Кое-что посильней аспирина

Мы живем в лагере вместе с остальными штабными солдатами и офицерами. Ну и сержантами, конечно, в армии США без сержантов шагу ступить не могут.

Наше прибежище – маленький домик, сложенный из некрашеной толстой фанеры. Его можно сравнить с традиционной садовой бытовкой. Внутри стол, две кровати, два шкафа. Нам с оператором Виталием Ивановичем такого набора хватает вполне. Матрасы тонкие, спать жестко, по ночам холодно, телевизора нет. Но это полная ерунда. Мы на это внимания даже не обращаем. Нас поглощает работа.

– А что можно снимать?

Я задал этот вопрос в первые же минуты знакомства с Риком Скаветтой. Задал и в готовности выслушать длинный список запретов в первые же минуты знакомства уставился на сержанта. Он ответил без раздумий:

– Все.

– Эээ… Что все?

Я был уверен, что Скаветта меня не понял. Или Серега-толмач запутался, неправильно перевел мой вопрос.

– Снимать! Картинка… Ну как объяснить… Материал! Что можно снимать?

Но сержант первого класса Скаветта выставил вперед палец и стал опускать и поднимать его в такт своей речи.

– Снимать можно все. И еду, и езду, и полеты, и самолеты! Все. Но… Есть моя личная просьба.

– Извольте.

– Не надо фотографировать и снимать тюрьму.

– О! А где она?

– Да вот, в пяти шагах от вашего домика.

Я никогда б не подумал, что серое скучное здание, единственное в округе сложенное не из фанеры, а из бетона, это и есть тюряга. Спорить с сержантом смысла не было. Я три раза глубоко кивнул. Скаветта улыбнулся.

– А хотите, заскочим в госпиталь?

– Давай. Он далеко?

– У нас в Баграме три госпиталя. Египетский, корейский и американский. В какой пойдем?

– В американский.

– Правильно. К нам самых тяжелых раненых и больных привозят.

Через пять минут мы уже входили в огромный фанерный барак. Стены, пол, потолок – все некрашеное и деревянное. Вокруг, на стенах, на стеллажах и просто на полу, аппаратура, провода, какие-то блестящие коммуникации, мигающие ящички, осциллографы. Наверное, так выглядит космическая станция «Мир». Или декорации голливудского фильма про XXII век. Мы, видимо, попали не туда, где лечат, а где вообще собирают новых людей.

Я вспомнил наш бункер в Грозном. Первый месяц войны в Чечне. Январь 95-го. Угрюмый подвал. В одном его углу, под тусклой лампочкой, гора бронежилетов, в другом – гора оружия. Все, что снимали с раненых и убитых, не уносили сразу, только в конце дня. Лес капельных стоек с перевернутыми бутылями лекарств, полумрак, стоны, всхлипы. Конвейером заносят людей. Кого на носилках, кого на одеялах, бывало и на выломанных дверях. Гомон смертельно усталых врачей и санитаров.

– Он уже умер, зачем вы его принесли?..

– Промедол кололи? Когда? Вы брейте ногу, сейчас будем отнимать…

– Так у вас… пуля, осколок?

И никаких мерцающих мониторов, никакой космической аппаратуры. А ведь это было со мной всего десять лет назад.

К нам выходит американский военный. Рыжий, худой, в таком же песчаном, как у всех, камуфляже и с пистолетом под мышкой, лежащем в черной кожаной кобуре.

– Подполковник Майкл Доял, начальник госпиталя.

– Александр Сладков, корреспондент.

– Что вам показать?

– Покажите все.

Доктор Доял не проявил эмоций. Он выставил руку, пропуская нас жестом вперед.

– Прошу.

Из длинного и широкого космического фойе мы прошли по сужающемуся деревянному коридору. Доял шел и комментировал:

– Этот госпиталь оказывает помощь мирового стандарта. У нас хорошая команда. Хирурги, медсестры, специалисты военно-полевой хирургии. Уровень медицины – как в США.

– Много раненых?

Доял оглядывается на капрала Серегу, словно спрашивает, можно ли нам доверять. Серега успокаивающе кивает.

– Девяносто процентов местные. Причем гражданские. Мы их лечим, это сближает.

– С кем?

– С афганским народом.

– Чем болеют?

– Подрываются на минах. И горят. Отапливают свои дома они кустарным способом. Никакой техники безопасности. Сплошные пожары. А мины… Их кругом столько, что к нам подорвавшихся везут и везут. Да, еще много пострадавших от транспортных происшествий. Чаще всего женщины, дети. У нас здесь две операционные. И двадцать коек. Они все заполнены. Мы оперируем, а выздоравливать отправляем местных – в афганские госпиталя и больницы, а наших – в Америку.

Двадцать коек… Это даже не лазарет. Вот двести – это еще куда ни шло.

Проходим меж рядов медицинских каталок, на непривычно больших колесах с надувными шинами. У наших, российских каталок колесики маленькие, твердые и звонкие. Везут тебя, а ты каждый выступ на полу спиной чувствуешь.

Мимо нас хромает афганский дед. Нога перемотана до размера валенка.

Борода, костыли, длинное зеленое афганское покрывало, а вид довольный, как на свадьбе. Я бы на его месте тоже радовался. Тут каждая заноза может саваном обернуться – такая уж местная медицина, а деда теперь и лечат, и кормят.

Попадаем в зал ожидания. Кресла пластмассовые. Больные: афганский мужчина в чалме, рядом девочка с открытым лицом, без паранджи, афганский солдат с костылями и двое американских военных – он и она. Мужчина и женщина. Вид у всех скучающий, даже печальный, как и положено посетителям госпиталя.

Трогаю за плечо дядьку в чалме. Он смотрит на меня вопросительно и спокойно, с достоинством. Начальник госпиталя объясняет:

– Дочка у него была ранена. Три операции мы ей сделали на челюсти. Он на осмотр ее привел.

Опять коридор. Солдаты-санитары ведут еще одного афганца. Молодой. Вместо левой ноги – протез, правая нога забинтована основательно, до самого паха.

Чем дальше углубляемся в это хозяйство, тем больше вокруг персонала и раненых. Медсестры, одетые в веселенькие, с картинками, поло, в камуфляжные брюки и светлые берцы.

Вот палата. Походные медицинские раскладушки. У каждой в ногах столик, а еще держатель для бумаг – видать, для историй болезни. Под одеялами – изможденные бородатые мужики, афганцы. Вокруг каждого хлопочут врачи и медбратья. Что-то колют, перевязывают, протирают.

Подполковник Доял берет меня под локоток.

– Перед отправкой в Афганистан наших медиков специально готовят. Преподают методы лечения характерных травм и болезней. Местные болезни изучают.

Да… Серьезный подход. Это вам не аспирин: «Одна половина от головы, другая от…» Я слушаю американца, киваю. И вспоминаю такую историю, как заокеанские врачи однажды обратились к российским военным коллегам за помощью накануне ввода своих войск в Афганистан:

– Подсобите, вы же доки.

