Принадлежность новой продукции 9 страница

Зато никто не считал допустимым взять зерно с тока, где оно достаточно долго лежит горой в процессе сортировки, так как это было бы прямой кражей колхозного имущества. Выпустить гусей на клевер считалось допустимым. Я не выяснял принадлежности гусей. А просто пытался скрутить шеи паре-тройке подвернувшихся под руку. Конечно, не благодаря таким "мерам", а потому, что льняной трудодень стал стоить 10 рублей, но гуси на клеверах мне перестали попадаться. Но, как говорится, в семье не без урода. Был у нас такой Лёшка Пучок, живший с большим достатком, которого все единодушно считали "жуликом". Признаюсь, что это был, наверное, единственный колхозник, которого я тоже интуитивно недолюбливал. Хотя по совету членов правления его избрали ревизором. Однажды утром наша кладовщица Маруся, подвела меня к куче зерна из-под комбайна, показав следы: "смотри, Петрович, мешка два-три взято". Действительно взято, но что делать, провести с парой членов правления обыск во всех окрестных дворах? Поэтому, я готов был плюнуть на всю эту историю. Маруся понимала всё это не хуже меня. "А зачем обыскивать всех? И ты, и я прекрасно знаем, о ком идёт речь". Идём, ещё покажу кое-что. По дороге к дому Пучка, стоявшему недалеко от тока, она несколько раз останавливалась. Одно зёрнышко, другое, ещё два. Какие могут быть зёрна на деревенской улице, где постоянно гуляют куры и носятся воробьи? Только те, которые упали на неё ночью, и пока ещё не стали добычей птиц. Таким образом, есть и факт кражи, и вор. Не углубляюсь в детали. Вор бы изобличён и предстал перед судом. Собственно говоря, каких-то ещё следственных мероприятий не требовалось, всё и так было предельно ясно. И хотя какой-либо ощутимой выгоды колхоз от этого не получил, но забота председателя об общем благе, стала очередным вкладом в общую копилку доверия и уважения. Впрочем, и урок тоже. Но не это главное

А суд весь огонь критике сосредоточил на мне, ссылаясь, что отсутствием надлежащей охраны, мы провоцируем подобные поступки. А реального ущерба обвиняемый всё равно не нанёс. Отчасти это было так. Вся охрана тока, зерносклада, коровника, свинарника и курятника лежала на древнем деде, который мне чем-то напоминал шолоховского деда Щукаря из Поднятой целины. Только шолоховский дед Щукарь хотел вступить в партию, а наш устраивал шоу, выставляя меня в довольно дурацком виде, крестясь и благодаря Бога, который послал им такого председателя. Поэтому я обрывал его, заявляя, что тут он, безусловно ошибается, так как меня послала партия, состоящая сплошь из безбожников. Теперь бы я так уже не сказал, так как партия состояла не столько из безбожников, сколько из лицемеров. 

Судопроизводство над Пучком, закончившееся вынесением приговора "год условно" вызвало целую бурю возмущения. Наш колхозный водитель, Григорий, фронтовик, заявил мне так: "Всё, председатель, сегодня же ночью гружу пять мешков, привожу себе. Всё равно, учитывая, что я фронтовик, мне больше года условно не дадут!" Что я мог сказать, "давай попробуй?" Но меня и не требовалось заводить. На следующий же день я был у первого секретаря райкома, изложил всё ему "в красках", он полностью разделял моё возмущение, вызвал кого следовало, и дал поручение заняться, не ссылаясь на фиктивную "свободу судопроизводства".

Следующий суд, состоявшийся в соседнем районе, проводил новый судья, демонстрирующий всем своим видом, что он лишь выполняет партийное поручение. Предыдущий суд дал "по минимуму". Хотите по максимуму – будет вам по максимуму. Дали три года.

