Принадлежность новой продукции 5 страница

Бессмысленный и инспирированный характер классовой борьбы проявлялись в разных формах на всём протяжении  XX века. Кто напал на СССР в 1941 году? Наши "братья по классу", шедшие в бой под знамёнами немецкой социал-демократической рабочей партии (NCDAP). А каким образом прекратилась "классовая борьба"? Как только в основных европейских странах во второй половине XX века зарплату рабочим повысили примерно в два раза. Если говорить о человеке, принёсшем человечеству наибольшие по своим масштабам несчастья (своего рода "рекорд Гиннеса"), то я уверен, что пальму первенства следует предоставить К. Марксу, не только породившему саму сумасшедшую идею, но и сумевшему сделать её достоянием всего человечества и привлечь талантливых помощников. Как ни странно, но подобный категорический вывод человечеством почему-то не сделан до сих пор, что не гарантирует от возможного повторения чего-либо подобного в более современной форме (например, "глобализм").

Так или иначе, но именно практическое превращение "классовой борьбы, и в политическую, и в экономическую основу развития общества, стало главной причиной гибели советской системы товарного производства. Чисто экономические ошибки, порождённые, кстати, той же классовой борьбой и "марксовой экономикой", оказались непоправимыми, так как определялись не экономическими, а политическими принципами. (3)

Моё политическое становление.  Становление человека, как гражданина, проявляется и в его суждениях, и. главное, в его поступках. У меня эти качества, благодаря моим родителям, сформировались достаточно рано. В 1936 году в Испании произошли демократические выборы, и к власти пришло республиканское Правительство левого большинства ("народного фронта"). Вскоре генерал Франко, опираясь на помощь фашистских государств Германии и Италии, организовал мятеж и начал вооружённую борьбу с законным Правительством. На помощь республиканской Испании из множества различных государств пришли левые силы, образовавшие "Интернациональные бригады", которые стали основой республиканских вооруженных сил. Конечно, Советский Союз не мог оставаться в стороне. Советский Союз направлял туда своих военнослужащих, хотя и изменял при этом их фамилии. Это осуществлялось в порядке "служебных обязанностей", хотя нет никаких сомнений, что два-три десятка тысяч интернационалистов в СССР можно было найти без всякого труда, стоило только кликнуть клич. Но всё происходило на государственном уровне, что дало повод "международной общественности" справедливо обвинить СССР во вмешательстве в дела суверенного государства и рассматривать наше "вмешательство" с таких же позиций, как и вмешательство Германии и Италии. К сожалению, СССР, больше всех сделавший для оказания помощи республиканской Испании, одновременно дал повод и возможность западным государствам под видом "нейтралитета" осуществить экономическую изоляцию республиканской Испании, и добиться вывода из нее "интернациональных бригад". Мятежники победили. Хотя вряд ли можно утверждать, что экономическое развитие Испании от этого существенно пострадало.

В процессе вооружённой борьбы, продолжавшейся около двух лет, был такой эпизод, когда у берегов Испании был потоплен грузовой теплоход "Комсомол". Узнав об этом, я заплакал. Не знаю, как реагировали другие, но возмущение в обществе было всеобщим. В это время мне было около 11 лет. Но, оставаясь, по сути, ребёнком, я начинал уже мыслить по-взрослому. Мне этот эпизод запомнился очень хорошо, и я считаю его первым проявлением своего гражданского сознания.

Думаю, что если вдруг станет известно, что пираты, которых теперь развелось, как в Средние века, где-то потопили российский теплоход, то вряд ли это вызовет у кого-либо из современных россиян аналогичную реакцию. А, собственно говоря, почему, если в СССР было всё так плохо, а в современной России так хорошо? Ведь если говорить о материальном уровне жизни, то современный уровень жизни действительно вырос несопоставимо. А в современном обществе юноши даже не думают о своём гражданском долге и откровенно "косят" от службы в армии. Что изменилось в сознании людей? Что мы потеряли, и что приобрели? Похоже, материальные приобретения, которые имеет сегодняшнее поколение (хотя далеко не все), не могут компенсировать духовные потери, которые оно понесло, что присуще и наиболее обепеченной части общества.