– Поможем! А как?

– Приезжайте к нам в Штаты, почитайте лекции, занятия проведите практические.

Ну и поехала из России в Америку военно-медицинская делегация. Полковники и генералы. Жен с собой взяли. А что, США платят! Разместили их, стали развлекать и кормить. Но в один прекрасный момент вдруг напомнили:

– А как же лекции?

– Какие лекции?

– Ну… Афганистан, опыт, корпоративная этика, занятия с нашими военврачами.

И тут, как говорится, напряженная пауза! Какой опыт, откуда? Настоящих-то врачей в Америку не пустили. Поехали те, кто решил за чужой счет отдохнуть, развеяться. А когда время пришло опыт передавать – тут упс!!! Неудобняк! Американцы стерпели, но к нашим военным больше не обращались. Они нашли советских ветеранов и пенсионеров, реальных военных врачей – травматологов, хирургов и др. Тех, кто действительно прошел Афган. И ездят теперь к ним в Питер учиться, уже в гражданские заведения. Стыдобища…

Начальник американского госпиталя ведет меня вдоль коек. Выставка несчастных случаев.

– Этот на мотоцикле под машину влетел. Собираем по частям. Две недели уже у нас лежит. У этого, видите, руки нет. До мины, говорит, дотронулся. Повезло. Мог и умереть.

– Я смотрю, и дети есть.

– Много. Видите, вот мальчик. Отцу помогал коров пасти. Намотал поводья на кисть. Одна рванулась – полруки оторвала.

Я остановился у кровати этого пастушка. Из-под одеяла на меня смотрели два больших детских глаза. Я смутился и отошел, детей всегда жалко. Какая разница, кто им помогает, НАТО или Варшавский договор. Взрослые же – агрессивные и неразумные, а дети – святые. Они всегда вне пороков и вне взрослых военных игр.

Когда мы вышли на воздух, Скаветта взял меня за плечо.

– А почему ты удивляешься нашей открытости?

– Не знаю… Откровенность – это вообще штука редкая. В отношениях с незнакомыми людьми, а тем более с репортерами. Нет, у нас в России военные могут пустить к себе в полк, показать все, что лежит на поверхности. Но так, чтоб позволить пожить в казарме, дать разобраться, что к чему, – никогда. Слишком много тайн и секретов, которые обычным людям знать не следует. Это как семейная жизнь напоказ.

Скаветта сжал пальцы на моем плече.

– Послушай, ты прикрепленный корреспондент. Знаешь, что это такое?

– Нет.

– Бумаги подписывал?

– Целую кипу. Сто листов.

– Так вот теперь ты имеешь право находиться в Баграме и снимать все, что тебе заблагорассудится. Хоть мир, хоть войну. Единственное запомни: если при тебе кого-то из наших военных убьют, нельзя сообщать и показывать это раньше официальных заявлений из Пентагона.

– Почему?

– Правительство США послало этих солдат на войну. И это дело правительства – сообщать семьям о гибели их отцов и детей. Ясно?

– Ясно. А если они сами попросят?

– Кто?

– Если солдаты еще при жизни разрешат снимать их гибель на пленку?

Рик задумался.

– Ты знаешь, такое бывает. Ну если так – да, конечно, можно снимать. – Он помолчал, как будто вспоминал что-то. И грустно добавил: – Конечно, можно.

Воздушная эквилибристика

– Так, ну что у нас там сегодня… Авиация! Ага! Собирайтесь!

Сержант первого класса армии США Рик Скаветта явно получал удовольствие от возможности командовать нами. Он стоял руки в боки перед нашим фанерным убежищем и сверкал глазами, показывая, как тяжело ему терпеть нашу медлительность. Мы вынесли на волю штатив, сумку со шнурами и микрофонами, камеру и со всем этим скарбом забрались в подъехавший «Хаммер». Уплотнив нас, в джип втиснулся капрал Серега. Скаветта похлопал ладонью по броне и помахал нам рукой. Я только успел крикнуть:

– А вы, товарищ сержант?

– Я еще нужен Соединенным Штатам! С вами полетит господин Батыршин!

Конец его реплики я уже еле расслышал. Мы двинулись и минут пятнадцать петляли по базе, пока не вырулили на железные плиты аэродромного покрытия. Есть бетонные плиты, а есть металлические, которые, сцепляясь между собой, покрывают землю матово отблескивающим коричневым или зеленым панцирем.

По нему и рулить можно, и взлетать, и даже садиться. Этот панцирь легко разбирается и перевозится на другое место, чтоб вновь образовать собою рулежные дорожки и походную взлетно-посадочную полосу. Я «дите» военных гарнизонов, и мне известно – такие железные плиты легко превращаются в стены сараев и в заборы на приаэродромных дачах, и в садовые дорожки, и еще черт знает во что. Все зависит от выдумки пенсионера-летчика или тыловика, их утащившего.

Железное покрытие баграмского аэродрома было в порядке. Американцы следят. Но я уверен: стоит передать все это хозяйство афганцам – разберут в одну секунду, а может, и быстрее. И продадут. Так уже было. Можно припомнить вывод Советских войск из Афганистана. Уходила вот 66-я мотострелковая бригада из Джелалабада, сдавала все имущество афганской армии президента Наджибуллы. Казармы вылизали, кровати застелили новыми одеялами, простынями, тапочки приготовили, тумбочки, прикроватные коврики… В парках боевые машины стояли, заправленные под завязку, покрашенные БМП. Их пушки и пулеметы были пристреляны и заряжены. Все склады с продовольствием, вооружением и боеприпасами, с бензином-соляркой, вещевым имуществом были заполнены. Запасов хватило бы на три месяца боевых действий. Но уже через сутки после ухода наших войск местные товарищи все разграбили. Даже рамы оконные выломали и кондиционеры, все отволокли на базар. Было… По правде говоря, афганские военные не хотели брать на баланс хозяйство бригады. Но… Выпили, закусили. Наши разведчики стырили у братьев по оружию нужную печать. За полчаса умелец-прапорщик вырезал из каблука старого сапога дубликат. Афганцы уехали, эту печать тиснули на ведомости, вот и все.

Но я отвлекся. Мы приехали на баграмский аэродром. На стоянке дремали ударные вертолеты авиационных сил США – «Апачи». Их длинные ряды уходили к горизонту. Хищные контуры, боевой обвес. Рядом, тоже в ряд, тянулись легкомоторные «Bells» – пчелы войны. Впервые я их увидел в американских фильмах о вьетнамской войне. «Веll» – прикольная штука. Легкий, юркий. Сел, зацепил разведгруппу в джунглях и отвалил. Или раненых принял на борт, боеприпасы «небом» на дальнюю точку подбросил. Конечно, с такими делами и наши «восьмерки», «Ми-8», отлично справляются, но… У американцев же этих «Вells» – как мух на грязной кухне. Их тучи. Это у нас на войне, где-нибудь в Кавказских горах, вертолет ждешь, как атомный ледокол в Арктике. О! Вертолет летит! Событие! А если тебя еще и на борт взяли, вообще кайф, удача.

