Глава 9. Научные традиции и научные революции. Типы научной рациональности

 

9.1.Историческая изменчивость механизмов порождения нового знания. Преемственность и новаторство в развитии науки

Как явствует из предыдущего изложения, фактор времени имеет большое значение в жизни науки. Если, например, религиозное познание может обращаться непосредственно к вечности, если для художественного познания бывает важно мгновение творческого озарения или сопереживания, то для науки продолжает быть актуальным девиз, сформулированный, по преданию, Леонардо да Винчи и подхваченный Фр. Бэконом: «Истина – дочь времени».

Способность к непрерывному обновлению — непременная черта современной науки. Если в средневековой университетской науке превалировала такая форма фиксации исследовательского результата, как многотомный комментарий, то с середины XIX в. таковой формой становится статья. В наше время публикацию статей заменяет использование информационной техники и печатный станок уступает место сети Интернет. Но это не означает, что преемственность, традиции не присущи современной науке. В настоящее время научная традиция призвана способствовать обновлению знания; традиция во имя новаций — таков ее смысл. Научная традиция определяется как целесообразная развивающаяся деятельность научного сообщества, которое руководствуется в этой деятельности определенной программой, содержащей в явном или неявном виде исходные целевые установки по обновлению знания. Научная традиция близка по смыслу с парадигмой известного философа науки Т. Куна, который, «вводя этот термин… имел в виду, что некоторые общепринятые примеры фактической практики научных исследований – примеры, которые включают закон, теорию, их практическое применение и необходимое оборудование, все в совокупности дают нам модели, из которых возникают конкретные традиции научного исследования» (2, с. 28-29).

Исследовательская программа, содержащаяся в парадигме, определяет основные подходы, ограничивает ареал научного поиска, зачастую определяет методы решения познавательных проблем. В этом сила научной традиции, но в этом же — источник ее ограниченности. В истории науки нередко встречается фигура «пришельца» или «дилетанта», совершающего открытие, там, где господствующая программа ничего подобного не предусматривала. Считается, например, что естественнонаучное «дилетантство» Грегора Менделя способствовало открытию им генетических закономерностей, а наивная любительская вера Генриха Шлимана в гомеровские тексты помогла ему раскопать руины Трои и открыть неведомую ранее эгейскую культуру.

На эту сторону дела обратил внимание Т. Кун. По его мнению, наука, работающая в режиме реализации готовой парадигмы («нормальная наука», по его терминологии), в очень малой степени ориентирована на крупные открытия, будь то выявление новых фактов или построение новой теории. Покуда исследователь занят нормальной наукой, он «решает головоломки», т. е. реализует методологические установки парадигмы в решении частных познавательных задач, но не проверяет парадигм как таковых. Проверка самой парадигмы инспирируется массивом познавательных аномалий (т.е. напором эмпирических данных, не предусмотренных теоретическим базисом парадигмы). Классический пример аномалии – результаты опыта Майкельсона-Морли 1881 г., свидетельствовавшие об инвариантности скорости света, что противоречило господствующим механистическим представлениям о пространстве и времени.

Сам факт такой проверки — свидетельство кризиса, ведущего к появлению альтернативных парадигм, к научной революции, разрешение которой влечет за собой появление новой нормальной науки. При этом, несмотря на радикализм революционной ломки, обязательно сохраняется определенная преемственность старой и новой парадигм. Так, гелиоцентризм Коперника включил в свой состав фактический базис наблюдений за планетами из предшествующей геоцентрической системы.

Следует отметить, при кардинальных ломках парадигмальных стандартов в процессе научной революции особенно возрастает значимость отмеченных выше идеалов и норм первого уровня. Именно их соблюдение дает возможность науке сохранить свою идентичность, не «раствориться» в альтернативных вненаучных формах познания.

Таким образом, традиции и новации являются неотъемлемыми чертами развития научного познания, актуальное выражение которых двояко. Традиция может быть представлена как в виде постепенной реализации научно-исследовательской программы (дисциплинарной матрицы, парадигмы), так и в виде последовательной смены таких программ. Также и познавательные новации реализуются как в форме экстенсивного роста нового знания, так и в форме научных революций, когда обновлению подлежат теоретические и методологические основания наук, когда происходит смена парадигм.

