XIII. Прелюбодей мысли

"Не совокупность только фактов губит моего клиента, господа присяжныезаседатели,- возгласил он,- нет, моего клиента губит, по-настоящему, одинлишь факт: это - труп старика отца! Будь простое убийство, и вы приничтожности, при бездоказательности, при фантастичности фактов, еслирассматривать каждый из них в отдельности, а не в совокупности,- отверглибы обвинение, по крайней мере усумнились бы губить судьбу человека поодному лишь предубеждению против него, которое, увы, он так заслужил! Нотут не простое убийство, а отцеубийство! Это импонирует, и до такойстепени, что даже самая ничтожность и бездоказательность обвиняющих фактовстановится уже не столь ничтожною и не столь бездоказательною, и это всамом непредубежденном даже уме. Ну как оправдать такого подсудимого? А нукак он убил и уйдет ненаказанным - вот что чувствует каждый в сердце своемпочти невольно, инстинктивно. Да, страшная вещь пролить кровь отца,- кровьродившего, кровь любившего, кровь жизни своей для меня не жалевшего, сдетских лет моих моими болезнями болевшего, всю жизнь за мое счастьестрадавшего и лишь моими радостями, моими успехами жившего! О, убить такогоотца - да это невозможно и помыслить! Господа присяжные, что такое отец,настоящий отец, что это за слово такое великое, какая страшно великая идеяв наименовании этом? Мы сейчас только указали отчасти, что такое и чемдолжен быть истинный отец. В настоящем же деле, которым мы так все теперьзаняты, которым болят наши души,- в настоящем деле отец, покойный ФедорПавлович Карамазов, нисколько не подходил под то понятие об отце, котороесейчас сказалось нашему сердцу. Это беда. Да, действительно, иной отецпохож на беду. Рассмотрим же эту беду поближе - ведь ничего не надобояться, господа присяжные, ввиду важности предстоящего решения. Мы дажеособенно не должны бояться теперь и, так сказать, отмахиваться от инойидеи, как дети или пугливые женщины, по счастливому выражениювысокоталантливого обвинителя. Но в своей горячей речи уважаемый мойпротивник (и противник еще прежде, чем я произнес мое первое слово), мойпротивник несколько раз воскликнул: "Нет, я никому не дам защищатьподсудимого, я не уступлю его защиту защитнику, приехавшему из Петербурга,-я обвинитель, я и защитник!" Вот что он несколько раз воскликнул и, однакоже, забыл упомянуть, что если страшный подсудимый целые двадцать три годастоль благодарен был всего только за один фунт орехов, полученных отединственного человека, приласкавшего его ребенком в родительском доме, то,обратно, не мог же ведь такой человек и не помнить, все эти двадцать тригода, как он бегал босой у отца "на заднем дворе, без сапожек, и впанталончиках на одной пуговке", по выражению человеколюбивого доктораГерценштубе. О господа присяжные, зачем нам рассматривать ближе эту "беду",повторять то, что все уже знают! Что встретил мой клиент, приехав сюда котцу? И зачем, зачем изображать моего клиента бесчувственным, эгоистом,чудовищем? Он безудержен, он дик и буен, вот мы теперь его судим за это, акто виноват в судьбе его, кто виноват, что при хороших наклонностях, приблагородном чувствительном сердце он получил такое нелепое воспитание? Училли его кто-нибудь уму-разуму, просвещен ли он в науках, любил ли кто егохоть сколько-нибудь в его детстве? Мой клиент рос покровительством божиим,то есть как дикий зверь. Он, может быть, жаждал увидеть отца последолголетней разлуки, он, может быть, тысячу раз перед тем, вспоминая каксквозь сон свое детство, отгонял отвратительные призраки, приснившиеся емув его детстве, и всею душой жаждал оправдать и обнять отца своего! И что ж?Его встречают одними циническими насмешками, подозрительностью икрючкотворством из-за спорных денег; он слышит лишь разговоры и житейскиеправила, от которых воротит сердце, ежедневно "за коньячком", и, наконец,зрит отца, отбивающего у него, у сына, на его же сыновние деньги,любовницу,- о господа присяжные, это отвратительно и жестоко! И этот жестарик всем жалуется на непочтительность и жестокость сына, марает его вобществе, вредит ему, клевещет на него, скупает его долговые расписки,чтобы посадить его в тюрьму! Господа присяжные, эти души, эти на виджестокосердые, буйные и безудержные люди, как мой клиент, бывают, и эточаще всего, чрезвычайно нежны сердцем, только этого не выказывают. Несмейтесь, не смейтесь над моею идеей! Талантливый обвинитель смеялся давечанад моим клиентом безжалостно, выставляя, что он любит Шиллера, любит"прекрасное и высокое". Я бы не стал над этим смеяться на его месте, наместе обвинителя! Да, эти сердца - о, дайте мне защитить эти сердца, стольредко и столь несправедливо понимаемые,- эти сердца весьма часто жаждутнежного, прекрасного и справедливого, и именно как бы в контраст себе,своему буйству, своей жестокости,- жаждут бессознательно, и именно жаждут.