Маленькая ведьмочка и сержант

– Едем на полигон!

Полковник Холл вытягивает свою длинную руку ладонью вверх, в сторону машины. Предлагает садиться.

– Далеко ехать?

– У нас тут сплошные полигоны. И места занятий. Нам нужна полоса препятствий. Вообще-то дождь… Техника безопасности…

Действительно, накрапывает все сильнее.

– А при чем здесь дождь?

– Нельзя на полосе препятствий в дождь, да еще с оружием. Скользко, можно травмироваться.

Не помню, чтоб у нас в армии задумывались над такой проблемой. Дождь? Снег? Есть полоса препятствий в расписании? Все, вперед на полосу!

Мы подъезжаем. Крики. Солдаты, человек двести, мечутся по сосновым зарослям. Выходим на поляну. На мокром желтом песке аккуратно выложены ранцы. В ряд. Дождь не помеха, солдаты его не замечают, хотя лужи от быстрых мощных капель кипят, как желтый гороховый суп.

Что такое эта полоса? Препятствия, сложенные из толстых тесаных, но некрашеных бревен. Это различные стенки и барьеры высотой полтора метра, по грудь. Солдаты, вытянувшись длинной цепочкой, в затылок друг другу, по очереди переваливаются через эти бревна. У каждого в руках винтовка «М-16», брезентовые разгрузочные подтяжки, на ремнях фляги в чехлах, штык-ножи. На руках черные кожаные перчатки.

– А перчатки зачем? – Я поворачиваюсь к полковнику.

– У нас нельзя работать с оружием без перчаток.

Я не спорю и не расспрашиваю. Наши бойцы на Кавказе тоже носят перчатки. Это даже считается за шик. Но им, нашим, перчаток не выдают. Сами покупают, велосипедные, беспалые. Надел перчатки – значит, «рэкс», красавчик.

Меня здесь поражает другое. У каждого бревна дежурит инструктор, естественно, сержант. И придирается к любому, карабкающемуся на бревно солдату. Мы останавливаемся у первого барьера. Аккуратный черный сержант в форменной серо-коричневой ковбойской шляпе с кокардой и черным рюкзаком за спиной распекает очередного «клиента»:

– Неправильно! Ты перелезаешь и держишь винтовку при этом стволом вниз. Ты не должен себя повредить штыком, если он будет примкнут.

Я стою, слушаю его и думаю: в принципе, каждый американский сержант свободно может освоить профессию телевизионного диктора или даже шоумена. Во-первых, внешность. Этот, что перед нами, – высокий, поджарый, мужественный, лихой. Толстые губы его совсем не портят. Усики «а-ля Фредди Меркьюри» добавляют шарма. Он абсолютно уверен в себе. Его хоть сейчас на экран. А еще голос… Громкий, отчетливый, приятный. Классика! У нас дома, в России, сержант… главное, чтоб был поздоровей и кулаки побольше. А там дальше и уверенность появится, и голос. И слушаться такого будут не потому, что Устав велит. А потому, что иначе сержант «зарядит в дыню» (ударит в голову) или «скворечник сделает» (ударит в грудь) – сразу вся дурь пройдет.

Я вижу, как американский сержант отбирает «М-16» у солдата и, пародируя его, показывает сначала неправильные действия, тыкая самому себе стволом в ляжку, а потом в шею.

– Покалечишь себя!

Потом он перехватывает винтовку стволом вниз, направляя чуть от себя.

– Вот так должен держать оружие, вот так. Поворачивай свое тело! Оно должно идти за оружием! Давай! Пробуй еще раз! Вот так! Пошел!

Вокруг нас движутся камуфляжные толпы, соблюдая какую-то неуловимую логику. Они не скапливаются в одном месте, не пересекаются.

А ближайшее к нам бревно пытается преодолеть дама-солдат. Маленькая, полненькая, лицо у нее кругленькое, а нос крючком. Похожа на ведьмочку из сказки Андерсена. Дама виснет на бревне, вцепившись в него руками и обвив ногами. Она никак не может перекатиться на другую сторону, напрягает все свои силы, то пищит, то надрывно воет, но не сдается. Интересно… И у этих-то солдат не хватает мотивации? Да они как заводные автомобильчики, уткнувшиеся в препятствие, все пытаются и пытаются проехать дальше, пока детские ладони не подтолкнут их.

