Утопия и историческая реальность XVI в.

Утопия — неологизм (с греч. «то, что нигде не существует»), принадлежащий эпохе Возрождения. Слово было создано Тома­сом Мором в начале XVI в., а XX в., на собственном опыте убе­дившимся в опасности поспешно воплощать мечты о светлом бу­дущем, поставлено в счет Ренессансу, чья мысль была признана утопической по своей изначальной сути. Действительно, эпоха на­чалась с идеальной программы — с идеала гуманистической лично­сти.

Но так ли, действительно, опасны утопии? «Конкретная уто­пия стоит на горизонте любой реальности... -»', — свидетельствует современный исследователь утопического мышления. Она необ­ходима для полноты духовной жизни. Не поднимаясь над сущим, не загадывая мечту его преобразования к лучшему, любая циви­лизация обрекает себя на существование приниженное, приби-

¹ Блох Э. Принцип надежды // Утопия и утопическое мышление. — М., 1991. — С. 78.

тое к земле. Однако утопия — об этом свидетельствует опыт XX в. — прекрасна, лишь пока она витает манящей звездой на горизонте, а не когда сваливается на голову и требует незамед­лительного воплощения. Нельзя жить без утопии, но невозмож­но жить по ее законам, беспощадно отсекая все, что им не соот­ветствует.

Если гуманисты и были утопистами, то достаточно умеренны­ми и осмотрительными. Гуманистическая утопия была принята к постепенному практическому исполнению — через образование, воспитание. К тому же она не была единственной утопией, свой­ственной эпохе, единственной идеальной программой для преоб­разования действительности.

Европейский мир — тоже утопия и не такая уж новая, если рассматривать эту идею как часть мечты о всемирной империи, про­шедшей от античности через все Средневековье и теперь вновь приведенной в действие. Никогда она не казалась столь близкой к своему осуществлению, как теперь, да уже как будто бы и осуще­ствленной — Карлом V Габсбургом, императором Священной Римской империи (1519—1556) — империи, в которой «никогда не заходит солнце». Мать Карла — Хуана Безумная, дочь объеди­нителей Испании — Фердинанда и Изабеллы. Его отец — Фи­липп, сын императора Максимилиана I и Марии Бургундской. Испания, германские и австрийские земли, Фландрия и Нидер­ланды, Неаполь и Сицилия — неполный список наследственных владений Карла. Он еще более расширит их. Добавим к этому, что в 1493 г. папа Александр VI специальной буллой («Inter Caetera») поделил все заморские земли между Португалией и Испанией; последней досталась почти вся Америка, уже открытая и еще не­известная. Магеллан отправился в плавание по приказу Карла. Од­новременно с ним Кортез покоряет государство Ацтеков и осно­вывает город Мехико — столицу Новой Испании. Караваны судов ежегодно (начиная с 1525 г.) доставляют в порт Севильи драго­ценные грузы золота и серебра.

Таковым было владение Карла V, от которого он отказался, разделив его еще при своей жизни. Всемирная империя доказала свою историческую несостоятельность. На практике она оберну­лась войной против всех. Идея христианского католического мира также не объединяла, а разъединяла: за два года до восшествия Карла на императорский престол 31 октября 1517 г. безвестный немецкий священник Мартин Лютер прибил к дверям своей цер­кви в Виттенберге 95 тезисов против торговли индульгенциями, которые прозвучали вызовом Риму. Началась Реформация. Хотя, быть может, точнее считать ее началом выступление Лютера на рейхстаге в Вормсе в январе 1521 г. в присутствии высших князей империи, светских и духовных, а также самого императора, га­рантировавшего еретику неприкосновенность. Тогда еретическое

мнение прозвучало во всеуслышание, хотя при этом было осуж­дено и подверглось запрету.

Лютеру было позволено беспрепятственно уехать из Вормса. Пос­ле этого ему пришлось скрыться, ибо императорское слово га­рантировало свободу только на время заседания рейхстага. Карл был не тем человеком, кто мог бы нарушить данное слово. Поми­мо политической утопии — всемирной империи, он воплощал еще одну, нравственную утопию — рыцарскую честь. Да, Карл Габсбург убежденно считал себя наследником Карла Великого и защитником католического мира (что не помешало ему учинить разгром Рима в 1527 г.). Однако он вырос и был воспитан в том духе, который царил при бургундском дворе.

