Образ мира в культуре XVII в.

Начинаясь в XVI в., процесс овеществления общественных от­ношений в XVII в. становится лавинообразным, захватывая все новые и новые пласты общественного бытия.

Крестьянские восстания, феодальная междоусобица, граждан­ские войны XVI —XVII вв. носят иной характер, нежели войны средневековые. Последние не затрагивали сущности традицион­ного уклада жизни. Войны же XVI —XVII вв. явились средством разрушения традиционалистски-средневекового образа жизни. На­рождающийся дух Нового времени, так сказать, «воспользовал­ся» ими, чтобы выбить из человека «пережитки» Средневековья. Войны, социальные потрясения и стихийные бедствия, букваль­но обрушившиеся на Европу XVI —XVII вв., сожгли мосты над «пропастью», разделившей собою две социально-экономические формации.

Каково было мироощущение человека этой переходной эпохи? Для ответа на этот вопрос богатый материал дают литература, поэзия, живопись XVII в. Свидетели разрушения городов, пожа­ров видели в происходящем не просто гибель материальных ве­щей, а разрушение духовных ценностей Средневековья и Воз­рождения. А. Грифиус, оплакивая гибель города Фрейштадта, восклицает:

...Ах, музы! Все, что вы послали людям в дар, Безжалостно унес разнузданный пожар... Сокровища искусств, хранимые веками, Как уличную грязь, мы топчем каблуками!..

«Все рушится, как в бездне ураганов», — горько констатирует Дж.Дони. Разрушение патриархального уклада жизни приводило человека к разрыву с семейными обычаями, цеховыми ценностя­ми, освобождению от привязанности к родным местам, городу, стране, к «старым, добрым» временам. В начале XVI в. Игнатий Лойола — основатель ордена иезуитов, для того чтобы сделать из его членов пластичных, как воск, и твердых, как железо, бойцов контрреформации, создал специальные «духовные упражнения». Их предназначение состояло в освобождении будущего иезуита от естественных привязанностей к миру: ни сердце, ни руки члена «Общества Иисуса» не должны содрогнуться, когда он по зада­нию свыше преступает «мирские обычаи». Век спустя социальная жизнь Европы могла успешно конкурировать с «духовными уп­ражнениями» Лойолы по эффективности разрушения связей че­ловека с «ветхой» жизнью. Ученику Лойолы предписывалось в пол­ном уединении с максимальной яркостью вызывать представления о смерти («Представь себе ад в длину, широту, высоту, — реко­мендовал Лойола, — постарайся увидеть языки адского пламени,

почувствовать запах кипящей смолы и услышать вишт >..., — щихся грешников»). Участнику же, например, 30-летней войны в Германии век спустя можно было без всякого уединения и уси­лий фантазии воочию увидеть ад во всех его подробностях.

Ярким свидетельством настроений, рожденных созерцанием этой картины «ада», служит книга Г. Гриммельсгаузена «Симпли-циссимус». Герой книги Симплиций говорит сам о себе:

Жизнь твоя была не жизнью, а смертью... Ты испытал бесчисленные опасности на войне, где перепало тебе немало счастия и злополучия, то ты возносился, то падал, то был знатен, то ничтожен, то богат, то бе­ден, то радостен, то печален, то любим всеми, то ненавидим, то в поче­те, то в презрении. Но ты, о бедная моя душа, что обрела ты в сем странствии?.. Ничто уже не радует меня, и сверх того стал я чужд самому себе.

И Симплиций проклинает мир: «Ты обращаешь нас в темную пропасть, жалкую юдоль... нечистый сосуд в выгребной яме... Про­щай мир! Презренный скаредный мир!»

Этот горький монолог Симплиция почти воспроизводит слова Кальвина, произнесенные век назад: «Ведь если небеса — наша родина, что же тогда земля, как не место изгнания? Если уход из мира — это обретение жизни, что тогда есть мир, как не гробни­ца? Что есть пребывание в нем, как не погруженность в смерть?» События конца XVI — начала XVII в. в Германии, Франции, Анг­лии воочию убеждали человека, что ни в людях, ни в природе нет имманентной¹ разумности. Мир холоден, мертв и безразличен к страданию человека. Как писал Дж. Донн:

Мы созерцаем бедствий страшный час: Второй потоп обрушился на нас!.. И все добро исчезло во вселенной.

Распад былой упорядоченности бытия выступал для человека этой эпохи либо как свидетельство того, что Бога нет, а есть дья­вол, либо Бог настолько далек, что для обретения надежды на его благодать необходимы постоянные героические сверхусилия и пол­ная перестройка жизни. Разрушение традиционализма средневе­кового бытия, «распад связи времен», таким образом, приводили к полярным позициям: с одной стороны, к этическому реляти­визму, настроению «пира во время чумы» (ярко выраженному, например, в литературе, поэзии барокко XVII в.), с другой сто­роны, тот же процесс социального расслоения приводил к усиле­нию «мирского аскетизма», уходу от «суетных» наслаждений в рационализм.

¹ Имманентный — внутренне присущий какому-либо предмету, явлению, проистекающий из его природы.

Тема бренности, раздробленности мира, относительности всех ценностей, бессмысленности любых «мирских» начинаний, без­радостности и хрупкости земного существования является цент­ральной в живописи (натюрморт типа vanitas), поэзии и литера­туре барокко XVII в. Этими настроениями отрицания привычных ценностей питается расцвет как гедонизма¹ в его расхожем смыс­ле, так и сдержанно-рациональных учений Эпикура и стоиков. Ос­вобождение человека начала XVII в. от естественных связей с преж­ним миром ценностей, его этическую релятивизацию и атомизацию ярко рисует Хр. Гофмансвальдау:

Ты, сладострастье — сахар наших дней.

Чтоб усладить наш век, безрадостный и краткий,

Нам в жилы льется твой напиток сладкий...

Кто Эпикура не избрал в друзья,

Утратил вкус пленительной свободы,

Тот изверг, мразь, тот пасынок природы,

И человеком звать его нельзя!

Докучливы труды ученого авгура.

Но как щекочет нас ученье Эпикура!

Для образованного европейца этика и физика Эпикура (на­ряду с этикой и физикой стоиков) становятся концептуаль­ным средством, наиболее адекватно выражающим его миро­ощущение, картину мира. Аристотелевский образ мироздания как замкнутого, гармоничного и совершенного Космоса чело­век XVII в. воспринимать всерьез уже не может: его душа «пере­горела» в реторте социальных потрясений (недаром в это время становится популярным библейский образ чудесного спасения юношей из печи огненной).

Человек XVII в. уже не способен, как Франциск Ассизский, непосредственно радоваться брату-Солнцу, сестре-Луне и пес­трым цветочкам матери-Земли. Он уже не узнает ни себя, ни мира в возвышенно-идеальной картине мироздания, которую рисовал Аристотель и вслед за ним Фома Аквинский. Эту кар­тину человек XVII в. воспринимает как насмешку, карикатуру на себя и на мир и начинает язвительно высмеивать ее.

Для европейца этого времени более убедительной и внут­ренне достоверной становится атомистическая, корпускулярис­текая картина мира. В Европе конца XVI — начала XVII в. начи­нают один за другим возникать атомистические эпикурейские кружки. Классической страной институционализации атомис-тическо-механистических идей явилась протестантская Англия.

' Гедонизм — этическое учение, признающее наслаждение целью жизни и ее высшим благом.