Капрал Серега пошел узнавать, где наш вертолет. Мы уже знаем, кататься предстоит на «Чинуке». А вокруг как-то в одну минуту вдруг забурлила жизнь. Вертолеты зашипели, зашуршали. Вокруг них засуетились экипажи, стали подтягиваться пассажиры. Винты закрутились, по железному покрытию затрещали шинами низенькие карликовые машинки. Я видел сидящих в них военных, попарно, с надетыми касками. Вот вам порядок. До врага, может быть, пять километров или десять, но сказано быть в касках – они в касках.

Вообще здесь, видать, планы полетные выполняются педантично. График – это закон. Это у нас, к примеру, собрался ты куда-то лететь. Бортовой номер тебе уже сообщили и уже напугали: «Смотри! Вертолет ждать не будет!» Прибегаешь ты в указанный час на стоянку, язык на плече, весь запыхался, а летчики тебе говорят: «Пока не летим, погоды нет!» И ты недоумеваешь: «Как нет погоды, твою мать, на небе ни облачка!» А все очень просто – это экипажу обедать пора. Ням-ням. Увозит летчиков большой автобус в столовую. А ты сидишь на бетоне и ждешь «погоды». Потом этот же автобус возвращается. Летчики сытые и довольные. О! Есть погода, полетели!

На баграмском поле разом загудели штурмовики. Отрываясь от земли парами, они сваливаются на крыло и спиралью взмывают в небо. Сейчас долетят куда-нибудь в горы, долбанут ракетами по талибам и обратно в Баграм. Попадут, не попадут – это уже второй вопрос. Бомбы-ракеты списаны, летчики застрахованы.

У нас, кстати, по документам не вернувшийся на аэродром экипаж считается не погибшим, а пропавшим без вести. Пускай месяц их нет, год. Может, не разбились, живут себе где-то там, в другом городе… Чушь, конечно. У американцев, напротив, пропал самолет с экрана радаров – сразу семье отчислили денежки, за потерю кормильца.

Забасил «Геркулес». Этот пузатый тяжеловес собирался не иначе как в Дубай или в Европу. Его удел – дальние рейсы, перевозка людей и всяких грузов. Хотя американцы применяют «Геркулес» и как разведчик, и как корректировщик огня, и даже в качестве бомбардировщика – были такие примеры. Понятно, кто везет, на том и едут, работяга, а не самолет.

Серега машет нам рукой с дальнего края стоянки. Подхватив рюкзаки, мы шагаем к нему.

– Познакомьтесь, Алекс, он и его ребята на «Апачах» будут нас прикрывать.

Передо мной стоял типичный киногерой. Летчик. Идеальная внешность, высокий, стройный. Летный комбез песочного цвета облегал широкие плечи. Талия его была неправдоподобно узка. Толстая мускулистая шея, красивый овал лица, розовые щеки, высокий лоб, взъерошенная прическа, черные волосы и черные острые глаза. Картинка!

Жмем руки.

– Александр, корреспондент.

– Алекс Браун, командир экипажа.

– Далеко летим, командир?

– В Кабул и обратно. Специалистов наших отвезем. Заодно вас прокатим.

– Ааа… Это же рядом. Не успеем взлететь, как приземляться пора.

– Мы не поднимаемся высоко.

– Почему?

Летчик пожимает плечами. Переминается с ноги на ногу. Объясняет, как ему кажется, тривиальные вещи:

– А мы на малых высотах летаем. Выскочили из-за горки – и за следующую заскочили. Чтоб в нас прицелиться не успели с земли.

– Здесь, наверное, летом опаснее летать в зеленые зоны, в них талибы прячутся.

– Летом сложнее. И даже не из-за растительности. Опасные зоны мы и так обходим. В жару воздух раскаленный и разряженный. Мы меньше ракет с собой берем, меньше груза и пассажиров.

– А советский опыт изучали? Наших вертолетчиков?

– А как же. Мы и видео ваше смотрели, и ситуации, которые тогда случались, разбирали, и тактику врагов ваших изучали.

– А под обстрелом-то уже приходилось бывать?

– Однажды нам надо было попасть как раз в опасную зону. Пошли парой. Один «Апач» подбили. Он упал. Я кружил над ним, все хотел увидеть, остался ли кто живой. Экипаж или десантники. Потом я увидел врага. Он стоял прямо на дороге, а на плече у него был гранатомет. Я делал все, как учили, машинально. Бояться или размышлять времени уже не оставалось. Мы всех покосили из пулеметов.

– Ясненько… Ну что, грузимся?

Мы поднялись по рампе в чрево «Чинука», уселись на лавочке вдоль глухой стенки. Спиной к иллюминаторам. В салоне уже скучали люди. Разношерстная полувоенная публика. Тут ведь не поймешь, кто есть кто: может, это повар сидит, а может, какой-то тайный советник или чиновник – по костюму не определишь. Светлые брюки, саквояжик с пожитками, черные «сварочные» очки, черная махровая военная куртка и бронежилет. Вот кто он? А таких здесь человек десять. И все вроде штатские, но с пистолетами.

Но вдруг… Вдруг я отвлекся на один объект и больше, признаюсь, не отрывал от него взгляд. Пулеметчик собирался в дорогу. Он уложил на рампу свой пулемет. Оо, да это старина M240E1…Его бабушка – винтовка «Браунинг» образца 1918 года. Из него армии пятидесяти стран стреляют. Как обычный пехотный пулемет используют и на катерах, и в танках. А в авиации у него вон вместо приклада две ручки, как у «Максима». Для управления огнем. Водишь себе ствол вверх-вниз, вправо-влево. Поливаешь свинцом все живое.

И вот этот маленький черный монстр лежал рядом со мной. А еще короб с боеприпасами. Две пары перчаток. Тоненькие и грубые кожаные. Театр одного актера включает прожектора! Пулеметчик медленно надевает перчатки, натягивает зеленый шарф-воротник на нос. Поправляет брезентовый ремешок ЗШ – защитного шлема. Он, звеня, перебирает ленты с патронами, отводит и складывает пулеметные сошки, прислушиваясь к щелчкам крепления! Он готовится основательно, соблюдая все мелочи одному ему известного ритуала. Так, как гитарист на сцене готовится к выступлению. Как проверяет он, настроена ли гитара. Так втыкает он один штекер в деку, а второй в усилитель, расправляя затем микрофонные провода. И, наконец, проводит медиатором по гладким струнам, реагируя на волны звука, расходящиеся от колонок по всему огромному залу. Так готовится и наш пулеметчик. Он устанавливает свою «машинку» в турель. Крепит короб. Присоединяет к себе радиошнур для связи с пилотами, пробует, насколько свободно двигается ствол из стороны в сторону. Потом бросает взгляд на свои наручные часы «Sunto» и садится ждать.