В течение ста с небольшим лет Бургундское герцогство оказа­лось не только территориально, но и фактически в центре евро­пейских дел. В 1363 г. его получил младший сын французского ко­роля Иоанна Доброго — Филипп, прозванный Храбрым (Philippe Le Hardi). В битве при Пуатье король попал в плен к англичанам. Его старший сын и наследник, впоследствии — Карл V Мудрый, не последовал за отцом и несколько лет уклонялся от уплаты ог­ромного, разорительного для страны выкупа. Опорой короля в эти годы становится младший сын, которого он и отблагодарил Бургундским герцогством, на целое столетие создав ситуацию по­литического соперничества старшей и младшей ветвей француз­ского королевского дома, дошедшей до того, что в Столетней войне бургундцы примут сторону англичан.

Нравственную и политическую линию герцогов Бургундских как будто навсегда предопределил факт рыцарственного поведе­ния первого из них — Филиппа Храброго, обеспечивший ему это владение. Двое из трех его преемников получат сходные прозвания: Жан Бесстрашный (Jean Sans Peur) и Карл Смелый (Charles le Temeraire), хотя по характеру этого последнего его прозвание луч­ше было бы перевести «Безрассудный». Рыцарственность в XV в. была военным анахронизмом, когда английские лучники легко расправлялись с рыцарской конницей и уже существовало огне­стрельное оружие, от которого не могли предохранить никакие латы. Карл Смелый пал в битве при Нанси в 1477 г. в сражении с профессиональными солдатами — швейцарцами, пытаясь осуще­ствить безумную политическую идею создания нового королев­ства в центре Европы.

Рыцарственность была анахронистской утопией в политике. Это прекрасно понял один из самых проницательных историков XV в. — Филипп де Коммин. Сначала он состоял при Карле Смелом, но потом, увидев, куда со всей исторической неиз­бежностью клонится победа, перешел к французам — сопер­нику Карла — королю Людовику XI. Его не смутило то, что после роскошного исторического спектакля, разыгрываемого при бур-

гундском дворе¹, он столкнулся с противоположной крайностью: король Людовик был «одет столь плохо, что хуже и быть не мо­жет...»². Король был скуп, подозрителен, скрытен. В случае с част­ным человеком это был бы список пороков, но в случае с поли­тиком — качеств, необходимых для успеха. Коммин это понял:

...Граф Варвик был разгромлен и погиб со всеми своими сторонни­ками; потому быть подозрительным и следить за теми, кто ходит туда-сюда, не стыдно, но великий стыд — быть обманутым и по своей вине погибнуть. Однако подозрительность должна быть умеренной — излиш­няя тоже не к добру³.

Да, не нужно превращать достоинство в крайность, но все-таки осмотрительность и даже подозрительность необходима го­сударю. Более осторожный в оценке своего бывшего покровителя Карла Бургундского, Коммин подчеркивает его просчеты, наблю­дая их у других государей, например у его союзника — временно изгнанного из страны английского короля Эдуарда IV:

Это прекрасный урок для государей, которые не боятся и не стра­шатся своих врагов, считая это делом постыдным... и полагая, что их за это будут больше ценить, уважать и хвалить за смелые речи. Не знаю, что будут говорить им в глаза, но мудрые люди сочтут такие речи безрассуд­ными, ибо бояться того, чего следует бояться, и оберегать себя от опас­ности — к чести⁴.

Не такого представления о рыцарской чести придерживался Карл Смелый и его внук император Карл V. Император презирал и ненавидел своих извечных соперников (они соперничали с мо­мента избрания кандидатов на императорский трон): француз­ского короля Франциска I и английского — Генриха VIII — за их неумение держать слово, за коварство. В этом смысле император, преданный отжившей утопии и пытавшийся ей нравственно со­ответствовать, был анахронизмом среди политиков своей эпохи. Свою жизнь он окончил отчаянием и отречением. Франциск и Генрих гораздо лучше вписывались в свое время, являя тип свое­властного, не слишком тревожащего себя нравственными рассуж­дениями политика эпохи позднего Возрождения, той самой эпо­хи, для которой и с которой писал своего «Государя» Макиавелли. При попытке объяснить, каким образом человек гуманистиче­ской образованности и как будто бы гуманистических взглядов — Макиавелли пришел к оправданию аморализма в политике, зако-

¹ Рыцарственная театрализация, определявшая атмосферу бургундского дво­
ра, послужила материалом для знаменитой книги голландского историка Йоха-
на Хёзинги «Осень Средневековья» (М., 1988).

