Майкл Хардт, Антонио Негри 14 страница

151 Часть 2. Множество

2.1. Опасные классы

ликвидировала крестьянство как экономический класс. Мало смысла в том, чтобы по-прежнему употреблять слово крестьянин применительно к сельскохозяйственному работнику в большом колхозе или совхозе, который лишен собственности и производит продовольствие для распределения в общенациональном масштабе. Нелогично именовать «крестьянами» и население, покинувшее поля ради работы на фабрике. Впоследствии процессы деколлективизации сельскохозяйственного производства во времена после Мао и после крушения Советского Союза так или иначе восстановили частное владение землей. Однако они не вернули из прошлого те отношения обмена, которые определяли крестьянство, а именно - производство главным образом для удовлетворения потребностей своей семьи и частичную включенность в крупный рынок. Изменение государственной и коллективной собственности в пользу форм частной собственности не является возвратом к крестьянству и прежнему образу жизни. Речь идет о создании новых условий, связанных с мировыми капиталистическими отношениями производства и обмена²⁷.

В капиталистических странах трансформация производственных отношений в сельском хозяйстве пошла по другому пути или, точнее, по нескольким разным путям, но привела к похожим результатам. Так, в Соединенных Штатах капиталистический рынок (и, в конечном счете, банки) в начале XX века высказались против жизнеспособности мелкособственнического сельскохозяйственного производства, чем вызвали массированное перемещение населения из сельской местности в города и городские поселения. Радикальное сосредоточение собственности в крупных фермах и, наконец, в руках гигантских сельскохозяйственных корпораций сопровождалось скачком вперед в плане производительности благодаря ирригации, механизации, применению химических удобрений и другим мерам. Семейные фермы и все самостоятельные мелкие землепользователи быстро исчезли²⁸. Подобно семье Джо-уд в романе Джона Стейнбека «Гроздья гнева», фермеры были вытеснены с земли, вынуждены собрать свои пожитки и устраиваться, кто как сумеет. В Европе этот процесс развивался по-разному в отдельных странах и занял более длительное

время. Так, в Англии сельскохозяйственные угодья были объединены в крупные имения на ранней стадии периода модер-нити, тогда как во Франции надолго сохранились мелкие поместья. Наблюдалась также существенная разница между поддержанием крепостнических порядков в восточной Европе и относительной свободой сельскохозяйственного труда в западной части континента²⁹. Однако к концу XX века даже мелкие земельные владения, которые еще оставались, были до такой степени вплетены в сети внутринационального и мирового обмена, что их уже нельзя считать крестьянскими³⁰. История крестьянства и сельскохозяйственного производства в менее развитых капиталистических странах гораздо сложнее. Следует помнить, что, во-первых, во многих районах мира крестьянские отношения производства и обмена появились не так давно вместе с европейскими колонизаторами. До колониального вторжения сельскохозяйственная собственность в большинстве случаев находилась в коллективном владении, а общины были почти полностью самостоятельны и изолированы в хозяйственном плане". Колониальные державы разрушили системы коллективного владения, внедрили капиталистическую частную собственность и частично интегрировали местное сельскохозяйственное производство в гораздо более крупные рынки. Тем самым были созданы условия, напоминавшие крестьянские производство и обмен в Европе³². Однако только весьма незначительная часть землепользователей в Азии, Африке и Латинской Америке подпадала под центральную в идеологическом отношении категорию среднего крестьянства, то есть независимых, мелкопоместных фермеров, занимающихся производством в основном Лая удовлетворения собственных нужд. Например, в Латинской Америке, как минимум начиная с XIX века, в сельском хозяйстве воцарилась крайняя степень поляризации в сфере землевладения с огромными латифундиями на одном конце спектра, где нанимали на работу многочисленные батрацкие семьи, и с безземельными работниками или фермерами, у которых наделы были слишком малы и неплодородны, чтобы их Прокормить, на другом. Земельная реформа - либеральный и Революционный боевой клич в Латинской Америке на всем

153 Часть 2. Множество

протяжении XX столетия, начиная с оборванных воинов Са-паты до революционных партизан в Никарагуа и Сальвадоре - подразумевала в качестве своей цели нечто вроде фигуры крестьянина-середняка. Но, за исключением нескольких кратковременных эпизодов, прежде всего в Мексике и Боливии данный процесс в Латинской Америке постоянно приносил противоположные плоды, усугубляя поляризацию в сфере землевладения и собственности³³.