Ещё один случай "борьбы за сохранность колхозной собственности" был скорее даже комичным. Ещё один "дед Щукарь" работал у нас птичником. У меня ещё в первый год работы вызывало удивление, что только колхозные куры несутся два-три раза в неделю, в то время как у всех колхозников – ежедневно. Наконец, дошли руки, и птичницей я поставил бабу Маню. Куриная производительность труда сразу увеличилась, став такой же, как и у всех остальных кур, населяющих наш колхоз. С членами правления я не советовался, не тот вопрос. Но, выслушав на ближайшем правлении мою информацию, члены правления лишь рассмеялись. "Чего смешного?", возмутился я. "Ну, как же, Петрович, прикрыл ты нашу общественную закусочную. Давно пора". А я, наконец, понял то, что как-то проскальзывало мимо моего сознания: заниматься содержанием сотни кур на колхозной ферме, это публичная демонстрация собственной глупости. "Ферму" я вскоре прикрыл, вспомнив того же деда Щукаря: "закрывается куриный колхоз".

Мне приходилось заниматься сохранностью не только колхозной формы собственности. Никаких серьёзных юридических проблем при этом не было. Но из этого не следовало, что и решение будет справедливым. Благодаря обращению к помощи партийных органов, или хотя бы, благодаря потенциальной возможности такого обращения в тех случаях, о которых я упоминаю, справедливость восторжествовала. Хотя уже в "новой России", когда прошлая роль КПСС "канула в лету", мы имели возможность на собственном горьком опыте убедиться, что "новый метод" в виде тугого кошелька, которого мы, увы, не имели, действует более безотказно, причём, на всех стадиях судебного производства, вплоть до самых высших.

О порядке в землепользовании. Величина приусадебных участков регламентируется колхозным Уставом, но фактически она оставалась такой, какой была установлена ещё при образовании колхоза. Была семья семь человек, а осталась одна баба Маня. А участок всё равно оставался максимальным (у нас – 40 соток). Явное нарушение Устава и несправедливость, устранить которую очень просто, передвинув два колышка на краю усадьбы. Но тут меня никто не поддержал. "Что у нас земли мало, да и куда мы этот клочёк земли денем? А трудоспособного колхозника излишняя величина участка заставляет лучше работать". Впрочем, формальная правота была на моей стороне, и этого никто не оспаривал. "Возьми себе пару помощников и иди, меряй."

Процедура неприятная. Но кроме одной-двух бабулек, которые должны были, казалось бы, благодарить меня, за то, что я "избавил" их от непосильного труда, уменьшив величину участка, никаких "эксцессов" не было. Я олицетворял собой "государственный порядок", к которому у колхозников было уважение, передаваемое, наверное, на генетическом уровне. У меня самого такого уважения не было. В моём представлении высший авторитет – это ЦК КПСС, который мог поступать так, как диктует революционная необходимость. Это, вероятно, помогло мне скептически относится к понятию "закон", особенно после того, как я, уже значительно позже, убедился в полной научной несостоятельности большинства экономических "законов". Сила закона не в том, что его принял "вышестоящий органо", а только в его соответствии объективным процессам, происходящим в реальной действительности.

Но сегодня я считаю принятые мною меры по наведению порядка в землепользовании ошибкой. Хотя колхозники отнеслись к моим действиям с пониманием, но я сам корил себя каждый раз, когда проезжал мимо пустующих кусочков плодородной земли, никем не использованной. Конечно, в данном случае это "мелочь". Но самому мне каждый раз приходило в голову одно и то же: "собака на сене".