А в кабине тем временем колдовством занимается экипаж. Пальцы летчиков крутят какие-то ручки, жмут кнопочки, перещелкивают тумблеры. И, надо же, вертолет слушается! Его шипение переходит в свист. Некоторые пассажиры вставляют в уши беруши. Пара человек надевает большие наушники. Видать, они, наушники эти, так называемые «активные», отсекают громкие, травмирующие перепонки звуки, оставляя в диапазоне лишь безопасные. Дорогие игрушки, полкуска баксов стоят.

Рампа чуть прикрывается, оставляя в нашей видимости расплывчатую тень крутящегося несущего винта. Покатили. За нами по рулежной дорожке, метрах в пятидесяти, следуют два «Апача». Хищные птицы, обвешанные ракетами и датчиками, приборами.

Взлетаем. Едва под нами начинают мелькать горки и квадратики мазанок, кишлаков, рампа вновь опускается. На ней, словно на сцене, на фоне яркого солнца, появляется пулеметчик. Он, как усталый трубочист на крыше, садится на самый краешек, свесив ноги. «Чинук» летит ровно, не дергаясь и не закладывая виражи. Он со всей аккуратностью везет не нас, а своего пулеметчика. Проходит минут пять, и он меняет позу. Он понимает, что мы его снимаем, и ведет себя как артист. Теперь он откинулся назад, упираясь за спиной на прямые руки. Правая нога согнута в колене, она упирается в рампу ступней. Он уже не трубочист, он альпинист-романтик, отдыхающий на краю обрыва. Только травинки, зажатой в губах, не хватает… Пулемет, в турели, чуть трясется в такт вращающимся винтам. Минута-две – и в этом спектакле меняются декорации, на передний план выходит «Апач». Он встает на наш курс чуть выше, прямо за нашей рампой. Я вижу лица пилотов. Марево, идущее от движков, чуть размывает его силуэт. Так, наверное, могли бы снимать голливудский фильм про войну американцев в Афганистане. Вертолет сопровождения позирует минут пять и отстает, плавно уходит в сторону. Пулеметчик оглядывается: ему интересно, снимаем мы или нет. Снимаем. Не отрываясь и не выключая камеры. Появляется второй «Апач», он заходит к нам в хвост с другой стороны. Ближе, еще ближе… Я вижу, как его командир, Алекс Браун, машет рукой. Наверняка это он, в черных очках и в защитном шлеме. Шлет привет как старым знакомым и тоже отваливает. Я встаю и, преодолевая робость, делаю несколько шажков в сторону пулеметчика, к обрыву. Серо-желтый пейзаж с горками, дорогами, кишлаками, словно лента, выскакивает из-под рампы и улетает вдаль. Домики и горки отлично видны. Кажется, что мы летим не над планетой Земля, а над ее макетом: можно вытянуть руку и коснуться ею этих домиков, провести пальцем по дорогам… Даже не верится, что, если спрыгнешь с рампы, будешь лететь полминуты вниз. Никакого макета, там, внизу – камни и скалы, твердый песок.

Внизу все чаще мелькают бетонные здания, потом появляются асфальтовые дороги, за ними – бетонка кабульского аэродрома. Садимся, «Чинук», не выключая винтов, дает пассажирам выйти, рампа вновь поднимается, и мы таким же макаром улетаем обратно. Опять Баграм, опять железный панцирь покрытия. Концерт окончен.

«Приобрету орден. Недорого…»

Полдень, время обеда. Ратушная площадь (так я называю это место – центр базы) заполняется людьми. Основное пространство занимают большие деревянные обеденные столы. Из некрашеных досок. По периметру площади – грубые навесы. Что еще нужно для пехотного ланча? Кстати, что такое, этот ланч? Да обычный полдник. Помните, в детском саду – булочка и компот? Здесь – пузатый гамбургер и банка колы. Столы и лавки под навесами и на площади заняты людьми, одетыми в песчаный камуфляж. Попадаются товарищи и в «диджитал» – это новинка военпрома США. Говорят, такой вариант больше приспособлен для боевых действий. Покрой другой, более ушитый, облегающий. Пуговицы отсутствуют, везде «молнии» – это не мешает навесной амуниции. Тот же камуфляж, только серый, с разводами, напоминающий разваливающееся на мелкие квадратики цифровое видео. Отсюда еще одно название – «цифра». Такой окрас, как говорят, лучше маскирует человека, в него одетого. Технику, во всяком случае, «цифрой» не покрывают. Она как была грязно-желтая, так и остается. В «диджитал» одеты новички. Старички ходят в привычном камуфляже.

Военные за столами жуют, пьют, болтают между собой, курят. Свои винтовки «М-16» они кладут либо на лавочку рядом с собой, либо на колени. Или же ставят на приклад, прислонив стволом к столешнице. Они всегда с оружием, не сдают его никогда, как у нас. Во всяком случае, на Ханкале, самой большой военной базе на Северном Кавказе, наши бойцы и офицеры не бродят с автоматами там и сям. Лишь заезжие, которые, сопроводив колонну, спустились с гор и вот-вот уедут обратно. А американцы – вот так, с оружием, ежеминутно.

Вообще, полдник, ну или ланч, выглядит как обязаловка. Люди поели и сидят, не встают, как будто им положено пробыть здесь, в центре базы, свой час. Вот парень под навесом прислонился к столбу, опустив пятнистую панаму на нос, и спит. Ему натурально нет никакого дела до этой войны, до этих людей вокруг. У нас бы заметивший его командир обязательно пнул его берцем: «Эй, Петров, кому спим! А-ну подъем, нечего здесь прохлаждаться!!!» Хотя… Стоп-стоп! Судя по шеврону, этот парень – главный сержант! Пардон. Такой сам кого хочешь лягнет.

Я заметил – много людей в форме, с оружием, но без знаков отличия.

– Серег, а это что за товарищи?

– Это…

Капрал никак не мог сориентироваться в переводе.

– Это гражданские солдаты, штатские…

– Типа служащие?

– Да-да, служащие.

И у нас в российской армии есть такая категория – гражданские специалисты.

В штабах бумаги перебирают, в столовой работают, водители… Но почему эти «специалисты» с оружием? Я стал докапываться и выяснил, Серега мне неправильно перевел. Эти люди – бойцы частных армий. Одна из них, «Blackwater», «черная вода» по-русски, воюет на афганских просторах, да и в Ираке тоже. Они, эти «гражданские солдаты», реально зарабатывают деньги и уже успели «испачкаться» на войне. Они подпортили свою репутацию убийствами мирного населения, контрабандой оружия и так далее. У них, в частных армиях, и бронетехника имеется, и вертолеты, и самолеты. А что, правительство платит за выполнение разных пикантных поручений, маскируясь, чтоб «рука США» в грязных делах не виднелась. Их девиз, этих «солдат удачи»: «Фредди, бей первым!» – то есть сначала стреляй, парень, а потом разбирайся, кто перед тобой, друг, или враг, или просто дети в школу идут.

