– Иди сюда.
– Кто?
–Ты, блин.
Удивленно смотрю на Свету – мы с ней сидим вроде как на скамейке запасных, пока Арс с Ромой гоняют туда-сюда вдоль полустертой белой полосы на дорожке стадиона. Колеса скейта мягко шуршат по асфальту.
Когда Арс позвонил, я долго решал, а стоит ли мне идти. Вопрос был один: нужно ли рассказывать про Константина Алексеевича? С одной стороны, как друг, Арс должен знать, но с другой – если Илья так оберегал свою тайну… А это своего рода наследство, да?
И факт – не лжи, нет, но все же секрета, еще одного в череде других – напрягал. Будто камни, которые ты тащишь с собой. И только когда Константин Алексеевич вдруг сказал: эй, давай я помогу тебе нести один – я понял, насколько это тяжело. И теперь вес самого маленького дополнительного камешка – ощущается.
Но я не хотел идти домой. И сейчас даже рад, что когда приехал на стадион, там были и Дима со Светой. Я не знаю, оставалась ли у Арса на ночь вчерашняя девица или… Не стоит и думать об этом. Наплевать.
Сползаю со скамейки, прикладываю ко лбу ладонь – солнце слепит на полную катушку, апрельское, освободившиеся из камеры зимы солнце.
– Зачем?
Арс наступает носком кеда на край доски, перехватывает пальцами другой.
– Попробуешь.
Смотрю на свои ботинки – шнурок я так и не купил новый, и связанные концы торчат, как уши зайца.
– Не, я не умею.
– Мы научим, да, Ромаш?
Улыбка Арса – как у голодной лисы, и тон такой, что я себя Колобком чувствую. Щурится, убирает за ухо длинную челку. Золотистый.
Вытираю ладони о джинсы, пожимаю плечами:
– Нефиг ставить на мне свои педагогические эксперименты. Ее учите.
Светик смеется, потянувшись, пихает меня в спину.
– Мальчики смотрятся гораздо лучше. Так что не трусь и иди. Я на вас полюбуюсь.
Сердце испуганно ухает вниз и заходится частым стуком. Дурацкое волнение - снова провожу ладонями по бедрам, нервно фыркаю:
– Вот ты очень зря это сказала.
Но негнущиеся ноги уже деревянно вышагивают по ступеням вниз. Бодро и уверенно. Как будто я точно знаю, что делать. Хотя это совсем не так.
Выдергиваю из пальцев Арса скейт, кидаю на землю и встаю. Закономерно, что доска уезжает вместе с моей ногой. Взмахнув руками, стараясь уцепиться за что-нибудь, успеваю соскочить на асфальт.
– Е-мое, ну, не так же резво.
Ромка хватает меня за рукав куртки, помогая восстановить равновесие. Светка ржет, спрятав лицо в коленях.
– Может, не стоит?
Ну, уж нет. Азарт. Чувствую, как кровь приливает к щекам и в животе сладко ноет. Качаю головой, осторожно подкатываю к себе доску, двигаю ею туда-сюда. Скользко. Но все получится. Арс встает напротив.
– Давай. Ничего сложного.
Снова киваю и глубоко вздыхаю. А он вытягивает вперед обе руки, смотрит внимательно, слегка хмурится. Глаза – темные, блестящие, и хрен поймешь, о чем думает. Но про себя я знаю наверняка: если грохнусь, никогда в жизни себе не прощу.
– Держись.
Пытаясь сконцентрироваться, облизываю губы – ничего не вижу, ничего не слышу. Только лицо горит. Осторожно опускаю ладони на локти Арса, сжимаю пальцами и шагаю вперед.
Стою, балансируя – как будто на краю пропасти. Не упасть – не упасть – не упасть. Кажется, земля опрокидывается. Или нет, подо мной нет никакой земли. Сосредоточенно смотрю на свои колени и носки кед, переступаю. Спускаю левую ногу на асфальт и отталкиваюсь. Рывком, резко – едва не опрокидываюсь. Чувствую, как руки Арса подхватывают, возвращая назад. Как в детстве. Когда учился кататься на велосипеде. Илья все умел раньше меня, и он… или отец? Я не помню. Но вряд ли отец – он, когда не пил, тупо пялился в телевизор. Так что Илья держал велик за багажник, не позволяя завалиться. А я злился, пытался обернуться и шипел: отпусти, я могу сам. Сам.