Вопрос о землепользовании возник вторично, когда произошло объединение колхозов. В отличие от первоначального колхоза им. Кирова, в котором жили только колхозники, в селе Батурино половина жителей были нечленами колхоза. А нарушения землепользования выходили за рамки компетенции председателя колхоза. Хотя тогда мне и в голову не приходило, что в селе Батурино вполне может существовать чья-то ещё земля, кроме колхозной. Впрочем, никому другому это, возможно, тоже не приходило в голову. Но сейчас, вспоминая об этом, я думаю, что я, будучи председателем колхоза, наводил порядок в использовании государственных земель, к которым я не имел никакого отношения. Впрочем, если бы я ещё тогда знал, что это не колхозные земли, то эта информация вряд ли меня остановила. Я считал себя представителем государства и думаю, что подобные взгляды разделяли и в райкоме партии, и в райисполкоме. Изменения в землепользовании, проведенные в отношении не членов колхоза, были иногда очень болезненны, хотя никаких жалоб на меня по данному поводу не поступало. А кому жаловаться, если председателем сельсовета была моя жена? Правда, хотя и она была против моих мероприятий, но тоже не думала о существовании в сельсовете государственных земель. Всё было "по закону". Хотя никаких карт колхозного землепользования у меня никогда не было. Они, если вообще существовали, были, вернее всего, уничтожены в период немецкой оккупации, а потом их, вероятно, просто "забыли" восстановить. "За ненадобностью". В обществе никто и не воспринимал всерьёз, что землей может распоряжаться кто-либо ещё, кроме государства. Колхозники тоже не воспринимали. И были правы. Поэтому самоуправство председателя воспринималось, как "законное". А колхозную землю они просто считали "своей". И дело было не принадлежности земли, которую они, действительно, использовали безвозмездно, а в ценах на сельхозпродукцию, где цены были символическими.

О "священном" праве частной собственности на землю. Слушая рассказы наших стариков "о былом", что я старался делать при любом удобном случае, я ещё тогда поражался, что не услышал в них никаких отголосков "классовой борьбы", связанной с "частной" собственностью на землю. Хотя именно "частная" собственность на землю считается самой главной причиной "классовой борьбы", с последствиями которой мне пришлось столкнуться непосредственно. Возможно, обстановка, описанная Шолоховым в "Поднятой целине", т.е. в казачестве, где крепостного права не существовало, была иная, но на Смоленщине я вообще не столкнулся ни с какими вопросами, связанными с землевладением, кроме описанного упорядочивания величины приусадебных участков. Только через 40 лет, когда я всерьёз занялся изучением вопросов собственности, многое стало понятно.

Во-первых, любая собственность, всегда "частная", так как собственником может быть только человек. Поэтому, разговоры о "государственной" собственности – это просто смесь "безграмотности и с политикой.

Во-вторых, любой отчуждаемый объект собственности (та же земля) может находиться либо в "индивидуальной", либо в "общей совместной" форме собственности. Индивидуальная форма собственности на землю – это сравнительно редкая форма собственности, большого значения в жизнедеятельности человека не имеющая. Разве, для какого-либо "барыги".

Изначально "земля" – ничья ("Божья", или общенародная, не правильно называвшаяся "государственной").

После разработки лесостепных земель, начатой ещё задолго до нашего летоисячисления, они становятся принадлежностью конкретных лиц, которые довели их до ума. Исторически – это обычно крестьянская семья, занимавшаяся раскорчёвкой, или другие формы присвоения, менее приглядные. Но, в любом случае, это не "моя" земля, а всё равно, "наша", так как превратить лес в пахотные земли одному человеку было просто не под силу.

Земля "наша", когда она принадлежала крестьянской или помещичьей семье. "Наша", когда она образовывала "мирские" земли, за счёт которых в России долгое время каждые 12 лет происходили "переделы". "Наша", когда она признавалась "казённой", государственной, общенародной". "Нашей" она была, "нашей" она и осталась, став ещё и "колхозной". Содержание понятие "наше" становилось другим (в той или иной степени), но сущность собственности сохранялась. Именно поэтому отмена крепостного права иногда носила только политическую, а не экономическую составляющую, и воспринималась многими крестьянами без особого энтузиазма.(8)