Наблюдая за неудачей дамы-солдата секунд тридцать, стоящая рядом сержант-инструктор (как вы понимаете, и она женщина) взрывается воплями:

– Что ты делаешь?! Что! Ты! Делаешь!

Она подскакивает к барьеру, сдирает с него камуфлированного колобка, отбирает у нее автомат и орет:

– Вот так! Клади оружие на обратную поверхность! Опирайся на оружие!

Колобок, открыв рот, не мигая, сверлит круглыми глазами барьер и снова бросается вперед: одной ногой остается на земле, второй цепляется за бревно, визжит. Сержант быстро расталкивает собравшуюся у бревна очередь по другим препятствиям, снова выволакивает неудачницу на исходную.

– Ты должна сделать это! Поняла?! Вперед!

Колобок затравленно оглядывается по сторонам, резко стартует, забрасывает ногу на бревно, кричит, воет, наконец переваливается и падает с обратной стороны в лужу, вскакивает и, не прекращая орать, убегает. Фууу…

Сержант-дама останавливает следующую жертву, тоже девчонку. Она просто ловит ее, схватив за камуфляж перед самым препятствием. Поправляет на ней каску, съехавшую на нос. Как бабушка, отправляя внучку в детский садик. Видать, она еще и приговаривает что-то типа: «Горе ты мое…», только на английском.

– Move! Двигай! – Дама-сержант сильно хлопает даму-солдата по спине.

Я вот не могу поймать суть своих ощущений… понять. Женщины в одном строю с мужиками – что это? Нонсенс? Они подстегивают или расслабляют?.. Или раздражают? Мне сдается, мужик в моменты высшего напряжения должен вести себя как-то естественно. А какая уж тут естественность, если рядом прекрасный пол. Речь вовсе не о секс-влечении. Бывает, хочется расслабиться, чуть-чуть. Встать, согнуться, упереть ладони в колени, перевести дыхание и, не стесняясь, показать, что ты устал, что выжат, как тряпка. Но куда тут… Или наоборот, некоторым, наверное, необходимо почувствовать себя в настоящем строю, реальном. Чтоб суметь напрячься как следует, а когда вокруг одни девки – ну как на «Зарнице» в школе…

Вообще, здесь, в Штатах, имеется в виду в армии, заведен целый пакет правил взаимоотношений мужчин и женщин. И, надо сказать, патриархатом не пахнет. Представьте, свистеть, цыкать, подмигивать «мэнам» в сторону «вумэнов» запрещено. Не то что обнять или поцеловать, внезапно и дерзко, как это у нас бывает. Здесь повращал глазами, покачал головой – все это расценивается как сексуальное домогательство. Странно. Правила строгие, а беременные солдаты, например, в американском контингенте в Боснии мне встречались частенько. Любовь. Ну, или влечение. У нас говорят: «Запах женщины сильнее воли командира». Это я переделал чуть-чуть, чтоб матом не писать. Другой запах.

Мы переходим к широкому рву с бревенчатыми стенками. На дне желтый песок и глубокие лужи. Вдоль стенок – столбы с резиновыми фигурами, с резиновыми автоматами, явно напоминающими «АКМ». В резиновых ремнях и при резиновых погонах. В продолговатых, сделанных «цилиндриком», резиновых шлемах. Фигуры выкрашены в зеленый цвет, у каждой чернеет полянка проколов на левой груди. Солдаты решительно, даже с удовольствием, прыгают в желтые лужи и с воплями тыкают дулами «М-16» манекенам в сердца. Здесь командует сержант-инструктор с красным мегафоном в руках. Дама. Тоже в шляпе. Она не столько следит за техникой действий, сколько подбадривает учеников.

– Следующая группа вперед!

Все сыплются в ров, как горох, расплескивая берцами мутную воду.

Сержантский голос, визгливый и громкий, заставляет американских солдат двигаться все быстрее.

– Рота «А»! Пошли вперед, вперед, убивайте! Убивайте!

И они убивают. Кого, интересно? Вьетнамца? Афганца? Русского? Ну кого-то они же должны себе представлять, прежде чем вонзить в него штык. Из-за силуэта «Калашникова» на манекенной груди настроение у меня слегка портится.

Полковник Холл деликатно трогает меня за плечо.

– Здесь главная цель – соблюдение принципов безопасности. Если израсходовал патроны – действуй штыком. А его надо уметь достать из ножен, примкнуть и колоть.