В периферийных капиталистических странах мелкие сельскохозяйственные производители систематически лишаются прав на землю по мере того, как собственность скапливается в крупных владениях, контролируемых либо национальными землевладельцами, либо иностранными корпорациями-мастодонтами³⁴. Этот процесс может производить впечатление беспорядочного движения вслепую, осуществляемого расчлененными и не связанными между собой агентами. В их число входят национальные власти, иностранные правительства, многонациональные и транснациональные корпорации агробизнеса, Всемирный банк, Международный валютный фонд и многие другие. Но на более абстрактном уровне, имеющем, как мы увидим в главе «De Corpore», принципиальное значение, эти разнообразные агенты объединены общей идеологией. Она охватывает и капиталистическую модернизацию, и неолиберализм с глобальной экономической интеграцией. Согласно этой экономической идеологии, сельское хозяйство в мелких формах, нацеленное лишь на собственное пропитание крестьян, является отсталым и неэффективным с хозяйственной точки зрения - не только из-за своей ограниченной обеспеченности технологиями и машинами, но и, что еще существеннее, в силу присущих ему отношений обмена. Если исходить из этого, на рынке, который интегрирован в глобальных масштабах, экономический актор в сельском хозяйстве или любой другой отрасли способен выжить, лишь сосредоточив свою производственную энергию на отдельном виде продукции, который удается ему лучше, нежели другим, и продавая ее в широких масштабах. В итоге, ориентированное на экспорт монокультурное сельское хозяйство непременно требует крупного производства и концентрации собственности.

2.1. Опасные классы

Таким образом, капиталистическая коллективизация фактически ведет к оформлению монополии на землю с гигантскими организационными единицами сельскохозяйственного производства, где заняты целые армии работников, производящих продукцию для мирового рынка³⁵. Вне этого процесса остается растущий слой сельской бедноты, у которой земли нет либо недостаточно для выживания.

Итак, по всему миру фигура крестьянина постепенно отошла на задний план сельскохозяйственного пейзажа. Для него теперь типичны огромные корпорации, сельскохозяйственные рабочие и все более обездоленные деревенские бедняки. Получив развитие как в социалистической, так и в капиталистической формах, крупное движение модернизации в целом привело в результате к общей конвергенции. Начиная с 1970-х годов некоторые авторы подчеркивали растущее сходство сельскохозяйственных работников и промышленного рабочего класса, то есть - пролетаризацию сельскохозяйственного труда и создание «фабрик в полях»³⁶. Однако нужно проявить осторожность, чтобы не усмотреть тут процесс внедрения единообразия в производственные практики и образы жизни. Сельскохозяйственные рабочие не стали точно такими же, как промышленный рабочий класс. Труд на селе по-прежнему сильно отличается от горного дела, работы в промышленности и сфере услуг, а также от других видов труда. Сельскохозяйственный образ жизни предполагает уникальную связь с землей и приводит к развитию симбиоза с основными элементами - почвой, водой, солнечным светом и воздухом. (Именно в этом мы легко можем увидеть возможности для биополитического становления сельского хозяйства.) Сельское хозяйство является и навсегда останется своеобычной формой производства и жизни. Тем не менее - в этом и состоит основная наша мысль - процесс модернизации создал общие для сельского хозяйства и других производственных форм отношения производства и обмена.