Зато распространение понятия "наёмный работник" на участников юридического лица явилось прямой формой возрождения "крепостного права". Но образование "колхозных" земель, в какой бы форме это ни делалось, не могло восприниматься, как "конфискация" или "присвоение", как это часто называли "борцы за права человека". Самое главное, что земли оставались в полном распоряжении самих колхозников. Зато "продажа" колхозных земель в условиях "свободного" рынка (т.е. по бесконтрольным ценам) стала примером жульничества, санкционированного государством, когда владеть этими землями стали лица, не имевшие для этого ни малейших оснований, кроме денег, которые в данном случае стали инструментом для приобретения земли. Основание "необходимое", но ещё далеко не "достаточное". Земля – это объект собственности, объективно ограниченный, и пользоваться им должен самый эффективный пользователь, а, ещё лучше – и пользователь, и собственник в одном лице. 

Колхозная форма использования земли была самой эффективной формой землевладения (фактически ею владел тот, кто её использовал). Колхозная форма, как организационно правовая форма юридического лица, полностью соответствовала и экономической, и профессиональной и социальной (экономические партнёры) сути задач, которые призваны были решать колхозники. Демократические принципы полностью соответствовали колхозным, записанным в типовом Уставе. Единственной причиной не эффективной деятельности подавляющего большинства колхозов стал принцип "свободного рынка", при котором применялись не научно обоснованные цены на создаваемые блага, а господствовал ценовой произвол, устанавливаемый с классовых позиций. В городе такого ценового произвола не существовало. (9)

За пять лет работы председателем я, практически, каждый день имел дело с "землёй", которой в колхозе было вполне достаточно (10 тысяч га общей, в том числе 2,5 тысячи га пахотной). Но я не помню, чтобы проблемы собственности на землю вызывали у меня какие-то вопросы. Всё было ясно: и колхозная земля, и та её часть, которая отводилась под приусадебные участки колхозников, и та, которая колхозу не принадлежала, а отводилась государством под приусадебные участки не членов колхоза и под государственные организации (школа, молокозавод, сельский совет) была "государственной" собственностью. А я в пределах действующего законодательства и, считая себя представителем государства, распоряжался совершенно свободно и землями колхоза, и приусадебными участками не членов колхоза, приводя их в соответствие с установленными нормативами. 

Только значительно позднее, когда "демократическая контрреволюция" 1991 года восстановила в России "священное" право частной собственности на землю, я оценил мудрость русской пословицы "дураку всё ясно". Конечно, термин "дурак" в данном случае просто характеризует любого некомпетентного человека, которому "всё ясно", не благодаря наличию всей необходимой информации, а именно, благодаря полному её отсутствию. Таким "дураком" в данном вопросе я и был в период своей председательской деятельности и ещё долго оставался таким, не продвинувшись ни на шаг, в осмыслении земельной собственности. Только значительно позднее, когда мы с Каменецким уже работали над книгой "Собственность в XXI столетии", изданной в 2004 году, нам стала ясной глубина всей проблемы, связанной именно с данным объектом собственности, но в самой книге мы ограничились лишь её обозначением.

К сожалению такими же "невеждами", которым "всё ясно" является и почти всё население нашей планеты, а, главное, те, от кого непосредственно зависит развитии современного человечества. Хотя, говоря именно об этой части общества, следует отметить, что огромная личная материальная заинтересованность в обладании объектами собственности лишает возможность принимать меры к её упорядочению и ту часть человечества, которая хорошо понимает всю несостоятельность действующей системы, связанной с использованием понятия "собственность".

О социальном положении колхозников. Идеология классовой борьбы, как якобы объективно существующей в природе форме социального развития общества, лишила человечество возможности объективно оценивать большинство явлений, происходивших и происходящих только в человеческом обществе. Классовая борьба существует реально, но только в обществе и только потому, что обществом искусственно создано социальное неравенство, для оправдания которого и потребовалось изобрести понятия "классы" и "классовая борьба".

