Конечно, он не раскололся. Ответил что-то вроде «мне было интересно» и «я пожалел Илью». Все. Нужно было думать. Против кого пошел? Он таких, как я, во время переговоров делает на раз-два. Говорит только то, что считает нужным. А я выложил и про тот день, когда нашел Илью, и про вопросы милиции, и насколько отличался мой брат от привычного образа.
Но мне стало легче. Константин Алексеевич – хороший слушатель. Я выглушил четыре чашки кофе, извел на оригами пачку салфеток. Я понимаю Илью. Желание плюща ощутить опору. Тонкие, слабые ростки, вся сила которых ушла на то, чтобы пробить промерзшую бесплодную землю. А потом – защищать, согревая. Оттенять. Что если это о Илье? О… нас? Потому что и я почувствовал соблазн – обвить, позволить решать за себя.
Да, соблазн. «Садись, Валя, я подвезу тебя». Мягкие, пружинистые сидения Мерседеса. Придушенный, тихий внутренний голос: не надо. И снова: разве он сделает мне больнее, чем… Чего мне бояться? Сытое, пьяно-кофейное отупение. Лениво, безбашенно: да ладно, один раз. Мерное гудение мотора, лепетание радио и липкие призрачные нити мелодий - тянутся ко мне, как к марионетке, чтобы дергать, управлять, заставлять танцевать.
Он подвозит меня до метро. Привычно, уверенно паркуется у Дворца культуры, и я думаю, что здесь он и высаживал Илью.
Прокручиваю, повторяю наш разговор всю дорогу до дома. Отказываюсь от ужина. И вот – стою в ванной над раковиной, плещу себе в лицо воду и решаюсь-решаюсь-решаюсь…
- Мам…
- Валя, я тебя не слышу, выйди сюда.
В зеркале – белое, как у призрака, лицо. Кажется чужим – будто в ужастиках: кто-то наблюдает за тобой с той стороны. Я не боюсь. Усмехнувшись, тянусь за полотенцем.
- Мам, я нашел подработку.
Вернее, это она нашла меня. Уже в конце, у ДК, прежде чем выйти, я сказал Константину Алексеевичу, что Илья мог быть лгуном и лицемером, но не вором. И если взял деньги, значит, они были нужны ему и он собирался их вернуть.
«Зачем нужны?»
Ответа на этот вопрос у меня не было. Суперневозмутимый бизнесмен посмотрел насмешливо, пожал плечами:
«Давай предположим. На что ты бы потратил такую сумму?»
«Съем квартиры».
«С родителями жить не хочешь?»
«Нет».
«Почему?»
«Есть причины. Какая разница? У меня все равно никогда не будет столько».
Мне неуютно рядом с ним. Потому что задает вопросы так, словно знает что-то обо мне. Смотрит внимательно. И в машине постоянно хотелось поднять выше ворот свитера, спрятать руки – и в то же время остаться, никуда не уходить. Впервые желал все рассказать – на одном дыхании, быстро, а потом – делайте, что хотите. Константин Алексеевич кивнул понимающе, потянулся к сброшенному на заднее сидение пиджаку.
«Начни с малого».
Вот я и начинаю. Уламываю мать. Она разглядывает меня встревожено, как будто я сообщил ей… не знаю что.
- Глупая идея, Валя.
- Да?
- У тебя в школе куча проблем.
- И что? Я не собираюсь продолжать учиться, поступать в институт, - не то. Стараюсь говорить мягче и тише. Слышу, как в ванной включается вода. – Я пытаюсь, мам. У меня по физике «отлично»…
Смотрю на нее, выжидая. Не такая уж и частая, хорошая новость. Морщинка на лбу разглаживается. Кусает губы – так, что вскоре они становятся в цвет макам на халате.
- Ты умница, я всегда это знала.
- Ну вот, - дергаю завязки на домашних штанах – шнурок впивается в бедро. Морщусь, вытягиваю его чуть ли не на всю длину. – Это не займет много времени. Приличное место. Мне нужно будет заезжать туда после школы и развозить документы. А к семи уже буду дома.
Не просто деньги. Для меня - отвоеванное пространство. Свобода. И, возможно, последнее обстоятельство дороже всех сокровищ.
- Хорошо. Поговори с Андреем.
- Почему? Почему бы не решить это вдвоем?
- Потому что мы одна семья.
Иногда я думаю, действительно ли она верит в нашу «семью»? Или… желает настолько, что сила ее веры должна превратить горькую воду в сладкую. И… как там? Камень в хлеб? Но Андрей – червь, белый, скользкий и мерзкий. И ничто во всем мире не заставит его стать чем-то иным. Потому что… если в тебе есть… семечка, гладкая, живая – из нее при определенных условиях может родиться что-то. А если ты высохший, дохлый бублик… Поливай, согревай – на выходе получится только гниль и плесень.
- Иди помоги Андрею закинуть белье в стиралку, и заодно поговорите.