А, может быть, моральные или идеологические принципы сами по себе в человеке и не образуются, и описанная выше реакция была только результатом целенаправленной воспитательной работы, проводимой в этот период в советском обществе? (4)

Впереди – война.  "Партия и Правительство" сделали, казалось бы, всё, от них зависящее, чтобы подорвать к себе доверие основной массы населения СССР. Провозгласив лозунги "Фабрики – рабочим", "Землю – крестьянам", под которыми вершилась Октябрьская революция, "Партия и Правительство" обманули свой народ самым наглым образом (хотя возможность владеть землёй де-факто крестьянам всё-таки была предоставлена).

Используя идеологию "классовой борьбы", "Партия и Правительство" своими руками создали 20-30 миллионов классовых врагов, дав им моральные основания для борьбы с советской властью, которую они отстояли в период гражданской войны. Как правило, это были наиболее активные члены общества, что и позволило им сравнительно быстро стать "крепкими хозяевами".

Используя самые неэффективные формы производственных отношений в условиях товарного производства, уже господствовавших во всём мире ("наёмные работники"), особенно не пригодные в условиях господства "государственной собственности", "Партия и Правительство" обрекли свой народ на самые медленные темпы экономического развития и нищенскую заработную плату. "Порядок", какой был установлен в советской экономике, вполне заслуживает, того, чтобы его считать "экономической диверсией":

− собственность – "государственная", хотя субъектом собственности может быть только человек;

− участники трудовой деятельности – "наёмные работники", хотя, не понятно, у кого;

− цель – объём валовой продукции, а не доход, представляющий собой "капиталистический показатель";

− оплата – по затратам труда, не создающим источника его оплаты.

Гитлер рассуждал вполне здраво, надеясь, что от первых же ударов Вермахта, Советский Союз рассыплется, как карточный домик. Ведь такого количества "внутренних врагов", какое Советский Союз сумел создать у себя за какие-либо 20 лет советской власти, не было ни у одного из других противников "Третьего Рейха".

Но на деле всё получилось совсем иначе. Не смотря на исключительно благоприятные для "Третьего Рейха" условия начала военных действий, благодаря которым потенциальных врагов советской власти стало больше ещё на несколько миллионов человек (по советским "законам" в их число попадали все военнопленные), на самом деле 90-95% всего населения СССР не помышляли ни о чём, кроме победы. В том числе и миллионы потенциальных "классовых врагов". думали так же, как и все остальные граждане, делая всё возможное для грядущей победы. Понятие "классовая борьба" было высосано из пальца. А в объективной действительности ни классов, ни классовой борьбы быть не должно, так как все члены общества, будучи участниками товарного производства и экономическими партнёрами, просто обязаны заниматься общественно полезной деятельностью, причём, любой какая будет востребована обществом.

Следует ещё и ещё раз посмотреть, чем же так дорожили граждане Советского Союза, что простили все многочисленные прегрешения своего непутёвого правительства, которое, как и большинство всех правительств, хотело, "как лучше", а получалось, "как всегда", и причинило своим гражданам множество незаслуженных обид. А во время войны эти же граждане, находившиеся на фронте, не щадили своих жизней, а для тех, кто был в тылу лозунг "Всё для фронта, всё для победы!" стал на деле смыслом их существования, не зависимо от того, каким было это существование.

Пока отметим это, как объективный факт. Одновременно скажу, что объяснение этого факта просто "патриотизмом", который в той или иной степени присущ, практически, каждому жителю нашей планеты, мне не кажется убедительным. Ведь как раз и нужно объяснить, чем вызвано проявление такого патриотизма, который в странах Западной Европы, захваченных Германией, в такой степени не проявился, хотя уровень жизни их населения был значительно выше условий жизни советских людей. Значит, было в советской жизни что-то такое, за что наши граждане готовы были отдать свои жизни.  

Кстати, вряд ли можно рассчитывать на проявление подобного патриотизма в современной России, когда угрожающе растёт и становится постепенно самой многочисленной категория лиц, существующих за счёт неэкономического обогащения (т.е. за счёт других членов общества).