Не классовое размежевание общества, якобы "существующее объективно", стало причиной социального неравенства, а как раз наоборот, именно искусственно созданное социальное неравенство привело к появлению классов, реальное наличие которых теперь используется для оправдания существования социального неравенства.(10)

На эту удочку "клюнул" и К. Маркс, который отвлёк и внимание, и силы нарождающегося пролетариата от осознания социальной роли члена общества, зависящей только от того, какой вид капитала данный член общества объективно использует. Эти силы К. Маркс направил не на отработку обоснованной стоимости финансовых услуг, оказываемых собственниками денег рабочим, ставшим участниками юридических лиц, а на "экспроприацию экспроприаторов" и "классовую борьбу", унесшую сотни миллионов человеческих жизней. Причём, без какой-либо реальной пользы ни для той, ни для другой категории этих "классовых борцов".

В число "экспроприаторов" "с легкой руки" К. Марса отнесли и самую активную часть общества в лице предпринимателей, объединив их с рантье по признаку обладания деньгами. Это была крупнейшая историческая ошибка, благодаря которой предпринимателя – организатора использования человеческого капитала и процесса производства благ, объединили с лицами, оказывающими финансовые и иные услуги только потому, что им приходится иметь дело с деньгами. Но в современном обществе на основании умения читать, писать или обращаться с деньгами можно придти только к единственному бесспорному выводу, что мы имеем дело с человеком.

Чтобы определить, является ли член общества экономическим партнёром, без чего производство благ всегда было и остаётся невозможным, или оказывает услуги, что вполне можно сделать и в одиночку, следует обратиться к использованию "движущих сил экономического развития". В одном случае (создание благ) требуется использование движущих сил экономического развития, а, значит и своего человеческого капитала, и экономического партнёрства, в другом (оказание услуг) достаточно просто обладать деньгами, т.е. использовать только денежный капитал. (11)

В результате процесс более или менее объективного распределения дохода между участниками юридических лиц и лицами, оказывающими им финансовые услуги, опоздал более чем на 100 лет, и остаётся и сегодня научно неосознанным. Хотя во второй половине XX века зарплата рабочих была в большинстве стран увеличена в 2-3 раза (правда, не в социалистических странах, а только в большинстве капиталистических стран), но материальное и социальное неравенство между категорией людей, обладающих деньгами, и теми, кто их "зарабатывает" остаётся. А в "демократической" России оно привело к такому материальному неравенству, о котором в странах Запада давно уже забыли.

Реально никакого классового деления в современном обществе не существует. Есть члены общества, осуществляющие общественно полезную деятельность то ли в форме создания человеческого капитала (образование), то ли в форме создания любых других благ, то ли в форме оказания услуг, например, торговля, концертная деятельность или вложение денег. Они совершенно равноправны, как члены общества, но деятельность, которую они осуществляют, имеет для общества существенно различное значение

Таким образом, и крепостной крестьянин, и гоголевский Собакевич, судя по всему, лично руководивший сельхозпроизводством и высоко ценивший своих крестьян, и некрасовский бурмистр Влас, и "свободные" сибирские крестьяне, никогда не знавшие крепостного права, и Кондрат Майданников, и Давыдов с Нагульновым, и даже Яков Лукич из шолоховской "Поднятой целины", и колхозники колхоза им. Кирова, в котором работал председателем В.П. Патрикеев, и сам Патрикеев, служивший приказчиком у государства, и ещё миллионы пролетариев, тщетно ожидавших, что большевики выполнят свои обязательства ("Фабрики – рабочим!) – всё это члены общества, занимавшиеся производством благ и делавшие одно общее дело. И без их деятельности общество просто прекратило бы существование. Они образуют класс? Допустим. Но тогда, кто остаётся за пределами этого класса?

Нет. Они образуют общество. Ни профессиональное деление, ни деление на богатых и бедных, ни деление на честных и жуликов или на умных и глупых не является основой для социального деления современного общества на классы. Класс – это не профессиональные различия, а социальные. А таких различий внутри одного человеческого вида просто не может быть.

