ГС. Батыгин, И.Ф. Аевятко

Миф о «качественной социологии»

Дилемма «качественное-количественное» находится в центре сооружаемой ныне грандиозной эпистемологической кучи и, по мнению многих специалистов, является совре­менным и модным сюжетом, используемым для развертывания нового вит­ка полемики о предмете социологии. Дело не сводится к социологии. Еще в начале XX века аналогичные антитезы формулировались как несопостави­мость номотетических и идеографических суждений в рамках общего учения о методе, а в 60-е гг. каждый образованный европеец знал о «Двух культу­рах» Чарльза Перси Сноу. Советская интеллигентная публика была занята тогда культмассовой полемикой между «физиками» и «лириками».

Сомнительность этой дилеммы распознается сразу же, как только возни­кает вопрос о генеалогии: что ее породило — логика научного знания или обстоятельства научной жизни?

Часто проблема создается из словесных недоразумений: качественные (номинальные) признаки в анализе данных ничего общего с «качественным» подходом не имеют. Во всяком случае, когда в 1972 г. П. Лазарсфельд опуб­ликовал сборник своих классических статей под общим названием «Каче­ственный анализ», никому и в голову не могло прийти, что «качественным» станет называться как раз принципиальное отрицание той строгой методи­ческой изысканности, которая отличала лазарсфельдовский стиль. А в нача­ле 90-х гг. напоминание об отсутствии непроходимой пропасти между каче­ственными и количественными данными кажется несколько старомодным.

Именно нынешние сторонники качественной методологии сделали пер­вый ход. Они ввели в социологический язык саму классификацию и пред­приняли последовательные попытки определить ее критерии, дабы выявить аутсайдеров. Между тем само понятие качественной методологии утрачива­ет определенность, простираясь от этнометодологии как теории и практики до строго этнографического метода, включенного наблюдения, культурной антропологии и Чикагской школы.

Один из основателей этнографического метода Бронислав Малиновский в сумятице Первой мировой войны был выслан в тихоокеанские колонии и позднее опубликовал несколько классических монографий о жителях Троб-риандовых островов. Многие антропологи и социологи полагали, что труды Малиновского -^ великолепная иллюстрация метода полевой работы, осно­ванного на эмпатическом вживании в смыслы и ценности иной культуры. Выход в свет личного дневника ученого (1967) стал настоящим ударом для профессионального сообщества. Не предназначавшийся для широкой ауди­тории документ изобличал в авторе крайне эгоцентричного невротика, за­нятого исключительно собой и не испытывавшего ктробриандцам ни эмпа-тии, ни симпатии. Как справедливо отмечают Дж. Керк и М. Миллер, «это разоблачение компрометирует не достоверность или качество профессио­нальных достижений Малиновского, а миф о том, что хорошее полевое ис­следование возникает из святого сочувствия выдающихся знатоков челове­чества». Приведенный пример обнаруживает близость дискуссии о «количе-

стве» и «качестве» в социологии противопоставлению «эмика-этика» в куль турной антропологии, где «эмическое» отождествляется с описанием куль туры «глазами туземца», а «этическое» — с «навязанным» исследователе]\ описанием.

Но так ли непроблематичны естественность и чистота «естественных данных? Даже классический образец «включенного наблюдения» — книг; Уильяма Фута Уайта о жизни бедных итальянских кварталов — не содержи никаких очевидных гарантий от возможных «смещений», связанных с актив ным участием автора в происходящих событиях. Полученные им сведения < структуре взаимодействия в уличной шайке во многом основывались на лич ном, взаимообогащающем и скрепленном разными мелкими услугами со трудничестве Уайта с Доком и его ребятами (что неоднократно подчеркива ется в книге). Разумеется, это не доказательство «нищеты этнографизма». Н< это явное подтверждение общности проблем по обе стороны методологичес кой границы.

Книга Уайта прекрасно иллюстрирует еще одну особенность качественны: методов: риторические приемы, обеспечивающие читателю убедительность зак лючений, к которым приходит исследователь, приобретают еще большую вну шительность за счет того, что описание событий подкрепляется элементам! личного психологического опыта. Дж. Платт, осуществившая проницательны] анализ приемов научной риторики, используемых в монографических «иссле дованиях случая», отметила, что в силу именно этой особенности книга Уайт для многих читателей сама стала «случаем» — «случаем Уайта», в некотором род классическим романом воспитания (Bildungsroman), повествующим об инициа ции героя, его посвящении в обряды и ценности чуждого мира. «Единственны! способ — и способ весьма эффективный с точки зрения риторики — достич определенного вывода и подвести к нему же вашего читателя — это рассказат ему о том, как вы сами туда пришли. Это почти наверняка предполагает пока того, как вы поначалу ошибались и как вы были поражены тем, что вам откры лось. Эта стратегия весьма отличается от «научной стратегии», умалчивающе! о роли конкретных людей в получении данных результатов и опирающейся н гипотезу, которую удалось подтвердить».