Исчезновение фигуры крестьянина, показанное нами с хозяйственной точки зрения, просматривается и в культурном Плане, который дает иной ракурс при взгляде на тот же про-Цесс. Так, значительная часть произведений современной ев-

155 Часть 2. Мшжество

ропейской литературы вплоть до XIX и XX веков была сосредоточена вокруг крестьянского мира. Причем в центре внимания было не столько крестьянство как общественный класс а чаще те дополнительные социальные образования, которые стали возможны благодаря его существованию. Это легко узнаваемый мирок загородных барских усадеб, вереница городских аристократических салонов и способов проведения досуга, а также ограниченные горизонты деревенской жизни'⁷. Фактически сами крестьяне не играли столь же важной роли в европейской литературе, как традиционная сельская жизнь, в которой они, подобно почве, выполняли функцию естественного и стабильного фона. Крестьянский мир связывали с бу-количностью и натуральностью традиционных социальных установлений - таких как классовое деление, отношения собственности и производства и тому подобное, - которые в действительности, конечно, не были ни бесконфликтными, ни естественными. Впрочем, сначала в Англии, а потом по всей Европе распространилось понимание, что этот безмятежный деревенский мир уже исчез или быстро исчезает. И все же еще долго после того, как он пропал в реальности, в европейской литературе крестьянский мир сохранялся - как ностальгия по ушедшим временам, по традиционной структуре чувствований и сочетанию ценностей, которые им соответствовали. То был особый образ жизни³⁸. В конце концов традиционный крестьянский мир и даже тоска по нему, этот образ европейской культуры, ушли навсегда. Одно из объяснений перехода от реализма к модернизму, ставшее общим рефреном в исследовании европейской литературы и истории искусств, указывает на конец крестьянского мира: когда непосредственное прошлое крестьянского мира стало уже недоступно, многие европейские писатели и художники перенесли центр своего внимания к более архаичному прошлому с его примитивностью и мифами. Другими словами, зарождение модернизма, если верить такой концепции, равнозначно открытию древнего, незапамятных времен прошлого, своего рода вечного основания души, мифа или инстинкта. Д.Г. Лоуренс, Т.С. Элиот и Мишель Лери наряду с Полем Гогеном, Анри Матиссом и Пабло Пикассо, если назвать только некоторых из наиболее

2.1. Опасные, классы

очевидных примеров, усвоили образы примитивного существо-ания и бытования как элементы своих эстетических построений. Напряжение между примитивизмом и умозрительностью, в сущности, составляет одну из отличительных черт модернизма⁵⁹.

Если в современной европейской литературе и искусстве мы можем проследить культурное движение от крестьянина к примитиву, то история антропологии движется в обратном направлении, от примитива к крестьянину⁴⁰. Классическая антропология возникла в конце XIX века на базе жесткого деления. По одну сторону линии раздела находилось европейское «я», а по другую - примитивное «другое». Однако в середине XX столетия на смену этому пришла иная двоичная пара: европейское «я» как противоположность крестьянину-«друго-му», которая послужила основанием для большей части современной антропологии. Важным аспектом перехода от примитива к крестьянину стало новое понимание отличия: если антропологическое увлечение примитивом создает отношение крайнего расхождения и отчуждения, то крестьянин -фигура знакомая и близкая, то есть при таком переходе степень несхожести снижается. В конце концов, по мере того как экономическая персона крестьянина, никогда не имевшая серьезной опоры вне Европы, в заключительные десятилетия XX столетия вообще утрачивает свою значимость, в кризисе оказывается и крестьянская парадигма в антропологии. Сейчас, в начале XXI века, антропология уходит от своей парадигмы периода модернити и вырабатывает новую концептуализацию различения, к чему мы еще вернемся несколько позже.

Наконец, в дополнение к хозяйственным и культурным свойствам, крестьянин имеет также политический облик. Впрочем, точнее, как следует из многочисленных трактовок, это фигура неполитическая, можно сказать - разжалованная из политики⁴¹. Это не стоит понимать так, будто крестьяне не бо-рются против своего подчинения и эксплуатации. Ведь на деле современная история перемежается взрывами массовых восстаний крестьянства и, кроме того, отмечена непрерывной чередой мелких крестьянских бунтов. Нельзя также считать, будто крестьянство не играет важной политической роли. Суть

157 Часть 2. Множество

в том, что оно в основе своей консервативно, обособленно и способно лишь реагировать на внешний вызов, а не выступить с собственной, самостоятельной политической акцией. Как мы увидели в первом разделе книги, крестьянские войны, если верить такой точке зрения и вести отсчет, по крайней мере, с XVI столетия, были главным образом почвенническими, они были привязаны к защите родной земли и направлены на сохранение традиции.

