О системе спряжения санскритского языка

В СРАВНЕНИИ С ТАКОВЫМ ГРЕЧЕСКОГО, ЛАТИНСКОГО,

ПЕРСИДСКОГО И ГЕРМАНСКОГО ЯЗЫКОВ¹

(ПРЕДИСЛОВИЕ)

Под глаголом, или verbum, в собственном смысле слова следует понимать ту часть речи, которая выражает соединение предмета с качеством и их отношения друг к другу.

В соответствии с этим определением глагол не имеет никакого реального значения, но есть только грамматическая связка между субъектом и предикатом, посредством внутреннего изменения кото­рой обозначаются указанные существенные отношения.

Под это понятие подходит только один-единственный глагол и именно так называемый verbum abstractum — быть, esse. Но и у этого глагола, поскольку его функцией является выражение отно­шений между субъектом и предикатом, мы должны отделить понятие существования, которое он включает в себя; в своей грамматиче­ской функции ему не надлежит выражать существование субъекта, поскольку оно выражается вступающим в связь субъектом. Так, в предложении homo est mortal is (буквально человек есть смертен) существование субъекта homo выражает не глагол est {есть); поня­тие существования содержится в качестве первого и основного при­знака в понятии, выражаемом словом homo, и к нему, так же как и к другим признакам, связываемым с понятием homo, присоеди­няется посредством связки est признак mortalis. В предложении der Gott ist seynd (бог есть существующий) слово seyn² выполняет две различные функции. В соответствии с первой оно в качестве грамматической связки обозначает только отношение между субъек­том и предикатом; в соответствии со второй оно выражает качество, которое соединяется с субъектом.

Мне кажется, что только ввиду отсутствия полностью абстракт­ного глагола в роли грамматической связки используется глагол.,

¹ Franz Bopp, Ober das Conjugationssystem der Sanskritsprache in Ver-
gleichung mit jenem der griechischen, lateinischen, persischen und germanischen
Sprache, Frankfurt am Main, 1816.

² Seyn — архаическое написание немецкого глагола sein {быть), одной из
форм которого является ist. {Примечание составителя.)

28

которому присуще понятие существования. Можно легко себе пред­ставить существование языка, имеющего лишенную всякого зна­чения связку, посредством изменения которой выражаются отноше­ния между субъектом и предикатом... Соединение субъекта со своим предикатом не всегда выражается посредством особой части речи, но может только подразумеваться; в этом случае отношения и дополнительные определения значения обозначаются посредством внутреннего изменения и флексией самого слова, выражающего атрибут. Изменяемые таким образом прилагательные составляют область глагола в обычном смысле.

Среди всех известных нам языков священный язык индийцев обладает наибольшими способностями к передаче самых различных отношений совершенно органическим образом — посредством вну­тренней флексии и изменения основы. Но, несмотря на эту порази­тельную гибкость, он иногда присоединяет к корню verbum abst­ractum, вследствие чего основа и присоединенный verbum abstractum различаются в грамматических функциях глагола.

Среди языков общего с древнеиндийским происхождения нас должен удивлять прежде всего греческий той же способностью вы­ражать различные отношения посредством флексии. В спряжении глагола он следует не только тому же принципу, что и санскрит, но употребляет те же самые флексии, которыми выражает те же самые отношения; он объединяет их в одинаковые ternpora и соединяет тем же способом verbum abstractum с основой.

Латинский язык сходствует с индийским не меньше, чем гре­ческий; в нем едва ли можно найти хоть одну выражающую отно­шение флексию, которая не была бы общей с санскритом. Однако в спряжении глагола соединение корня с вспомогательным глаголом является у него господствующим принципом. При этом соединении часть подлежащего определению отношения он выражает не посред­ством флексии основы, как это имеет место в индийском и грече­ском, но оставляет корень совершенно неизменным.

