В Джабаль-Уссарадж на шашлыки

– Эй, сони! Подъем! – Сержант Скаветта командовал нами все более безапелляционно, а мы не жаловались, нам нравилась его определенность. Каждый наш день был забит работой. Ни часа мы не сидели на месте.

– Сегодня выезжаете с патрулем! – Сержант улыбался, словно сообщал нам весть о начале бала или банкета.

– И где мы собираемся патрулировать?

– Поедете на Саланг.

– О! На сам перевал? А как поедем, через Чарикар?

Рик перестал улыбаться. Он словно вспомнил что-то.

– Нет, Чарикар – это опасно. Поедете другой дорогой.

Чарикар… Чарикарская зеленка. Если брать воспоминания наших, советских парней, которые воевали здесь, в провинции Парван, – это вечные засады, нападения на наш транспорт, какие-то операции, прочески, раненые, убитые… Да и сами афганцы, знаете как они говорят: «Гостеприимный, как чарикарец». Судя по всему, в Чарикаре нынче и американцев не очень-то привечают.

После вторжения в Афганистан западные пришельцы взяли под контроль относительно спокойный север страны, вдоль границ с бывшими республиками СССР. Потом продвинулись на восток к Джелалабаду, на запад к древней афганской столице Герату и пескам Кандагара на юг. Сначала высаживались американцы, постепенно передавая НАТО захваченные ими плацдармы. Здесь поговаривают, что хотели бы видеть в составе международного контингента и русских. Хотя бы одну бригадку. Но я думаю, это не наша война. Не мы ее затеяли, не нам в ней участвовать. Зачем? Опять наживать себе врагов в Центральной Азии? К нам тут, кстати, неплохо относятся, дружелюбнее, чем к тем же американцам.

– Вам надо надеть бронежилеты.

Рик Скаветта, тяжело выдохнув, опускает на лавку рядом со мной два «броника».

– Зачем?

– So it is necessary! – И, коверкая слова, сам же себя переводит: – Тьяк наде!

– Надо так надо.

Мы взваливаем на себя аппаратуру, бронежилеты, будь они неладны, и шагаем минут десять по базе, пока не сворачиваем в один из тысяч маленьких двориков, образованных фанерными вагончиками. Рик берет меня под руку и подводит к военному, упакованному в амуницию.

– Вот, познакомься, это офицер американской военной полиции, Чесли.

Плотный курносый малый с простецким лицом шутливо берет под козырек.

– Лейтенант Чесли! – И, протягивая руку, добавляет: – Дэвид.

– Александр. Это Виталий.

– Зачем едем?

– Да мы каждый день ездим. Не наш взвод, так другой. Вокруг базы дежурим, для безопасности. Заодно с местным населением дружеские отношения завязываем.

– А какие опасности?

– Мины.

– Так, наверное, их разминировать надо.

Дэвид расставил руки и пожал плечами, намекая на то, что начальству видней.

Мы втискиваемся в напичканный пулеметными коробами, аппаратурой и оружием «Хаммер». Выезжаем с территории базы и набираем обороты на относительно хорошем, правда, узком, шоссе. В машине нас пятеро. Впереди водитель, справа Дэвид, сзади мы с Виталиком. А вот посередине видны только ноги высунувшегося наверх пулеметчика. Он крутится, звенит патронными лентами, прикрывая стволом еще три следующих в нашей колонне бронированных джипа.

Мы смело едем, так, будто маршрут перед нами уже зачищен и разминирован.

Я знаю, американцы не любят покидать забронированное пространство. Они ездят в джипах и неуютно чувствуют себя вовне. Я помню, как несколько лет назад на Балканах, в Косово, поехал с американским спецназом перекрывать одну из горных дорог, чтоб албанцы не везли по ней контрабанду (вещички, сигареты). Мы тогда ехали-ехали и потом встали. Солдаты останавливали машины и проверяли у водителей документы, досматривали багажники и салоны. Я тогда посетовал, что это сизифов труд – можно любой груз пронести мимо по горам. Но солдатам было хоть бы хны. Ими командовал обаятельный капитан Дин, прибывший в Косово из резерва. Он успел на гражданке сделать небольшой бизнес и удочерить двух девочек из Благовещенска, по которым скучал. Спустившись с Балканских гор на равнину, я увидел на перекрестке пост российских военных. Старшим там был командир роты Воронежской армии, как сейчас помню, Чубаров, Андрей, по-моему.

– Чего-то американцы совсем не ходят. Гоняют на своих джипах, и все.

– Да они никогда никуда не ходят! Я здесь удивлялся сначала, потом рукой махнул. Доктрина у них такая! А мы ходим. Всегда и везде. Ножками. Топ-топ.

Вернемся к нашей афганской поездке, с патрулем военной полиции армии США. Сидеть в «Хаммере» мне было не очень комфортно. Каска билась по лонжеронам; плечами, втиснутыми меж каких-то ящиков и блоков аппаратуры, нельзя было даже пошевелить. Нас еще принудили пристегнуться ремнями. А Виталик умудрялся в такой тесноте снимать. За бронированным стеклом простиралась пустыня. Мелькали стоящие на обочине остовы старых советских БМП и БРДМ. Техника переходила в этой стране по наследству. И в негодность она пришла не в старые годы. Сначала афганские войска ее побросали, сдавая территорию моджахедам, потом у моджахедов эту броню отбили талибы, и уже те бросили все, отступая. Кстати, судя по солдатским пересудам в Баграме, американцы Талибан опасным врагом не считают. Засады они устраивают, мол, неэффективно, ракетами с гор бьют неприцельно, дисциплины никакой – в общем, не противник, а так, недоразумение. Это советские с ними справиться не смогли, а Международной коалиции все под силу. Я не напоминал солдатам в курилках, что все эти страны, которые воюют сейчас с «Аль-Каидой» и «Талибаном», раньше им же и помогали в войне с Советами. Деньги давали огромные, оружие поставляли, готовили боевиков в специальных лагерях с западными инструкторами. А теперь с такими же и воюют. Только Россия помогать ни «Аль-Каиде», ни «Талибану» не думает.

Я хлопаю Дэвида по плечу и кричу на ухо:

– А чего пешком-то не ходите?

Дэвид опирается локтем на полку с тремя рациями, опутанными проводами.

Он кричит мне, оборачиваясь назад:

– Командование считает, так безопаснее! И потом, на машинах мы покрываем нужные расстояния. Пешком не дойти. Но мы доезжаем до какой-нибудь точки и спешиваемся. Правда, далеко от машин все равно не отходим.

У Дэвида полненькое лицо, крепкие белые зубы, мощный подбородок, прижатый ремнем каски. На плече его закреплена повязка «МР» – милитари полис, военная полиция. Он открытый и неагрессивный. Он располагает к себе.

Выехав за кишлак Гульбахор, это ближе к Панджшерскому ущелью, к моему удивлению, мы остановились. Знакомые для меня места. Я даже ночевал тут как-то в девяносто восьмом, когда возвращался в Россию из гостей, от Ахмада Шах Масуда.

