майора украшала улыбка.

– Проходите!

Через пять минут я уже крутил в руках баклажаны. Я мыл их, срезал тоненько шкурку, замачивал ненадолго в соленой воде, а потом жарил. Оправившись от смущения, Людмила помогала мне стряпать.

– У нас так не принято, простите, мне неудобно, что я не приняла вас по-русски.

– Да, пельмени бы сейчас не помешали!

– Простите…

– Да я шучу!

В просторном зале было накурено. Майор пил с курсантами пиво. И Петя тоже.

Большой полированный стол завалили картонными коробками из-под пиццы. А эту пиццу все везли и везли. А на подоконнике возвышалась бутылка водки в необычной синей бутылке с названием на этикетке: «Офицер». Майор Смит то и дело заскакивал к нам на кухню, вываливал на противень очередной блин с томатной пастой и с колбасой, толкал его в электродуховку, стоял с нами, перебрасываясь фразами о красоте Байкала и сибирских морозах, вытягивал пиццу и топал обратно в зал.

Подкрепившись на кухне поосновательнее, я вышел в люди. Курсанты глотали пиво и веселились, стараясь друг друга переговорить. Я встал спиной к комоду рядом с невысоким курсантом в очках. Он тут же повернулся ко мне и представился:

– Дэвид Рохлин, курсант. Третий курс, Вест-Пойнт. Из Москвы.

– А как вы здесь оказались?

– Так майор Смит – мой спонсор. Наш спонсор, курсантов, которых вы здесь видите.

– Нет, вообще в Вест-Пойнте как оказались?

– Я американец. Родители живут в Америке, и я поступал как гражданин США.

– Постойте, постойте… Так это вы сидели напротив «Сумасшедшего араба»? В «Месс-холле»?

– Действительно я. Генерал Абу-Зейд – легендарная личность. У нас в армии США его все знают. Посидеть вот так, поговорить с ним – великая часть. Про него даже фильм сняли в Голливуде.

– Документальный?

– Почему, художественный. Боевик. «Перевал разбитых сердец». Там Клинт Иствуд играет сержанта морской пехоты. И судьба сержанта – это судьба Абу-Зейда во времена высадки американских коммандос в Гренаде.

– Ясненько… А сам как? Учиться не тяжело?

– Наоборот. Интересно. Мы же не только воевать учимся, но и выживать. Пехотный командир должен уметь и водой обеспечить своих людей, и электричеством.

Он рассказывал мне это все увлеченно, с горящим взглядом. А я вспоминал нашего Рохлина. Русского генерала, Льва Яковлевича, который штурмовал Грозный. Которому присвоили звание Героя России, а он отказался получать Золотую Звезду. Который сидел со своими солдатами в подвале разрушенного чеченского особняка и командовал… В двух сотнях метров от передовой. Сможет этот Рохлин показать себя в американской армии, как наш в Российской? Кстати, у нас тогда с водой были большие проблемы и с электричеством. Но врагов рвали на части, Рохлин знал свое дело.

– А вы знаете, какая у нас тут система учебы?

Я переключился на обратившегося ко мне стройного светловолосого парня в гражданке, с явно прибалтийским акцентом. Я посмотрел на него, и он выпрямился, представился, чуть склонив и тут же подняв голову:

– Юргис Вегеле, третий курс, Вест-Пойнт. Из Литвы.

– Да тут все свои, можно сказать…

– Можно сказать. Я три года учился в университете, в Клайпеде. В американском экономическом университете. Там и английский выучил.

– Интересно…

– Так знаете, какие у нас здесь принципы? Здесь самое главное – это самоподготовка. У нас, в Прибалтике, да и в России, учат так: сначала читают лекции, ты их записываешь, дома повторяешь, а потом на следующем занятии тебя обо всем этом спрашивают. А здесь, представьте, все наоборот, перевернуто с ног на голову.

– Это как еще?