Как же так? У него получалось, а у меня – нет.
А сейчас – только радость. Странная, болезненная – от нее сжимается горло и пальцы на руках Арса – сильнее и сильнее. Я смотрю на него, он вопросительно выгибает брови. Качаю головой и выдыхаю только:
– Еще.
Ромка идет рядом и улыбается так, словно он счастливый папа.
Россыпь золотых светлячков на воде, я врезаюсь в лужу, вспугивая их, уверенный: сейчас они вспорхнут брызгами и опустятся на ладони. Ручные. Теплые.
– Ну, куда ты рулишь, блин?
Арс, ругаясь, перепрыгивает лужу.
– Отпусти меня, - пытаюсь освободиться. Ноги мелко дрожат от напряжения. Арс, усмехнувшись, качает головой:
– Не-а. Не сейчас. Вот минуем эту задницу, в которую ты вляпался.
За скейтом тянутся ленточками темные мокрые следы. И я не замечаю, в какой момент пальцы, держащие меня, разжимаются. Отталкиваюсь и еду. И два метра до трибуны сейчас длиною в Великую китайскую стену. Но когда борт упирается в ступени, чувствую себя тем самым альпинистом, покорившим самую высокую вершину. Заорать хочется. Или стрелой, гладко и быстро – назад. Как ну… который по воде ходил. Это возможно, я знаю теперь. Все, наверное, возможно.
– Эй-эй, притормози, лихач.
Ромка смеется, когда я снова взмахиваю руками и спрыгиваю на землю.
– Тебе просто практиковаться нужно.
Вытираю рукавом влажное лицо, качаю головой.
– Да не…
Денег на бессмысленную покупку мне все равно не выделят. Стащить такую сумму тем более не получится – у Андрея в карманах сотни пачками не водятся. Да и время…
– Возьми Илюшкин. Если вы не выбросили, конечно, - Арс поднимается на трибуны, ставит на скамейку свой рюкзак.
Предложение звучит так… странно. Царапает. Я молча слежу за его движениями: достает бумажные пакеты, бутылку колы. В тишине. Потому что и Рома, и Света тоже ни слова не говорят. Будто жизнь замирает – и холодок по позвоночнику. Илья услышит. Ему не понравится. И остальные думают об этом. А я – знаю наверняка. И только Арс выпрямляется, так же спокойно продолжает:
– Доска раздолбанная, насколько я помню. Но тебе пока пойдет.
Это так похоже на «прощай».
– Что? – с вызовом, оглядывая нас. – Илья никогда не был жадным.
Не был. И тот велик мы делили на двоих. Но он не орал на меня и терпеливо ждал. А когда мать подарила Илье часы на день рождения, засекал время: пятнадцать минут – ему, пятнадцать – мне.
Как же так вышло… В какой момент мы просто повернулись друг к другу спиной? И это не могло произойти сразу. Я помню столько «вместе». Его пересказы параграфов из учебника истории. Он это делал так, что полночи можно было пролежать на своем «втором этаже», слушая его хрипловатый тихий голос. Привирал, конечно. И я раз попался, когда на уроке повторил его байку про изобретение лодки первобытным человеком. А еще мы вместе пытались вскрыть замок на чердачной двери, чтобы устроить там убежище. И голубя подбитого лечили вместе. Тогда… кто отнял его у меня?
– Не был, - эхом моим мыслям. Светик шуршит пакетами, разбирает сэндвичи. – Язвой был, правда, порядочной.
– Ой, да ладно. Он просто считал, что девочки в компании лишние.
Рома ловит недовольный взгляд Светы и поспешно добавляет:
– Но первым предложил навалять тем уродам. Помнишь, когда к тебе этот ушлепыш с компанией приставал?
– Что он против девочек имел?
– Ничего. Он благополучно встречался с этой… из параллельного… - Ромка морщит лоб, шумно вдыхает воздух, - оторва такая…
– Но с офигенной грудью, - подсказывает Арс.
– Ага, да-да.
– Что-о-о?
– Я не пялился. Но там же не заметить сложно.