Взгляд мой блуждает по «ратушной площади». Вот толстенькая темнокожая леди в камуфляже манерно закуривает сигариллу с золотым ободком. Метров десять до нее, запаха не слышно, однако я представляю сладкий курительный аромат, расходящийся от этой нимфы. Леди уверена – сейчас за ней наблюдают десятки голодных солдатских глаз. Может, она и не красива, но… Есть такой анекдот советских времен, когда Баба-Яга возвращается с войны из Афганистана и заявляет: «Это здесь, дома, я Баба-Яга, а там, в Баграме, я Василиса Прекрасная!» Рядом с чернокожей еще одна курящая, уже белая. Молодая, красивая. Сигарету держит большим пальцем и указательным, неумело. Улыбается. Ну правильно, родители же не увидят, не отругают. Пухленькие губки, розовенькие щечки, ровненькие белые зубки. Чуть поодаль хлебает кофе молодой солдат. Узкое лицо, острый подбородок, уши-лопухи. Школьник еще. Ему и голосовать-то, наверное, еще нельзя, нет восемнадцати. А уже могут убить. Контракт подписан, подготовка пройдена – все, шагом марш на войну. А может, все не так? Может, это уже холодный убийца с детским лицом? Я видел таких. Помню одного снайпера из спецназа, с которым я познакомился на чеченской войне. Милый такой паренек. И не скажешь, что с сотню людей, ну, или врагов, он уже отправил «на райские пастбища».

Рядом с солдатом-ребенком какой-то «ботаник», сержант из Канады, судя по шеврону. Он листает какую-то книжонку и что-то записывает в тетрадь. Ого! Да это «Корпорация» Джоэла Бакана. Этот Джоэл – известный на Западе автор. Его темы абсолютно гражданские: бизнес, управление. К Афганистану отношения не имеет. И вот теперь перед его книжкой сидит канадский военный и конспектирует. Меня это удивляет так же, как если бы я увидел у нас в Чечне контрактника за трудами Маркса-Энгельса. Эээ… А говорят, они тупые, эти англосаксы, недалекие. Говорят… Канадец зевает, стучит обратной стороной ручки по столу и, захлопнув «Корпорацию», принимается за гамбургер и колу.

И вот тут я вижу такое, что заставляет меня забыть о Джоэле. Метрах в тридцати от нашего стола, а мы не отличаемся в этот полдник от остальных, жуем и глотаем, синеет надпись: «СССР. Gift shop». Сувениры. Причем СССР написано на русском, не «USSR». Я подмигиваю оператору Виталию и капралу Сереге.

– Зайдем?

Русский американец пожимает плечами, встает. И мы, оставив фастфуд, семеним вслед. Заходим. Мама родная! Да это же старый добрый Военторг! Вернее, американская пародия. Советский военный магазин. Он такой, каким бы его могли изобразить в Голливуде. Вы же помните, как они извращают нашу советскую военную форму в своих фильмах? У советско-голливудских генералов петлички в два раза больше обычных, казачьи папахи вместо шапок. Цирк. Вот и здесь – веселые сувениры пополам с советскими орденами, боевыми медалями. Я помню, как-то прочитал объявление в Интернете и чей-то комментарий:

«– Приобрету орден Мужества, недорого.

– Да какие проблемы. Военкомат – контракт – Чечня. А там как повезет. Можно и Звезду Героя. Посмертно».

Я замечаю, наш гид Серега Батыршин смотрит на все это как-то устало. Без блеска в глазах.

– А что, Серег, много здесь русских?

– Немного. Я тут по-русски долго ни с кем не разговаривал. Не было повода. Но однажды в парикмахерской услышал, как одна девушка заговорила по-нашему. Я молчал. Затем она спросила по-английски, как меня стричь. Я ответил по-русски – она обалдела. У нас парикмахеры говорят по-русски и некоторые продавцы в магазинах. Были двое русских солдат, говорят, здесь, в Баграме, но я их не застал, они уже уехали.

– А ты русским себя ощущаешь или…

– Я американец. Меня привезли в Штаты в девяносто шестом году, когда мне было пятнадцать лет. Я быстро привык.

– А зачем служить пошел?

– Мир повидать захотел. Подзаработать. Я на шесть лет сразу контракт подписал.

– Не жалеешь?

– Ничуть. Опыт жизненный приобрел, образование. Я теперь буду увереннее чувствовать себя на гражданке.

– Ветеранов уважают в Америке?

– Уважают. Всегда руку жмут, когда узнают, что ты был в Афганистане. Мы же защитники свободы.

– А какой свободы?

– Свободы? Общей свободы. Для всех людей.

Я не спорю. Не доказываю, что моей личной свободе ни жарко, ни холодно от того, что он, американский капрал Серега, воюет в Афганистане.

– А что, действительно подзаработать можно?

– Зарплату-то увеличивают, когда едешь сюда, и налоги с нее не снимают. От семьи далеко, опасно.

– А долго тебе здесь, в Афгане, лямку тянуть?

– Год. Я скоро домой уже еду. Замену жду.

Я вижу на прилавке этого странного афганского Военторга нагрудный знак «Воин-спортсмен», который мы в армии называли «бегунком». Вот еще один, еще… Да их тут целые залежи! Старые советские деньги, офицерские кокарды, шевроны солдатские, дерматиновые поясные ремни, бескозырки, противогазы, красные звездочки для пилоток и панам, целые батальоны матрешек, зажигалки Zippo с символикой СССР, юбилейные медали «за песок», за выслугу лет (песок – это имеется в виду то, что от старости сыплется, пардон, из задницы). А на стене – знамя красное, с вытканным лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» и с гербом СССР. За такие знамена здесь жизнь отдавали. Теперь купить можно. А вокруг толпа американских солдат. Один мне объясняет:

– Все это из Киргизии везут.

– А почему из Киргизии?

– Так ведь у нас там база военная есть, «Манас». Это рядом совсем. Мы покупаем здесь всякую всячину. Ордена, майки, монеты… Ну, чтоб привезти домой сувениры.

– Неужели это все, что может напоминать здесь о Советском Союзе?

– Нет, ну мины еще вокруг Баграма. Я не знаю, как афганцы относились к советским солдатам, к нам они относятся хорошо.

Да… Мины Советский Союз после себя оставил. И все? А как же гидроэлектростанции, нефтебазы, аэропорты и аэродромы, газопроводы, заводы, линии связи, домостроительные комбинаты, речные порты, гигантские мосты, тысячи километров горных дорог, детские сады, ясли, электросети и линии электропередачи, метеостанции, буровые, институты, техникумы, школы-интернаты, хлебозаводы, мельницы, элеваторы, плотины и водохранилища, сельскохозяйственные фермы и лаборатории, поликлиники и больницы, даже станции искусственного осеменения? Долго перечислять. Американцы что после себя оставят? Вот в Баграме тюрягу построили на тысячу мест. За шестьдесят миллионов долларов. Ну и массу объектов для себя. А вы говорите – мины… Ладно, заводиться не стоит. Я же у американцев в гостях.