Целью настоящего исследования является показать, как в спря­жении древнеиндийского глагола определения отношений выра­жаются соответствующими видоизменениями корня и как иногда verbum abstractum сливается с основой в одно слово, а основа и вспомогательный глагол различаются в грамматических функциях глагола; показать, далее, что в греческом мы имеем аналогичное положение, а в латинском стала господствующей система соедине­ния корня с вспомогательным глаголом, и вследствие этого возникло кажущееся различие латинского спряжения от спряжения в сан­скрите и греческом; наконец, доказать, что во всех языках, которые произошли от санскрита или вместе с ним от общего предка, ни одно определение отношения не обозначается такой флексией, которая не была бы у них общей с упомянутым праязыком, а мнимые свое­образия возникают или вследствие слияния основы с вспомогатель­ными словами в одно слово, или же в результате производства из причастий tempora derivativa, употреблявшихся уже в санскрите,

29

способом, которым в санскрите, греческом и многих других языках
образуются verba derivativa.

Под языками, находящимися в близком родстве с санскритом, понимаю я главным образом греческий, латинский, германский и персидский. Поразительно, что бенгальский, который среди про­чих новоиндийских наречий меньше всего пострадал от чуждых примесей, в грамматическом отношении обнаруживает меньше совпадений с санскритом, чем упомянутые языки, хотя они при этом сохранил значительное количество древнеиндийских слов. Процесса замены новыми органическими видоизменениями древнеиндийских флексий не происходило, но после того, как постепенно вымер смысл и дух этих последних, постепенно прекратилось и их упо­требление, и tempora participialia (под которыми я понимаю отнюдь не описательные времена, как лат. amatus est) заменили времена, образовывавшиеся в санскрите посредством внутреннего изменения основы. Так, в новогерманских языках многие отношения выража­ются описательно, тогда как в готском они обозначались флексией, так же как в санскрите и_; греческом.

Чтобы показать в полном свете истинность этого положения, в /высшей степени важного для истории языка, необходимо прежде всего познакомиться с системой спряжения древнеиндийских язы­ков, затем сравнительно рассмотреть спряжение в греческом, латинском, германском и персидском языках, устанавливая их тож­дественность и познавая одновременно постепенное и ступенчато-образное разрушение простого языкового организма, а также стрем­ление заменить его механическими соединениями, вследствие чего создается впечатление нового организма, хотя в действительности наличествуют старые, но не узнаваемые нами элементы.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ГРАММАТИКА САНСКРИТА, ЗЕНДА

АРМЯНСКОГО, ГРЕЧЕСКОГО, ЛАТИНСКОГО, ЛИТОВСКОГО,

СТАРОСЛАВЯНСКОГО, ГОТСКОГО И НЕМЕЦКОГО¹

(ИЗВЛЕЧЕНИЯ)

В этой книге я намереваюсь дать сравнительное и охватывающее все родственные случаи описание организма указанных в заглавии языков, провести исследование их физических и механических за­конов и происхождения форм, выражающих грамматические отно­шения. Незатронутой остается только тайна корней или принципов наименования первичных понятий; мы не исследуем, почему, на­пример, корень означает «ходить», а не «стоять», или почему ком­плекс звуков stha или sta означает «стоять», а не «ходить». Кроме того, мы стремимся проследить как становление, так и процесс раз-

¹ F. В о р р, Vergleichende Grammatik des Sanskrit, Send, Armenischen, Griechischen, Lateinischen, Altslavischen, Gothischen und Deutschen, 2 Ausg., Berlin, 1857.

вития языков, но таким образом, что те, кто необъяснимое с их точки зрения желает оставить без объяснений, найдут в этой книге, очевидно, меньше побудительных причин, чем можно было бы ожи­дать в связи с высказанными выше намерениями. В большинстве случаев первичное значение и тем самым происхождение грамма-тических форм устанавливается само по себе, посредством расшире­ния нашего лингвистического кругозора и путем сопоставления род­ственны: по происхождению явлений, в течение тысячелетий разделенных друг с другом, но тем не менее несущих на себе отпечаток несомненных семейных черт. В исследовании наших европейских языков действительно наступила новая эпоха с открытием нового языкового мира,— и именно санскрита, относительно которого удалось установить, что он по своему грамматическому строению находится в самой тесной связи с греческим, латинским, герман­ским и т. д. языками, в результате чего было создано твердое осно­вание для понимания грамматической связи обоих названных клас­сических языков и их отношений к германскому, литовскому, сла­вянскому. Кто бы мог каких-нибудь 50 лет тому назад мечтать о том, что из далекого Востока к нам придет язык, который по совершен­ству своих форм не уступает, а иногда и превосходит греческий и оказывается способным внести ясность в борьбу диалектов грече­ского, указывая, в каких из них сохраняются древнейшие явления.