Страстные и жестокие снаружи, они до мучения способны полюбить, например,женщину, и непременно духовною и высшею любовью. Опять-таки не смейтесьнадо мной: это именно так всего чаще бывает в этих натурах! Они только немогут скрыть свою страстность, подчас очень грубую,- вот это и поражает,вот это и замечают, а внутри человека не видят. Напротив, все их страстиутоляются быстро, но около благородного, прекрасного существа, этотпо-видимому грубый и жестокий человек ищет обновления, ищет возможностиисправиться, стать лучшим, сделаться высоким и честным - "высоким ипрекрасным", как ни осмеяно это слово! Давеча я сказал, что не позволю себедотронуться до романа моего клиента с госпожою Верховцевой. Но, однако,полслова-то можно сказать: мы слышали давеча не показание, а лишь крикисступленной и отмщающей женщины, и не ей, о, не ей укорять бы в измене,потому что она сама изменила! Если б имела хоть сколько-нибудь времени,чтоб одуматься, не дала бы она такого свидетельства! О, не верьте ей, нет,не "изверг" клиент мой, как она его называла! Распятый человеколюбец,собираясь на крест свой, говорил: "Аз семь пастырь добрый, пастырь добрыйполагает душу свою за овцы, да ни одна не погибнет..." Не погубим и мы душичеловеческой! Я спрашивал сейчас: что такое отец, и воскликнул, что этовеликое слово, драгоценное наименование. Но со словом, господа присяжные,надо обращаться честно, и я позволю назвать предмет собственным его словом,собственным наименованием: такой отец, как убитый старик Карамазов, неможет и недостоин называться отцом. Любовь к отцу, не оправданная отцом,есть нелепость, есть невозможность. Нельзя создать любовь из ничего, изничего только бог творит. "Отцы, не огорчайте детей своих",- пишет изпламенеющего любовью сердца своего апостол. Не ради моего клиента привожутеперь эти святые слова, я для всех отцов вспоминаю их. Кто мне дал этувласть, чтоб учить отцов? Никто. Но как человек и гражданин взываю - vivosvoco!1 Мы на земле недолго, мы делаем много дел дурных и говорим словдурных. А потому будем же все ловить удобную минуту совместного общениянашего, чтобы сказать друг другу и хорошее слово. Так и я: пока я на этомместе, я пользуюсь моею минутой. Недаром эта трибуна дарована нам высшеюволей - с нее слышит нас вся Россия. Не для здешних только отцов говорю, ако всем отцам восклицаю: "Отцы, не огорчайте детей своих!" Да исполнимпрежде сами завет Христов и тогда только разрешим себе спрашивать и с детейнаших. Иначе мы не отцы, а враги детям нашим, а они не дети наши, а врагинам, и мы сами себе сделали их врагами! "В ню же меру мерите, возмерится ивам" - это не я уже говорю, это Евангелие предписывает: мерить в ту меру, вкоторую и вам меряют. Как же винить детей, если они нам меряют в нашу меру?Недавно в Финляндии одна девица, служанка, была заподозрена, что она тайнородила ребенка. Стали следить за нею и на чердаке дома, в углу закирпичами, нашли ее сундук, про который никто не знал, его отперли и вынулииз него трупик новорожденного и убитого ею младенца. В том же сундуке нашлидва скелета уже рожденных прежде ею младенцев и ею же убитых в минутурождения, в чем она и повинилась. Господа присяжные, это ли ------- 1 призываю живых! (лат.). мать детей своих? Да, она их родила, но мать ли она им? Осмелится ликто из нас произнести над ней священное имя матери? Будем смелы, господаприсяжные, будем дерзки даже, мы даже обязаны быть таковыми в настоящуюминуту и не бояться иных слов и идей, подобно московским купчихам, боящимся"металла" и "жупела". Нет, докажем, напротив, что прогресс последних леткоснулся и нашего развития и скажем прямо: родивший не есть еще отец, аотец есть - родивший и заслуживший. О, конечно, есть и другое значение,другое толкование слова "отец", требующее, чтоб отец