Начинаясь в XVI в., процесс овеществления общественных отношений в XVII в. становится лавинообразным, захватывая все новые и новые пласты общественного бытия.
Крестьянские восстания, феодальная междоусобица, гражданские войны XVI —XVII вв. носят иной характер, нежели войны средневековые. Последние не затрагивали сущности традиционного уклада жизни. Войны же XVI —XVII вв. явились средством разрушения традиционалистски-средневекового образа жизни. Нарождающийся дух Нового времени, так сказать, «воспользовался» ими, чтобы выбить из человека «пережитки» Средневековья. Войны, социальные потрясения и стихийные бедствия, буквально обрушившиеся на Европу XVI —XVII вв., сожгли мосты над «пропастью», разделившей собою две социально-экономические формации.
Каково было мироощущение человека этой переходной эпохи? Для ответа на этот вопрос богатый материал дают литература, поэзия, живопись XVII в. Свидетели разрушения городов, пожаров видели в происходящем не просто гибель материальных вещей, а разрушение духовных ценностей Средневековья и Возрождения. А. Грифиус, оплакивая гибель города Фрейштадта, восклицает:
...Ах, музы! Все, что вы послали людям в дар, Безжалостно унес разнузданный пожар... Сокровища искусств, хранимые веками, Как уличную грязь, мы топчем каблуками!..
«Все рушится, как в бездне ураганов», — горько констатирует Дж.Дони. Разрушение патриархального уклада жизни приводило человека к разрыву с семейными обычаями, цеховыми ценностями, освобождению от привязанности к родным местам, городу, стране, к «старым, добрым» временам. В начале XVI в. Игнатий Лойола — основатель ордена иезуитов, для того чтобы сделать из его членов пластичных, как воск, и твердых, как железо, бойцов контрреформации, создал специальные «духовные упражнения». Их предназначение состояло в освобождении будущего иезуита от естественных привязанностей к миру: ни сердце, ни руки члена «Общества Иисуса» не должны содрогнуться, когда он по заданию свыше преступает «мирские обычаи». Век спустя социальная жизнь Европы могла успешно конкурировать с «духовными упражнениями» Лойолы по эффективности разрушения связей человека с «ветхой» жизнью. Ученику Лойолы предписывалось в полном уединении с максимальной яркостью вызывать представления о смерти («Представь себе ад в длину, широту, высоту, — рекомендовал Лойола, — постарайся увидеть языки адского пламени,
почувствовать запах кипящей смолы и услышать вишт >..., — щихся грешников»). Участнику же, например, 30-летней войны в Германии век спустя можно было без всякого уединения и усилий фантазии воочию увидеть ад во всех его подробностях.
Ярким свидетельством настроений, рожденных созерцанием этой картины «ада», служит книга Г. Гриммельсгаузена «Симпли-циссимус». Герой книги Симплиций говорит сам о себе:
Жизнь твоя была не жизнью, а смертью... Ты испытал бесчисленные опасности на войне, где перепало тебе немало счастия и злополучия, то ты возносился, то падал, то был знатен, то ничтожен, то богат, то беден, то радостен, то печален, то любим всеми, то ненавидим, то в почете, то в презрении. Но ты, о бедная моя душа, что обрела ты в сем странствии?.. Ничто уже не радует меня, и сверх того стал я чужд самому себе.
И Симплиций проклинает мир: «Ты обращаешь нас в темную пропасть, жалкую юдоль... нечистый сосуд в выгребной яме... Прощай мир! Презренный скаредный мир!»
Этот горький монолог Симплиция почти воспроизводит слова Кальвина, произнесенные век назад: «Ведь если небеса — наша родина, что же тогда земля, как не место изгнания? Если уход из мира — это обретение жизни, что тогда есть мир, как не гробница? Что есть пребывание в нем, как не погруженность в смерть?» События конца XVI — начала XVII в. в Германии, Франции, Англии воочию убеждали человека, что ни в людях, ни в природе нет имманентной1 разумности. Мир холоден, мертв и безразличен к страданию человека. Как писал Дж. Донн:
Мы созерцаем бедствий страшный час: Второй потоп обрушился на нас!.. И все добро исчезло во вселенной.
Распад былой упорядоченности бытия выступал для человека этой эпохи либо как свидетельство того, что Бога нет, а есть дьявол, либо Бог настолько далек, что для обретения надежды на его благодать необходимы постоянные героические сверхусилия и полная перестройка жизни. Разрушение традиционализма средневекового бытия, «распад связи времен», таким образом, приводили к полярным позициям: с одной стороны, к этическому релятивизму, настроению «пира во время чумы» (ярко выраженному, например, в литературе, поэзии барокко XVII в.), с другой стороны, тот же процесс социального расслоения приводил к усилению «мирского аскетизма», уходу от «суетных» наслаждений в рационализм.
1 Имманентный — внутренне присущий какому-либо предмету, явлению, проистекающий из его природы.
Тема бренности, раздробленности мира, относительности всех ценностей, бессмысленности любых «мирских» начинаний, безрадостности и хрупкости земного существования является центральной в живописи (натюрморт типа vanitas), поэзии и литературе барокко XVII в. Этими настроениями отрицания привычных ценностей питается расцвет как гедонизма1 в его расхожем смысле, так и сдержанно-рациональных учений Эпикура и стоиков. Освобождение человека начала XVII в. от естественных связей с прежним миром ценностей, его этическую релятивизацию и атомизацию ярко рисует Хр. Гофмансвальдау:
Ты, сладострастье — сахар наших дней.
Чтоб усладить наш век, безрадостный и краткий,
Нам в жилы льется твой напиток сладкий...
Кто Эпикура не избрал в друзья,
Утратил вкус пленительной свободы,
Тот изверг, мразь, тот пасынок природы,
И человеком звать его нельзя!
Докучливы труды ученого авгура.
Но как щекочет нас ученье Эпикура!
Для образованного европейца этика и физика Эпикура (наряду с этикой и физикой стоиков) становятся концептуальным средством, наиболее адекватно выражающим его мироощущение, картину мира. Аристотелевский образ мироздания как замкнутого, гармоничного и совершенного Космоса человек XVII в. воспринимать всерьез уже не может: его душа «перегорела» в реторте социальных потрясений (недаром в это время становится популярным библейский образ чудесного спасения юношей из печи огненной).
Человек XVII в. уже не способен, как Франциск Ассизский, непосредственно радоваться брату-Солнцу, сестре-Луне и пестрым цветочкам матери-Земли. Он уже не узнает ни себя, ни мира в возвышенно-идеальной картине мироздания, которую рисовал Аристотель и вслед за ним Фома Аквинский. Эту картину человек XVII в. воспринимает как насмешку, карикатуру на себя и на мир и начинает язвительно высмеивать ее.
Для европейца этого времени более убедительной и внутренне достоверной становится атомистическая, корпускуляристекая картина мира. В Европе конца XVI — начала XVII в. начинают один за другим возникать атомистические эпикурейские кружки. Классической страной институционализации атомис-тическо-механистических идей явилась протестантская Англия.
' Гедонизм — этическое учение, признающее наслаждение целью жизни и ее высшим благом.