Что же касается войны, то мы в Москве жили в сознании её ближайшей неизбежности. Неожиданной была только сама дата и то, что мы позволили на нас напасть, вместо того, чтобы, как это пелось в популярной песне, напасть самим:

"И на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью могучим ударом."

Именно к этому и готовилась наша страна, но все произошло по-другому

Военные годы

Как начиналось. Помню 22 июня 1941 года, родители послали меня зачем-то в район Рижского вокзала. Ехать надо было через всю Москву. Но в троллейбусе ещё никто не знал, что мы живём уже совсем в другое время. Никаких официальных сообщений о начале войны ещё не было. Только в одиннадцать часов по радиотрансляции, имевшейся в каждом доме, выступил В.М. Молотов, член Политбюро ВКП (б), ближайший соратник И. В. Сталина, сообщивший, что в ночь с 21 на 22 июня фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз. К возможности войны мы, население и мальчишки, от имени которых я в данный момент пытаюсь, вести рассказ, были готовы, в отличие, как оказалось, от многих армейских частей. Но, пожалуй, больше всего удивило то, что с таким важным сообщением выступил не сам Сталин.

Одновременно в течение нескольких дней были осуществлены мероприятия, и официально превращавшие страну в военный лагерь. Была объявлена мобилизация призывных возрастов, образован Государственный Комитет Обороны, создан главный информационный орган Совинформбюро, а для производственных предприятий был введен одиннадцати часовой рабочий день с двухсменной работой без выходных дней.

Кстати, это огромное социальное мероприятие, изменившее режим всей жизни общества, прошло до удивления буднично и не заметно. Вся страна выполнила сложнейший социальный маневр, как рота солдат на параде. Нигде не приходилось ни слышать, ни читать о каких-либо "сбоях", связанных с переменой режима работы. Конечно, такие "сбои" были, но в сознании людей они следов не оставили. (Для справки: в СССР ИФРВ в довоенное и послевоенное время ≈ 2500 часов, ИФРВ в военное время ≈ 4000 часов)

Для руководства современной Россией, да и для всего мира – это наглядный пример и урок, не только того, как можно регулировать недостаток рабочей силы, вызванный массовым призывом в армию, и как можно ликвидировать её избыток, возникший в 1945 году после массовой демобилизации. Это и метод ликвидации системной безработицы, которая сегодня искусственно поддерживается, практически, в каждой стране.(5)

Почему-то руководство России предпочитает мириться с величайшей социальной несправедливостью, искусственно поддерживая системную безработицу, и выбрасывать на ветер миллиарды рублей пособий по безработице. А если посчитать ещё и миллионы не нужных рабочих мест, на которых зарплата равнозначна пособию по безработице, то такое "социальное мероприятие" обрекает большинство россиян на "системную нищету". Но подумать о полной ликвидации системной безработицы никто не хочет. Россия в этом вопросе не одинока, и во всём мире безработица прекрасно уживается с болтовнёй о "демократии" и "правах человека".

3 июля по радио выступил Верховный Главнокомандующий, Председатель Государственного Комитета Обороны И. В. Сталин. Я и сегодня могу воспроизвести по памяти начальные слова его обращения. И хотя Сталин не скрывал серьёзности создавшегося положения, да и итоги двух недель войны, даже по сводкам Совинформбюро, были угнетающими, но многие граждане и, практически, все мальчишки военных лет, продолжали жить в мире иллюзий, созданных советской пропагандой.

"И на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом".