Отношения древнеиндийского языка к своим европейским род­ственникам настолько ясны, что они очевидны даже для того, кто бросает взгляд на эти языки издалека; но, с другой стороны, они бывают настолько скрытыми, настолько глубоко переплетенными с самыми тайными процессами языкового организма, что каждый привлекаемый для сравнения с ним язык кажется самостоятельным и мы вынуждены применять всю силу грамматической науки и грамматического метода, чтобы познать и представить различные грамматики как первоначальное единство.

Семитские языки более компактной природы и, если не говорить о лексике и синтаксисе, обладают в высшей степени экономичной, структурой; они утеряли очень немногое и то, что им было дано с самого начала, передали последующим временам. Трехчленный согласный корень, отличающий это семейство от прочих, вполне достаточен, чтобы выделять каждый принадлежащий к нему инди­видуум. С другой стороны, родственная связь, охватывающая индо­европейские языки, не менее всеобща, но во многих отношениях бес­конечно более тонкого характера. Члены этого семейства вынесли из своего более раннего состояния чрезвычайно богатое оснащение, а в безграничной способности к составлению и агглютинации рас­полагают необходимыми средствами. Они смогли, потому что имели многое, многое утерять и тем не менее продолжать языковую жизнь. И в результате многократных потерь, многократных изменений, звуковых отпадений, преобразований и передвижений древние члены одного семейства стали почти неузнаваемыми друг для друга.

Несомненным фактом остается по крайней мере то, что с наи-

31

большей ясностью проявляющиеся отношения латинского к/грече­скому хотя никогда и не отрицались, однако вплоть до настоящего времени толковались совершенно неточным образом, а также то, что язык римлян, который в грамматическом отношении можно со­поставить только с самим собой или же с языками того же семей­ства, и теперь все еще рассматривается как смешанный язык, так как он действительно обладает многим, что является свойственным греческому, хотя элементы, из которых возникли подобные формы, не чужды греческому и другим родственным языкам, как то я пы­тался доказать уже в своей «Системе спряжения». Если не считать многочисленных некритических сопоставлений слов без всякого принципа и порядка, то родство классических и германских языков, до того как обнаружились связующие азиатские звенья, оставалось почти совсем неустановленным, хотя знакомство с готским насчи­тывает уже более 150 лет. А готский столь совершенен по своей грамматике и столь ясен в своих отношениях, что, если бы раньше существовало строго систематическое сравнение языков и описа­ние анатомии языка, то давно было бы уже вскрыто, прослежено, понято и признано всеми филологами отношение его, а вместе с тем и всей совокупности германских языков к языкам греков и римлян. И действительно, что важнее и чего более можно требовать от иссле­дования классических языков, как не сравнения их с нашим род­ным языком в его древнейшей и совершеннейшей форме? С того времени, когда на нашем лингвистическом горизонте появился сан­скрит, его элементы не представляется возможным исключать при глубоком грамматическом изучении родственных ему языковых об­ластей, чего ранее не имели в виду даже самые испытанные и все­объемлющие исследователи в данной области науки 1. Не следует бояться того, что практическое и основательное изучение utraque lingua, что для филологов представляется наиболее важным, по­страдает от распространения на слишком многие языки. Много образие исчезнет, как только будет установлена действительная тождественность и поблекнут краски, придававшие ей пестроту. Одно дело — изучать язык и другое дело — обучать ему, т. е. опи­сывать его организм и механизм. Изучающий может придерживаться тесных границ и не выходить за пределы изучаемого языка, а взгляд обучающего, напротив того, не должен быть ограничен одним или двумя языками одного семейства, он должен собрать вокруг себя

¹ Мы ссылаемся на в высшей степени важное суждение В. ф. Гумбольдта о безусловной необходимости санскрита для истории и философии языка. Было бы уместно вспомнить и слова Я. Гримма из предисловия ко второму изданию его замечательной грамматики: «В силу того, что благородное состояние латинского и греческого не во всех случаях способно оказать помощь германской грамматике, в которой слова обладают более простыми и глубокими звуками, более совершен­ная индийская грамматика, по меткому замечанию А. Шлегеля, может служить хорошим коррективом. Этот язык, относительно которого история свидетельствует как о наиболее древнем и наименее испорченном, может предоставить важнейшие правила для общего описания рода и видоизменить до настоящего времени откры­тые законы более поздних языков, не отменяя всех этих законов».