По словам Маркса, пассивность крестьянства в политике вызвана тем, что оно не вовлечено ни в коммуникацию, ни в крупномасштабные сети общественного взаимодействия. Крестьянские общины во Франции с небольшими земельными наделами, которые Маркс изучал в середине XIX века, были разбросаны по сельской местности, оставаясь в обособлении и изоляции. Неспособность крестьян выразить свои интересы (которые вследствие этого нуждаются в том, чтобы их представлял кто-то еще) Маркс относил на счет их неготовности к коммуникации⁴². По его мнению, роль политического субъекта требует от всякого класса не только способности представлять собственные интересы. Она зависит также, прежде всего и главным образом, от тесного общения в собственных рядах. В таком смысле коммуникация является ключом, проясняющим политическое значение традиционного раздела между городом и деревней и предубеждений в политике в пользу городских акторов, которые из XIX столетия были перенесены в ХХ-е. Не столько идиотизм, сколько некоммуникабельность определяла жизнь на селе. Каналы связи, в политике давшие городскому рабочему классу огромное преимущество над сельским крестьянством, также возникли под влиянием специфических условий труда. Работа в промышленности, то есть в коллективе вокруг общего агрегата, требует сотрудничества и коммуникации, что и позволяет промышленным рабочим обрести активность и оформиться в виде политического субъекта.

В XIX и XX веках между социалистами и коммунистами шла увлекательная дискуссия по «аграрному вопросу» и роли крестьянства в революционных действиях. Сам Маркс в какой-то момент даже предлагал использовать российскую кре*

2.1. Опасные классы

стьянскую общину в качестве фундамента политического проекта коммунистов⁴³. Однако, согласно главным направлениям марксистской и социалистической мысли, крестьянство представляет собой такой класс, революционный потенциал которого всецело зависит от следования его за городским промышленным пролетариатом. То было неравное партнерство, в котором пролетарии исполняли роль активного, ведущего начала, а крестьяне - пассивного тела⁴⁴. Однако, когда промышленный пролетариат брал лидерство на себя и говорил от имени крестьянства, то он, конечно, не всегда поступал в интересах самих крестьян. Связанные с этим полные трагизма события в очередной раз продемонстрировали несправедливые и пагубные последствия, к которым приводят выступления одного субъекта от имени другого, подчиненного ему, даже если этот другой не способен сам говорить за себя⁴⁵.

Может показаться, что Мао Цзэдун - деятель, явно порвавший с подобной марксистской линией. Но те заявления, которые он делал со времени начала политической активности и на протяжении всего периода революционной борьбы, не порывают с двумя базовыми тезисами марксизма относительно политической роли крестьянства. По словам Мао, крестьянство, в сущности, глубоко пассивно и нуждается в союзе с единственным подлинно политическим субъектом революции - промышленным пролетариатом, который должен повести его за собой⁴⁶. Китайское крестьянство было в XX веке не менее изолированным и столь же неконтактным, как и французские крестьяне, которых в XIX столетии изучал Маркс. Мао признавал, что в условиях китайского общества, где пролетариат весьма немногочисленней, а крестьян столь много, их участие в политике должно было быть гораздо более широким, нежели где бы то ни было еще, и что для революции в Китае придется даже изобрести крестьянскую форму коммунистической революции. Но в реальности до этого момента роль крестьянства в Китае отличалась от его прежней роли в Революционных схватках, которые вели коммунисты, лишь в количественном плане. На деле сама по себе китайская революция была переворотом, осуществленным при участии кресан, а не самими крестьянами. Качественное отличие возник-