Да ещё и немецкие рабочие, наверняка придут на помощь своим "братьям по классу". Ведь тогда еще никто из нас просто не мог себе представить, что, как в ВКП(б) большинство составлял рабочий класс, так же и в  NCDAP (немецкой социал-демократической рабочей партии) ему принадлежало большинство. Это не повлияло в то время на мои коммунистические идеалы. Но несостоятельность классового подхода становилась всё более очевидной, особенно, когда задумаешься над творениями М. Шолохова "Тихий Дон" или "Поднятая целина". Впрочем, было очень похоже, что "классовые принципы" поспешили забыть и в идеологическом отделе ЦК ВКП(б). Однако идеология, внушавшаяся нам с плакатов: "Папа, убей немца", ставила нас в один ряд с национал-социализмом, и тоже не могла не вызвать вопросов. Потребовалось не менее двух-трёх месяцев, чтобы произошла психологическая перестройка сознания, и, как мне кажется, огромную роль в этом деле сыграла песня "Вставай страна огромная, вставай на смертный бой…"

Первые недели основная масса населения жила ожиданием скорого разгрома немцев, пока, как-то неожиданно, люди не поняли, что наш собственный разгром является даже более вероятным событием. Это воспринималось, как некое предательство. Конечно, все понимали, что "на переправе коней не меняют", но разговоры на тему о том, что "вот война закончится, и мы тогда во всём разберёмся" были весьма популярны. Увы, радость победы затмила всё. А сама же коммунистическая партия, членами которой стали потом большинство из нас, не предприняла никаких шагов, чтобы прояснить тёмные места нашего недавнего прошлого, проявив, тем самым свою политическую недееспособность. Почти пятидесятилетний стаж пребывания в КПСС (вышел в 90 году) и опыт руководящей партийной работы позволяет мне судить об этом с известным знанием дела.

Но если сравнивать жизнь юношеского поколения военных лет и современного, то завидовать придётся именно тому поколению военных лет, не смотря на то, что большинство мальчишек так и не вернулось домой. Это была цельная жизнь. И думаю, что большинство моих сверстников предпочло бы её. Пусть над нами витала смерть, но было ясно, во имя чего. А во имя чего гибнут миллионы юношей, причём не в Афганистане или Чечне, а в так называемой "мирной" жизни, превращённой ещё и в бессмысленную? Впрочем, в этой жизни тоже есть, пусть небольшая, категория лиц, которая нашла "своё место" и с упоением занимается "созданием денег". Какого же будет их разочарование, когда они поймут, что весь опыт, который они приобрели за годы своей деятельности, позволяет им считать себя "квалифицированным аферистом", и не более того. 

В небе Москвы. Говоря о Москве 41-го, нельзя не сказать о бомбёжках Москвы. Хотя чисто военные воспоминания в данном случае неуместны, но если рассматривать советскую систему, то москвичи заслужили самую высокую оценку. Мы ещё в "мирное время" читали о бомбёжках городов и смотрели соответствующие кинохроники. То, что мы видели в кино, мы с началом войны мысленно переносили на Москву, построенную либо полностью из дерева, либо с деревянными (как правило) перекрытиями. Картины были пугающими. Налётов на Москву мы ждали каждый день, не задумываясь о том, что пока от немецких аэродромов Москву отделяло значительное расстояние, организовать массовые налёты на Москву немецкий "Люфтваффе" был технически не способен. Соответствующий налёт нашей авиации на Берлин в самом начале войны имел чисто психологическое значение.

Налёты на Москву начались ровно через месяц, когда появилась возможность подтянуть аэродромы к Москве на 300-400 километров. Причём "самыми страшными" оказались не сами налёты, а сознание их неминуемой неизбежности. Первые июльские налёты выглядели так. С немецкой пунктуальностью в 5 или 6 (не помню) часов вечера в небе Москвы появлялся одиночный самолёт. Возможно, этот самолёт прилетал на очень большой высоте, не доступной зенитной артиллерии, а над городом снижался, так как над городом его никто не сбивал. Он никого не бомбил, а только, как считали москвичи "высматривал цели". Но деморализующий эффект его прилета был очень большой. Покружив над Москвой, самолёт улетал. Основной налет на Москву начинался в 10 часов. вечера. Мы узнавали об этом и по сигналам воздушной тревоги, и потому, что на западе или юго-западе Москвы начиналась стрельба зенитных орудий, создававших заслон из разрывов зенитных снарядов.