– Вообще-то он ее отшил через два дня, – Арс смеется. – Просто взял с меня клятву не сдавать этот секрет вам.
– С какого хрена?
– Сказал, что она его слюнями извазюкала, когда они поцеловались.
– Эстет, блин. Великий ценитель. Сам типа эксперт по поцелуям.
– Нормально он целовался.
Рома закусывает ноготь, насмешливо смотрит на Арса.
– О-о…
Скомканная обертка ударяет его ровно в лоб. Я не могу удержаться, улыбаюсь.
– Вообще-то это Оксана сказала.
Невозмутимый Арс. Ромка отпрыгивает, стряхивает с себя бумажный комок.
– Он и с ней успел?
– Ма-а-альчики, это мрак.
– Ты можешь быть спокойна, Светик. От тебя Ромаша ни-ни… Он самый верный. Вот прямо за всю компанию.
– Выгораживай дальше, Арс.
Я успеваю только головой вертеть. Кусочки мозаики – разноцветные, на первый взгляд, абсолютно не подходящие друг к другу. Но нужно просто иметь терпение – складывать их, подгонять. Чтобы увидеть тот самый парусник, покачивающийся на волнах, готовый отправиться в путь. Тоска по путешествиям, холодному свежему ветру, пахнущему невиданными странами, дорогими тканями, сладостями и чужими людьми. Не хватает только одного фрагмента: «Почему он это сделал?» Любовь? Якорь и ветер – одновременно.
Пузырьки колы покалывают язык, бьют в нос. Я едва не опрокидываю на себя полбутылки.
– Хорош переводить добро. Иначе сам метнешься к метро, - Ромка выглядывает из-за плеча Светика. Мир налажен. Обнимает ее одной рукой – пальцы спрятались под футболку, полусогнутые – то поглаживают, то легко тычут, щекоча.
Сидеть так – скрестив ноги, между ними и Арсом – уютно. И остывший сэндвич с липким, пристающим к зубам сыром – кажется самой офигенной едой. Половину я слопал, едва не оттяпав себе пальцы. На второй притормозил, чтобы растянуть удовольствие.
Соус течет по пальцам. Арс, растопырив их, выхватывает салфетку из пакета и только потом – из кармана телефон, орущий что-то агрессивное, с нераспознанным английским текстом.
– Здорово. Мы? Отлично. Никакого похмелья, что ты. У нас спортдень. У всех. Даже у Вали. А вы? Стоите? Ну, приятного стояния. Подожди, сейчас… - осторожно кладет сотовый на скамейку, переключает на громкую связь.
Вместе с шипением и автомобильными гудками я слышу Диму:
– Потому что я говорил им: давайте выйдем пораньше, но кто ж…
И сразу – усталый женский голос:
– Димка, не наговаривай.
– Он прав, а что.
Сережа. Как будто совсем близко. Под ладонями – шершавое дерево скамейки с облупившейся краской. Откидываюсь назад и закрываю глаза.
Тепло. Хотя солнце уже не такое яркое. И легкие – будто самыми кончиками пальцев – касания ветра. Запах дыма – серая ниточка, плывущая по воздуху. Арс закурил – слышу, как он выдыхает, кладет зажигалку на лавку. Глотаю аромат – глубоко, жадно, даже голова начинает слегка кружиться.
Я знаю: еще чуть-чуть – и нужно будет возвращаться домой. Но пока…
К шести я, конечно, не успел. Пока мы попрощались, пока шли с Арсом до меня. Он сказал, что прогуляется и поймает тачку на остановке за домом. Обычные «десять минут от метро» растянулись на полчаса, не меньше. По крайней мере, у подъезда я уже стоял порядком замерзший. Но заставить себя сказать «счастливо» никак не мог. Зябко поводил плечами и кутался в спортивную куртку. Пока это самое «счастливо» не произнес Арс, щелкнув меня по потерявшему чувствительность носу.
Странное ощущение. Как будто… не знаю. Температура под сорок – то холодно, то жарко. Вернее, все вместе – слоями, которые при каждом движении взбалтываются, перемешиваясь. И ведет. Стоял возле лифта, вжавшись лбом в створки, вслушивался в далекий, такой знакомый гул спускающейся кабины и чуть не грохнулся, когда двери открылись.