Холл усмехается.

– Это солдаты третьей недели обучения. Это, конечно, еще не конец гулянки, но к концу они уже будут полностью соответствовать. Соответствовать… – Вращая кистью, полковник подбирает слово. – Требованиям! Да, требованиям. Они станут настоящими бойцами.

Место сбора обозначено биркой с надписью «Финиш». Здесь тоже стоит сержант. Он осматривает каждого прибывающего. Если внешний вид солдата кажется ему неподходящим, он отправляет его на несколько метров назад.

– Оружие вниз! Стой! Что ты делаешь?! Давай отойди и поправься.

Остальных разэкипировывает:

– Перчатки снять! Повернись… Фляга… Ты ее вверх ногами повесил!!!

Сержант отцепляет от пояса штык-нож. Приспособления устроены так, что при этом не надо расстегивать и снимать ремень, как у нас. Это удобно. Сержант хлопает очередного подопечного по спине.

– Извини, дружище. Можешь идти.

Солдат кивает и направляется к выведенной на финиш водопроводной трубе, которая идет из зеленого бака. Наполняет флягу. Нет, ну это пунктик какой-то! Вода. Без нее ни шагу. У нас в армии ерничают: «Да что там американцы! Им колу не подвезут – они в бой не пойдут!» Какую там колу?! Без воды не пойдут! А если серьезно… Что тут, собственно, плохого, если солдат требует то, что ему, безусловно, положено? У нас дома, в России, бойцам обычно не достается необходимого не потому, что в стране разруха и весь народ голодает. Нет. По разгильдяйству. Забыли паек получить со склада, забыли чай привезти, машина не туда пошла с салом и сухарями, командир оставшееся до обеда время не рассчитал.

А чуть солдат заикнется о чем-то, ему в ответ: «Ты же Присягу давал! Что в Уставе написано? Стойко преодолевать тяготы и лишения военной службы!» А это не тяготы на самом деле. Это бардак. Здесь, в Штатах, за малейшее отступление от правил отрывают голову вместе с погонами. Хорошо? Хорошо. Правильно? А как же! Вот вам и кола. С доставкой на передовую.

Сержант снимает с очередного прибывшего на финиш солдата штык-нож и бросает его в открытый зеленый ящик, в который я тут же сую свой нос. Там уже валяются вповалку штук сорок этих штык-ножей. Я вижу, что они пронумерованы. Зачем эти номера, если все ножи общие, ни за кем конкретно не закреплены? Интересно… У нас у каждого солдатика свой ящичек, свой вещмешочек. И все автоматы, ножи, пулеметы мы в нашей армии принимаем под роспись в комнате для хранения оружия и так же под роспись сдаем. Здесь – плюх штык-нож в ящик – и свободен. Даже фамилии солдат не записывают. Видимо, у них такие штык-ножи и те же «М-16» в магазинах, как бублики, продаются. Потерял так, раз – в городе купил и, пожалуйста, восстановил недостачу. Это у нас потеря патрона – конец света. И это, я считаю, есть very well, очень хорошо.

Я тычу сержанта пальцем в плечо.

– Слушай, а вот девчата… С ними сложнее работать или нет?

Вижу, что мой вопрос ставит этого парня в тупик.

– Девчата… Ой. Это сложный вопрос, сложный вопрос.

Он наконец находится.

– Да они все одинаковы. Каждый из них. Ну… Как левая рука и правая рука. Они все будут одинаково хорошо подготовлены, когда закончат свой курс. Это солдаты. Просто солдаты.

Солдаты. А как же 8 Марта? Любовь? А как же штурм общежития женского после отбоя? Нет, не тот здесь «романтИк».

Садимся в машину, полковник везет нас на следующий полигон. Огневая подготовка. Ну-с, теперь посмотрим, как здесь стреляют.

Первое, что я слышу, – даже не выстрелы. Громкий-прегромкий голос, вещающий по репродуктору. Я вижу отличную асфальтовую дорогу, идущую вдоль огневого рубежа. А за дорогой – небольшой вал, на котором сооружены ни дать ни взять песочницы, как у нас во дворах. Для стрельбы лежа. Возле каждой песочницы фонарный столб. Только висят на таких столбах не фонари, а репродукторы – алюминиевые «колокольчики», из которых и несется нескончаемый поток громовой информации.

