Струя воды разбивается о дно раковины, разлетается сотней прозрачных капель, оседающих на фаянсовые стенки. Выпуклая прозрачная мозаика - как бесцветные гранатовые зернышки.
Алые капли растекаются, размываются до бледно-розового – тонкие ручейки, огибающие фрагменты мозаики.
Губа лопнула. Касаюсь кончиком языка трещины, смотрю на себя в зеркало. Две яркие полосы - как вишневые леденцы. Тру их пальцами, морщась от боли. Размазываю кровь: по контуру, от центра к уголкам, словно помадой подвожу. В зеркале - чужое лицо: влажные губы и глаза. И бледное – белое – пятно. Вот-вот растает. Что останется? Улыбка Чеширского кота. Улыбаюсь.
Набираю полные пригоршни воды, плещу на лицо.
- Ты долго еще?
Выворачиваю вентиль до конца. Ванная наполняется паром. Дымка на зеркале.
- Валя?!
Пошел к черту.
На шее справа - дорожка отметин. Наливаются кровью, темнеют на глазах.
Черт.
Дергает ручку двери, стучит.
- Сейчас выйду.
Врубаю душ, встаю в ванну. Вода горячая - морщусь, но не отстраняюсь. Каждый раз – единственное желание: вымыться изнутри. Разодрать грудь и живот, выполоскать органы в формалине – не для того, чтобы сохранить, нет. Чтобы уничтожить наверняка все: запахи, отметины, оставляя лишь пустую мумифицированную оболочку, которую Андрей сможет использовать, как захочет. Или… формалин нужен для другого? Незачет, Валя. Садись, два.
«Не молчи. Сделай уже что-нибудь. Ты же только ноешь».
«Например? Он насилует меня, а я иногда даже получаю удовольствие?»
Это самое гадкое. Такие минуты я ненавижу больше, чем те, что несут боль. Предательство. Я предаю, меня предают - замкнутый круг, из которого не выбраться.
«Может, тебе нравится быть жертвой? И ты не желаешь прекращать?»
Закрываю уши руками, сползаю по стене на дно ванны. Я хотел бы заорать, разрыдаться – что угодно, но внутри меня пустота. Только судорожные спазмы, тошнота подкатывает к горлу, но ничего не происходит. Я поднимаюсь, сдергиваю с вешалки полотенце, тщательно, неторопливо вытираюсь и надеваю штаны.
«Он, в отличие от тебя… заботится обо мне».
Так и есть. Я боялся возвращаться домой. Стоял перед закрытой дверью, прислушивался, репетировал: войти и сразу в комнату, нет… лучше в ванную. Хотя это подозрительно, но… Время шло. На счет «три» набрал побольше воздуха в легкие и повернул ключ в замочной скважине.
Шум телевизора в родительской комнате, бормотание закипающего чайника - и все. Осторожно, касаясь кончиками пальцев стены – для устойчивости, стянул ботинки, подхватил рюкзак, на цыпочках пошел в комнату. Три шага – всего. Дверь в гостиную была открыта, но мне показалось, если я удержусь и не взгляну, то все обойдется.
- Валя.
Нет.
- Да?
- Ужин в холодильнике. Разогрей и поешь.
- Ты приготовил ужин?
- Да. Что такого? Я должен заботиться. Тебя скоро ветер унесет.
Я проголодался. Больше, чем казалось. Запах жареной картошки с луком и сосисок – самый офигенный запах на свете. Особенно если ты последний раз ел только сок на обед.
Глотал быстро, обжигаясь, запивая холодным чаем – еда слипшимся тяжелым комом упала в желудок. Неприятное ощущение. И в то же время - какое-то ленивое спокойствие. Мышка нажралась сыра, и ей теперь плевать, даже если кот полоснет ее бок когтями.
Неторопливо помыл тарелку, поплелся обратно в комнату.
- Иди сюда, посмотри со мной телевизор.
На экране – мочилово. Хорошие дяди милиционеры спасают мир от плохих бандитов. Не люблю и не верю.
- Андрей, я не смотрю эту х…
Разозлится. Обидится. Будет только хуже.
- Ладно.
Я сидел, забравшись в кресло с ногами, и задумчиво драл пальцами желтый синтетический ворс подушек. Звуки выстрелов отдавались мягкой вибрацией в животе. Сначала, первые десять минут, я следил краем глаза за Андреем. Он лежал на диване, обхватив пальцами бутылку пива и, не отрываясь, пялился в экран. Потом – лица. Плыли перед глазами, одно за другим. Словно фотографии. Последняя – мужчина, к которому прижимался Илья.
- Андрей…
- М-м-м?
- Илья… ты…
Что я мог спросить? Делал ли он с братом то же, что и со мной? Пытался, или изначально только я был… особенным?
Я бы не получил ответа. Или ответ был бы совсем не таким, какой я хочу услышать. Не готов.