И вот теперь мы здесь «перекуриваем»: американские солдаты спешились и раздавали встречным велосипедистам и наездникам на ишаках свои газеты. Завязывали разговоры, общались. Переводили все эти беседы афганские товарищи, снимать которых нам было запрещено. Не то чтоб нам сказали: «Не вздумайте!!!» Нет, попросили просто, и мы не снимаем. Кстати, если по нам вот сейчас начнут стрелять, бой снимать можно, а раненых солдат ни в коем случае – это определено соглашением, которое мы перед вылетом сюда подписали.

Солдаты расслаблены. Это не самое опасное место в Афганистане. Это не Кандагар и не Хост. Там Пакистан рядом, и надо держать ухо востро. Кстати, мне дали официальную информацию. В том же Хосте США разместили бригаду десантников и батальон морской пехоты. Бригада носит имя Solerno, то есть «Соль» по-русски. Ну да, соль от пота – что же еще так ярко может иллюстрировать службу в Афганистане? И кровь. Пот и кровь. Хост и вообще провинция Пактика считаются самыми опасными территориями. Есть морпехи и в Джелалабаде, на востоке. Их перебросили в Афган с Гавайев. Они охраняют в том числе перевал и дорогу, ведущую на Кабул. Я, кстати, бывал на Гавайях, в американской школе рейнджеров. И в Перл-Харборе опускал венок на воду в память о погибших американских военных в годы Второй мировой.

О новой тактике американцев мне тут рассказывал Рик Скаветта. Мы, говорит, проникаем в опасные места сначала небольшими группами. Потом расширяем плацдарм, бьем врагов, талибов, сторонников Гульбеддина Хекматияра, ну и простых бандитов. В первые дни при такой тактике наши потери растут. Потом снижаются. Мы все время, так рассказывал мне сержант, стараемся идти вперед.

А я думал тем временем: с одной стороны, это правильно, а с другой… Афганистан – это огромный кусок. Жирный, вкусный. Но прожевать его не сможет даже такой монстр, как USA army.

В Кандагаре у американцев тоже стоит бригада, как у нас в свое время. Только у нас была пехота, а у США десантники. Сидят на аэродроме, построенном Штатами в 1963 году. Даже воюют. Говорят, есть какая-то американская рота, девять месяцев не выходившая из боев. Может быть. В Афган сейчас бросили ветеранов последней американской Иракской кампании, их опыт помогает снизить потери. Кроме бригад есть небольшие группы спецназа, мигрирующие по всей стране. Те и по горам ходят, и в засадах сидят, работают. Вместе с афганскими специалистами пополам. Бен Ладена ищут. Виновника нападения на Америку 11 сентября.

Лейтенант Чесли перекуривает в сторонке. Он стоит, облокотившись на броню джипа, и наблюдает, как его подчиненные общаются с местными.

– Трудно общий язык найти?

– Здесь? Нет. Вокруг Баграма люди спокойные, не воинственные. А вот если отъехать чуть дальше (наверняка он намекает на Чарикар) – все, разговоров не будет. Не станут с нами общаться.

– А почему?

Дэвид опять, как на базе, пожимает плечами, потом плавно поднимает руку вверх. Солдаты прекращают раздавать газеты и грузятся в джипы. Мы едем в сторону перевала Саланг. Там, на окраине Джабаль-Уссараджа, едим шашлык, который жарят нам бородатые люди. Короче, ничего героического. На американцев здесь не обращают внимания. На нас тоже. «Ходють тут всякие… То Чингисхан, то Македонский, то англичане с русскими. Американцы, глядим, забрели. Ничего, уйдут. Все равно уйдут. А не уйдут – прогоним».

Кстати, о шашлыке. Пусть простят меня кавказцы, пусть простят меня москвичи с загородными посиделками. Вкуснее кебаба афганского мне пробовать не приходилось. Вот так.

Окопные университеты

Одним утром Рик Скаветта меня удивил. Я вообще-то привык здесь удивляться на каждом шагу. Всякий раз новые выверты. Но вот смотрите, он мне тут говорит:

– Студентов пойдем смотреть?

– А что, молодежь на стажировку приехала? Из Америки? Или у вас тут свой Баграмский университет?

– Американские университеты есть. Наши солдаты учатся.

– Учатся и воюют?

– Ну, где-то так. В свободное от войны время, дистанционно. И не только в университетах, еще на курсах разных. У нас и преподаватели из Америки есть. В Баграме живут и работают, прямо на базе.

Эге… Видать, то, о чем рассказывали нам в Форт Джексоне, в академии рекрутов, – это чистая правда. А я думал, нам там песни пели, что, мол, из пехоты американской можно куда угодно перепрыгнуть: хоть в ученые, хоть в адвокаты. Поглядим, что за университеты у них такие…

И вот после ужина, считай, уже темной ночью, мы вышли на дело, то есть на съемки. Шли по базе, по закоулкам, пока не добрались до большого здания. Тут все большие дома – это нагромождение все тех же маленьких фанерных домиков. Их спаривают, соединяют, при этом снимают все внутренние стены и перегородки. Получается просторное облагороженное пространство. На этом здании мы видим табличку: «ARMY Learning Center», в переводе на русский – «Армейский учебный центр». Двери стеклянные, окна широкие, без занавесок. Я заглядываю и вижу сквозь стекло светлый зал, столы со стульями – парты. За ними разношерстная военная публика. Кто в камуфляже, кто в черных махровых куртках или в спортивных серых майках с крупной надписью «АРМИЯ» на груди. В центре зала стоит оружейная пирамида, сбитая из некрашеных досок, но она почему-то пустует. Иные сидят с винтовками, взятыми за спину, есть такие, что положили оружие прямо на пол, в проходе (у нас бы их давно сержант изнасиловал за такое пренебрежение к личной «масленке»). А люди… Они корпят над учебниками и тетрадками. Больше я ничего разглядеть не успел, Скаветта привел откуда-то абсолютно лысого молодого человека в очках. Причем оправа у его стеклышек была щегольская, тоненькая, не роговая коричневая, какую выдают новобранцам в Форт Джексоне.

– Саша, познакомься, это сержант Кеннет Пэнт, учитель.

– Должность такая, что ли, «учитель»? От вас всего можно ожидать…

– Нет. Он сержант Национальной гвардии. Но дома действительно преподает.

Сейчас… (Рик глянул в бумажку) «Легальные аспекты гостиничного и ресторанного бизнеса». Вот.

– А что, есть нелегальные аспекты?

Рик шутить был не расположен: мы набегались за день, и ему хотелось побыстрее начать и закончить.

– Ты сам с ним поговори.

– Мистер Пэнт, я вижу, американским солдатам хватает времени и воевать, и учиться.

Сержант-учитель обезоруживающе улыбнулся. Как-то по-детски поежился. И, как бы оправдываясь, выставил свои детские, безмозольные руки ладонями вверх:

– Но ведь у нас в Баграме не каждый солдат участвует в боевых действиях. Здесь не только стреляют, но и обеспечивают. Есть солдаты частей снабжения и подвоза. И мы учим их. Есть специальное расписание. По ночам в основном.

– А чего по ночам?