А еще от дороги к песочницам ведут аккуратные стационарные лестницы. Там же есть бетонные гнезда для стрельбы стоя.

Солдат не спеша поднимается по лестнице и плюхается в песок. Стреляет. Затем поднимается и не торопясь спускается вниз. А на дороге, напротив лестницы – две лавочки, на которых сидят другие солдаты, ожидающие своей очереди на стрельбу. Не огневая подготовка, а соревнования олимпийцев. Все чинно и размеренно.

Громовой голос дает команду, чтоб следующая смена отправлялась на огневой рубеж. Солдаты отрывают зады от лавочек и, поднявшись по лестнице, спрыгивают в бетонные гнезда, ворочают мешочки с песком на бруствере, готовят огневые точки. Команда. Они мостятся на мешках и начинают стрелять. Сержанты-подсказчики стоят у лестниц, чуть сзади, не вмешиваются.

А впереди, на кучах с песком, в зеленых зарослях, в траве, в кустах, поднимаются металлические мишени. При звонком попадании они ложатся обратно.

В руках каждого инструктора что-то типа красной фанерной ракетки для настольного тенниса. Только раза в три больше. Малейшая ошибка – сержант выходит на рубеж, закрывает солдату фанерой лицо и что-то ему говорит. То заставляет принять правильную позу, то показывает, как лучше держать винтовку.

Из «колокольчиков», перекрывая стрельбу, несется:

– Вы, трое! Перейдите в следующую линию. Трое, трое, слышите меня? Туда! Туда! Туда идите!

– Выполнили упражнение? Встаньте и положите оружие!

– Когда займете позицию, присоедините магазин и сообщите о готовности.

– Линия готова! Поражайте цель!

Кто трое? Какая линия? Непонятно.

Я вижу еще одну очередь – выдают патроны. Да, здесь, в общем-то, все как у нас. Только… одна «маленькая» деталь. И я о ней сейчас расскажу. Вот, поднимаюсь в конторку руководителя стрельб. Перед ним массивные «с затылком» серые мониторы. А на экранах – таблицы, фамилии. Напротив каждой фамилии после звучащих выстрелов высвечиваются цифры – промахи и попадания. Матерь божья! Автоматика! Не надо каждый раз ходить и считать отверстия от пуль, как у нас. Здесь пальнул солдатик – и его результат тут же фиксируется. Он летит-летит по коммуникациям и оказывается прямо в его электронном личном деле. Хлоп – и все! Это у нас: прошел по рядам, наделал незаметно дырок карандашом в бумажных мишенях и доложил: «Отлично!» А тут не смухлюешь и не переправишь уже потом, в ведомости. Кстати, результаты абсолютно всех проверок в ходе базовой подготовки собираются в личном деле каждого новобранца. Хочешь проверить какого-то солдата – нажимаешь кнопочку, а там все его характеристики, оценки по всем предметам. Каждый шаг обучаемого фиксирует не командир, которому ты можешь нравиться или нет, – компьютер. Очень удобно. И самое главное, честно и беспристрастно.

Я гляжу на полковника Холла: тот выставляет вперед лицо, моментально демонстрирует готовность ответить на любой мой вопрос.

– А наказания? Вы их как-то наказываете, своих солдат?

Холл улыбается.

– Ну конечно. Для нарушителей дисциплины есть неюридические наказания.

– Что это? И за что?

– Драка в казарме. Или опоздание в строй, что угодно.

– И как наказывают?

– Ротный может объявить семь суток дополнительной службы. Может дать до семи суток домашнего ареста. Разрешено находиться только в казарме и выходить только в столовую.

Мне бы так, в курсантские годы. Сидишь, балдеешь в расположении, а на завтрак-обед-ужин – пожалуйте, можно кушать.

Полковник возвращает меня к реальности:

– Комбат – все то же самое, только до сорока пяти суток. У нас еще бывают финансовые наказания.

– Деньгами?

– Да. Ротный может лишить трети зарплаты в один месяц. Комбат – двух третей два месяца подряд.

Так-так. Новобранец получает тысячу сто долларов в месяц. Да, есть чего лишать. Не то что у нас: мизер платят, мизер отнять можно.

– Скажите, а пьянство у вас есть? Процветает?

Мне кажется, я таю в себе какую-то маленькую надежду. Что эти люди такие же, как мы. Разочаровываюсь.

– Пьянство?

