Глава 11. Если выстроить в ряд все буквы, знаки и пробелы, набранные за два дня, – сколько получится?

 

Если выстроить в ряд все буквы, знаки и пробелы, набранные за два дня, – сколько получится? Длинная черно-белая лента – как… ну, старые узкие полоски бумаги со вдавленными машинописными буквами. Льется из-под пальцев, пахнет незнакомым мне морем, страницами учебников, только-только из-под принтера документами, которые я развожу - из банка по оживающей, разноцветной Москве. Так вот, если растянуть эту полосу, обнимет ли она весь город – по МКАДу? «Место преступления. Не пересекать линию». Вряд ли.

Я учусь. Или просыпаюсь. Может… напротив – засыпаю. Но беспокойным, лихорадочным сном. Два телефона – как лучи особенной – моей – системы координат, в которую я заключен.

Урок – по пять сообщений в среднем с каждой стороны. Перемена – от двух до четырех. Дорога от «Китай-города» до банка – одно. Время – стремительно, хлестко раскручивающаяся лента старых кинохроник. То, о чем Арс рассказывает, для меня ими и является: размытые черно-белые кадры мира, который я никогда не видел своими глазами.

Писать, чтобы оставить в своем сообщении крючок, ждать, пока за него ухватятся – там. Это тяжело. Думать – о чем можно говорить, а какие темы затрагивать не стоит. Металлическая цепочка из скрепок – цепляешь одну за другую. Сначала казалось трудным. На самом деле – просто нужна тренировка.

О чем? Я не знаю. То есть, не так, конечно. Но если бы мне пришлось, как на уроке английского, подготовить пересказ нашей переписки за эти два дня, вряд ли я смог бы сказать что-то внятное. Мы… ну, об отеле, о двух француженках – новых знакомых Арса, о моей единице – за треклятый английский. После последней новости мне пришло сообщение, над которым я пыхтел, пытаясь перевести, всю большую перемену. Мог бы обратиться к кому-то за помощью, но не захотел. Еще урок я в тетрадке сочинял ответ, бился со временами и артиклями. Отправил. Не уверен, что Арс что-то понял… Следующее, к моему облегчению, было на русском.

После занятий я еду в банк, забираю на ресепшне папки с документами. На обложки наклеены аккуратные разноцветные стикеры с адресами. Работы на час-два – не больше, как Константин Алексеевич и обещал.

С ним я не виделся. Возможно, это тоже к лучшему – не могу сосредоточиться ни на нем, ни на… ну, да, ни на проблемах Ильи. Возможно, так я предаю его еще раз. Первый – когда ничего не замечал. Сейчас – решив, что все вопросы можно отложить.

Илья молчит. От обиды или еще по каким-то причинам – не знаю. Но даже эту тишину внутри себя я замечаю только вечером пятницы, когда мама говорит, что выходит с больничного. Праздники закончились. Понедельник – рабочий день у Андрея. Вычисления, которые я умею производить в голове мгновенно.

- Мам, может, еще рано?

- Мы подумали с Андреем, что я уже достаточно хорошо себя чувствую, так что не стоит залеживаться.

«Мы подумали, что я…» Отлично. У него взгляд – как у аллигатора с «Дискавери».

- А врач что сказал?

Молчит. Теребит пуговицу на халате. Мне хочется заботиться о ней. Сделать что-то, чтобы ей стало легче. Убедить: мы справимся без Андрея, я смогу… Еще совсем немного, устроюсь на нормальную работу. Но, глядя на нее, вот такую: уставшую, похожую на восковую куколку вуду, – понимаю: ничерта ей не надо от меня.

- Ладно, береги себя, хорошо?

Касаюсь губами прохладной, пахнущей мазью и цветочным мылом щеки. Она прижимает меня к себе, улыбается. Узкие плечи – тоненькая и слабая. Мне больно. Потому что я обманываю ее. Нужно было сделать что угодно, но не допустить, прекратить… Я отстраняюсь первым. Ведь обнимать ее – нечестно.

Уже лежа в постели, я зову Илью. Но он продолжает упрямо молчать. Обещаю себе: не стану настаивать. Не хочет – и пусть. Я просто произношу – шепотом, в темноту: «Спокойной ночи».

 

А в субботу опаздываю на первый урок. Исключительно моя вина: прошатался по коридорам до последнего. Училка морщится, но впускает. Я роняю рюкзак со стула, ползаю под партой, собирая рассыпавшуюся мелочевку. Телефон молчит.