– Удобно. Во-первых, солдаты по ночам не служат. Они жертвуют временем отдыха, но зато постигают специальность, готовятся к штатской жизни. Менеджмент и логистика туризма и отельного бизнеса. Во-вторых, у нас есть те, что учатся в университетах США дистанционно. Связываются со своими кафедрами по Интернету. И сейчас это делать опять же удобнее. У нас здесь ночь, а в Америке день, все преподаватели на работе.

– И много студентов?

– С марта по декабрь две тысячи пятого года наши курсы закончили сто двадцать солдат. За десять месяцев. Достаточно, я считаю. Да, и о прохождении этих курсов обязательно делается запись в их личных делах.

– А что им дают эти записи?

– Если они решат поступить в университеты в США по этим профилям, то предметы, пройденные ими здесь, в Афганистане, будут зачтены. Дело в том, что семьдесят процентов этих солдат, которых вы видите сейчас за партами, уже работали в гостиничном или в ресторанном бизнесе. Скорее всего, они решат этим же заниматься и впредь, на гражданке.

– А университеты, вы говорите…

– Здесь, в Баграме, служат студенты нескольких университетов. Разных факультетов. Многие, кстати, изучают языки: дари и пушту. Это им, скорее всего, пригодится по службе, а не на гражданке.

– Так, а вы здесь как доброволец, волонтер?

– Нет, я обычный сержант, служу. Занимаюсь с солдатами в свободное время. Я закончил университет когда-то и долго работал в одном из крупных отелей в Нью-Йорке. Сначала был мелким клерком, потом генеральным директором. Мне есть чем поделиться.

– Только в Баграме преподаете?

– Нет, почему. Выезжаем к солдатам и на маленькие базы. В горы, в пустыню. Готовим солдат к продолжению этой учебы на таких же курсах на наших базах в Италии, в Германии. После их возвращения. У нас гражданское образование в армии очень ценится. Это влияет на качество заключаемых в дальнейшем контрактов. Если у вас есть боевые награды, и вы отличник по физподготовке и огневой, и у вас появился гражданский диплом – вас непременно повысят. И в звании, и в должности.

Вот вам очередное отличие нашей, Российской армии и армии США. У меня дома, в войсках, гражданское образование ничего не значит. Военное – да. Гражданское – нет. Офицеры, пришедшие служить после штатских институтов, считаются людьми неполноценными и заведомо никчемными специалистами. Они у нас «пиджаки» (после переодевания в форму долго не могут привыкнуть к слову «китель»). Гражданские дипломы – это бумажка. Например, берем и читаем биографию среднестатистического комбата. Окончил Московское Высшее военное общевойсковое командное училище. Молодец! Дальше… Московское Высшее техническое училище имени Баумана с золотой медалью… Пропускаем! А, вот! Диплом Военной академии Фрунзе – это молодец, комбат! Вот главное! Быть тебе командиром полка, а то и комдивом! А у американцев, видите – гражданский диплом не просто бумажка, это повод для повышения.

Я побродил по учебному центру. Классы, классы. Заглянул в один из них – библиотека. Стеллажи с книгами и журналами. Столы с большими стационарными компьютерами. Все места заняты. Ночь на дворе, а тут аншлаг. Наверное, и у нас, если б дали солдатам возможность общаться с родными по Интернету, тоже мест не было бы. Даже ночью. Да только в частях и гарнизонах Российской армии компьютеры строжайше запрещены. Их просто физически нет, чтоб не было возможности у солдат выйти на шпионское сообщество Запада. Чтоб не искушать русского Ваню… А то не ровен час отправит фото родной, почти секретной гаубицы прямо в Лондон или в Вашингтон – тьфу-тьфу-тьфу!

Новая армия со старыми прорехами…

Последний пункт программы. Афганская армия. Тут уж мне, скептику, подвалило пищи для размышлений. Сержант Скаветта вечерком встал у карты и задвигал по ней карандашом:

– Вот он, Афганистан. Вот уезды, кишлаки, вот провинции. Местное население нас поддерживает. Мы создали национальную армию, и она воюет с нами плечом к плечу. – Я сидел и слушал, подперев кулаком бороду. – За четыре года мы набрали в ряды афганской армии тридцать тысяч. Это неповторимый результат! Скоро мы полностью передадим афганским военным контроль за ситуацией в их стране.

Эх, дружище Рик… Что же ты мне втираешь… Когда вы, американцы, отдавали вот просто так кому-то контроль за ситуацией? Сами, безвозмездно? Да быть такого не может. Еще скажи мне, что отдадим контроль, а сами уйдем. Это вообще будет сказка. Да и потом тридцать тысяч афганских солдат на службу набрали, так говоришь? Ты, дружище сержант, наверняка не был в Кабуле на Кислом рынке. Там, где рядами торгуют американской военной формой. Откуда она, спросишь ты? А я тебе расскажу. Получает молодой афганец весь комплект экипировки при поступлении в родную армию. Получает автомат. И adieu  ! Поминай как звали! Всю формягу, от тапочек до кальсон, дезертиры сдают на базар, на Кислый рынок, автомат забирают домой, кидают под койку, на всякий случай. Таким образом, мы наблюдаем круговорот солдат в природе. Их набирают, учат-одевают, кормят-вооружают, они бегут в горы, набирают следующих. И так далее. Чтоб посмотреть на этот круговорот, мы с Виталиком выезжаем в Кабул, в Центр боевой подготовки афганской армии. Американская сторона скрупулезно выполняет данные нам обязательства. Возят – показывают нам свою работу день и ночь. Вот сейчас мы приезжаем в учебку афганской армии. Ее еще чехословаки построили (я не знаю, кто из них точно) в 1964 году. Сначала распитие чая с командованием. Маленькие столики, вязкие конфеты-ириски, орешки, облепленные сахарной пудрой, и пиалки с еле окрашенной жидкостью. Налитые «с уважением», то есть не полностью, не до краев. Полные, как говорится, наливают тому, кого выпроваживают: мол, пей и скорее иди. Начальник Центра, бригадный генерал Аминуллах Уардак, поджарый скуластый афганец лет пятидесяти, рассказывает:

– Мы здесь и тактику с солдатами изучаем, и английский язык.

– А язык-то зачем?

– Общаться. С инструкторами. Они у нас из Франции, Германии, Англии, США.

– Долго учат?

– Четырнадцать недель. Это базовый тренинг. Потом тестируют всех. Кого дальше учат, кого служить отправляют. Вернее, на войну с террористами.

Допиваем чай. Сидим еще немного. Здесь, в Афгане, местные люди, если вы не близкие, никогда тебе не скажут: ну все, мол, встаем, поехали. Все плавно. Ты сам должен понять, что уже пора. Вот и мы понимаем. Благодарим и встаем. Едем. Вдоль гигантских залежей старой советской техники. Мне неуютно. Кажется, что вся она сломалась в бою или подбили ее, хотя я знаю, что это не так. Заезжаем на полигон.

Ворот нет, заборов тоже. Просто на песке и в горах все чаще нам встречаются кучки солдат. Они сидят в ряд, скрестив ноги, или собираются кучками, слушая инструкторов, выступающих перед ними стоя. Тут и там стоят темно-зеленые французские тентованные грузовики, виднеются целые поля сложенных бушлатов и ранцев.