Дома спасло меня лишь то, что Андрей порядочно набрался и успел отрубиться. А мама только удивленно посмотрела, когда я отказался от ужина, сославшись на то, что поел у одноклассника.
Не отпустило даже после получаса под горячим душем.
Натянул теплые носки и бесформенный длинный свитер, чтобы хоть как-то согреться. Наверное, это простуда. Завтра заболит горло и начнется насморк. Иного объяснения нет.
Мама на кухне гладит рубашки. Старательно – на лбу сосредоточенные морщинки. Смотрю на ее руку, держащую утюг. Вспоминаю: «Матушка еще не вернулась, так что дома… скучно». Матушка… Ласково. Неожиданно от Арса, наверное. Как и Илюша. Люди, допущенные в особый, узкий круг.
– Помочь?
Мама ставит утюг на подставку, поворачивается ко мне. Я переминаюсь с ноги на ногу на пороге кухни, барабаню пальцами по дверному косяку.
– Нет. Как твоя подготовка?
– Нормально.
Обещаю себе начать прямо завтра. Я должен сдать. Это единственная возможность.
– Валя… я люблю тебя очень, ты же знаешь, да?
– Знаю.
Шаг. И еще один. Обнимаю ее, прижимаюсь щекой к плечу. Теплый сладковатый запах цветов и кондиционера для белья. Мягкая ткань халата, пальцы скользят по ней, цепляют кончики пояса, теребят.
– Осторожно, не обожгись.
Невесомое касание – затылка, будто от дыхания. Поцелуй, от которого горло будто стискивают.
Прости… Слова – много-много слов – подкатывают, наполняют рот, как бабочки, еще чуть – и выпорхнут. Сжимаю губы, обнимаю крепче. Волоски на теле встают дыбом: теплые руки – спина, шея. Отстраняя.
– Снял бы ты уже эту железку.
Подбородок и уголок рта, возле пирсинга – ее ладонь, шероховатая, легкая. Улыбается устало.
– Мне нравится, - упрямо качаю головой, отступаю послушно. – Мам, а где вещи Илюшки?
Глаза темнеют, глядят настороженно.
– Зачем?
– Взять кое-что хочу.
Я чувствую ее готовое вырваться «не надо». Но мама, вздохнув, вновь берется за утюг.
– На балконе. Только в комнате спит папа.
– Я тихо.
– Смотри не разбуди.
Три больших коробки – всего-то. Аккуратно установленные одна на другую – у стены. Снимаю верхнюю. Сажусь напротив. Совсем не тяжелая.
Сложенные чистые футболки. Я помню: когда Илью уже увезли, мать два дня без остановки стирала и гладила всю его одежду. Будто в дорогу собирала. Такое же было, когда он пару лет назад отправился в летний лагерь. Но на этот раз его путешествие продлится много дольше.
Осторожно, чтобы не нарушить порядок, кладу стопку одежды на коврик. И достаю из коробки несколько библиотечных книг. Из одной торчит закладка – сложенный в четыре раза тетрадный лист. Аккуратные печатные буквы: «Я никогда это не сдам». Глупая мысль: успел?
Несколько коробочек разного размера из-под пазлов. Одна – нераспечатанная. Алый всплеск парусов над тонким, изящным фрегатом. Как там нам рассказывали? Заплати паромщику настоящим золотом, и он переправит тебя на другую сторону туманной реки. Тысяча евро - достаточная плата?
Черные буквы типографской краской: «Секрет». Обвожу их по контуру, полиэтилен липнет к пальцам. Углы коробки сминаются, когда я сжимаю их.
«Ты… не против? Я мог бы собрать его – для тебя».
Молчание. Холод. Как будто я стою на берегу и вглядываюсь… вглядываюсь вперед до слез от ветра.
– Валя, телефон.
Вздрагиваю от маминого голоса. Ноги затекли, и я чуть не спотыкаюсь о порог. Фрагменты пазла глухо гремят в упаковке.
Мобильный орет на всю квартиру. Бросаю коробку на кровать, тычу в кнопку приема.
– Валь, у меня для тебя два предложения – на выбор.
Константин Алексеевич. Прижимаюсь лбом к спинке кровати, ладонью тру глаза:
– Решил взять котенка?