Полковник, глядя в небо, качает головой. По-моему, его берет ностальгия.

– Пьянство?! – Холл уже строго глядит на меня. – Да, в семидесятых-восьмидесятых это было в порядке вещей. А сейчас… Если вас остановит пьяным военная полиция, то все, ваша карьера закончилась.

– Серьезно у вас тут…

– Но любой солдат может обжаловать эти наказания в военном суде. Не принимает наказания – в суд. А дальше уже начинаются разбирательства.

– А, скажем, нарушение формы одежды – это серьезный проступок?

– Да у нас нет такого. Если ты надел на себя что-то не то, значит, ты не готов к службе. Не готов к службе – нарушаешь контракт. А это уже очень и очень серьезно.

Стрельба закончена. Все солдаты уходят под навес, там располагаются высокие и длинные столы. Чистка оружия. У каждого новобранца в руках отвертка, и перед каждым не привычная для меня гора запчастей. Винтовки старые, обшарпанные, некоторые приклады обмотаны темно-коричневым скотчем. Сколько же рук ласкали эти «М-16»? Перед Ираком, Афганистаном? И все ли живы теперь обладатели тех рук?

Оператор Виталик беззастенчиво бродит с камерой по рядам, пока не задерживает объектив на одной из солдат-девушек. Ее тут же начинают поддевать окружающие:

– Бетти! Улыбнись и ты станешь звездой!

– Бетти, передай привет маме!

Бетти не смущена. И мне это нравится. У нас дома частенько приводят репортерам одного и того же солдата, как правило, отличника, и он пичкает вас заученными заранее фразами. А вот тут все спонтанно. Казавшиеся мне замуштрованными солдаты абсолютно раскрепощены. Они делают дело, перебрасываются фразами и смеются. И Бетти тоже, сама разворачивает диалог. Не со мной, не с Виталиком, а с его камерой, как с одушевленным предметом:

– Хочешь, чтоб я показала тебе свою винтовку? Пожалуйста… Она мне нравится. Из нее легко стрелять. Вот только дышать надо правильно и чистить эту винтовку нужно как следует. А так, сделал дело, почистил – иди и стреляй.

Бетти морщит веснушчатый носик. Я не прерываю ее общение с камерой, и она продолжает:

– Я-то сегодня плохо стреляла. Выбила только шестнадцать из тридцати пяти. Дышать не научилась. А так, нажимай на спусковой крючок – и все. А винтовка…

Бетти ласково протирает цевье небольшим махровым коричневым полотенцем.

– Самое главное – держать ее в чистоте. Тогда она хорошо работает. Умей ее разбирать и собирать, и все будет в порядке.

Бетти неожиданно переводит взгляд на меня. Смотрит прямо в глаза и уже не улыбается. Из милого ребенка она моментально превращается во взрослого человека.

– Эта профессия мне подходит. Я очень довольна, что ее получу. Здесь, в Форт Джексоне, не только у тебя забирают силы, ты всегда что-то получаешь взамен.

Я церемонно кланяюсь и отхожу. Надо же, профессия ей нравится… Кажется, такие слова мне готовы сказать все тринадцать тысяч новобранцев.

Вторая фаза базовой подготовки подошла к концу. Теперь солдаты понимают, что такое дисциплина, и умеют обращаться с оружием. Что ж, это немало.

Талия Петра

«Жара убивает» – перед нами плакат с изображением американского солдата, который, сдвинув кепи на затылок, пьет из запотевшей фляги. Плакат висит на столбе. Под столбом – зеленый бак, как и многие зеленые баки, которые мы видим повсюду. И опять солдаты набирают воду во фляги, пьют и снова наливают. Что же они будут делать в Афганистане или Ираке, где воды может не быть? Хотя с таким тылом, с таким обеспечением врагу на это надеяться бесполезно. Американским солдатам не пить собственную мочу, как Че Геваре и его партизанам, загнанным до смерти в аргентинских джунглях. Да что там свою мочу… Я помню, дружок мой, Коля Князев, сержант-разведчик, афганец, рассказывал: «Сидим в засаде, в Панджшере. Жара. Вода закончилась. День, второй… Муки. На утро третьего дня видим – внизу жеребята привязаны. Смотрим в бинокль – они в луже стоят. Вода!!! Нас, молодых, послали с флягами. Подбежали, а это моча! Лошадиная. Но уже никто не смог нас остановить. Пить…»

Здесь, у зеленого бака с водой, в Форт Джексоне, толпятся солдаты. Краны не закрываются. Одна фляга наполнилась, под струю тут же попадает другая. Все четыре соска заняты. Нет, в Турк ВО, в Туркестанском военном округе, наши бойцы тоже носили с собой фляги с водой, аж по две. Было…

Итак, гидрозапасы сделаны, молодежь перед нами – без экипировки, без оружия, просто в камуфляже. Группа расселась под елками. Поджарый черный сержант (уже привычные характеристики, да?) тычет вдруг пальцем в одного из солдат, точнее, в девицу.