Мы выходим из машин и приближаемся к одной из групп. Солдаты, стрелковый взвод, человек тридцать, уперев «калашниковы» прикладом в землю и встав на одно колено, прожигают нас колючими взглядами из-под своих обтянутых пятнистой тканью советских шлемов. Не очень-то они желают попадать в объектив нашей камеры, но протестовать не решаются. Все они одеты в старый камуфляж армии США времен Вьетнамской войны. Видать, склады древней формы в Штатах забиты, как, впрочем, и у нас дома, в России. Но им его, видите, теперь есть куда сдаивать – в Афганистан. Не безвозмездно, конечно.

Меня знакомят с командиром учебной бригады. Это Аминулла Моби. Полковник. Ему лет сорок пять. Смуглый – ну это понятно, он же афганец, высокий, нетолстый. Взгляд у Моби внимательный: в нем читается какая-то внутренняя сила, решительность. Видно, что этот человек привык мыслить, он опытен, многое умеет и многое знает. Он свободно говорит на английском, но с нами общается на нашем родном русском. Моби говорит, я записываю в блокнот.

– Мы здесь уже сорок пять батальонов подготовили, в этом Центре. А всего сорок девять батальонов набрали.

– А как готовите? Какая школа? Советская? Американская?

– У нас западные инструкторы. Они наблюдают, подсказывают. Процесс ведут наши сержанты, которых, естественно, всему научили заранее.

– А в чем смысл всего, что мы сейчас наблюдаем?

– Молодежь привезли. Их только переодели. Только начали с ними работать.

Афганские сержанты по одному вызывают бойцов из кучи. Объясняют им что-то коротко и хлопают по плечу. Солдаты в одиночку, выставив вперед автоматы, идут вперед. Потом на ходу нагибаются, бьют прикладом об землю, падают, переворачиваются и стреляют. Вернее, сами, тарахтя губами, громко изображают стрельбу автомата: «Та-та-та-та!!!» Идут пулеметчики. Тоже падают, перекатываются через спину-живот и, приложив руку ко рту, как в детстве, озвучивают стрельбу: «Бу-бу-бу-бу-бу!!!» Громко, чтоб слышал не только сержант, идущий по пятам, но и весь его взвод. Вот так школа… Я с недоумением оборачиваюсь к комбригу. Он успокаивает:

– Мы сначала просто учим их двигаться. Без патронов. Они занимают позиции, маневрируют. Через неделю они ведут огонь холостыми патронами. Потом уже выдаем боевые.

– Оружие используете наше, российское? Я вижу «АКСУ» (автомат Калашникова складной укороченный).

– Китайский. Еще нам выдают румынские «АКМ».

Вокруг нас простиралось огромное каменно-песчаное поле. И везде, куда доставал взгляд, мы видели такие же группы и двигающихся солдат. Работа идет.

Мы садимся в машины и переезжаем ближе к горам. Там стрельба. Те же маневры, только бойцы не просто перебегают, они на ходу палят по мишеням.

За каждым новобранцем бежит инструктор, что-то указывает, останавливает или дает команду «вперед». Комбриг Моби рассказывает:

– Офицеров у нас готовят французы. Англичане – сержантов, американцы – солдат. И вообще, американцы тут приглядывают за всем процессом.

– И что, все новобранцы отличники?

– Тех, кто не сдает зачеты, отправляют учиться по новой. Нам надо быстрее создать свои сухопутные войска, война идет.

– Офицеров здесь же готовите?

– Зачем, отправляем учиться во Францию, в Канаду. Во все страны НАТО.

– Получают они много?

– Солдат более трех тысяч афгани – семьдесят долларов в пересчете.

– Офицеры?

– Около двухсот долларов – девять тысяч афгани.

Цифры меня впечатлили. Двести долларов в месяц для Афганистана – это не просто деньги, деньжищи! Я знаю, что крестьянин зарабатывает столько же долларов в год. А моджахеды Масуда в период их собственной войны с «Талибаном» получали по семь долларов в месяц. Так что есть прогресс, есть… За такие можно и потерпеть, и даже повоевать.

Да, еще об инструкторах. Я тут узнал, что швейцарские горные стрелки обучают афганцев войне в горах. Изумительно. Первые никогда не воевали, вторые бьют в горах кого хочешь. Но вот поди ж, обучают! А совсем недавно в Центр прибыли инструкторы из мощных боевых держав, прославившихся своими победами… Сейчас назову, эээ… Румыния, Болгария и Монголия. Вот.

Мы вернулись с полигона в Кабул, поехали в один из гарнизонов афганской пехоты. Впечатление? Да нормальное. Чистота, новые каменные казармы. Народ получает военную форму. Длиннющая очередь выстроилась на вещевой склад. Новобранцы были одеты в свое народное, в калоши, шальвар-камизы (просторные портки и длинные рубашки-косоворотки), и головы у многих были обернуты платками, образующими что-то типа чалмы. Впрочем, у некоторых были тюбетейки, у других – пакули (шерстяные блины-береты). На складе все проходило без суеты. Афганцы чинно шли вдоль огромных контейнеров, сваренных из сетки-рабицы. Контейнеры были полны имущества. Американские тыловики сновали между этими контейнерами, то ныряя в глубь склада, то выныривая обратно. Каждому проходящему новобранцу при этом попадало в руки что-то новое. Список положенных вещей оказался длинным: четыре камуфляжа старой расцветки, две пары черных кожаных полусапожек, кроссовки, спортивный костюм, две пары нижнего белья (одна теплая, одна легкая), полиуретановый коврик, спальный мешок, саперная лопатка, зубная щетка, паста, бритва, лезвия, большой зеленый баул-банан, защитный шлем, вязаная шерстяная шапочка, рейдовый рюкзак, два ремня (маленький и большой), трусы, носки, одеяло полевое, перчатки, костюм от дождя, накидка пончо, котелок, ложка, фляга. Всего восемьдесят два предмета первой необходимости. Американские инструкторы следили за тем, как идет процесс выдачи. Только получили вещи – и тут же, через пять минут, новобранцев положено было проверить, все ли у них есть.

Действительно, я увидел, как сержанты ходили по огромному плацу, на котором, выложив только что полученную амуницию, замерли новобранцы. Начиналась своеобразная инвентаризация. Сержанты выкрикивали названия, скажем: «Спальный мешок!!!» Все тут же поднимали над головой эту часть имущества. Сержанты снова кричали: «Саперная лопатка!!!» Новобранцы поднимали лопатки. И так далее. После проверки молодежь взваливала на горбы огромные тюки с вещами и уходила в казарму. Да… Кислый рынок Кабула ближайшие месяцы не иссякнет.

Финал нашей командировки в Афганистан вышел скомканным. В последний вечер Скаветта вдруг начал говорить о заслугах Америки в Афганистане. И о провале Союза в этой же стране:

– Что ваши тут за десять лет сделали?

– А ваши?

– Мы?! – Рик чуть не задохнулся от возмущения. – Мы им демократию принесли!

– Американскую? У них уже своя демократия есть, моджахедская. Они миллион лет без вас жили и еще проживут.

– А вы, русские, столько людей здесь убили.