Рассказ о предстоящем нам ЕГЭ проходит мимо меня. Жду звонка, рисую в тетрадке сцену кровавой расправы над уродливым мужиком в трениках и с кривыми ногами. Издалека можно подумать, что усердно записываю информацию. Ветер в голове. Не московский. Такой, наверное, бывает в пустыне: выметает все подчистую, шумит, и звуки долетают сквозь него смазанным эхом. Кроме одного. Короткого спокойного: «Привет».

Вздрагиваю и поднимаю голову. Замираю в дверях. Сзади напирают, выталкивают в коридор, навстречу Арсу. Он сидит на подоконнике – раскрытая книга на коленях. Это так похоже на мое воспоминание. Не хватает только… Никого. Закидываю рюкзак на плечо, подхожу ближе.

- Ты… - откашливаюсь, выдыхаю, - забыл, в каком классе, за свой отпуск?

Золотистые шея и ключицы в вырезе кирпично-красной футболки. Выгоревшие до льняного волосы. Так быстро? Его не было всего-то три дня. Хотя мне бы и этого хватило, чтобы сгореть и облезть. Смеется, натягивает на подбородок серебряную цепочку – выше, до губ, прикусывает звенья.

- Опоздал. На таможне была давка.

- Ты только что с самолета?

- Ну, почти. Домой заехал.

Я думаю, что, возможно, он все еще пахнет морем, песком и жарким чужим солнцем – невольно повожу носом. И… чувствую. Сладко-медовое.

- Как твои француженки?

Фыркает, соскакивая с подоконника.

- Как твой английский?

- Без комментариев.

Я спросил, просто чтобы не молчать. На самом деле, и то, и другое меня сейчас волнует меньше всего. Гораздо важнее – что дальше?

- Давай прогуляем.

- В смысле?

- Я не готов еще включиться в учебный процесс.

- Но…

Пихает меня в плечо, тянет за лямку рюкзака.

- Не тормози, Мещерский. Сматываемся, пока не засекли.

Одноклассницы подозрительно разглядывают нас – от их внимания неприятно и хочется свалить куда-нибудь быстрее. На автомате иду за Арсом вниз по ступеням, к раздевалке. Наверняка девицы сдадут и скажут, что на первом уроке я был…

- А остальные?

Солнечный свет дробится золотыми каплями в лужах, рассыпается по влажному асфальту. Как будто дернули за нитку и бусинки раскатились по земле – не собрать. Перепрыгиваю через них, застегиваю куртку.

Арс смотрит на часы, быстрым движением убирает волосы с лица.

- Позвоню, а потом встретимся у меня. Не горю желанием, чтобы преподша меня заметила.

Пинаю полиэтиленовый пакет, трепещущий в луже надувшимся от ветра парусником. Ручка цепляется к кеду - прыгаю, пытаясь избавиться от нее.

- Блин. Куда пойдем?

- А что ты любишь?

Как будто можно все, что угодно. То, что захочу. Странное, забавное чувство. И… я просто не знаю. Пожимаю плечами. Стыдно, конечно, что даже на такой вопрос не могу ответить. Мне проще было бы просидеть в классе. Арс хмурится, наступает на пакет, ждет, пока я выпутаюсь.

- Ладно, двигаем.

Я ничего не спрашиваю. Тащусь за ним, спускаюсь в метро. Жмусь к дверям в углу, глядя на мелькающие в тоннеле огни и буквы названий станций. Смотрю на Арса только на Китай-городе. Но он не останавливается, поднимается по переходу - и снова в вагон, наверх. Молча.

Мне нравится идти чуть поодаль и сзади. Люди расступаются, обтекают нас, как вода. Разноцветные волны – не касаются, послушные. Словно перед тем парнем, что вывел кучу народа через море. Интересно, они тоже ничего у него не спрашивали? Просто шли и шли.

Я задумался. И влепился в бок Арса.

Серая арка входа на ВВЦ над нами кажется воротами в запретное королевство. «Скажи «друг» и входи».

- Тебе нужно говорить.

Я не понимаю. Отхожу от Арса на пару шагов. Ощущения – как на уроке, когда задали вопрос, на который ты не знаешь ответа.

- Что говорить?

- Да все подряд. Что ты любишь. Что тебе нравится, а что – нет.

Ветер тянет за собой шлейфом обрывки бумаги и яркие легкие упаковки из-под шоколада. Гибкие быстрые змейки – сосредоточенно наблюдаю за их движением.

- Думаешь, кому-то есть дело до этого?

- Наверное, нет.

- Тогда зачем?

- Ну, попытаться можно. К тому же, нужно сказать так, чтобы услышали.

Арс оглядывается, машет рукой в сторону колеса обозрения.

- Туда?