- Может, мне вступить в это долбаное общество помощи ветеранам?
- Нет.
- Почему?
- Помогай матери. Хватит с тебя.
- Я…
- Иди сюда, Валя.
Мне не стоило начинать разговор.
- Нужно в душ.
- Потом. Иди сюда. Я соскучился.
Пальцы впиваются в бортик ванны. Спине холодно. Футболка осталась на родительской кровати.
Что делать с темными пятнами на шее? Открываю шкафчик над раковиной, дверца поддается не сразу - когда дергаю, флакончики внутри начинают дребезжать. Аспирин, валидол, какой-то лосьон - на верхней полке. На нижней – мамина косметика. Оглядываю бутылки и коробочки, достаю пузырек с тональным кремом, выливаю немного на пальцы – бархатистая теплая капля. Задумчиво веду вдоль шеи – по коже тянется полоса цвета кофе с молоком. Не пойдет. Я же не последний из могикан.
Вытираюсь, на ткани остаются грязные разводы. Цыкнув, запихиваю полотенце в корзину с бельем.
- Валя, собираешься выходить? Ты дрочишь, что ли? Так…
Распахиваю дверь, едва не въехав косяком в плечо Андрея.
- Свободно. Я спать.
- Так рано?
- Затрахался.
Андрей пихает меня к стене, с силой обхватывает подбородок, сжимает, вздергивая голову.
- Думаем, прежде чем говорим, да?
Сердце ухает в низ живота, бьется там посаженным в полиэтиленовый пакет истеричным лягушонком. Раз. Два. Три. Сглатываю.
- Да.
- Тогда вали учить уроки, а потом уже спать. Понятно?
- Да.
- И надень что-нибудь, - отступает на шаг, позволяя пройти. – Ведешь себя, как развратная девка.
Тянет болезненно в районе солнечного сплетения, опускаю глаза, подтягиваю домашние хлопковые штаны.
- Прости.
- Завтра вернешься раньше?
- Да.
Я думаю о том, как сказать Роме, что не иду с ними на день рождения.
Иногда кажется, что Андрей отпускает, теряет интерес. Временами он вообще не замечает меня, не подзывает, не касается, скользит взглядом, как по пустому месту. Но как только я делаю шаг в сторону, желая почувствовать свободу, – ошейник сдавливает горло. И я понимаю, что моя свобода длиной с поводок, который держит в руках Андрей.
Смотрю в раскрытую тетрадь. Пальцы Ромы быстро перебегают со строчки на строчку, указывая то на одну формулу, то на другую. Он говорит спокойно, неторопливо, и я киваю в такт его словам, совершенно не вникая в суть. Голос успокаивает. Как по шерстке гладят. Хочется сложить руки на парте и опустить на них голову. Но я держусь.
Время от времени Рома касается моего локтя своим, и я чувствую тепло его руки, несмотря на одежду. Вздохнув, сажусь прямо, натягиваю высокий ворот свитера себе на подбородок.
- Ну, ничего сложного, правильно?
Перевожу удивленный взгляд на Рому, рассеянно скольжу по металлическим колечкам в ухе и темным прядям на виске – кожа тонкая, видно голубоватую венку. Смотрит на меня внимательно, моргаю и опускаю голову. Строчки расплываются, будто цифры и буквы на глазах превращаются в арабскую вязь. Прихватываю губами кромку ворота, сжимаю. Мерзкое ощущение синтетики – до холодка по позвоночнику. Выдыхаю, откидываюсь на спинку стула.
- Да. Ничего сложного.
- Тогда теперь ты.
- Что?
- Повтори.
Кусаю ноготь, пытаясь силой воли растащить все эти точки и черточки обратно в цифры и буквы. Красная горизонталь черты, под которой - агрессивная, разодравшая бумагу единица.
Солдатик, опустивший голову. Сдавшийся. Знающий, что он остался один. Высшая степень одиночества - когда ты оглядываешься, но нет никого, кому можно выорать весь свой страх. Бледно-голубые холодные стены, аккуратные прямоугольники фотографий людей, с которыми я никогда не был знаком, но чьи истории жизни нам вдалбливают в головы на уроках. Зачем? Если все равно не докопаться до истины, как оно было на самом деле? Какой вот, допустим, этот человек с бородой и пустым взглядом? Его тайны остаются с ним. Мои – со мной. Мы ничем не поможем друг другу. Каждый есть ящик Пандоры, который не стоит открывать.
Фотография Ильи на столе в комнате матери и Андрея. Глаза Ильи кажутся… слепыми – серая матовая поволока – сны, дым… Мертвые глаза. Хотя снимок делали для школьного альбома.
Сколько промелькнуло парней и девушек перед фотографом в тот день, прежде чем дошла очередь до Ильи? Камера запечатлела призрака. А в ролике - жизнь. Потому что тот, кто снимал, видел – жизнь.