Хотя, например, у муравьёв есть и биологические различия, связанные с различными социальными функциями, которые они выполняют. Впрочем, это связано не с трудовыми, а именно с социальными функциями.

Кем же являлись колхозники? Вопрос достаточно сложный, и сама формулировка вопроса должна быть иной.

Кем являлся колхозник, будучи важнейшей частью "движущих сил экономического развития?

Экономическим партнёром со всеми остальными членами (участниками) своего колхоза, общим совместным собственником и пользователем в иных формах всех орудий и средств производства, которые использует колхоз, обладателем индивидуального права собственности на любые блага, ставшие материальным обеспечением начисленных ему трудодней. (12.1).

Кем являлся колхозник, будучи важнейшей частью "движущих сил экономического развития, но, фактически, лишённый экономических прав (политические постепенно были восстановлены)?

Новой формой раба XX столетия, которому сохранили все его политические права, но полностью лишили права на участие в ценообразовании, хотя колхозник, в отличие от горожанина, не пользовался теми социальными благами, которые имели горожане, питавшиеся из обшественного котла. (12.2).

Сколько времени я проработал председателем? Вопрос не простой. Четыре года и восемь месяцев, исходя из решений общего собрания колхозников. Двенадцать лет, исходя из нормального восьмичасового рабочего дня, пятидневной рабочей недели и планового отпуска. Но если исходить из того огромного опыта, который я получил за это время, то он значительно превосходит тот опыт, который получает большинство людей, оставаясь всю жизнь на обычной рутинной работе. В 1958 году я был награждён медалью "За трудовую доблесть ", которую я и сегодня ставлю для себя, пожалуй, даже выше двух орденов Трудового Красного знамени, полученных позже.

Путешествие в прошлое. Года через три после колхозной деятельности, когда я уже был первым секретарём Сафоновского горкома КПСС, к нам в Сафоново неожиданно приехал "Петька", как я его, обычно, называл, возивший меня в колхозе на ГАЗ-69, и с которым мы за рулём работали "в две смены". Он сказал, что "люди просят приехать". В принципе, я был не против, хотя ближайшие дни был занят. Тогда он предложил забрать с собой на пару дней погостить моего младшего сына, чтобы я "не передумал". Рассказывая об этом, я сегодня сам удивляюсь, почему я и моя жена так легко решились отдать семилетнего сына по существу "в чужие руки"? Думаю, именно потому, что для нас это были руки близких нам людей.  

Через пару дней я уже ехал в колхоз, до которого от Сафонова было километров сто. Лишь по дороге я стал обдумывать своеобразие моего визита. Я ехал не к конкретному Ивану Ивановичу, и даже выбор такого гостеприимного хозяина был бы для меня неразрешимой задачей. Я ехал "в гости" ко всем сразу, а для начала, естественно, "к Петьке", у которого был мой сын. Впрочем, он мог оказаться в любой семье. Но деревня, в которую я должен был приехать сначала, была очевидна. Это была деревня Нивки, в которой я прожил всё "колхозное время".

Фактически встреча превратилась в весьма шумную постоянно обновляющуюся компанию, которая перемещалась из дома в дом. За день мы "прокатились" по трём деревням, хотя в самом сборище участвовали люди из всех деревень. Я собирался выслушать рассказ об их сегодняшней жизни, но ничего из этого не получилось. "Петрович, а помнишь…", "Васильевич, а как ты тогда…", "Ивановна…" Почти никто никого не слушал, зато все хотели как-то выразить радость происшедшей встречей. Так что из этой, растянувшейся на целый день встречи, я не запомнил почти ничего. Помню, что я всё же задал вопрос, почему за пять лет совместной работы я не услышал и сотой доли того хорошего, что они мне наговорили сегодня? На что получил естественный ответ: "а ты вспомни, что ты сам нам наговорил за эти пять лет". Начались обычные "колхозные подковырки".