² Коммин Ф.де. Мемуары. — М., 1986. — С. 68.

³ Там же. — С. 98.

⁴ Там же.-С. 101.

подобно Мору, мыслили свою утопию двухчастной: картине ис­торической, списанной с натуры, противопоставлялась картина идеального устройства, утопическая, т. е. пока не привязанная к какому-либо конкретному месту, несуществующая.

И все-таки, верили гуманисты, утопия не вовсе чужда совре­менному миру, где вместе со скорым прекращением всех распрей и войн «не только нравственность и христианское благочестие, но так же истинная и чистая словесность будет восстановлена в полном блеске; в особенности, если принять во внимание, что к этой цели с равным рвением устремляются в различных областях мира, ведомые в Риме — папой Львом X, в Испании — кардина­лом Толедским, в Англии — Генрихом VIII, который и сам не чужд учености, а у нас — юным королем Карлом (лишь через два года он станет императором. — И. Ш.). Во Франции король Фран­циск, кажется предназначенный для осуществления этой цели, отовсюду приглашает и собирает вокруг себя людей, достойных и достигших совершенства в науках...».

Так писал Эразм Роттердамский в надежде на осуществление вечного мира через год после опубликования Мором «Утопии» в год первого выступления Лютера, обернувшегося не отдельными распрями, а всеобщим и необратимым расколом западного мира, столетием религиозных войн, в которых будут складываться но­вые отношения и новое трудное единство Европы.

Обещанный и долгожданный золотой век гуманизма так и не наступил. Те, на кого Эразм возлагал надежды в качестве его по­кровителей, остались непримиримыми врагами. Правители все бо­лее напоминали портрет государя, написанный Макиавелли. Ев­ропейский мир мало походил на вторую, идеальную, часть утопии Мора. Сам Мор заплатил жизнью, попытавшись отстоять гумани­стический принцип свободы воли не в философском трактате, а в реальном столкновении с одним из современных государей — Ген­рихом VIII, чье своеволие сделало его реформатором английской церкви. Эразм Роттердамский, потрясенный казнью друга, пере­жил его всего лишь на один год.

Эпоха, некогда начавшаяся в Италии, ранее всего обнаружила там близость трагического финала. На севере Европы в начале XVI столетия все еще могли надеяться на наступление золотого века, но в Италии надежды не было. Перемены особенно наглядно про­ступили в пластических искусствах, еще недавно казалось столь прекрасно запечатлевших формы тела и лица богоподобного че­ловека. Великий Микеланджело (1474—1564) в ранней юности успел приобщиться к духу флорентийской платоновской акаде­мии, кружка Лоренцо Медичи. Оттуда его победоносный Давид, его ранняя «Пьета» — оплакивание Христа, поражающие гармо­нией тел, мраморным совершенством линий... Этот сюжет Мике­ланджело повторит еще несколько раз, последний — незадолго

до своей кончины: «В нем великий мастер как бы прощается с жизнью. Безмерна степень того отчаяния, которое воплощено в этих двух одиноких фигурах, затерянных в огромном мире»¹. Зате­рянных? Даже как будто бы еще и не явившихся, не пробившихся в этот мир сквозь серую косную массу камня: композиция услов­на, формы тела едва намечены...

Гораздо ранее Микеланджело написал четверостишие, наве­янное собственной скульптурой — фигурой ночи на гробнице Юли­ана Медичи во Флоренции:

Молчи, прошу, не смей меня будить.

О, в этот век преступный и постыдный,

Не жить, не чувствовать — удел завидный...

Отрадно спать, отрадней камнем быть.

(Пер. Ф. Тютчева*)

Микеланджело умер в тот год, когда родился Шекспир. Эпоха, начавшаяся в Италии великим ожиданием, завершалась два с по­ловиной столетия спустя в Англии, Испании ощущением вели­кой трагедии — трагедии гуманизма.

Трагический гуманизм — так изменилось и выглядит теперь это понятие. Его ценности не были пересмотрены, но отвергнуты дей­ствительностью. Смысл трагедии в том, что «сам Ренессанс не воплотился, не приобрел пластической законченности», а «луч­шим возможностям эпохи не дано отстоять себя в качестве ее ре­альностей»³.