159 Часть 2. Множество

ло позднее. Во время революционной борьбы и тем более в периоды «большого скачка» и «культурной революции» в центре политического внимания Мао оказалось крестьянство -но не крестьяне, какими они были реально, а те крестьяне, которыми они могли бы стать⁴⁷. В центре маоистского проекта стояла попытка политического преобразования крестьян. В ходе длительного процесса революции, проходящего различные фазы, они преодолевают пассивность и изоляцию, о которых свидетельствовал Маркс; они становятся контактными, готовы к сотрудничеству и ясно излагают свои мысли в качестве активного коллективного субъекта. Таков главный смысл, в котором маоистский план может быть применен во всем мире: впредь войны и восстания крестьян не должны быть направлены на защиту земли в контексте жестко консервативных отношений. Вместо этого их нужно преобразовать в биополитические битвы, нацеленные на трансформацию общественной жизни во всей ее целостности. Обретя способность к коммуникации и активности, крестьянство перестает существовать как отдельная политическая категория, что ведет к снижению политической значимости различий между городом и деревней⁴⁸. Парадоксальным образом, окончательная победа крестьянской революции знаменует собой конец крестьянства (как особой политической категории). Иными словами, конечная политическая цель крестьянства состоит в уничтожении себя как класса⁴¹'.

Фигура крестьянина, восстающего из прежнего пассивного и изолированного состояния, подобна бабочке, выбирающейся из кокона. Он обнаруживает себя как часть множества, как один из многочисленных единичных образов труда и жизни, которые, несмотря на все свои различия, имеют общие условия существования. Таким образом, сегодняшняя склонность крестьянского персонажа к переходу в менее обособленную и отличную от других категорию указывает на общую тенденцию к социализации всех обликов труда. Точно так же, как исчезает образ крестьянина, пропадает и особая фигура промышленного рабочего, работника сферы услуг и все прочие подобные категории. Схватки в каждой отдельно взятой отрасли постепенно сменяются всеобщей борьбой. Например,

2.1. Опасные классы

самые передовые на сей день движения в сельском хозяйстве, такие как Крестьянская конфедерация во Франции и Движение за права на землю в Бразилии, - это не закрытые организации, ограниченные одним сегментом населения. Они открывают новые горизонты для всех в решении вопросов экологии, нищеты, устойчивого развития и, в конце концов, во всех аспектах жизни⁵⁰. Бесспорно, каждый вид труда сохраняет уникальность в своем конкретном существовании. Каждый тип работника отличается от всякого другого - рабочий автомобильной промышленности от фермера, который выращивает рис, а тот - от розничного торговца. Но такая множественность все же вписана в общий субстрат. В философском смысле мы могли бы сказать, что все это лишь весьма многочисленные своеобразные способы воплощения общей субстанции труда: у каждого способа своя сущность, и все же все они соучаствуют в общей материи.

Уроки антропологии способны помочь нам прояснить взаимосвязь между единичностью и общностью. Как уже говорилось выше, упадок классической антропологии и связанного с нею образцового изображения непохожести, а именно первобытного человека, дал толчок подъему современной антропологии, для которой фигурой-образцом служит крестьянин. Теперь же уход в прошлое изображения крестьянина как «другого» влечет за собой и устаревание современной антропологии как таковой. Взамен рождается всемирная антропология⁵¹. Задача последней в том виде, как ее формулируют сегодня многие ученые, заключается в полном отказе от традиционной структуры противопоставления и разработке взамен понятия культурного отличия, основанного на представлениях об исключительности. Иными словами, «другие» Для классической и современной антропологии, то есть примитив и крестьянин, воспринимались в их несхожести с со-^временным европейцем как таковым. Отличия от современной Европы в обоих случаях позиционировались во времени, ^в ^силу чего неевропейское качество представало как уцелев-^щий анахронизм - либо из первобытного прошлого, либо из исторического прошлого крестьянина. Всемирной антропологии нужно преодолеть основополагающий евроцентризм

161 Часть 2. Множество

этих концепций, которые воспринимают различие преимущественно как отличие от Европы. Между тем культурное отличие следует воображать само по себе как уникальное, вне всякой опоры на другого³'². Точно так же, ко всякому культурному своеобразию всемирная антропология должна относиться не как к анахроничному выживанию прошлого, а как к равноправному участнику нашего общего настоящего.