Трудное расставание закончилось, и часов в 10 вечера я уже был дома. Но впечатления остались навсегда. Собственно говоря, хорошее отношение к себе я всегда предполагал. Но это были только предположения, обычно находящиеся в резком контрасте с той кучей упрёков, которая в моём сознании заглушала всё. Теперь же всё стало на свои места.

Работа в Смоленском совнархозе

После решения общего собрания колхозников о согласии с преобразованием колхоза в совхоз все мои функции закончились. Никакой "сдачи дел" не требовалось, так как новый директор совхоза, бывший главный агроном Батуринского района и так всё знал о колхозе. Утром я уже был в сельхозотделе Обкома КПСС, и всё завертелось с невероятной скоростью. Звонок председателю Смоленского Совнархоза Прокофьеву – и я уже у него в кабинете. "А, Владимир Петрович, ты – с Городской, а я – с Хавско-Шаболовской, земляки". Чувствовалось, что кадры нужны, как воздух. Через 10 минут я уже шагал к дому с ключём от новой квартиры. Такой "метод" получения жилья стал для меня на ближайшие 4-5 лет "нормой", но такой скорости я просто не ожидал. А ещё через пару-тройку дней я со всей своей семьёй и немудрым скарбом уже переехал, поселился в новой квартире и начал работать в совнархозе. Со своим колхозным опытом работы с людьми я довольно быстро стал заместителем начальника управления машиностроения Смоленского совнархоза. 

Это был период, когда Генсеком ЦК КПСС стал Н.С. Хрущёв, проявивший явное стремление к поиску новых методов работы. И хотя не всё, предложенное им, оказалось правильным, но и укрепление кадрами колхозов и МТС, и создание Совнархозов были очень полезными идеями, хотя и не отличавшимися последовательностью. Отказ от ценового грабежа колхозов явно напрашивался и в сочетании с кадровым укреплением рядов председателей мог бы означать решительный перелом в развитии сельского хозяйства. Преобразование колхозов в совхозы, имеющие над собой "своё" ведомство, не давало ничего, а лишь освобождало райкомы от ответственности за деятельность колхозов. Создание же совнархоза на Смоленщине, как и во многих других регионах, оказалось самой настоящей "индустриализацией" края, ранее обошедшей её стороной. Причём, и тридцатитысячники вернулись, и совнархозы ликвидировали, но следы, оставленные ими, в основном, очень полезные, "стереть" было уже невозможно, даже если кто-либо и захотел. Но "недоделанность начатого", к сожалению, могла "стереть" почти всё. Никакие самые разумные "попытки" не способны сделать то, что может сделать "система". Но именно системности и последовательности не хватало ни в возрождении колхозов, ни перестройке управления экономикой. Хотя нельзя не признать, что "болевые точки" были выбраны совершенно правильно, но при сложившихся условиях "косметического ремонта" было уже недостаточно. Требовалось исправлять и фундамент.

Управление машиностроения занималось созданием, примерно, полутора десятков новых предприятий. Производство электромашин, холодильников, выпуск радиодинамиков, огранка алмазов, три-четыре новых приборостроительных завода, выпуск люминесцентных ламп, производство изделий из пластмасс и что-то ещё. Новые заводы в городе Сафоново, где продолжалась моя деятельность после совнархоза, создавались на базе 4 закрывшихся шахт, имевших все коммунальные услуги и кое-какие надземные помещения. Производство начиналось, не дожидаясь ввода новых производственных площадей. Недостаток кадров был очень большой, хотя именно в Сафонове с его шахтёрской родословной этот недостаток ощущался в наименьшей степени. Мне нравилось "торчать" на предприятиях, так как с производственниками я всегда чувствовал себя легко. И их никогда не смущала моя некомпетентность во многих вопросах, которую я и не скрывал, а стремился как-то компенсировать за счёт обычного здравого смысла. И, конечно, не выступал в качестве представителя "вышестоящего органа", дающего ЦУ, так как ещё с колхоза приобрёл стойкий иммунитет к подобным "методам".