– Рядовой… Как тебя?

– Миллер, сержант!

– Рядовая Миллер прочтет условия задачи, которую вам предстоит выполнить, и назовет оборудование, которое вы можете использовать. Поехали? Поехали!

Худенькая девочка в очках и камуфляже берет из рук сержанта картонную папку и начинает декламировать, четко выводя каждое слово. Солдаты слушают, как первоклашки Первого сентября. Не отводя глаз. А я ловлю себя на мысли – да это же «ботаники»! Это прилежные ребята, хорошие, отличники. Но! Ни одного дерзкого взгляда, лишь полная уверенность в том, что им чуть ли не Библию читают.

Конечно, у нас все не так. Никогда наши бойцы не поверят сразу тому, «что в книжках пишут». Если командир резкий, боевой – поверят. А так, всякие сказки перед строем – никогда! Хотя… Это ж новобранцы. Для них сейчас все слова правильные.

Петр Черёмушкин переводит спич. Но я уже и так понимаю, солдаты сейчас будут переносить раненого через ров. А вот эта девчушка в очках назначена старшей. Она и должна все организовать. Это занятие называется «Лидерский дух».

Поехали. Итак, два помоста, между ними метров двадцать. Натянуты тросы с блоками, карабинами-колесиками. Группа делится на две части. По одному человеку на каждом помосте кладут на носилки. Все надевают перчатки. Не дай бог кто-то окажется без них – это залет, нарушение техники безопасности, за это накажут. И вот начинается возня. Раненый лежит, один из солдат крутит карабин вокруг троса, остальные, руки в боки, стоят, наблюдают. Ну точно конкурс «А ну-ка, парни» или «А ну-ка, девушки», не знаю, кого там больше. И вот прямо на глазах из этой небольшой толпы начинает рождаться коллектив. Сразу видно, кто подвижный, а кто квелый, кто командует, а кто подчиняется. А что, неплохая идея. Сержант наблюдает. Но не вмешивается.

Полковник Холл, заложив руки за спину, смотрит на этот солдатский муравейник, не отрываясь и не мигая. Как будто ему самому ползти по тросу от помоста до помоста. Я отвлекаю его, возвращаю из юности в зрелость:

– А что это за препятствие? Оно закреплено в каких-то документах?

– Это все учебный комплекс. Он назван в честь ветерана Вьетнама Берри Маккафри. Ветеран совершил подвиг при высадке десанта в шестьдесят шестом.

О! Как раз год моего рождения. И год его смерти, этого Маккафри.

– Ааа… Погиб, бедолага…

– Как погиб! – Брови полковника взлетают вверх. – Живой! Еще и бизнесом ворочает! У него все о’кей!

Я уже привык к тому, что в армии США могут и стул назвать именем какого-нибудь героя высадки в Нормандии или штурма Тегерана при Саддаме. Есть же именные турники, коридоры, стены… Даже столы для приема пищи в столовых тоже есть именные. Полковник кивает:

– В Америке не обязательно погибнуть, чтоб твоим именем назвали что-либо.

Ну да. Это в России орденов порой больше дают погибшим, чем живым.

Полковник, как будто он не согласен со мной, прерывает мои мысли:

– А вот конкретно эта точка носит имя «Капеллана Хендерсона». Он тоже ветеран какой-то войны.

Сержант не слушает наш диалог. Он вышагивает павлином вдоль помостов, руки за спину. И только иногда активизируется:

– Эй, стой! Что ты делаешь, солдат! Солдат, что ты делаешь?! Ты знаешь, что у тебя должно быть кольцо для прикрепления к тросу?! Пошел обратно! Пошел! Давай назад, солдат!

Минута спокойствия, и он снова нервничает:

– О нет! Нет! Ты не можешь пользоваться этим! Стоп! Иди назад! Иди назад! Где кольцо?!