Не было дано отстоять себя в качестве исторической реально­сти тем утопическим проектам, которыми вдохновлялась эпоха, независимо от того, достались ли они ей в наследство от Средневе­ковья, облеченные в рыцарские доспехи и добродетели, или же были почерпнуты со страниц античных рукописей. Под занавес, в трагическом финале эпохи Возрождения, рыцарственность и гу­манность соединятся в одном трогательном и печальном образе Дон Кихота с копьем наперевес, пытающегося защитить досто­инство человека. Герой, который смешон как герой старого эпоса и велик как герой нового — романа, жанра, открывающего новое время.

^Т^^'^псрс^дил это четверостишие - на французский

и на русский язык:

Мне любо спать - отрадней камнем быть.

В сей век стыда и язвы повсеместной

Не чувствовать, не видеть - жребий лестный,

Мой сон глубок - не смей меня будить... з Берковский Н.Я. «Ромео и Джульетта», тратедия Шекспира // Литература и театр: Статьи разных лет. — Л., 1969. — С. 32, 46.

Контрольные вопросы

1. Когда начинается эпоха Возрождения? Какая точная дата возможна как вариант ответа и почему?

2. Какие жизненные склонности формируют личность нового челове­ка? Был ли Петрарка первооткрывателем античности?

3. Почему восхождению Петрарки на гору он сам и после него прида­ют столь большое культурное значение?

4. Почему жанр письма становится одним из первых литературных жанров новой эпохи?

5. Когда появилось слово «гуманист»? Из какого понятия оно воз­никло?

6. Какой круг деятельности охватывался понятием «studia humanitatis»? Был ли Петрарка гуманистом?

7. Пытались ли гуманисты осуществить свой идеал в реальности?

8. Можно ли сказать, что гуманистическая мысль была изначально утопической по своему характеру? Нужны или опасны утопии для суще­ствования общества?

9. Почему столь значительное распространение получил жанр диало­га? Как он связан со стилем гуманистического мышления?

 

10. Было ли появление индивидуальной личности культурным завоева­нием или исторической трагедией западной цивилизации?

11. Как складываются в XIV—XV вв. отношения между христианским Западом и мусульманским Востоком?

12. Почему вновь возникает идея крестового похода?

13. Был ли процесс создания национальных государств препятствием к объединению европейской части мира?

14. Когда и какими путями начинается европейская экспансия, впо­следствии положившая начало колонизации и созданию империй?

15. Какое новое значение обретает метафора «мир —театр» как образ исторической мысли в XVI в.? Что отличает героев этого исторического спектакля?

Литература

Алексеев М. П. и др. История зарубежной литературы: Средние века; Возрождение. — 3-е изд. — М., 1978.

Боткин Л.М. Итальянские гуманисты: Стиль жизни, стиль мышле­ния. - М., 1978.

Боткин Л.М. Итальянское Возрождение в поисках индивидуально­сти. - М., 1989.

Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле. — М., 1965.

Бицилли П.М. Место Ренессанса в истории культуры. — СПб., 1996.

ВеселовскийА.Н. Петрарка в поэтической исповеди Canzoniere: 1304 — 1904; Взгляд на эпоху Возрождения в Италии; Противоречия итальян­ского Возрождения; Художественные и этические задачи «Декамерона»; Раблэ и его роман: Опыт генетического объяснения // А. Н. Веселовский. Избр. статьи. —Л., 1939.

Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения. — М., 1986.

Горфункель А.X. Философия эпохи Возрождения. — М., 1980. Европейские поэты Возрождения. — М., 1974. Из истории культуры средних веков и Возрождения. — М., 1976. Зарубежная литература: Эпоха Возрождения / Сост. Б. И. Пуришев. —

2-е изд. - М., 1976.

Книга песен: Из европейской лирики XIII —XVI веков. — М., 1986.

Кузнецов Б. Г. Идеи и образы Возрождения. — М., 1979.

Культура эпохи Возрождения и Реформация. — М., 1981.

Литература эпохи Возрождения. — М., 1967.

Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения. — М., 1978.

Пинский Л. Е. Реализм эпохи Возрождения. — М., 1961.

Природа в культуре Возрождения. — М., 1992.

Рутенбург В. И. Титаны Возрождения. — Л., 1976.

Смирнов А. Из истории западноевропейской литературы. — М.; Л.,

1965.

Шайтанов И. О. Зарубежная литература: Эпоха Возрождения. — М.,

ГЛАВА 3 КУЛЬТУРА ЭПОХИ РЕФОРМАЦИИ КАК ПАРАДИГМА ЕВРОПЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ НОВОГО ВРЕМЕНИ1

1997.