– А вы их воскрешаете, что ли?! Тоже убиваете. Кто по больницам ракетами лупит? По школам? А по своим же войскам вы здесь как пуляете? Сколько своих убили? Оружие у них, видите ли, сверхточное…

Поссорились, короче. Потом помирились. Рик играл нам на гитаре рок, мы слушали. Потом прощались.

 

Вест-Пойнт

 

Вход с парадного подъезда

Две тысячи четвертый год. Жаркое лето. Мы отправились из Нью-Йорка в Вест-Пойнт, чтоб попасть в самую старую Военную академию Вооруженных сил США. Протолкавшись несколько часов в пробке, мы остановились у излучины большой американской реки Гудзон. Там, где широкое русло ее тесно сжато холмами, отчего река сужается и петляет. Неровные берега ее покрыты лесами, по которым, несмотря на окружающую цивилизацию, свободно гуляют олени, прыгают зайцы и мелькают зигзагами белки. Собственно, все это пространство – гигантский парк. Красивейшее место, я вам доложу. И ухоженное. Вы же понимаете, о чем я. У нас, в России, не все красивые места ухоженны. Бывает, они красивы вопреки всему, девственно, без воздействия садовников, лесничих или коммунальных служб. Здесь, в Вест-Пойнте, вся травка подстрижена, пышные кроны деревьев кропотливо оформлены, пушки старинные покрашены, чугунные ядра к ним сложены в кучку. Все на своих местах, все чинно. Я, кстати, описываю вам не академию, а парк Вест-Пойнта и набережную Гудзона. Мы еще прогуливаемся по широким дорожкам. Привыкаем к обстановке. Насыщаемся духом американской военной истории, как если бы мы бродили по Мамаеву кургану или по полю в Бородино. Я не сравниваю исторический вес территорий, я пытаюсь объяснить вам свое состояние.

До территории Главного федерального военно-учебного заведения армии США мы с вами еще не добрались. Кстати, попасть в Вест-Пойнт, я уже говорю о самой академии, можно туристом – добро пожаловать. Гуляйте, фотографируйтесь, наслаждайтесь. Но если вы решили оказаться здесь в качестве обучаемого, курсанта – это уже другая история. Академия – американская кузница генералов и президентов, элитный военный клуб, и если вы хотите стать его членом, мало иметь безупречную репутацию и быть молодым. Нужно, чтоб вам основательно повезло. Один путь – сдать экзамены и пройти отбор. Можно еще заручиться рекомендацией американского депутата, ну, то есть конгрессмена – тогда, если вас признают годным к учебе и службе, вы поступаете в Вест-Пойнт автоматически. Вице-президент страны и каждый конгрессмен имеют по пять «своих» мест в академии. Их протеже поступают, учатся, выпускаются, но их количество всегда равно пяти. Эта история касается лишь американцев. Для граждан других государств существует какая-то сложная цепочка договоренностей между армией США и другими армиями. Главное, чтоб речь шла о странах-союзницах.

Я, оказавшись в Вест-Пойнте, был не туристом и не курсантом. Я – репортер. Российский репортер, которому, тем не менее, было дозволено излазить эту академию вдоль и поперек. Мне не терпелось этим заняться. И мне есть с чем сравнивать. Я окончил авиационное училище у нас на Урале. Не лучшее и не худшее. Но оно было советским и точно военным. Готовили из нас офицеров-политработников, то есть людей военно обученных, подкованных идеологически.

В нашу делегацию посещения Вест-Пойнта входили три члена. Собственно, я, Александр Сладков, потом наш оператор Виталий Дуплич, а еще переводчик, организатор, сопровождающий и опекающий в одном лице – Петр Черёмушкин, сотрудник пресс-службы американского посольства в Москве.

Итак, знаменитая академия… Это город. Старинный город с большими зданиями, чьи стены сложены из серого природного камня, гранита. Кстати, серый – фирменный цвет Вест-Пойнта, или, точнее сказать, официальный. Повседневная форма курсантов серая, постройки все серые, дорожки серые, и так далее. В сочетании с пышной листвой деревьев, изумрудными полянами, окружающими академию, смотрится величаво. Кстати, вся учеба, весь ваш маршрут от первого курса до выпускного четвертого – здесь тоже называют по цвету: «долгая серая линия».

Вся окружающая меня старина дезориентирует. Не понять с первого взгляда, где что. Сейчас вам объясню, о чем я. У нас в любом военном училище, если ты хочешь разобраться, где какие объекты вокруг, – это проще пареной репы. Выходишь на середину плаца и видишь: это штаб (флаги, люди входят-выходят озабоченные и озадаченные, у многих под мышкой папочки с документами), а это спортзал (высокий прямоугольный дом с большими окнами, поднятыми под крышу), это учебные корпуса (вокруг больше всего курсантов), а это столовая (запах). Здесь нет. Я вот, например, все смотрел на одно из строений и думал: ну это, скорее всего, штаб. Здание высокое, массивное, да что там массивное, просто огромное. Широкий парадный вход, над ним флаги висят – звездно-полосатый государственный, слева от него темно-синий, с гербом Вест-Пойнта, а справа разделенная на черное и серое поле, с надписью «United States Мilitary Academy» – ну точно штаб! Ан нет, ошибся: это гостиница. Действительно, люди гражданские входят-выходят. Дворецкие в расшитых ливреях открывают каждому массивные стеклянные двери, катают телеги золоченые, забитые чемоданами. По дорожкам курсируют карликовые электромобили с водителями, одетыми в белые сорочки и черные фирменные жилетки. Мобили подъезжают ко входу, водители громко и безапелляционно обращаются к стоящим людям на английском языке, но произносят слова так, словно у них во рту горячая каша, американская фонетика, ничего не попишешь, это вам не Лондон, не Бейкер-стрит. И не обычная советская средняя школа, где мы слышали, как старательно выводят фразы на классическом английском наши учителя. Итак, водители кричат, пассажиры на таком же американском языке откликаются, их увозят. Привозят новых. Это гостиница! Одна, вторая, третья. И в одной из таких гостиниц мы поселились. Плата за номера оказалась гигантской, даже выше, чем на Манхэттене. Но делать нечего, жить в казарме, а такое в России случается, нас не пустят. Поэтому заселяемся.

Сама академия, при ближайшем ее рассмотрении, – это огромный серый каменный замок. Или форт по-американски. Вокруг жилой городок со всеми прелестями – магазинами, барами и кофейнями, с домами для офицеров и преподавателей. Это свободная территория, рядом с которой есть зона, где все и вся запрещено. Причем запреты эти тысячи находящихся в той зоне людей принимают на себя добровольно.

В гостях у темных людей

Мы оставили в гостинице чемоданы и погрузились в микроавтобус, который завез нас, как говорят здесь, в закрытую зону. Зелени в этой зоне было, конечно, меньше, чем в парке. Петр, уже начитавшийся о Вест-Пойнте, крутил головой:

– Неоготика…

– Чего?

– Эклектика…

– Ты о чем?

– Архитектура. Английский стиль позапрошлого века.

– Ааа…

Я тоже оглядываюсь, стараясь освоиться, привыкнуть к холодной и серой угловатости зданий. Тут можно фильмы снимать про царей. Карета вместо нашего «бусика» смотрелась бы в этих дворах весьма органично. Петр, пошептавшись с сопровождающим офицером, сообщает:

– Это штабы, учебные корпуса и бараки.