В качестве примера новой всемирной парадигмы поразмыслим о том, как антропологи стали теперь трактовать африканскую модернити. До тех пор, пока мы будем непосредственно усматривать в европейском обществе тот стандарт, с которым нужно соизмерять все современное, многие части Африки, как и другие периферийные регионы мира, конечно, никогда не смогут ему соответствовать. Но как только мы признаем своеобразие и множественность внутри модернити, то поймем, что Африка тоже современна, будучи одновременно иной, нежели Европа. Кроме того, в наш век глобализации африканцы - не меньшие космополиты, чем люди, живущие в доминантных регионах. Иными словами, их общественная жизнь постоянно меняется, ее характеризуют культурные обмены и хозяйственное взаимодействие с разными отдаленными районами мира'³. К числу явлений, бросающих самый серьезный вызов такому пониманию африканской современности и космополитизма, относятся ритуалы и магические состояния, которые и сегодня продолжают оставаться неотъемлемыми элементами жизни. Например, в Южной Африке после избавления от апартеида наблюдался отчетливый рост числа сообщений об оккультных явлениях и насильственных актах, таких как колдовство, сатанизм, монстры, зомби, ритуальные умерщвления и тому подобное³⁴. Речь не идет о возрождении того примитива, который предшествовал модернити, к тому же это не исключительно местный феномен. Скорее, налицо один из общих факторов, в сопоставимых условиях проявляющий себя по всей планете, хотя и во множестве местных вариаций. Так, Индонезия, Россия и отдельные страны Латинской Америки тоже пережили подъем проявлений оккультизма и насилия. Все это общества, в которых новые мечтания о богатстве, связываемые с наступлением глобальной капитали-

2.1. Опасные классы

стической экономики, впервые погрузились в ледяной холод действительности, порождаемой имперскими иерархиями. К магии и чудищам прибегают как к средству, помогающему в каждом из названных случаев уразуметь общую для всех противоречивость складывающейся социальной ситуации. Локальные особенности и глобальная схожесть образов жизни не опровергают, а скорее определяют в своей совокупности наше коллективное планетарное состояние как множества.

Такого рода анализ помогает понять важнейшие антропологические характеристики множества. Когда мы имеем дело с населением, которое на нас не похоже, больше нет нужды выбирать между утверждениями: «Они такие же, как мы» или «Они отличаются от нас» (как это было в дискурсах, касавшихся первобытных людей и, до какой-то степени, крестьян). Противоречивая концептуальная пара - идентичность и осо-бость - не составляют адекватного контекста для понимания того, как организовано множество. Ведь мы образуем множество особенных образов жизни и в то же самое время ведем общее глобальное существование. Антропология множества есть антропология единичного и общего.

Два итальянца в Индии

Как-то два итальянских писателя вместе отправились в путешествие по Индии, причем каждый из них написал об этом книгу. Один увидел в Индии только то, что ее отличает, а другой -только то, что в ней напоминает другие страны.

Один из этих писателей, Альберто Моравиа, назвал свою работу «Мысль об Индии» (Un'idea dell'India). В ней он попытался показать, насколько Индия неповторима, но его разочаровало, что эта идея может быть передана лишь в самых абстрактных выражениях, дословно и через серию тавтологий. На основании собственного опыта он усвоил, почему европейцы есть европейцы, а индий-Цьг остаются индийцами, но все это, как оказалось в результате, "wk трудно выразить словами! По его мнению, религиозные отли-^ч^я должны были помочь уточнить его видение. Согласно его объяснению, Индия - это по преимуществу земля религии. Там ре-^лигиозные течения не только отличаются от европейских анало-