Мы выходим из магазина, и на весенней афганской прохладе я остываю.

Оглядываюсь. Рядом с Военторгом тянется развал с драгоценностями. Так сказать, уличная торговля сапфирами и бриллиантами. Я не знаю, что там за сокровища продают, но американский толстый дядька «в штатском» битый час с умным видом рассматривает камни через какой-то увеличительный прибор, выставив его против солнца. Тут еще и ружья какие-то стоят, и «требуха» всякая: платочки, шапочки, сумки, рюкзаки. Ширпотреб. У нас в Чечне, на Ханкале, тоже есть рынок. Он раскинут в станционных развалинах, у железной дороги. Чеченки торгуют там «настоящим золотом из Италии». А еще куриными окорочками, которые жарят тут же, на голубом газовом пламени, вырывающемся струйками из пробитых труб. Меж рядами бродят бойцы-контрактники, явившиеся из «чеченских джунглей» и получившие «боевые», сравнительно большие деньги, провоцирующие на скорые и необдуманные покупки.

А выбирающий драгоценности американец напоминает мне бледнолицего переселенца из индейских фильмов моего детства – так белые скупали редкие меха у краснокожих. За бесценок, естественно. Но афганцы – это вам не индейцы. Их не обманешь, не уговоришь, не проведешь. Сами кому хочешь и что хочешь впарят по сходной цене. Американец уже полчаса камни подносит к глазу. Кладет, снова берет. Неужели серьезно хочет найти бриллиант или аметист? Продавец-афганец сидит безучастно, как истукан. Так, видимо, торговля шла здесь и век назад, и два, и три. Боже мой, видать, ничего на этом Востоке столетиями не меняется. Только одежда приезжих (местные-то все в том же) да их языки: английский, русский, теперь снова английский. Хотя почему… Первыми в этих местах появились персы, ну, в смысле иранцы. После них греки. Потом уже афганские племена. Потом снова греки, вернее, Александр Македонский перепутал Гиндукуш с горами Кавказа. За ним в Баграм пришел Чингисхан. Говорят, грабил, убивал, что само по себе и не ново. Для Афганистана тем более. И вот девятнадцатый век – англичане, потом СССР, а сегодня уже всякой твари по паре. Можно встретить поляков, австралийцев, канадцев, корейцев.

Я обращаюсь к капралу:

– Серег, спроси у продавца, чем солдаты в основном интересуются.

Капрал тут же, не меняя позы, как голосовой робот, без выражения переводит:

– Tell me, what soldiers are you buying first?

Афганец отвечает на великолепном английском (видать, простых кишлачных жителей сюда не пускают):

– Чаще всего покупают драгоценные камни. И антиквариат, старинные вещички. Карабины. Или вот, – он вытягивает из-под ног штык в ножнах. Он в прекрасном состоянии.

– Это английский?

– Да.

– Какого года?

– Тысяча девятьсот тридцатого (показывает пальцем цифры на лезвии).

Эге… Оружие, антиквариат, камушки… И это все беспрепятственно можно вывозить в Америку. Нормально. Мы, когда пересекаем границу в аэропорту Кабула, пять раз выворачиваем карманы и выкладываем свой багаж. До последней крохи.

Перочинный нож – долой! Кустарный «шлем Македонского», переделанный из советской каски, – долой! А здесь каналы, видать, налажены.

– Серега, а как провозить? Это же реальные стволы.

– Да очень просто. Берешь у командования бумажку-разрешение. И отправляешь стволы отдельным багажом. Все, проблем нет.

«Проблем нет… проблем нет…» Я отвлекаюсь. На кого же этот продавец-афганец похож… Эй! Да на Тома Круза! «Агент 007»! Лучший киношный шпион планеты Земля! Надо же… Ну вылитый! Интересно, этот тоже шпион?

– А откуда ружьишки?

– Это афганские. Из Бамиана (провинция такая, в центральной части страны).

Это настоящие карабины. Когда-то англичане их завозили из Индии, из Пакистана, сохранились.

Появился еще один покупатель. Сержант. Он брал камешки и на выставленной вверх ладони рассматривал их на солнце. Боже мой, я и арбузы-то спелые не могу отличить от зеленых, а тут, куда ни плюнь, спецы по бриллиантам.

Баграмская площадь уже напоминает не гигантский «Макдоналдс», а зал ожидания. Сотни офицеров и солдат армии США, наевшись, теперь просто сидят, словно вот сейчас подойдет поезд Кабул – Вашингтон и увезет их домой. Шуршат развернутые газеты, курится табачный дымок. Солдаты-дамы балагурят с солдатами-мужиками.

Блямс… Будто бы поступает какой-то невидимый и неслышимый сигнал. Люди, даже не смотря на часы, в одно мгновение расходятся по базе.

Пару слов о базе…

Баграм совсем не похож на гарнизон. Скорее он напоминает промышленный объект. Как будто рядом не аэродром, а фабрика или завод. Только все заводчане в камуфляже, а не в спецовках. А на улицах – то трактор проедет диковинный американский, то пробка из легковых машин образуется. В основном это «японки». Они, скажем так, безопасны. Маскируют пассажиров под местных жителей. Если за территорию базы выезжает «Хаммер» – в нем явно сидят американцы. А так едет себе джипчик неприметный, каких в Кабуле пруд пруди. А кто в нем? Да кто ж знает. Вот тут меня уверяли солдаты армии США: «Нас местные жители уважают, даже любят». Уважают, любят… Только убивают при первой возможности.

Отвлеклись. Давайте Баграм. Здесь по внутренним дорогам налажено интенсивное движение: то пара бетономешалок проедет, то колонна грузовиков. Кругом шум-гам: тут пилят, там заколачивают. Я ж говорю – промзона. По занесенным песчаной пылью тротуарам шагают летчики в коричневых комбинезонах, а еще, как ни странно, спортсмены в армейских трусах-майках и кроссовках, но с автоматами.

– У нас тут есть четыре атлетических центра, – комментирует Рик Скаветта, – можем зайти.

– Нет, спасибо, расскажи лучше о базе.

Скаветта вздыхает и разводит руками.

– Ну что ж… Это самая масштабная территория, занятая нашими войсками в Афганистане. По сути это большой воздушный порт. Сюда приходят продукты, боеприпасы, амуниция. Сначала грузы везут из Америки в Пакистан, морем. Потом небом перебрасывают в Баграм. Здесь располагается Семьдесят шестая группировка сил специального назначения. А еще – командование тактическими силами в Афганистане. В эту нашу группировку входят все виды Вооруженных сил. Авиация, морская пехота и даже моряки, а также специалисты по управлению, инженеры, операторы радиоэлектронной борьбы.