– А что за бараки?

Мы в России бараками называем длинные одноэтажные здания, построенные в тюрьмах для заключенных или на воле для людей ну совсем уж низкого статуса. Без комфорта, с «удобствами» во дворе. Я здесь таких бараков не вижу.

– Да это казармы у них так называются – barracks, где курсанты живут.

Петр показывает на высокие серые каменные строения. Ничего себе бараки… Это княжеские покои, не иначе.

– Все, что вы видите, построено еще двести лет назад. По приказу президента Америки Джорджа Вашингтона. В конце восемнадцатого века, во время Войны за независимость.

Не слишком-то хорошо я знаком с историей той войны. Вроде как англичане привезли в Америку, вслед за открывшим ее Колумбом, своих каторжан и преступников. Те каким-то образом превратились в колонизаторов и американцев и отказались Лондону подчиняться. Вот вам и революция, вот и война. Американцы победили, и появились Соединенные Штаты. Петр инициативен, видно, что он подготовился к нашей поездке весьма основательно. Теперь сыплет знаниями:

– Вест-Пойнт строил воевавший тогда за американцев генерал-поляк Тадеуш Костюшко. Хорошо строил, быстро. Через год после закладки первого камня в эту крепость переехал президент Америки со своим штабом. А в тысяча восемьсот втором здесь основали военную академию, чтоб не отправлять своих офицеров учиться в Европу. С тех пор здесь подготовили пятьдесят тысяч офицеров.

По улицам академии ходят курсанты и офицеры в камуфляжной форме и в черной повседневной. Ездят гражданские машины, зеленые военные «Хаммеры», гоняют велосипедисты в шлемах. Некоторые учащиеся бродят в спортивной форме и со светоотражающими оранжевыми поясами, останавливаясь и делая растяжку, опуская ноги на гранитные барьеры. И все это на фоне серых квадратных башен, с окнами и арками, обведенными белой краской.

Заглядывая в путеводитель, Петр заряжается информацией и немедленно передает ее мне:

– Из стен академии вышли генералы Грант, Ли, Першинг, Мак Артур, Эйзенхауэр, Пэттон и Шварцкопф. Здесь учились астронавт Эдвин Олдрин, первым ступивший на Луну, а также изобретатель бейсбола, а еще главный инженер строительства Панамского канала Джон Фрэнк Стивенс. И еще много знаменитых людей.

Первые мои шаги в Вест-Пойнте были сделаны по протоколу, заведенному в армии США. Сначала ознакомительный брифинг. Это уже не кажется мне экзотикой. Я уже привык, что сам командир, или его заместитель, или доверенное лицо в деталях рассказывает мне о своей воинской части. Нас завели в кабинет, и там все по шаблону. Лекция, слайды, основная информация об истории академии и ее настоящем. Я уже давно стал скучать по нашим российским традициям. Знаете, как у нас обычно принимают в армии репортеров? Да уж не так нудно. Приезжаешь, например, в какой-нибудь российский полк. Десантный, пехотный, без разницы. Куда тебя сразу ведут? Правильно, в столовую! Приводят в «греческий зал», сажают за стол командира. А там пожалуйста: сало с чесноком, селедочка, салат оливье. Замполит, с громким шелестом потирая руки, уже склоняется к вам с улыбкой:

– Вино, коньяк? Или водочку?

Так вот у нас принимают! Тут тебе и сведения необходимые сообщат про полк или дивизию, и мосты наведут, сделав отношения командования и репортеров не такими формальными, как еще пятнадцать минут назад… Эх, Россия…

А здесь, в Вест-Пойнте, я сидел на брифинге и записывал. Можно сказать, кемарил, терпел, пока лектор, блеклый сержант, не начал рассказывать об иностранных курсантах, которые учатся в академии. Он перелистнул на экране очередной слайд и ткнул в него указкой:

– У нас обучаются курсанты из тридцати пяти государств.

Я оживился:

– А как попадают к вам?

– Для каждой страны свои правила отбора.

– А платит кто, Америка?

– Когда родина курсанта, а когда и правительство США. Вот последние десять лет у нас много обучаются юношей из Восточной Европы. Вы можете встретить у нас курсантов из бывшего Советского Союза.

Я еще более оживился:

– Оба! А что, и наши есть, российские?

Сержант запнулся.

– Эээ… Из России пока нет. Зато мы собираемся принять курсантов из Ирака. Из Кувейта, Иордании, Афганистана, Египта. Пока что собираемся принять… Надо их еще подготовить к учебе. Язык должны знать, правила академии.

Мне-то известно, что российских курсантов здесь нет и отродясь не было. Ну, таких, чтоб учились в Вест-Пойнте основательно, четыре года. Краткие курсы не в счет. Почему их здесь нет? Ну, во-первых, не такие уж с американцами мы соратники, чтоб наши парни учились в главном вузе Сухопутных войск США. Должно признаться, что и американцы в наших военных училищах и академиях никогда не учились. Приезжали, знакомились, общались на уровне, типа: «Я Джон! А я Петя» – и все. Так уж сложилось. А есть еще и во-вторых… Представьте, ну даже если отучится в Вест-Пойнте наш Петя или Ваня, что нам потом с ним делать? Отправить его служить в дикое Забайкалье? Или на Кавказ? Он загнется там после этих замков, газонов и парков. Можно его в какое-то другое, наше, российское училище отдать доучиваться? Но на нем клеймо «Вест-Пойнт» так и будет чернеть. Наши кадровики и офицеры по защите государственных тайн будут всю службу гадать – что ему там за четыре года с мозгами сделали, в Вест-Пойнте? Да, есть еще вариант применения нашего выпускника – в ГРУ определить, на американское направление. Но! Этот наш Петя или Ваня уже будет засвечен в ЦРУ, ФБР и в РУМО (Разведывательное управление Министерства обороны США) вдоль и поперек! Тайного агента из нашего парня уже не получится. Как ему после такой учебы форму допуска к секретам оформлять? Короче. Из-за всего этого наших в Вест-Пойнте нет.

После брифинга меня отпускают чуть-чуть погулять. Я прохаживаюсь по зеленому газону, притаптываю ботинком бритую траву и думаю… Странные ребята эти американцы. Они, бывает, маршируют по асфальту, но все чаще по травке. Шаг не печатают, а чудно выворачивая стопу, выписывают, как цапли. Это если мы с вами говорим про почетный караул. Вообще, здесь все как-то не так…

Я вспоминаю, как в первый раз попал в США. И сразу отправился не куда-нибудь, а в Пентагон. Эх… Девяносто восьмой год. Летали мы тогда с министром обороны России Игорем Родионовым. Это была кругосветка: Москва – Вашингтон – Даллас – Гонолулу – Токио – Владивосток – Москва. Я тогда каким-то образом попал в «министерский пул» – так называют группу журналистов, которые всегда-всегда летают с главой военного ведомства. Летали. Теперь таких вещей нестандартных уже не практикуют. Интересная поездка была… Стартовали мы с аэродрома Чкаловский. Только взлетели, все сразу сняли мундиры и костюмы, переоделись в футболки, «треники», тапочки. И министр, естественно, тоже. Все смешались: и репортеры, и генералы. Тут и там стоят, сидят, курят и потягивают вискарь. Вот где единение было армии и народа! Больше всего журналистов грудятся у кресла Леонида Ивашова. Ооо… Это удивительный генерал. Он служил в Центральном аппарате еще при министрах Устинове, Соколове, Язове. Его должность формально звучала так: начальник Главного управления международного военного сотрудничества Министерства обороны. Если образно и коротко – министр иностранных дел Минобороны. Без него ни один наш главный военный с иностранцами не встречался. Он знал за границей всех и каждого. В США, Англии, в НАТО. Да везде. А в самолете, покуривая сигаретку, положив ногу на ногу и помахивая шлепанцем, он давал нам такие детали! Сердце замирало! У меня при этом тряслись руки: мне было нужно срочно бежать, писать текст, монтировать изображение!