Киваю. Маки на халате мамы темнеют, сворачиваются, словно в огне.
Закрытая дверь. И шум воды. Наматываю шнурок на палец – палец белеет.
- Ты слышал?
Андрей отбрасывает грязное белье на пол – три аккуратных разноцветных кучки. Присаживается на край ванны. Черные яркие полосы под ногтями и вытянутая петля на спортивных штанах.
- Возможно.
Улыбается?
- Слышал. Так что?
- Повежливее.
Дергаю руку, витки соскальзывают с пальца, перехватываю веревочку, завязываю тугим узлом.
- Просить тебя?
- А ты не за этим пришел?
- Там… мама.
Сердце подпрыгивает к горлу, колотится – кажется, я вот-вот подавлюсь им, выплюну на истертый бледно-зеленый коврик.
Ладонь Андрея поднимается – я отдергиваюсь, упираюсь лопатками в дверь. Тесно. Что же так мало пространства?! Цепляет челку, тянет к себе, руками стискивает мою голову, отводит волосы назад.
- Оброс, Валя.
Сжимает коленями, удерживая на месте. Я стою, согнувшись, смотрю в его глаза. Шум воды лупит по ушам, подхватывает, засасывает в водоворот. И если бы можно было уменьшиться до размера лилипута, нырнуть в слив...
- Отпусти.
Лопнут… ребра. Ходят ходуном от дыхания. Но я не чувствую его. Взгляд с той стороны – равнодушного белого человека из зеркала. Он подталкивает, сдавливает мне горло цепкими острыми пальцами, перед глазами плывут лилово-алые пятна.
- Ты… - на выдохе, беззвучно. Воздух выходит, слова - нет. Сглатываю. Вторая попытка. – Ты хочешь, чтобы тайна осталась только нашей?
Андрей перехватывает за плечо, царапает ключицу.
- Шантажировать вздумал?
Глаза жжет. И больше ничего. Тело – ящик, отданный на время другому. Тому, кто может…
- Так «да»?
Спиной об угол стиралки. Бок – обжигает. Всхлипываю беззвучно, прикусив язык. Во рту разливается гадкий вкус мыльной грязной воды.
- Не тро…
Ладонь накрывает рот, прерывая крик. Я пытаюсь выскользнуть на пол, извиваюсь, поджимаю ноги – вторая рука давит на живот.
- Ты… стал… как твой ебнутый брат.
Шепотом. А смысл? Никто ничего не слышит. Всем наплевать. Работающая стиралка, шум воды, ор телевизора. Так удобно.
Ты трогал его? Ровными тяжелыми толчками пульса. В губах. И боку.
- Маленький подлый шантажист. Давай, расскажи, как мы славно проводили время, пока мама была в больнице. Она порадуется за своего сына.
Дышу. Глотаю воздух ртом. Перед глазами – бело. Как будто за секунду снег тонким слоем покрыл все вокруг.
- Ты трогал его?
- Нет, - помедлив, поясняет: – Он, как ты, не терся рядом бесконечно.
Отпускает. Руки дрожат. И почему-то я знаю: не врет. Наклоняюсь, медленно – слишком медленно, как во сне – раскладываю белье по кучам.
- Если ты перестанешь таскать из карманов деньги, валяй – трудись.
Победа? Такая – горько-кислая, как будто раскусил мелкое яблоко с дерева у дороги. И все же…
Натягиваю одеяло до подбородка, поджимаю озябшие ноги. За окном – дождь. Осенний, беспросветный. Бесшумный.
Где-то тепло, где-то лето. Как в песне. А у нас весна-перевертыш.
Пальцы гладят прохладный пластик телефона. Свет настольной лампы кружевами лежит на подушке. Интересно, какая разница во времени с… «там»? И что собирался мне сказать Арс? Ведь точно собирался. Начал. А я… у меня была причина. И стоит позвонить, чтобы хотя бы пояснить. Если он спросит, всегда можно сказать, что сидел с физиком. Если Арс, конечно, спросит. Зачем ему это? Наверняка хотел передать что-то парням. Хотя… Или не врать. Вот просто взять и не врать, рассказать про Константина Алексеевича. Ведь Арс имеет право знать… Сомнительно.
А если он думал сообщить что-то важное? Ну, например, про Илью?
Переворачиваю сплющенную в блин горячую подушку, открываю список принятых вызовов.
Трусливый придурок. Нужно позвонить, чтобы, как минимум, извиниться. За то, что так быстро прервал разговор. А если Арс занят или уже поздно – он просто не ответит. Ну, или пошлет – это тоже не смертельно. Вот Сережа выслушивает ласковости сто раз на дню – и ничего. В конце концов…
Переворачиваюсь на бок, шиплю сквозь зубы. Так – больно. Не очень, терпимо. По крайней мере, позволяет не думать о другом, отвлекает.