По сообщению Совинформбюро (а вряд ли была необходимость преуменьшать или преувеличивать эти данные) в этих первых налётах участвовало до 200 немецких самолётов. На дальних подступах их встречала истребительная авиация и пыталась сбить зенитная артиллерия. Тем, кому удавалось прорваться через заслоны зенитного огня, появлялись над городом в перекрестье лучей прожекторов, но и в относительной безопасности. Ведь "уронить" самолёт на город, это много хуже, чем "уронить" только его бомбы. Эти самолёты просто старались не упускать из лучей прожекторов, сделав их мишенью на обратном пути. С помощью тех же артиллерийских заслонов пытались не дать возможность бомбить кремль, хотя его предстояло сначала ещё найти, так как он был замаскирован. Официальных данных не знаю, но где-то читал, что одна бомба на кремль всё же упала.

Но в целом в Москве не было ничего похожего на кадры английской кинохроники, которые мы регулярно смотрели в кино.. Возможно только первых два налёта, когда вся система ПВО ещё только проходила "притирку", в Москву удавалось прорваться 5-7 самолётам (Совинформбюро сообщало цифры, но я их не помню, а говорю о своих впечатлениях). В ночь первого налёта помню два-три отдельных немецких самолета, которые вели над Москвой в лучах прожекторов, помню цистерны, горящие на Павелецкой товарной, зарево от которых было далеко видно. Кстати утром мы обегали все окрестности, чтобы всё увидеть своими глазами. Так продолжалось около месяца. Сложился своеобразный "быт" (имею в виду таких пацанов, каким был я). С 10 вечера до 2-3-х часов ночи – на крыше, утром – сон, днём – гонка по окрестностям, чтобы увидеть всё, что случилось за ночь. Кстати, хотя в Москве существовал комендантский час, я не помню, чтобы кого-либо из нас задерживал патруль, днём или ночью. Мы были в "своём" городе и чувствовали себя если не "хозяевами", то уж защитниками точно.

Москвичи к ожидаемым налётам подготовились хорошо. Благодаря маскировке, ориентироваться в Москве с воздуха было достаточно трудно, поэтому о прицельной бомбардировке говорить не приходилось, хотя куда ни бросали, а в какую-то цель попадали почти всегда. Во дворах домов, не имевших подвалов, были вырыты убежища, так называемые "щели", сделаны запасы воды и песка. Молодёжь во время бомбёжек находилась на чердаках, чтобы своевременно локализовать упавшие "зажигалки". Но угроза пожаров оставалась постоянно, так как даже каменные дома имели деревянные перекрытия, а Люфтваффе сначала, похоже, делал ставку в первую очередь на зажигательные бомбы. И сегодня перед глазами картина, ставшая тогда привычной. Нас несколько человек на крыше одного из высоких домов, почему мы там оказались, уже не помню. Наш дом был двухэтажный деревянный. Приближается самолёт, прекрасно видный в свете прожекторов. Вдруг под ним в соседних домах в проломах чердаков и на земле возникает полоса светящихся пятен. Минута-две-три и огненные клубки летят с крыш на землю, где их забрасывают песком. Ещё пять минут, и всё погружается в темноту. Самолёт, отбомбившись, улетел, пожаров не видно. Иногда за всё время налётов не увидишь ни одного немецкого самолёта, что мы, ребята воспринимали даже с некоторым разочарованием. Существовала "конкуренция" за военные трофеи, какими мог считаться стабилизатор погашенной зажигалки. У меня такой трофей был только один. Как-то (это было уже где-то в сентябре) без объявления тревоги (надо работать) зажигательная бомба неожиданно упала в трёх метрах от нашего дома (деревянного). Я оказался к ней ближе всех. "В могучем порыве" я опрокинул на нее стоявшую рядом 20-ведёрную бочку, отчего бомба стала гореть ещё ярче. Но песок тоже был рядом, и с бомбой мы справились легко. Больше всех и меня самого, и соседей удивило то, как легко я справился с бочкой. Но после этого я стал понимать, что для достижения спортивных и других рекордов самым важным является психологический настрой. Впоследствии не раз, на довод "не могу" я приводил этот пример, и он всегда оказывался убедительным.