мой, хотя бы и изверг,хотя бы и злодей своим детям, оставался бы все-таки моим отцом, потомутолько, что он родил меня. Но это значение уже, так сказать, мистическое,которое я не понимаю умом, а могу принять лишь верой, или, вернее сказать,на веру, подобно многому другому, чего не понимаю, но чему религияповелевает мне, однако же, верить. Но в таком случае это пусть и останетсявне области действительной жизни. В области же действительной жизни,которая имеет не только свои права, но и сама налагает великиеобязанности,- в этой области мы, если хотим быть гуманными, христианаминаконец, мы должны и обязаны проводить убеждения, лишь оправданныерассудком и опытом, проведенные чрез горнило анализа, словом, действоватьразумно, а не безумно, как во сне и в бреду, чтобы не нанести вредачеловеку, чтобы не измучить и не погубить человека. Вот, вот тогда это ибудет настоящим христианским делом, не мистическим только, а разумным и ужеистинно человеколюбивым делом... " В этом месте сорвались было сильные рукоплескания из многих концовзалы, но Фетюкович даже замахал руками, как бы умоляя не прерывать и чтобыдали ему договорить. Всё тотчас затихло. Оратор продолжал: "Думаете ли вы, господа присяжные, что такие вопросы могут миноватьдетей наших, положим, уже юношей, положим, уже начинающих рассуждать? Нет,не могут, и не будем спрашивать от них невозможного воздержания! Вид отцанедостойного, особенно сравнительно с отцами другими, достойными, у другихдетей, его сверстников, невольно подсказывает юноше вопросы мучительные.Ему по-казенному отвечают на эти вопросы: "Он родил тебя, и ты кровь его, апотому ты и должен любить его". Юноша невольно задумывается: "Да разве онлюбил меня, когда рождал,- спрашивает он, удивляясь всё более и более, -разве для меня он родил меня: он не знал ни меня, ни даже пола моего в туминуту, в минуту страсти, может быть разгоряченной вином, и только развепередал мне склонность к пьянству - вот все его благодеяния... Зачем же ядолжен любить его, за то только, что он родил меня, а потом всю жизнь нелюбил меня?" О, вам, может быть, представляются эти вопросы грубыми,жестокими, но не требуйте же от юного ума воздержания невозможного: "Гониприроду в дверь, она влетит в окно", - а главное, главное, не будем бояться"металла" и "жупела" и решим вопрос так, как предписывает разум ичеловеколюбие, а не так, как предписывают мистические понятия. Как жерешить его? А вот как: пусть сын станет пред отцом своим и осмысленноспросит его самого: "Отец, скажи мне: для чего я должен любить тебя? Отец,докажи мне, что я должен любить тебя?" - и если этот отец в силах и всостоянии будет ответить и доказать ему, - то вот и настоящая нормальнаясемья, не на предрассудке лишь мистическом утверждающаяся, а на основанияхразумных, самоотчетных и строго гуманных. В противном случае, если недокажет отец, - конец тотчас же этой семье: он не отец ему, а сын получаетсвободу и право впредь считать отца своего за чужого себе и даже врагомсвоим. Наша трибуна, господа присяжные, должна быть школой истины и здравыхпонятий!" Здесь оратор был прерван рукоплесканиями неудержимыми, почтиисступленными. Конечно, аплодировала не вся зала, но половина-то залывсе-таки аплодировала. Аплодировали отцы и матери. Сверху, где сидели дамы,слышались визги и крики. Махали платками. Председатель изо всей силы началзвонить в колокольчик. Он был видимо раздражен поведением залы, но"очистить" залу, как угрожал недавно, решительно не посмел: аплодировали имахали платками оратору даже сзади сидевшие на особых стульях сановныелица, старички со звездами на фраках, так что, когда угомонился шум,председатель удовольствовался лишь прежним строжайшим обещанием "очистить"залу, а торжествующий и взволнованный Фетюкович стал опять продолжать своюречь. "Господа присяжные заседатели, вы помните ту страшную ночь, о которойтак много еще сегодня говорили, когда сын, через забор, проник в дом отца истал наконец лицом к лицу с своим, родившим его, врагом и обидчиком. Изовсех сил настаиваю - не за деньгами он прибежал в ту минуту: обвинение вграбеже есть нелепость, как я уже и изложил прежде. И не убить, о нет,вломился он к нему; если б имел преднамеренно этот умысел, то озаботился быпо крайней мере заранее хоть оружием, а медный пест он схватилинстинктивно, сам