На спине – совсем нормально. Круги масляного света на потолке – в темную крапинку от дождевых капель на стекле. Негромкий шум машин, взрезающих лужи. Нажимаю на кнопку вызова, так ничего и не придумав. Полоска соединения – рваный черный пунктир, как показывают в фильмах про скорую помощь. Искусственное дыхание, поддержание жизни. И тут же выравнивается, соединяется в одну длинную линию. «Абонент недоступен». Еще и еще раз.
Все решилось само. Перемещаюсь в меню «Видео».
Ничего не изменилось – те же две минуты, в течение которых Илья жив. Он так же улыбается, говорит что-то торопливо, но… Теперь я вижу и Арса с телефоном. Одной рукой он убирает с лица волосы, хмурится. И себя. Где? Рядом. У бордюра, в стороне. Расшвыриваю ногой разноцветные листья, подставляю лицо под бледное, неяркое солнце.
Стучу ногтем по экрану.
- Мне тебя не хватает. Нужно было сказать это раньше. Нужно было смотреть на тебя… тогда. Еще не уходи… пожалуйста.
Тишина. Мертвенно-голубое свечение мобильника. Потухает.
- Ладно-ладно. Спокойной ночи.
На месте Арса за столом сегодня высокая размалеванная девица. Рома обращается к ней «Оксана». Когда я подсаживаюсь, она как раз свинчивает крышку с бутылки минералки и продолжает разговор, не глядя на меня:
- Значит, все хорошо. Ладно тогда.
-Да, я с ним полчаса вчера протрепался.
Я видел ее раньше. В смысле, конечно, видел – одна школа, но обратил внимание в первый день, когда начал общаться с компанией брата. Она тогда повисла на Арсе. И сейчас речь, очевидно, о нем. Как прикольно быть мегапопулярной личностью. Ни дня покоя. Все тебя ищут, хотят о тебе знать. Не, ну, я, в конце концов, притащился за этим же. Потому что утром абонент еще был в загуле. Но раз Арс проболтал с Димой… тем лучше. Избавляет меня от ненужных вопросов.
- А где Сережа?
Рома, фыркнув, показывает за спину. За столом – четыре девчонки и Сережа. Размахивает руками, рассказывает что-то. Аж волосы на макушке встопорщились. И солнечный луч запутался в них, вспыхивает время от времени медью.
- У него любовь, - шепотом, словно мы заговорщики.
- Которая из них?
Рома пожимает плечами, смеется:
- Не колется.
- А давно?
- Аж с сегодняшнего утра.
У меня была первая любовь. Еще в прошлой школе, получается – до переезда сюда и до того, как с нами стал жить Андрей. Нет, на самом деле – мы с ним.
Имени девочки я не помню. Какое-то такое… незаезженное. Она жила в соседнем подъезде. И мы с ней делили велосипед. Мой. Пока не приходил Илья и не давал понять, кто настоящий владелец транспортного средства. Она была светленькая и смешливая – солнечный зайчик, пойманный в кокон яркого платья. И сбитые коленки. Я из дома таскал для нее печенье. Ничего нового – наверное, у всех было такое. Просто… кажется, что это тебя одного-единственного так проплющило. И это ты первооткрыватель.
Любовь… отличный повод многое оправдать. Наверное, так.
- Как твоя физика?
Разделываю булочку на четыре части, беру один кусочек.
- Подтвердил пятерку.
Рома подпихивает меня плечом.
- Ну, я же говорил.
Гордость. Пусть я не так уж и потрудился. Но… опустив голову, улыбаюсь:
- Спасибо.
Сейчас, мне кажется, я могу спросить даже то, зачем пришел. Но эта девица…
Встает, прощается и уходит. За ней тянется смазанный густой запах духов. Морщу нос, чтобы не чихнуть.
Дима причмокивает губами, смеется негромко:
- А она еще и отличница.
- Арс – разве нет?
Рома смотрит удивленно, отодвигает поднос.
- Совсем нет. Он ленивый.
- Кстати…
Хороший повод, ведь правда?
- Я вчера пытался позвонить, спросить, как он добрался… И… недоступен.
Говорить не так уж и сложно. И в ответ – ни злости, ни подозрений. Рома достает мобильник, откидывает крышку.
- Арс там местную симку купил, сейчас я тебе скину номер.
- Хорошо.
Дима ловит меня уже на выходе из столовки, цепляет за рукав, разворачивает.
- Валя… - смотрит мимо меня, на хлынувшую в коридор разноцветную толпу. – Я был не прав. Извини.
- В смысле?
Переминаюсь с ноги на ногу, хочу быстрее слинять в спокойное, тихое место. В голове прокручиваю текст будущего смс.
- На футболе.
- Да… Да все нормально.
Так и есть. Те слова могли бы обидеть кого-то, но не меня. Я слышал и хуже. И самое страшное – Дима и не знает, насколько они совпадают с тем, что я думаю о себе.