Постепенно сам характер воздушных налетов изменился. Немецкому командованию стало ясно, что такие налёты Москва способна переносить годами, а сам Люфтваффе тает на глазах. Но к этому времени (сентябрь-октябрь) немецкие прифронтовые аэродромы придвинулись к самой Москве. Масштабных бомбардировок с них организовать было невозможно, но один-два самолёта вполне могли проникнуть в Москву в любое время. Но так как невозможно всё время держать Москву в состоянии воздушной тревоги, то её и не объявляли. Работа продолжалась, даже когда где-то на улице падала бомба. Теперь это, как правило, были уже фугасные бомбы.

Конечно, кроме психологического эффекта эти налёты не достигали никакого эффекта. Да и психологический эффект был не велик. Москвичи как бы смирились с этими случайными налётами, как с неизбежным временным "неудобством". Проработав 11 часов, а всего 12-13 с обедом и дорогой, москвичи не могли позволить себе роскошь сидеть в бомбоубежищах. Если уж поесть, как следует нельзя (нечего), то выспаться можно. Поэтому в щелях и бомбоубежищах сидели только те, "у кого было время". Да и ребятни на крышах поубавилось. Кого призвали, кто уехал, кто устроился на работу. Поэтому случайные налёты в октябре-ноябре приносили, возможно, даже больше жертв, тем более, что теперь это были уже не "зажигалки", а фугасные бомбы, иногда повышенной мощности. Помню, как такой бомбой были разрушены сразу два или три дома по Б. Серпуховской улице (у самой площади). Ну, что ж, на войне, как на войне. Так или иначе, но первое крупное поражение под Москвой потерпел не Вермахт, а Люфтваффе.

"Чья переважит"? Вернёмся на землю. Победы в московском небе значили, конечно, много, но не избавляли от угрозы вооруженного захвата Москвы. К этому времени реальность захвата Москвы стала понятной большинству граждан, как стало очевидным и то, что сам по себе захват Москвы совсем не означает окончания войны. Государство вывозило из Москвы все, сколько-нибудь важные заводы и учреждения. Было очевидно, что страна готовилась к продолжению войны, не зависимо от того, в чьих руках окажется Москва. Причем, перерыв в производстве был минимальным, а дальше оно продолжалось уже в двух точках, на старом и на новом месте. Москва жила и работала. Не говоря уже о хлебозаводах или магазинах, не прекращавших свою работу, но даже школы и институты лишь частично прервали свою деятельность в конце 1941 года, и сразу же возобновили её в 1942, когда миновала угроза взятия Москвы.

Эвакуированные из Москвы и других городов предприятия на новом месте возрождались очень быстро. Возможно, это был один из главных факторов, благодаря которому полная ликвидация предприятий на оккупированной территории не стала непреодолимым препятствием для достаточно быстрого послевоенного восстановления экономики.

Сама же Москва готовилась к обороне. Противотанковые рвы, надолбы, ежи сооружались не только за пределами Москвы, но и в самой Москве. Вопрос о том, чтобы идти на фронт возникал постоянно. Тем более, что мы, здоровые балбесы, в общем-то бездельничали, если не считать, что конец июля и август, мы, образно говоря, "просидели на крыше". Поскольку фронт к нам приближался с каждым днём и весьма быстро, сам собой сложился естественный взгляд: если уж придётся отходить из Москвы, то будем это делать с воинскими частями, в которые вольёмся де-факто. Хотя, как мне кажется, в возможность сдачи Москвы всерьёз никто не верил. А уж если сдавать, то пусть это будут развалины и пепел, т.е. нечто подобное Москве 1812 года. Во всяком случае, как потенциальных поджигателей мы себя представляли очень хорошо.

Когда мы, девятиклассники, 1 сентября добросовестно явились в школу, нас сразу же отправили за Подольск для рытья противотанковых рвов. Конечно, чего-то подобного мы и ожидали. Но немецкое наступление на Москву развивалось довольно успешно, и через пару недель нас вернули в Москву. Это был тяжелейший период битвы за Москву и для её жителей, и для её защитников. Конечно, была куча различных бытовых трудностей, хотя бы просто поесть досыта. Но в памяти ничего на эту тему не осталось. Казалось бы, всё было хорошо, кроме одного: наши войска отступают.