Мы тогда долетели до ирландского Шеннона: там в наш борт при снижении ударила молния, мы этого не заметили, хлебнули пивка в «стерильной зоне», самолет дозаправился – и полетели дальше.

Пентагон меня поразил тем, что там, опять же по американской привычке, все курилки и коридоры были названы именами каких-то героев. И везде висела соответствующая табличка. Нас встречал американский министр обороны Уильям Коэн, бывший юрист, политик. Высокий, улыбающийся широкой ковбойской улыбкой. В Штатах министр вообще скорее политик, а не военачальник. Всеми боевыми делами занимается председатель Комитета начальников штабов – это, как говорится, его кафедра.

Я запомнил американскую церемонию проверки оружия и внешнего вида солдат. Ее проводили перед парадом. О, это спектакль! Сержант в кителе с ремнем, в фуражке и, представьте, в черных очках с белыми дужками. Он, аккуратно и мягко вышагивая, как великолепно сделанный робот, подплывает к солдату. А тот также в кителе с ремнем, в фуражке и тоже в черных очках. С карабином и с примкнутым штыком, который солдат удерживает в положении «перед собой», то есть перпендикулярно земле. Сержант замирает перед солдатом глаза в глаза. Принимает у него карабин, жонглирует им механически, словно танцуя брейк. Потом проводит по прикладу белой перчаткой, считывает глазами, осталась ли она такой же белой или есть грязь. Ловко ударяя по прикладу, сержант крутит карабин в руках. Снова проводит перчаткой, уже по цевью. Снова сканирует ее белизну. Потом сержант приближает карабин к глазам, удерживая его параллельно земле. Осматривая оружие, он резко поворачивает голову сначала влево, потом вправо, мажет ствол перчаткой, ставит кисть ладонью к себе, резко поворачивает к ней голову, проверяет белизну и так же резко возвращает голову на место. Крутит карабином, как пропеллером, опять замирает. Танец брейк продолжается. Все это время солдат стоит по стойке «смирно» не шелохнувшись. И вдруг быстрым, неуловимым глазом движением он выхватывает оружие из рук сержанта, а тот как бы сам подает ему ствол. Все. Приклад на асфальте, карабин в положении «у ноги». Теперь сержант осматривает самого солдата, его мундир, то выставляя, то вжимая обратно свою голову, как петух. Приставными шагами, опять же как робот, он обходит солдата кругом, удаляется. Ну а потом уже весь почетный караул, сгибая и выгибая колени, выставляя вперед сначала пятку, потом носки, чудно перемещается по траве и, наконец, замирает, чтоб поприветствовать министра обороны России, который в сопровождении американского коллеги, в непривычном для нас штатском костюме, проходит вдоль строя.

Удивил меня в той поездке в Америку самолет. Не наш. Нам свой борт дала госсекретарь США Мадлен Олбрайт. И летел этот самолет как в конвульсиях – то вправо резко накренится, то влево, то выровняется. Я потом спросил у наших военных пилотов, чей экипаж нас возил.

– А чего это они так нервно управляют?

– Так это автопилот! Мы-то все плавненько делаем, вручную! А у них автоматика. Вот и получается угловато.

В Далласе, на американской авиационной базе мы были недолго. Жара, помню, была ужасная. Солнце пекло, как паяльная лампа. Я походил-походил и ушел. Топаю себе, ищу тенек. Смотрю – деревянный домик одноэтажный. Флаг, двери такие солидные. Захожу. Прохладно. Отдышался. Стал прогуливаться по коридору. Нет, ну явно штаб. Но пусто везде, ни человечка. Обед, наверное. Я дернул на себя первую же попавшуюся дверь. Оба! Кабинет! Рабочий стол под зеленым сукном, бумаги сверху навалены. Все на английском, естественно, но со штампами и с печатями. Командирский, видать, кабинет-то. Огляделся. На стене шторки задернуты. Ясное дело – это рабочая карта командира базы с нанесенной на ней обстановкой. Сейчас посмотрим, с кем они там воевать собираются… Раздергиваю занавески. А там ставни закрытые. Эге, думаю, умеете вы хранить секреты, товарищи американцы.

Тяну на себя ставни. Стою пялюсь. А передо мной не карта секретная, а знаете что? Дартс! Мишень из спрессованных волокон агавы. Цветная такая, классическая. С торчащими стрелами. Вот чем они на службе занимаются…

Я вышел обратно на жару, к нашему самолету. А там бедлам. Толпа, хохот, ругань на русском пополам с английским. Вадик Андреев, оператор мой неугомонный, расталкивая всех, лезет в самую гущу:

– Дай я ему сейчас разъясню!!!

– Да подожди…

– Да дай ты пролезть!

Рядом с толпой задумчиво, пуская дымом колечки, тянет сигарету Виталик Джибути, наш шикарный репортер и добрый человек, который, кстати, очень хочет попасть в Африку. И не просто на континент, а именно в город Джибути, в столицу государства Джибути. Ну, мечта у Джибути такая.

– Ревазыч, что там такое?

– Да американцы не верят, что Советского Союза больше нет. Возмущаются вон, думают, мы их обманываем. А Вадик твой им объясняет, что они проспали! Пятнадцать государств новых на Земле появились. Вместо республик.

– Во дают…

Виталик затягивается, выпускает струю дыма и вдруг азартно целится в меня указательным пальцем. Хохочет.

– Да, они, кстати, еще не верят, что Германия объединилась. И Чехословакия распалась. И что Югославии больше нет.

Темные люди. Уже пять лет, как все это произошло.

Почти как у нас…

Находясь вот здесь, в Вест-Пойнте, ровно шесть лет спустя, я падение Советского Союза с американцами не обсуждаю. Конкретно сейчас я жду. Для записи интервью мне обещали представить местных курсантов. Вот идет первый. Средний рост, среднее телосложение, лицо мясистое, волосы светло-русые. На курсанте старый классический четырехцветный американский камуфляж, как у всех остальных. На кокарде его кепи изображен в профиль золотой шлем римского воина с воткнутым в лобовую часть мечом. На груди курсанта нашивка десантника.

Как так получается? Здесь нет училища ВДВ, как у нас в Рязани, оно вообще единственное в мире и неповторимое. В Америке есть только сами десантники, аirborne. Ну и ладно.