не зная зачем. Пусть он обманул отца знаками, пусть онпроник к нему - я сказал уже, что ни на одну минуту не верю этой легенде,но пусть, так и быть, предположим ее на одну минуту! Господа присяжные,клянусь вам всем, что есть свято, будь это не отец ему, а постороннийобидчик, он, пробежав по комнатам и удостоверясь, что этой женщины нет вэтом доме, он убежал бы стремглав, не сделав сопернику своему никакоговреда, ударил бы, толкнул его, может быть, но и только, ибо ему было не дотого, ему было некогда, ему надо было знать, где она. Но отец, отец - о,все сделал лишь вид отца, его ненавистника с детства, его врага, егообидчика, а теперь - чудовищного соперника! Ненавистное чувство охватилоего невольно, неудержимо, рассуждать нельзя было: всё поднялось в однуминуту! Это был аффект безумства и помешательства, но и аффект природы,мстящей за свои вечные законы безудержно и бессознательно, как и всё вприроде. Но убийца и тут не убил - я утверждаю это, я кричу про это - нет,он лишь махнул пестом в омерзительном негодовании, не желая убить, не зная,что убьет. Не будь этого рокового песта в руках его, и он бы только избилотца, может быть, но не убил бы его. Убежав, он не знал, убит липоверженный им старик. Такое убийство не есть убийство. Такое убийство неесть и отцеубийство. Нет, убийство такого отца не может быть названоотцеубийством. Такое убийство может быть причтено к отцеубийству лишь попредрассудку? Но было ли, было ли это убийство в самом деле, взываю я к вамснова и снова из глубины души моей! Господа присяжные, вот мы осудим его, ион скажет себе: "Эти люди ничего не сделали для судьбы моей, длявоспитания, для образования моего, чтобы сделать меня лучшим, чтобы сделатьменя человеком. Эти люди не накормили и не напоили меня, и в темнице нагогоне посетили, и вот они же сослали меня в каторгу. Я сквитался, я ничего имтеперь не должен и никому не должен во веки веков. Они злы, и я буду зол.Они жестоки, и я буду жесток". Вот что он скажет, господа присяжные! Иклянусь: обвинением вашим вы только облегчите его, совесть его облегчите,он будет проклинать пролитую им кровь, а не сожалеть о ней. Вместе стем вы погубите в нем возможного еще человека, ибо он останется зол и слепна всю жизнь. Но хотите ли вы наказать его страшно, грозно, самым ужаснымнаказанием, какое только можно вообразить, но с тем чтобы спасти ивозродить его душу навеки? Если так, то подавите его вашим милосердием! Выувидите, вы услышите, как вздрогнет и ужаснется душа его: "Мне ли снестиэту милость, мне ли столько любви, я ли достоин ее",- вот что онвоскликнет! О, я знаю, я знаю это сердце, это дикое, но благородное сердце,господа присяжные. Оно преклонится пред вашим подвигом, оно жаждет великогоакта любви, оно загорится и воскреснет навеки. Есть души, которые вограниченности своей обвиняют весь свет. Но подавите эту душу милосердием,окажите ей любовь, и она проклянет свое дело, ибо в ней столько добрыхзачатков. Душа расширится и узрит, как бог милосерд и как люди прекрасны исправедливы. Его ужаснет, его подавит раскаяние и бесчисленный долг,предстоящий ему отселе. И не скажет он тогда: "Я сквитался", а скажет: "Явиноват пред всеми людьми и всех людей недостойнее". В слезах раскаяния ижгучего страдальческого умиления он воскликнет: "Люди лучше, чем я, ибозахотели не погубить, а спасти меня!" О, вам так легко это сделать, этотакт милосердия, ибо при отсутствии всяких чуть-чуть похожих на правду уликвам слишком тяжело будет произнести: "Да, виновен". Лучше отпустить десятьвиновных, чем наказать одного невинного - слышите ли, слышите ли вы этотвеличавый голос из прошлого столетия нашей славной истории? Мне ли,ничтожному, напоминать вам, что русский суд есть не кара только, но испасение человека погибшего! Пусть у других народов буква и кара, у нас жедух и смысл, спасение и возрождение погибших. И если так, еслидействительно такова Россия и суд ее, то - вперед Россия, и не пугайте, о,не пугайте нас вашими бешеными тройками, от которых омерзительно сторонятсявсе народы! Не бешеная тройка, а величавая русская колесница торжественно испокойно прибудет к цели. В ваших руках судьба моего клиента, в ваших рукахи судьба нашей правды русской. Вы спасете ее, вы отстоите ее, вы докажете,что есть кому ее соблюсти, что она в хороших руках!"