– А вот так. Тебе сообщают название новой темы. Ты ее сам ищешь, сам учишь и даже сам решаешь по ней задачи и примеры. А уже потом приходишь и обсуждаешь ее с преподавателем. Или даже не обсуждаешь, дальше идешь по программе. Это все преподаватель решает. У нас вообще преподавателям можно пускаться на выдумки и действовать нестандартно. Четырнадцать кафедр, тридцать обязательных предметов. И каждый преподаватель – кто во что горазд. Зато учиться нескучно и результат отличный. И лекций нет.

– Американская система?

– А вот нет. В школах США используют классику. Это сугубо наш, академический вариант. Только в Вест-Пойнте так учатся. А еще у нас все на компьютере. Можно самостоятельно залезть в классный журнал, посмотреть, какие у тебя там оценки. Здесь полное доверие к учащимся. Никто ни у кого не списывает, иначе… – Юргис скрипит пальцами, будто солит пищу. – Иначе вас выкинут из академии. И все.

Майор Смит, переодевшись в треники и майку сборной США по гандболу, потягивал из бутылки пиво и следил, чтоб гостям хватало всего: и еды, и выпивки, и общения. Увидев, что я заскучал, он подошел ко мне и обратился абсолютно по-русски, то есть без подготовки, словно продолжая недавно начатый разговор:

– Еще год мне здесь служить.

– А потом?

– Мы в Грузию уезжаем. На три года.

– В Грузии есть американская база?

– В Грузии есть американцы.

Он вдруг вспомнил что-то для себя очень важное.

– О! У меня же мотоцикл есть!

Мы вышли во двор, где под навесом покоился Harley-Davidson в блестящем малиновом корпусе. Джон вывел его на волю, нажал какую-то кнопочку, и мотоцикл тихо и по-доброму заурчал. Майор уселся за руль и кивнул мне:

– Садись!

Я устроился на удобном заднем сиденье. Выезжая со двора, Джон заметил, что Виталик снимает наши маневры на камеру. Чуть развернув голову в мою сторону, майор, перекрывая шум мотора, прокричал:

– Попроси оператора не снимать! Не хочу, чтоб начальство видело меня на мотоцикле. Да еще без шлема.

Я поймал себя на мысли, что это единственный случай за всю мою поездку в Америку, чтоб меня просили снятое мною не показывать. Если не вспоминать тюрьму в афганском Баграме. Но, товарищи, тюрьма есть тюрьма. Я все понимаю.

 

Послесловие

 

Если где-то в эфире, упоминая Америку, я начинаю рассказывать «как там у них», мне говорят: «Сладков, хватит хвалить США!» Я развожу руками. Да кто хвалит, я лишь говорю об опыте, который пригодился бы нам самим, в нашей армии.

Но вместе с тем никогда ни один из наших больших военных руководителей и в Генштабе, и в Центральном аппарате, и в Главкомате Сухопутных войск не заинтересовался: «Эй, давай посмотрим, что ты там у них наснимал!» Нет. А спустя десять-пятнадцать лет у нас появились аутсорсинг (я не о воровстве, а про хорошее питание солдат), обмундирование классное, мы так же, «как и там», штрафуем рублем своих нарушителей, даже карточки электронные вместо удостоверений личности у нас кое-где появились, и мы рассматриваем их как одну из приятных передовых мелочей, хотя у американцев мы видели их еще в начале века.

Мы стали больше говорить о военных, рассказывать об оружии, о наших собственных достижениях – это прекрасно. Что же касается темы «репортер на войне», нам многое еще предстоит сделать. Мы еще должны, не пугаясь, не опасаясь за имидж, не скрывая огрехи под мнимой секретностью, достигнуть открытости.

Война в Сирии. Информации – море. Открытости нет. Мы знаем погибших, мы скорбим, но нам нужны и живые герои. И пусть их именами тоже называют и школы, и улицы, и стадионы. Пускай в этом будет так, «как у них».