Подошедший ко мне курсант представляется на русском языке. Официально:

– Здравствуйте, меня зовут курсант Кристиан Дерда, академия Вест-Пойнт.

– Ого! Язык-то откуда знаете?

– А я поляк. Но живу в Нью-Йорке. Мы переехали в Америку в девяносто третьем году.

– Гражданин США?

Кристиан дотрагивается до нашивки на своей груди «U. S. ARMY».

– Гражданин. После окончания поеду служить в армию США. Тринадцать дней осталось.

– А как попали в Вест-Пойнт? Сами сдавали экзамен или конгрессмен порекомендовал?

Курсант Дерд смущенно улыбается, но потом лицо его становится серьезным.

– А я в футбол хорошо играл.

Он снова улыбается и, уже посмеиваясь, рассказывает дальше:

– На одном турнире, в Нью-Йорке, тренер академии приметил меня. Написал письмо домой. Мол, так и так, вы хорошо играете, я хочу, чтоб вы подумали о Вест-Пойнте.

– Стоп-стоп! Подожди…

Какая знакомая ситуация! Это что, как у нас? Если не хватает в сборной училища борцов, их ищут в школах, институтах, завлекают с гражданки. А если среди приехавших абитуриентов выискивается, скажем, легкоатлет или стрелок, начальник кафедры физической подготовки, не заглядывая в его аттестат, кричит:

– Берем!!!

И пошла записочка в секретариат. И в приемной комиссии уже слышится шепоток: «Эээ… Так… Это у нас Петров… Самбист…»

– Пять баллов вам, Петров!

Да что я все про какого-то придуманного мною Петрова… Вы же, наверное, помните первого министра обороны России Павла Грачева? Десантника, Героя Советского Союза, получившего Золотую Звезду за дерзкие и правильные действия в Афганистане, за операцию «Магистраль». А знаете ли вы, что мама Павла Грачева отбавляла ему годики в метрике, спасая от армии? Ну не хотела она, чтоб сын шел служить. И вот однажды Павел Грачев, спортивный паренек из деревеньки из-под Рязани, попал на какую-то лыжную гонку. И лейтенант-десантник, приметив его, вдруг предложил:

– А хотите попасть в ЦСКА?

– Да, – ответил очумевший от привалившего счастья паренек Паша.

Лейтенант застучал ему пальцем в грудь.

– Тогда слушай сюда! Поступай в Рязанское десантное училище. Я договорюсь, тебя примут. А потом устроим тебя в ЦСКА.

Пал Сергеевич, прилежный ученик, поступил. Начались занятия, стрельба, полигоны. И вот однажды курсант Грачев встретил того самого искусителя-лейтенанта и бросился к нему:

– А где ж ЦСКА и где тренировки?!

– Ааа… Это ты, Грачев… А-ну пошел в строй! Еб-ся совсем!!! Я тебе дам ЦСКА! Учись давай!

Лейтенант обманул тогда будущего министра обороны страны. Интересно, нашел его потом Грачев или нет? Впрочем, вернемся в Вест-Пойнт. Курсанта Дерду вон тоже тренер по футболу в академию пригласил.

– Он приезжал к нам домой, – рассказывает Кристиан, – папу моего уговорил. Ну и меня заодно.

– Ну приехал, и что?

– Что было, когда я приехал? Да я заблудился здесь. Территория-то большая. Куда идти? Куда ехать? Пришлось тренеру футбольному звонить по телефону. Он и проводил меня, показал все. И, знаете, понравилось. У меня же предки все военные были, в Польше.

– Ну и куда ты служить поедешь?

– В Европу. Сначала пройду офицерскую подготовку в Форт Беннинге, а потом буду служить три года в Германии.

– А дальше?

– Воевать, наверное, придется. В Ираке или в Афганистане. Потом вернусь в США. Буду служить на какой-нибудь базе.

Курсант Дерд говорил о войне без страха и сожаления. С какой-то смущенной улыбкой: мол, простите, но придется, наверное, мне все-таки стать героем.

Мне не хотелось отпускать приятного собеседника. Этот поляк располагал к себе своей улыбчивостью и откровенностью.

– А как ты сдавал экзамены? На общих основаниях?

– Сначала документы собирал. Море бумаг нужно иметь, чтоб получить вызов. А экзамены… Все постепенно. Часть тестов мы проходим еще до поступления. Вообще, каждый год конкурс проходят десять тысяч кандидатов. Сначала проверяют их бумаги. Выбирают тысячу абитуриентов. Они уже и сдают экзамены.

У меня была своя, немного другая статистика. Поступают ежегодно тысяча двести курсантов. А выпускаются из них лишь девятьсот: остальные или сами уходят, или их отчисляют за недостатки в учебе или за нарушение дисциплины. Вест-Пойнт ежегодно дает четверть всех необходимых армии США лейтенантов. Это большая цифра. Речь ведь идет не о связистах или топографах. Только о командирах. Одновременно в академии учатся более четырех тысяч. Да, есть информация и по стоимости обучения. Общая цена – сто пятьдесят тысяч долларов. Четыре года учишься и получаешь диплом бакалавра. Да, граждане США учатся в Вест-Пойнте бесплатно. Да, курсанты получают стипендию – семьсот шестьдесят пять долларов в месяц. И расходы предусмотрены: книги купи, тетради купи, стирку-парикмахерскую оплати. Да и форму, если что потерял или износил, – приобрети.

– Ну, вот ты поступил в академию, Кристиан. Дальше что?

– А дальше шок. Все на тебя кричат. – Дерд опять улыбается. – Тебе как бы намекают с ядовитым сарказмом: «Добро пожаловать в армию США, дружок!»

– Напугали?

– Нет. Меня нет. Я твердо решил учиться здесь. И вот, как видите, уже скоро выпускаюсь.

– А бывает, что отчисляют из академии? Выгоняют?

– Конечно. И мы с друзьями обсуждаем такие ситуации. Поддерживаем друг друга, чтоб не оказаться на улице. Отчисление – самое плохое, что с тобой здесь может произойти. По практике у нас могут свободно отчислить на первом курсе, на втором. На двух последних это происходит гораздо реже. И то лишь по желанию самого курсанта.

– А что тебе в учебе давалось легче всего? Физическая подготовка?

– Я же спортсмен. А еще изучение русского языка. Я же его еще и в Польше изучал, в школе, ну, здесь продолжил.

– Войны не боишься, я вижу.

– Не боюсь. Другое дело, никто же не хочет воевать. Это не самое лучшее занятие человека. Но это часть нашей службы. Я боюсь войны, но, думаю, все сделаю, что от меня требуется, без проблем. Мы же учимся воевать, готовимся к этому.

– А как отношения с иностранцами у тебя складываются? С курсантами из других стран?

– Да хорошо складываются. Я раньше бывал в России. А здесь мы учимся с курсантами из Узбекистана, Киргизии, Казахстана. Угощаем друг друга, общаемся, нет проблем. Какая разница, из какой страны курсант? Взгляды на жизнь у нас одинаковые: учеба – вещь тяжелая, но необходимая, отдых – вещь редкая, но приятная. Одна философия. Я стану офицером армии США, они – в армиях своих стран… Ничего, будем общаться, поддерживать друг друга.