163 Часть 2. Множество

гов, но в Индии религия буквально захватывает всю жизнь целиком. Религиозная идея полностью пронизывает существование. Иц. дищы проживают день за днем, подчиняясь бесчисленный странным и непостижимым ритуалам во исполнение религиозньгх требований. Однако, как удается обнаружить автору, понятие проживаемой религиозной идеи тоже не передает искомого различия удовлетворительный образом. Индийское своеобразие гораздо серьезнее. Фактически крайняя сложность его описания доказала Моравиа, что индийское своеобразие непередаваемо. Как он заключает, обращаясь к своим согражданам, изобразить для них Индию он не в состоянии. Им нужно отправиться туда и самим испытать на себе ее тайны. Все, что он может сказать, так это то, что Индия есть Индия.

Другой писатель, Пьер Паоло Пазолини, назвал свою книгу «Дух Индии» (Eodore dellIndia). Он старается показать, как Индия похожа на другие страны. По ночам он бродит по многолюдным бомбейским улицам, где воздух наполнен ароматами, напоминающими ему о родине. Это гниющие овощи, которые за день не удалось продать на рынке, кипящее масло у лоточника, который готовит еду прямо у дороги, и слабый запах нечистот. Писатель встречает семейство, которое выполняет изощренный ритуал на берегу реки, предлагая прохожим фрукты, рис и цветы. Это для него тоже не внове. У крестьян в его родном Фриули похожие привычки, не забытые за века древние языческие ритуалы. И потом, конечно же, там есть мальчики. Писатель игриво заговаривает на ломаном английском со стайками парней, которые собираются на уличных перекрестках. В конце концов в Кочине (Кочи) он знакомится с Реви, бедным сиротой, которого постоянно мучают и обирают старшие ребята. Прежде, чем уехать из города, писатель уговаривает католического священника, посулив прислать ему денег из Италии, взять парня к себе и защитить его, то есть он поступает точно так же, как поступил бы у себя на родине. Писатель обнаруживает, что все эти мальчики совершенно такие же, как те, которых можно увидеть в каждом бедняцком квартале Рима или Неаполя. По его заключению, которым он делится с итальянцами, индийцы в точности похожи на них. На деле, в его представлении, все индийские отличия рассыпаются и все, что остается - это еще одна Италия.

2.1. Опасные классы

Остается гадать, одну ли страну видели эти путешественники Но, в сущности, оба ответа, хотя и полярно противоположные, прекрасно сочетаются как иллюстрация к двум ликам евроцент-шзма: «Они совершенно на нас не похожи» и «Они точно такие же как мы». Можно сказать, что истина лежит где-то между двумя крайностями - они в чем-то нас напоминают, однако также чем-то от нас отличаются, но в реальности подобный компромисс лишь затушевывает проблему. Ни один из двух итальянских писателей не избежал потребности применить европейскую идентичность в качестве универсального стандарта, мерила одинаковости и различия. Даже индийцы (как и индонезийцы, перуанцы и нигерийцы) вынуждены сравнивать самих себя со стандартом европейского облика. Такова сила евроцентризма.

Но Индия не просто отличается от Европы. Индия (как и всякая местная действительность в этой стране) является особенной - не отличной от какого-то общего стандарта, а в принципе другой. Если бы первый из итальянских писателей сумел освободиться от Европы как стандарта, он мог бы ухватить эту исключительность. Она не означает, впрочем, что мир - это не более чем собрание не способных к общению локалъностей. Как только мы признаем исключительность, начинает выявляться общее. Исключительности общаются, причем они способны к общению как раз в силу того, что у них есть общего. У каждого из нас есть тело с двумя глазами, десятью пальцами на руках и десятью - на ногах. Мы все вместе живем на Земле. У всех нас капиталистические режимы производства и эксплуатации. Мы вместе мечтаем о лучшем будущем. Кроме того, наше общение, сотрудничество и кооперация не только опираются на то общее, что нас уже объединяет, но и, в свою очередь, производят общность. Мы создаем и пере-оелъшаем то общее, которое между нами есть, ежедневно. Если бы второй итальянский писатель мог освободиться от европейского ^С1пандарта, то сумел Ьы понять эту динамическую связь.