представителей всего рода с тем, чтобы внести жизнь, порядок и органическую связь в расстилающийся перед ним материал иссле­дуемого языка. Стремление к этому кажется мне справедливым требованием нашего времени, а последние десятилетия дали нам необ­ходимые для того средства.

Так как в этой книге языки, о которых идет речь, трактуются ради них самих, т. е. как предмет, а не как средство познания, и так как она стремится дать физику и физиологию этих языков, а не введение в их практическое изучение, то некоторые подробности, которые не содержат ничего существенного для характеристики целого, опускаются, что освобождает место для более важного и более тесно связанного с жизнью языка. Посредством этого и на основе строгого метода, рассматривающего с единой точки зрения все взаимосвязанные и взаимообъясняющие явления, мне удалось, как я надеюсь, объединить в одно целое основные явления многих развитых языков и богатых диалектов исчезнувшего языка-основы.

В санскрите и родственных ему языках существует два класса корней; из первого и более многочисленного возникают глаголы и имена (существительные и прилагательные), которые находятся в родственной связи с глаголами, а не развиваются из них, не про­изводятся ими, но вырастают совместно, как побеги единого ствола. Однако ради различения и в соответствии с господствующей тради­цией мы называем их «глагольными корнями»; глагол также нахо­дится в близкой формальной связи с ними, так как из многих кор­ней посредством простого примыкания необходимых личных окон­чаний образуются все лица настоящего времени. Из второго класса возникают местоимения, все первичные предлоги, союзы и частицы. Мы называем этот класс «местоименными корнями», так как все они выражают местоименное значение, которое заключается в более или менее скрытом виде в предлогах, союзах и частицах. Все про­стые местоимения ни по их значению, ни по их форме нельзя свести к чему-либо более общему — их тема склонения 1есть одновременно и их корень. Между тем индийские грамматики выводят все слова, включая и местоимения, из глагольных корней, хотя большинство местоименных основ уже и по своей форме противоречит этому, так как они в большинстве случаев оканчиваются на -а, а некоторые и состоят только из одного а. Среди же глагольных корней нет ни одного с конечным а, хотя долгое а и все другие гласные, за исклю­чением аи, встречаются в конечных буквах глагольных корней. Имеют место также случайные внешние совпадения, например i в качестве глагольного корня означает «ходить», а в качестве место­именной основы — «этот».

¹ Под темой склонения Ф. Бопп понимал неизменяемую основу. {Примечание составителя.)

Глагольные корни, как и местоименные, состоят из одного слога и признаваемые за корни многосложные формы содержат или ре-дупликационный слог, как jâgar, jâgr— бодрствовать, или срос­шийся с корнем предлог, как ava-dhir — презирать, или же развились из имен, как kumâr — играть, которое я вывожу из kumara — мальчик. Кроме закона односложности, санскритские глагольные корни не подлежат никаким дальнейшим ограничениям, и одно­сложность может выступать во всевозможных формах, как в самых кратких, так и в самых распространенных, так же как ив формах средней степени. Это свободное пространство было необходимо, когда язык в пределах односложности должен был охватить все царство основных понятий. Простые гласные и согласные оказались недостаточными, необходимо было создать также и корни, где не­сколько согласных сливаются в нераздельное единство, выступая одновременно как простые звуки; например: stha — «стоять» есть корень, в котором давность слияния s и th подтверждается одно­значными свидетельствами почти всех членов нашего семейства языков... Предположение, что уже в древнейший период языка было достаточно одного гласного, чтобы выразить глагольное по­нятие, доказывается тем замечательным совпадением, с каким почти все члены индоевропейского семейства языков выражают понятие «ходить» посредством корня i.