Я понимаю, о чем говорит сержант. Вернее, о чем он не договаривает. Раз есть операторы РЭБ, значит, здесь же аналитики сидят, разведцентр. И правильно делает, что не говорит, на его месте и я бы молчал. Это же война, я репортер, пускай не шпион, не разведчик, но все равно распространитель информации.

– Командование объединенных сил «Альфа» у нас в Кабуле сидит. Главный – трехзвездный генерал Айкенберри Корэлл. Здесь нами командует двухзвездный генерал Джейсон Камийя.

– Рик, хрен с ними, с генералами, давай-ка о простых людях.

– А что люди… Здесь десять тысяч военнослужащих. Есть и гражданские специалисты, тоже американцы. Ну, там, повара, инженеры… Да, вот только их как раз не стоит снимать.

– Отчего? Повара секретные?

– Они же не армию представляют, а свои бизнес-корпорации. Отдельное разрешение надо получать.

– Ой, да не нужны они нам.

– Понимаю. У нас журналисты – гости редкие, тем более иностранные. Ну, а уж из России тем более. Вы первые русские, которых я здесь встречаю.

– А вы базу уже окончательно построили или еще расширяетесь?

– Ну ты же видишь – сотни машин, стройматериалы возят. У нас здесь свои бетонные заводы работают. Мы расширяемся активно.

– Баграм обстреливают? Как в прежние времена – моджахеды то и дело этим баловались.

– Да было недавно, в марте, в апреле. Трижды били по нам реактивными снарядами с ближайших гор. Мину тут взорвали на центральном контрольно-пропускном пункте.

– Какие-то свои ритуалы у солдат родились уже? Может быть, распорядок дня у вас здесь особый?

– Ничего нет. Ни ритуалов, ни построений. Ну, если только прощания с погибшими.

– Потери?

– Не уполномочен говорить. Да я и не знаю, если честно.

Мы гуляем, я кручу головой, подмечаю особенности. Вот, например, я не видел здесь ни одного американского солдата с рацией, с «уоки-токи». Все по телефонам говорят. У нас же в Чечне наоборот. Нет телефонов, есть рации. У каждого встречного и поперечного. Есть еще нюансы. Наши базы, на Кавказе, ночью утопают в темноте. Здесь, в Баграме, все освещено. Проблем с фонарями нет. А работают они на солнечной энергии. Днем аккумулируют, ночью выдают. И дизеля работают. Их свозят в отдельные места – дизельные городки. Ну, это и у нас так делают.

– А какие государства с «Аль-Каидой» воюют и с талибами?

– Сорок восемь стран. Больше всего нас, конечно, американцев. Из бывших ваших республик контингенты есть, прибалты, грузины, азербайджанцы. Украина.

– Про ваших людей…

– А что наши? Едут. У нас льготы предусмотрены для ветеранов Ирака и Афганистана. Частичная оплата образования, беспроцентные ссуды на покупку жилья. Перед отправкой мы готовим людей. Их полковые капелланы инструктируют, рассказывают об особенностях ислама, как себя вести в мусульманской среде, как общаться с женщинами, детьми, стариками. В Германии, на нашей базе «Графенвер», мы проводим боевую подготовку. И ваш опыт используем, и свой. Мы же здесь уже четыре года воюем, у нас уже свои ветераны имеются. Еще мы тактику врага изучаем. И бывших моджахедов, и нынешних талибов. Хотя враг уже не тот. Слабеет…

– Дезертиры у вас есть? Суициды?

– Нет. Здесь ведь профессиональные солдаты воюют, десантники. А суициды… Ну а где их не бывает? У вас, что ли, нет? А дезертирство – куда здесь пойдешь? Мы ведь по-другому выглядим. Сразу видно, что не местные. Мы следим за состоянием наших солдат, сержанты следят. Методы релаксации, физкультура, отдых.

Релаксация… Как ее проводить-то, без водки? Загрузить себя в спортзале упражнениями на бицепс и трицепс? Педали крутить на тренажере? Кофе пить ведрами? Дыхательную гимнастику китайскую по утрам делать – тайцзицюань? Йога? Ну как?! Я тут встретил женщину в Кабуле, врача-дерматолога из канадского госпиталя военного, что стоит в Кандагаре. Занимательный у нас диалог произошел.

– Как там военные западные себя чувствуют? Кандагар-то вовсе не курорт.

– Неважно чувствуют.

– А что так?

– Депрессия. И пьют, и на таблетках успокаивающих сидят. Болезней много кожных. И псориаз есть. Страх. Неуверенность. Они не думают, что правильно делают, когда стреляют в людей в Афганистане, пусть даже в бою. Даже травку покуривают.

Вот так. Неуверенность… Но. Если честно, сам я упадка сил и настроения у солдат в Баграме не заметил. Ни капли. Веселы, активны, как будто у себя в Неваде или в Техасе. Что есть, то есть.

Баграмская клубничка

– Где будем питаться? – этот вопрос задал мне сержант первого класса армии США Рик Скаветта в первое же утро нашего пребывания в Баграме.

– А варианты?

– Есть летная столовая, а есть пехотная. Выбирайте.

– Блин, дураков нет, конечно, летная. Там и пайка богатая, «реактивная», и официантки вежливые. Летчики – народ капризный. Не дай бог кусочек мяса положенный не подадут – официантку сожрут вместо колбаски. Рацион в летной столовой – это святое! Помню, на Украине, еще когда служил, слышал, как молодой вертолетчик едва из училища приехал, а уже скандалил: «Я жизнью рискую!!! А вы мне масло не положили!!!» В пехоте всегда попроще, там не до разносолов.

Скаветта остановился. Аж рот открыл от удивления.

– Рацион? А что это такое?

– Ну там… Перечень положенных продуктов. Сколько мяса военнослужащему положено в сутки, сколько масла…

Сержант скорчил рожицу, как будто ему лимон в рот засунули.

– Вау!!! Рацион… Вот это да! А у нас нет никаких рационов. Ешь что хочешь и сколько хочешь. Главное – тесты спортивные не завалить. Пошли в пехотную, она ближе. Все равно в летной то же самое.

Перед входом в здание разряжать оружие было необязательно. Есть у западных военных такая причуда – в помещения с примкнутым магазином не входить. Помню, на американской базе в Тузле, это на Балканах, перед штабом стояла такая красная бочка-пулеулавливатель, куда каждый военный обязан был сунуть ствол и «прохолостить». Ну, то есть сделать холостой спуск, демонстрируя, что пистолет без магазина, разряжен и поставлен на предохранитель. Или винтовка, автомат. Если раздавался выстрел (пуля, естественно, уходила в песок, которым была наполнена бочка) – военного штрафовали. Двести баксов отдай и не греши. Помню, в Тузле попался с этим какой-то шотландец. Бабахнул в бочку и сам аж подпрыгнул. Только юбка его клетчатая задралась, мудями наружу. Форма у них такая, у шотландцев: красный берет, красный нос от холода или от виски, камуфляжный верх – куртка и шотландский низ – юбка. И берцы черные на волосатых ногах. Чудики. Хорошо, вернемся с Балкан в Афганистан. Так вот о разряжении. Тут на это дело плевали. Никаких бочек, никаких холостых выстрелов.