- Слушай… Это бесполезно. Я просто не могу сосредоточиться.
Закрываю тетрадь, собираю учебники в стопку.
Рома опускает руку на мое запястье, останавливая.
- Я могу повторить еще раз.
Замираю, глядя на ладонь и острые углы согнутых пальцев. Расслаблен. Можно легко скинуть – этого и хочется больше всего. Но я заставляю себя не двигаться. Секунду. Две. Ничего не происходит. Осторожно убираю руку из-под ладони Ромы. Тру теплую кожу. Никаких следов. Почему казалось, что должны были остаться?
- Дело не в этом. Мне просто не интересно.
Спихиваю книги в рюкзак, поднимаюсь из-за парты.
- А что тебе интересно?
Фотография Ильи стояла на столе напротив телевизора. Узкая черная лента на уголке. Возле – этот дурацкий стакан и кусочек зачерствевшего хлеба. Потому что так принято. Зачем? И кем?
Я переворачивал фотографию десятки раз. Мама плакала и спрашивала: «Почему?» - «Адское наказание – даже после смерти пялиться в телик». Андрей врезал так, что губу разбил. Полдня она кровоточила, потом распухла, как у клоуна.
Я оставил фотографию в покое. Не из-за губы. Потому что нам все равно.
- Не знаю. Мне все равно.
Рома скептически кривится, поднимается со стула, идет к двери класса.
- Ладно. У тебя есть время определиться, да?
- Наверное.
- Я сделаю тебе физику, переписать сможешь?
- Зачем это тебе?
Смеется, замедляет шаг, дожидаясь меня.
- Потому что мою бабку звали Мать Тереза.
- Чего?
В чем подвох? Жду объяснений, но Рома ржет еще сильнее, дергает за лямку рюкзака к себе, подталкивает к двери.
- Пойдем. Уже пора к Светке.
То, с чего все началось. Придумать причину так просто, если не хочется что-то делать, а вот, напротив, когда тянет…
- Я не…
- Подожди.
Рома останавливается, достает мобильник из кармана.
- Да, Арс? Мы идем. Не смей набухаться до нашего появления. Все. Да. И… блин, стой. Подарок тоже не дарите. Дождитесь. Ну, вот и умничка, - смеется, прижимает телефон плечом, рукой толкая дверь. – Отвали. Целую в нос.
Спотыкаюсь о порог, едва не влетев в спину Ромы. Глаза широко раскрываются, и я не могу ничего сделать, мучительно, жарко краснею – как кипятком окатили с ног до головы. Дверь глухо хлопает, я вздрагиваю.
- Адье, придурок.
Оборачивается ко мне, сует телефон обратно в карман.
- Нас уже ждут.
И я иду за Ромой. Молча. Так ничего и не сказав.
Всю дорогу. Или мы все-таки перекинулись парой фраз… Нужный нам дом оказывается в моем районе. Точнее – родную обшарпанную двенадцатиэтажку отлично видно от подъезда, в который мы вошли. Этот факт вызывает странные ощущения. С одной стороны – холодок волнения, как будто я совершаю преступление прямо под носом у тюремщика, с другой – успокаиваю себя тем, что вот сейчас поздравим, посижу с остальными пятнадцать минут и домой.
В лифте уже вспоминаю про маму. Обещаю себе позвонить ей чуть позже.
Света – милая. Ну… необычная, наверное. Светлые короткие – очень короткие, чуть-чуть до «почти под ноль» - волосы и яркие спокойные глаза. Синие, кажется. Она открывает дверь, сразу же втаскивает Рому в прихожую и обнимает. Целует. А я отвожу взгляд. Не то чтобы это было неприятно. Просто… царапает. Не сам поцелуй. Нежность.
Света отрывается от Ромы, выглядывает из-за его плеча. Взглядом снизу вверх – от носков кед до кончиков ушей. Кожей чувствую ее удивление – на грани испуга, как будто призрака увидела. Оно… греет, пожалуй.
- Это Валя. Я говорил.
Света проводит ладонью по ежику волос, а потом улыбается:
- Привет. Проходи в комнату.
Имена – хуже, чем формулы по физике. Мариналенакристинадаша. И тоненькая витая спасительная ниточка голоса:
- Валь, иди сюда, к нам.
Сережа пихает брата, командуя подвинуться к краю дивана, показывает на освободившееся место между ними. Тесно, но это, пожалуй, лучший вариант из имеющихся.
По дороге кто-то из девочек всучивает мне бокал с вином. Арс цыкает, перехватывает его, отбирая.
- Хочешь, чтобы он навернулся вместе с бухлом? Тут протиснуться только балерине под силу.
Он просто не знает нашу систему «угол кровати – встроенный шкаф». Хотя… может, и?.. Что мне известно о ящике Пандоры, на крышке которого выгравировано «Илья»?