- Давай.

Хмурится, качает головой. Неправильный ответ.

- Да. Да, пойдем. Мне нравится.

Арс смеется, поправляет лямки рюкзака.

- Уже лучше. Странно, что Илья не научил тебя этому. Он прекрасно умел делать так, чтобы все шли в нужном ему направлении.

- Ему было не до меня, наверное.

Это не должно было прозвучать беспомощно.

Но прозвучало.

И уж совсем мне не хочется получить жалость в ответ. Но Арс спокойно, будто говорит о простых, малозначимых вещах, поясняет:

- Он не знал, как с тобой общаться.

В животе болезненно, неприятно тянет.

- С чего ты взял, если он даже не рассказывал обо мне.

- Пару раз.

- И… Что значит – «как со мной общаться»?

- Не знаю. Говорил, что ощущает себя рядом с тобой виноватым. И что ты всем видом показываешь, чтобы в твой мир не лезли.

- Отлично.

Странное чувство – словно мы где-то разминулись. На несколько миллиметров всего. Но туда, где это произошло, уже никогда не сможем вернуться. Корабль уплыл, и остается только стоять на скале, смотреть ему вслед, знать: никогда не вернется. И все-таки верить.

-Я понимаю, о чем он. Это заметно.

- Что?

- Стена.

Я не знаю, что ответить. И Арс это понимает, машет рукой:

- Меняем тему, да?

- Да уж.

- Ну, вот. У тебя получается. А то тащился, как будто тебя на казнь волокут. И все равно ни слова не сказал. Хоть в подворотню – насилуй и убивай.

Я останавливаюсь, и, не успев подумать, усмехнувшись, заявляю:

- Это не самое страшное.

- Да-а-а? – в глазах Арса – удивление, смешанное с чем-то еще – теплым, легким – отчего перестает колоть под ребрами. – И что тогда самое страшное?

Я могу улыбнуться. Могу беззаботно повести плечами. И сказать правду.

- Темнота.

- Носи с собой фонарик.

Мне смешно. Представляю себя рыцарем с лазерным мечом под подушкой. Смеюсь так, что начинает покалывать в носу. Это опасно. К слезам.

- Ну, а что? Мастер Йода.

- Придурок.

Арс легко, едва касаясь, щелкает меня по носу и тут же отступает, достает из заднего кармана джинсов бумажник. Когда он покупает два билета, я пытаюсь возразить – как он и говорил, заявляю, что могу заплатить за себя сам. Могу ли – на самом деле, под сомнением, но все же.

- Отвали. Это не цветы и мороженое.

Плыть над городом, поднимаясь выше и выше. Паутина голых веток, прогибающихся от ветра – как маскировочная сетка, а под ней каменными цветами раскрываются площадки ВВЦ, стальные, блестящие на солнце лепестки крыш, ажурные башенки «сталинок». Я едва сдерживаюсь, чтобы не прижаться носом к стеклу. Прослеживаю пальцем траекторию взлетающей ракеты у музея космонавтики. Одергиваю себя, сажусь ровно.

Арс сползает по скамейке, упирается ногой в сиденье рядом с моим коленом. Смотрит так раздражающе: снисходительно и насмешливо.

Как только я замечаю этот его взгляд, интерес к ползущим вьюнами дорогам и машинам-жукам скатывается к точке замерзания.

- Прекрати.

- Если бы мы поднялись на Останкинскую, ты бы вообще из джинсов выпрыгнул?

- Я просто последний раз катался на колесе обозрения в… - не помню. – Давно.

- А куда ты водишь свою девочку?

Кабинку встряхивает, и я отъезжаю к стенке по скамейке, опускаю руку ровно на кеды Арса.

- Какую?

- Ты же встречаешься с кем-то? – проводит ладонью по своей шее, и я сразу понимаю, на что он намекает. Не могу удержаться – поправляю ворот свитера, натягиваю рукава куртки до пальцев.

Арс ждет ответа, чувствую – судорожно ищу, что сказать, как отшутиться. И все, что могу, – растянуть губы в замерзшей, клоунской ухмылке.

Он тут же предлагает:

- Ладно, давай по-честному. Играем в три вопроса. Ты - мне, я – тебе. На один можно наложить вето.

Опасность. Живот сводит – до тошноты. Спросит – отвечу. Знаю это наверняка. Во рту пересыхает. Киваю.

- Первый ты уже услышал: встречаешься с кем-нибудь?

Условно говоря… Очень условно… Нет. Даже если закрыть глаза на все мои представления о «встречаться». Можно попытаться подумать, проанализировать, но я уже энергично качаю головой. Не хочу связывать себя с Андреем даже ничего не значащим словом. Как угодно, но не…

- Нет, - поясняю, поморщившись. – Так… вышло.