Излишне говорить о том, что в изложении результатов «количественно го» исследования, как и в обосновании выбора проблемы и способов анали за, также присутствуют неявные нормы риторической убедительности. Раз рыв между тем, что выполнял исследователь «на самом деле», и тем, как oi представил свои результаты, неизбежен, как неизбежен разрыв между жиз нью и рассказом о ней. Как проницательно заметил Дж. Саймон, «исследо вание случая» — один из типичных примеров «качественной» методологии -зависит от прирожденного остроумия, здравого смысла и воображени; субъекта, занимающегося научной работой. Здесь исследователь «создас свою процедуру по мере того, как продвигается вперед».

Если фундаментальное противоречие между количественной и качествен ной методологиями в социальных науках призрачно, то существование раз личных исследовательских «практик» неоспоримо.

Сторонники методологического плюрализма ищут обоснование свои: взглядов в куновской концепции истории науки. Возникновение «качествен ной методологии» можно трактовать как симптом аномалии в институцио нальной структуре науки. Нормальное состояние дисциплины предполага

ет достаточно высокую степень согласия ученых относительно проблем, методов, предмета исследования, а также норм поведения — всего того, что делает человека науки предсказуемым и налагает на него определенную дис­циплинарную ответственность.

Одну из версий теоретического обоснования экстрасенсорной методоло­гии представляет «обоснованная теория», которая опирается на концепцию «теоретической сенситивности», сформулированную Б. Глейзером в 1978 г. Суть концепции заключается в обнаружении исследователем такого качества своей личности, как способность осознать внутренние «тонкости» (subtleties) в данных. Подобная изощренность зависит от начитанности автора, его на­учного опыта и представляет собой, в конечном счете, способность к озаре­нию. «Именно теоретическая сенситивность позволяет развернуть теорию, которая обоснована (grounded), концептуально насыщена и хорошо интег­рирована, — и осуществить это быстрее, чем при отсутствии сенситивнос­ти», — пишут А. Стросс и Дж. Корбин.

Способность к «теоретической сенситивности» практически не отличи­ма от способности к ясновидению. Экстрасенс и хиромант тоже умеют раз­вернуть концептуально насыщенную теорию быстрее, чем, например, «ру­тинный» врач-клиницист, у которого нет ничего, кроме квалификации и дипломов. Профессионалу нечего делать в одной аудитории с ясновидцем. Ясновидцу же необходимо находиться рядом с профессионалом в качестве паразита.

«Качественная атака» на традиционную методологию научного исследо­вания предпринимается не впервые и воспроизводит, по сути, одну и ту же надуманную дилемму: наука или жизнь?

В своих претензиях «качественные» методологи почему-то требуют вос-признания в качестве научных сотрудников, а не мастеров слова. В лите­ратурном творчестве существуют сложившиеся каноны «социальной» про­зы, в том числе очерка и бытописания, и непрофессиональному литерато­ру рассчитывать здесь на воспризнание не приходится. Иное дело — разыгрывать роль «писателя» в социологии. В отличие от физиков, мате­матиков и биологов, занимающихся художественным творчеством на до­суге, социологи имеют возможность превращать свои досужие творческие искания в точку зрения, более того, в «парадигму». Особенность «качествен­ной» парадигмы в данном случае заключается в ее нарочитой двойственно­сти и неуловимости, цель которых — избежать взыскательной профессио­нальной экспертизы и в то же время обрести видимость дисциплинарной легитимности.

Как показала Дж. Платт, традиция «исследования случая» восходит к сти­лю деятельности социального работника, который был обязан, кроме всего прочего, выявлять и изучать «случаи» и «дела», требующие вмешательства общественности. В начале века сами эмпирические исследования ассоции­ровались с социальной работой, а не с социологической наукой. Только в конце 20-х гг. социологи стали систематически заниматься сбором данных для своих научных исследований. По крайней мере, эмпирическая социоло­гия отчетливо отделяла себя от общественной деятельности. Сегодня неко­торые руководители крупных социологических школ сделали своим основ­ным занятием внесение сознания в «случаи» массовых народных движений, назвав это «методом социологической интервенции».

В принципе, нормальная социологическая наука не отвергает «качествен­ную» методологию при условии, что эталон нормальности задан «жесткой» методологией. По мнению В.А. Ядова, правильный подход заключается в том, чтобы разумно использовать разные стратегии исследования и знать преде­лы разумных допущений в каждом случае.

Сокращено по источнику: Батыгин Г.С., Девятко И.Ф. Миф о «качествен­ной социологии» // Социологический журнал. 1994. № 2. С. 28-42.