Мы зашли в просторное и светлое помещение. Взяли белые пенопластовые ящички, выполняющие роль и пищевых контейнеров, и тарелок одновременно, встали в очередь. Вооружились одноразовыми вилками-ложками. Народу тут крутилось много, а раздача была коротка.

– Чего-то не все у вас продумано, Рик.

– Что ты имеешь в виду?

– Как тут всех обслужить? Не хватает мощности, видишь? Прилавок-то небольшой!

– Саша, это же итальянская линия… Ты обрати внимание, сюда стоят далеко не все. Что тут дают? Пицца, спагетти, равиоли…

– А при чем здесь макароны, ну, в смысле, спагетти?

– Э, да тут у нас фокус свой есть! Дело в том, что все военные, которые попадают в Афганистан, сначала служат на наших базах в Италии, в основном на Севере, в районе Венеции. Там послужат, в тишине и спокойствии, ну а потом их перевозят сюда. И вот, чтоб их не особенно мучила ностальгия по Средиземноморью и Апеннинам, в наших баграмских столовых им сделали специальные линии с итальянской едой.

Ну что за прелесть. «Чтоб не скучали по прежнему месту службы…» Они только сейчас до этого дотумкали. Эх, американцы… Да у нас уже давным-давно во всех военных столовых России одинаковая еда. Чтоб не было ностальгии и расстройства желудка. Одинаково ужасная. Что во Владивостоке, что в Калининграде. У нас вопрос с гастрономической ипохондрией решен давно.

А ведь действительно Рик правильно сказал: число американских солдат, желающих побаловать себя макаронами, было невелико. Человек десять из пару сотен присутствующих. Они протягивали свои коробки в руки поваров, принимали их обратно и уходили в зал. Все рассаживались за накрытые красными клеенками столы, на которых уже стояли вазы с цветами, солонки, перечницы, бутылочки с маслами, уксусом и соевым соусом и ящички с прессованными салфетками. Столов этих стояло много, зал был большой. Тут и там виднелись пирамидки для винтовок. А еще на каждом шагу светились стойки-холодильники с пирожными различной модификации. Все для гурманов! Вдоль стен – вереницы блестящих кипящих прямоугольных баков. Можно было взять заварку, сахар и самому заваривать себе чай или кофе.

Скаветта по-хозяйски указал рукой:

– Пожалуйста! Шесть видов кофе: натуральный зерновой и растворимый. Шесть видов сливок: сухие и пастеризованные. Вон там, дальше, фастфуд: гамбургеры, чизбургеры. Там же есть колбаски и жареный бекон. Могут омлет вам пожарить, если захотите. С сыром, с помидорами, с зеленью. Продукты везут сюда самые свежие.

– Да у вас тут дом отдыха, а не война!

Скаветта в ответ на мой сарказм лишь пожал плечами. А мы двигались дальше. Вот огромный стол, заваленный упаковками с соками, йогуртами… Раздолье. Бюджет войны, видать, резиновый, и здесь все делают, чтоб скрасить солдатам их нахождение в Афганистане.

Кстати, местных работников, афганцев, я заметил, совсем немного. Все повара и официанты темнокожие, значит, американцы. Афганцы лишь поломои.

Шагая по залу, я натыкаюсь на фруктовый развал. Это уже перебор… Свежая клубника, яблоки, апельсины, груши, мандарины, авокадо, сливы, киви, ананасы – все навалено горой. Просто навалено. Товарищи, вообще-то февраль на дворе! Это уже разврат! Скаветта, прихватив два апельсина, тычет пальцем в угол зала:

– Смотри, а вот там видишь, столы пустуют?

– Это что, столы навечно зачисленных в строй? Столы-памятники?

– Нет, это места питания для мусульман. Халяльная еда. Никакого бекона! У нас вообще все продукты со свининой обозначены особыми знаками. Ну, чтоб мусульмане случайно свинью не съели. А памятники… Ты напрасно смеешься. У нас тут есть именные столы. Сидеть-то за ними может кто угодно. Просто им присвоены имена погибших героев. А рацион, как ты говоришь… Ну ты сам все видишь.

Да… Тут тебе и плов, и котлеты, и стейки с кровью и без нее. Желе какие-то малиновые, консервированные сладкие фрукты, картошка вареная и кукуруза початками, картошка фри, зеленушка (укроп, салат, капуста), помидоры, огурцы, мясное азу с подливкой, маслины, лимоны, лайм. Но вот что окончательно меня добило – это мороженое и омары. Вы, наверное, можете заподозрить, что я впал в пищевой экстаз? Отнюдь. Всего лишь констатирую, перечисляю, рассказываю.

Да, я это видел. Да, я это ел.

Совсем в уголке я увидел стол, а над ним раму квадратную, как для картины. Резную, широкую, изящную. А в раме – не по размеру мелкая ксерокопированная фотография. Американский солдат, без головного убора, с винтовкой «М-4», палец на спусковом крючке, стволом картинно вверх. Под фото надпись: «Рюкзаки и сумки запрещены». Рядом на стене, под стеклом, прикреплена грамота, свидетельствующая, что этот американский солдат с винтовкой – Стивен Чеко и он награжден медалью «Пурпурное Сердце». Я так понял – посмертно. И стол, вероятно, был назван именем этого самого парня. Американский обычай – присваивать имена солдат и сержантов дверям и тумбочкам, стенам, брусьям и турникам. В данном случае этот обычай не показался мне смешным. Грустно. Погиб человек. Вместо памятника стол и стул. Хоть так. Бывает, и такого нет.

А еще на каждой стене столовой висят огромные жидкокристаллические экраны. По всем идет одна и та же трансляция.

– Рик, это из США картинка?

– Да, военный дайджест.

– То есть видеосборник? А что в нем?

– Это наш отдельный канал, который транслируется по всем американским военным базам, стоящим за рубежом. Без всякой рекламы. Допустим, в Канаде или Германии этот канал, конечно, востребован, но не так сильно, как, скажем, в Омане и тем более в Ираке, здесь, в Афганистане. Этот канал транслирует собранные по всем Штатам фильмы, программы, сюжеты, которые могли бы поднять настроение нашим воюющим войскам, укрепить их дух.

– Со всех Штатов, говоришь, материалы собраны?

– И даже из муниципальных маленьких городских каналов. Солдату всегда приятно увидеть хорошие новости своей маленькой Родины. У нас здесь и газета своя издается.

– Типа «Баграмская правда»?

– Ну да. И журнал еще свой есть.

Мы позавтракали. «Зулу-тайм» летит неумолимо. Уходить не хочется. Но как там говаривали сержанты в моем училище (не говаривали, а орали во все горло): «Закончить прием пищи! Встатьзаправитьстульявыходистроиться!!!»