Если, следовательно, подразделение языков, проводимое Фрид­рихом Шлегелем, неприемлемо по своим основам, то в самой идее естественно-исторической классификации языков заключается из­вестный смысл. Мы, однако, предпочитаем с Августом Шлегелем устанавливать три класса, различая их следующим образом: во-первых, языки без настоящего корня и без способности к соедине­нию и поэтому без организма, без грамматики. Сюда относятся ки­тайский, который весь, как кажется, состоит из голых корней; грам-матические категории, так же как и вторичные отношения главных понятий, узнаются в нем по положению слов в предложении. Во-вторых, языки с односложными корнями, способными к соединению и почти только этим единственным путем получающие свой орга­низм, свою грамматику. Основной принцип словообразования в этом классе, как мне представляется, заключается в соединении глаголь­ных и местоименных корней, которые совместно представляют и тело и душу. К этому классу принадлежит индоевропейское семей­ство и, кроме того, все прочие языки, если только они не подпадают под первый или третий класс и сохраняются в состоянии, которое делает возможным сведение форм слова к простейшим элементам. В-третьих, языки с двусложными глагольными корнями и тремя обязательными согласными в качестве единственного носителя ос­новного значения. Этот класс охватывает только семитские языки и образует их грамматические формы не посредством соединения, как второй класс, а только внутренней модификацией корня.

Из односложных корней возникают имена — существительные и прилагательные — посредством присоединения слогов, которые

мы без соответствующего исследования не должны рассматривать как лишенные самостоятельного значения или как нечто подобное сверхъестественным существам; нам не следует отдаваться во власть пассивной веры в непознаваемость их природы. Несомненно, они имеют или имели значение, так как языковой организм соединяет значимое со значимым. Почему же языкам добавочные значения не обозначать также добавочными словами, присоединяемыми к кор­ням? Все получает смысл и олицетворение посредством осмысленного и органического языка. Имена обозначают лица или предметы, к ним примыкает то, что выражают абстрактные корни, поэтому в высшей степени естественно среди словообразовательных элементов выделять местоимения как носители качеств, действий и состояния, которые корень выражает in abstracto. И действительно, как это мы покажем в главе о словообразовании, обычно обнаруживается пол­ная тождественность между важнейшими словообразовательными элементами и некоторыми местоименными основами, которые в изо­лированном состоянии еще склоняются. Не следует удивляться, если некоторые словообразовательные элементы не представляется возможным с полной вероятностью объяснить на основе сохранив­ших свою самостоятельность слов; эти прибавления происходят из самых темных эпох доистории языка и поэтому в позднейшие периоды сами не способны определить, откуда они взялись, почему присо­единенные суффиксы не всегда точно повторяют изменения, которые с течением времени осуществляются в соответствующих изолирован­ных словах, или же изменяются, в то время как те остаются неиз­меняемыми. И все же в отдельных случаях обнаруживается пора­зительная верность, с какой присоединенные грамматические слоги сохраняются в течение тысячелетий в неизменном виде, что видно из того полного совпадения, которое имеет место в различных членах индоевропейского семейства языков, хотя они уже с незапамятных времен потеряли друг друга из вида и каждый член языковой семьи с тех пор был предоставлен собственной судьбе и опыту.

При историческом изучении языков, при определении более близ­кой или более далекой степени родства различных языков речь идет не о том, чтобы установить внешние различия в известных частях грамматики, а о том, чтобы выяснить, не обусловлены ли эти разли­чия общими законами и нельзя ли вскрыть те скрытые процессы, посредством которых язык от своего предполагаемого прежнего состояния пришел к своему нынешнему. Различия перестают быть различиями, как только устанавливаются законы, в силу которых то, что ранее имело определенную форму, либо должно было тем или иным образом перемениться, либо с известной свободой сохра­няло прежний вид, либо на место старой формы ставило новую. По­добного рода законы, которые частично обязательны, а частично можно игнорировать, я надеюсь открыть в славянском и тем самым разрешить загадку отличия его типа склонения от типа склонения родственных ему языков.

P. PACK