Наконец, случился день, ставший для меня самым памятным из всех дней войны. Даже более памятным, чем День Победы, которого мы все ждали, и который не сулил нам никаких неожиданностей, кроме безграничной радости. Речь идёт о дне 16 октября, который про себя мы окрестили, как "день великого драпа". Почему возник этот день, хотя никаких реальных предпосылок для его появления не было?

Немецкая армия прорывала наши фронты, окружала и громила наши соединения, начиная с начала войны. В сводках Совинформбюро это выглядело так: исчезло "брестское направление" и появилось "минское", потом исчезло "минское" и появилось "оршанское", потом "смоленское", "вяземское" и т.д. Попутно сообщалось, какие огромные потери понесла при этом немецкая армия. Думаю, что если бы все эти "потери" сложить, то к 16 октября в немецкой армии уже не должно было оставаться ни одного танка или самолета. В боевых действиях за!5 октября, о которых нам сообщало Совинформбюро в своих сводках от 16 октября, в этом смысле ничего сверх ординарного не произошло. Кстати, нельзя не сказать о "факторе Левитана". Этот диктор всесоюзного радио читал только важнейшие сообщения. Причём, важно было даже не то, что он говорил, а как он говорил. Он мог поднимать настроение одним своим голосом. Победа, пусть ещё только грядущая, всегда жила в его словах и заражала слушателей.

Так вот, утром 16 октября жители Москвы, которые были не на работе, как обычно, начали свой день со слушания сводки Совинформбюро (в данном случае, её читал кто-то другой). И вдруг, к своему огромному удивлению, мы услышали, что на одном из участков Западного фронта (а это было уже ближайшее Подмосковье) немецким частям удалось прорвать наш фронт, и наши части отступают с тяжёлыми боями. Подобное случалось не раз и до этого, и после этого. Но такое официальное сообщение, было единственным за всю войну. Правда, особого впечатления на меня и на моих родителей это сообщение не произвело. И без того было ясно, что положение – хуже некуда. Но форма сообщения нас удивила крайне: четыре месяца нам не говорили правды, и мы уже научились "читать между строк". Почему, вдруг, Совинформбюро разоткровенничалось именно 16 октября? Ещё через час пришёл посыльный из райкома ВКП(б) с сообщением, что коммунисты должны собраться в райкоме ВКП(б), взяв с собой минимум необходимого. Это уже была информация совсем другого рода. Намечалась эвакуация коммунистов из Москвы. Конечно, вероятно, не всех, а таких, как моя мама, которая, будучи больной, вряд ли могла чем-нибудь помочь обороне города, и являлась просто обузой.

Мама пошла в райком, а я – просто посмотреть, что делается на улице. Картина была явно непривычной. Не видно военных патрулей, ставших обязательным городским атрибутом, не видно милиции. Москвичи не привыкли распускать свой язык, понимая, что за это можно поплатиться. Но, послушав сводку и увидев полное безвластие, многие москвичи пришли в бешенство. За те пару часов, пока я бегал по окрестностям и, наверное, встречался со своими друзьями, я услышал столько бессмысленной (но, увы, не беспричинной) ругани "вообще", сколько мне не пришлось услышать за все оставшиеся годы своей жизни, даже учитывая, что пять лет из них я проработал председателем колхоза.

Домой я пришёл, полностью дезориентированный и злой на всех на свете. Но неожиданно из райкома вернулась мама, сообщившая, что коммунистов никуда "вывозить" не будут, а в 2 часа будет выступать председатель Моссовета. Кто это был, не помню, но, что он сказал, помню хорошо": "за Москву будем драться упорно, ожесточённо, до последней капли крови". Для нас эти слова были "как бальзам на душу", хотя никто в этом и не сомневался, и по существу председатель не сказал нам ничего нового. Но к кому-то эти слова были обращены, и был кто-то, кто, вероятно, считал иначе.