Вот так. Сплошные сержанты. Офицеры – где-то там, за горизонтом. Здесь нам дали возможность посетить сержантскую академию. Все по шаблону. Офис. На входе лозунг: «У каждого поколения свои герои. Это поколение не отличается от других». Сначала лекция для нас. Потом прогулка по аудиториям. Занятия. Негромкий голос сопровождающего, сержанта Ярбри, и еще более негромкий голос Петра Черемушкина:

– Всего у нас двадцать сержантских академий. Или школ. Еще пятнадцать – для старших сержантов. Есть школа для сержантов-майоров, она в Техасе.

– У вас большая академия?

– Тридцать классов. Или вы здание имеете в виду? Построено в девяносто пятом году, потрачено четыре с половиной миллиона долларов.

Боже, какая прозрачность…

– Тридцать один квадратный фут площадью…

– А люди?

– Четыреста пятьдесят слушателей обучаются одновременно.

– Солидно…

– Тридцать девять преподавателей. Все сержанты. У нас вообще офицеров нет, и начальник академии сержант-майор.

Вот это дело. Вот это мне нравится. Хорошего сержанта может подготовить только хороший сержант. Он сразу видит в слушателе сотоварища.

– Слушатели живут в гостинице с телефоном, кабельным телевидением, бесплатная прачечная и спортзал. Четыре доллара стоит такси по базе.

– Все время учеба или есть выходные?

– Да, конечно, есть. Наши слушатели посещают школы, встречаются с ветеранами, сдают кровь в гражданских больницах. После окончания курса – три дня учений. В лесу. В тяжелой среде. Для оценки навыков и способностей. Самый длительный курс для кадровиков и финансистов.

– А конкурс большой?

– Десять процентов только проходят.

– Ого, десять человек на место!

– Да, причем за кандидатом в войсках следят целый год.

Ярбри ведет нас дальше.

– У нас свой распорядок дня. Четыре тридцать – подъем. Зарядка – один час, потом гигиена. До девятнадцати часов учеба, строевой смотр и отдых. Особое внимание мы уделяем стандарту.

– Это что такое – стандарт?

– А вот!

Я и не замечаю, как утыкаюсь носом в измеритель роста. Рядом медицинские напольные весы и висящий на них «сантиметр».

– Проверим?

– Чего?

– Соответствуете ли вы стандартам сержанта армии США.

– Не-не-не…

– Я пойду!

Петр Черёмушкин почесал животик и шагнул под линейку.

Взявшийся откуда ни возьмись незнакомый сержант приминает его темечко деревянным утюжком.

– Так… Теперь талия… Ага… Вставайте на весы.

– Надо было еще до ланча к вам приходить.

– Результаты… Сколько вам лет? Тридцать девять? Двести двадцать три фунта (сто килограммов).

Сержант Ярбри довольно разводит руками:

– Вам надо ехать домой!

Вот тут и у Пети поднялось настроение.

– Не подхожу? – спрашивает он лукаво.

– Нет!

– Жалко!

Петр произносит это слово так, как должен был произнести «Отлично!» или «Прекрасно!!!». На Ярбри это не действует, он крутит дальше свою шарманку:

– В этом году академию закончили девяносто шесть процентов слушателей.

– Остальные?

– Досрочно оправлены в войска. Здоровье, учеба, слабая физическая подготовка. Ну и вес лишний. Как у вас.

Сержант кивает на Петра, Петр и не думает расстраиваться. Мы прибываем на финиш. Последние слова Ярбри произносит уже у порога:

– Средний возраст сержанта Сухопутных войск США – тридцать четыре года. Двенадцать процентов из них – женщин. Да! Сержанта можно получить и в войсках. Надо иметь солдатский стаж не менее десяти лет, отличную характеристику и боевое прошлое. Но! Хотите расти – добро пожаловать к нам!

Ярбри произносит все это поучительно, как будто обращается к школьникам из Аризоны или Оклахомы. Или из самого Нью-Йорка.

Суть третьей фазы обучения новобранцев в Форт Джексоне, если коротко, – «боевые условия». Действия в поле, при всей выкладке, ночная стометровка, а над тобой стреляют три пулемета, грохоты разрывов… Пятнадцатикилометровый марш и торжественная встреча в лагере. Все. Ну, или почти все.