- А… случайный секс?

- Это второй вопрос?

- Нет, конечно.

- Тогда пропускаем.

- Хорошо. Твоя очередь.

Мне в голову ничего не приходит. Я настолько боюсь того, что еще захочет узнать Арс, что не могу сосредоточиться. Колотит. Ветер просачивается в щели кабинки, забирается под куртку. Мы на миг зависаем в самой высокой точке. Мой Эверест. Скала, с которой я смотрю вдаль… Жду.

- Нет. Давай до конца.

- Ммм… Окей, - Арс скрещивает руки на груди, отворачивается к окну. Медлит. Я считаю удары своего сердца – мышонок, запертый в стеклянном кубе. Ставят эксперименты – что еще он выдержит? Копошится. Живет. – Отчим тебя тоже… бьет?

Тошнота подкатывает к горлу. Я сглатываю ком. Пальцы сжимаются на поручне.

- Да.

Вымученно, на выдохе – почти беззвучно.

- Почему ты не можешь остановить это?

Закрываю глаза – Москва плывет огромным радужным мыльным пузырем, качается, вот-вот лопнет.

- Вето.

Откидываюсь на сиденье, выдыхаю. Еще не все. Я хочу знать.

- Почему «тоже»?

- Илья говорил, отчим – сука и чуть что – сразу лупить.

- Он пытался ответить?

- Да. Сказал, чтобы не смел вас трогать.

Губы замерзли. Тру их пальцами, прячу ладони под бедра. На полу кабинки – окурки и пустая бутылка из-под колы – перекатывается, бьется о металлический борт.

- И что? Помогло?

- Илья говорил: да.

Возможно… врал. Или – хотел верить.

- Почему он не…

- Три вопроса.

Удивленно смотрю на Арса. Он все так же изучает город, задумчиво кусает губы. Жаль…

- Я не спросил о тебе.

- Не имеет значения. Правила.

Мне хочется выбраться на воздух. Мало места. Как будто меня насильно держат здесь. Я мысленно тороплю кабинку. А потом вдруг, когда мы уже очень близко к земле и кажется, что корабль возвращается из долгого путешествия, я вспоминаю.

- Последний раз мы были здесь на мой день рождения. Пару лет назад.

Арс подхватывает с сидения рюкзак, поднимается, не дожидаясь остановки.

- Да. Мы тоже здесь бывали. До того, как колесо закрыли. И до того, как у Ильи случилась любовь.

Спускается на площадку, идет к выходу быстро, не оглядываясь.

- Какая?

Догоняю, едва сдерживаюсь, чтобы не потянуть за руку.

- Не знаю. Он предпочитал о ней не говорить. Давай обратно.

Мне кажется, я сделал что-то неправильно. Где-то ошибся – снова. И это не касается Ильи или Андрея. Только нас двоих.

Я хочу остановить, спросить, но только молча иду рядом.

Арс достает мобильный, на ходу набирает номер.

- Привет, Ромаша. Не нравится? Я же любя, - бросает быстрый взгляд на часы, морщит нос. – Решил забить. Да, - смеется. – Свидание было. Какая разница? Конечно, хочу. Подъезжайте, встречу вас у метро. Нет, потом зайдем и все купим. Матушка – с корабля на бал: у нее самолет через час, а отец еще не вернулся. Да, без проблем – спальня ваша.

Сует телефон в джинсы, небрежно интересуется:

- Едешь?

- Нет. Мне нужно тут кое-что…

Замолкаю, понимая, что все мои выдуманные причины его не интересуют. Останавливаюсь у стеклянных дверей метро. Цепляю кончиками пальцев рукав Арса.

- Я… останусь.

И не отпускаю, жду – смотрю – в глаза. Темный ободок вокруг радужки и мое отражение на черном расширившемся зрачке. Маленький и жалкий. Марианская впадина. Черная дыра. Дыхание головокружительной глубины – ледяное и зовущее.

- Ладно.

Арс выдергивает рукав из моих пальцев, лезет в карман.

- Это, кстати, тебе.

Вкладывает в ладонь что-то теплое, небольшое. Двери хлопают. И я остаюсь. Желтый бумажный пакетик, заклеенный скотчем. Черные буквы – пять. Название фирмы.

Когда меня пихают, медленно отхожу к стене вестибюля, стою, прижавшись к ней лопатками – пока длинная стрелка на часах не отсчитает десять делений. А потом вместе с толпой спускаюсь в метро.