 

9.2. Типы научных революций. Историческая смена типов научной рациональности

Научные революции исторически являют себя в различных формах. Естественно, стоит вопрос об их типологии. Так, в книге Т.Г. Лешкевич «Философия науки»(3, с. 163) выделяется три типа научных революций: мини-революции (касающиеся отдельных блоков в содержании конкретной науки); локальные революции (охватывающие конкретную науку в целом); наконец, глобальные революции (которые охватывают весь научный мир в целом и приводят к появлению нового мировидения).

В.С. Степин также выделяет три типа, но не столько по количественному критерию (масштаб революционной ломки), сколько по качественному. Здесь актуальны различия в причине и характере протекания революции.

Первый тип – внутридисциплирарные революции. Этот тип, собственно рассмотрен в предыдущем параграфе при изложении идей Т.Куна. Нормальная наука, сама того не замечая, включает в круг своих исследований объекты и фиксирует факты, заведомо неприемлемые с точки зрения познавательных возможностей наличной парадигмы. Отсюда следуют неизбежные аномалии, потребность в пересмотре парадигмы и т.д. Следующий тип – революции как междисциплинарные взаимодействия. Здесь нет «тоннельного» протекания революции, она инспирируется извне. Революция происходит от того, что некая научная парадигма испытывает воздействие со стороны другой, даже весьма отдаленной. В.С.Степин использует термины «парадигмальная прививка» и «трансплантация» (7,с. 578), подчеркивая этим, что идеалы, нормы и фрагменты специальной картины мира парадигмы-донора производят революционизирующее воздействие на основания науки-акцептора. Примером такого воздействия служит революционное открытие Г. Менделя, легшее в основу современной генетики. Мендель использовал методы математической статистики, ранее в биологии не практиковавшиеся.

Наибольшей масштабностью знаменуются третьего типа - глобальные научные революции, приводящие к смене типов научной рациональности. Под научной рациональностью понимается способность мыслить и действовать в науке, исходя из разумных принципов. Принципы научного разума определяют важнейшие стороны взаимоотношений субъекта познания, его познавательных средств и объекта, на который направлены познавательные усилия субъекта с его средствами.

Классический тип научной рациональности (появившийся в результате научной революции XVII в.) стремится при исследовании объекта элиминировать (устранить) воздействие на него со стороны познающего субъекта и познавательных средств последнего. Фр. Бэкон мечтал о том, чтобы ум исследователя уподоблялся «ровному зеркалу», в котором вещи бы отражались такими, какие они есть. Ньютоновская механика мыслила себя как непосредственное отображение законов мироздания, без всяких излишних «гипотез».

Неклассический тип рациональности (появившийся в результате революции в естествознании на рубеже позапрошлого и прошлого веков) признает взаимозависимость знаний об объекте и тех познавательных средств, которые используются субъектом для их получения. Кантовская идея активности познавательного субъекта предвосхитила появление этого типа. Физическая иллюстрация этого связана с соотношением неопределенностей В. Гейзенберга, согласно которому познавательное действие по уточнению, например, импульса частицы, неминуемо приводит к нарастанию неопределенности относительно ее координаты.

Наконец, ныне становящийся постнеклассический тип рациональности ориентируется на учет связи знания не только с познавательными средствами, но и с теми ценностями и целями, которыми руководствуется субъект.

В недавнем прошлом, как уже выше отмечалось, многие ученые полагали, что физика близка к своему завершению, основные принципы ее вскорости будут окончательно прояснены. Современная наука признает, что далека от понимания принципов физических и химических процессов. Нобелевский лауреат бельгийский ученый Илья Пригожин любил рассказывать о том, с каким удивлением и возмущением его старшие коллеги отнеслись к его желанию посвятить себя «макроскопической физике и даже старой термодинамике. Разве все, что можно было узнать об этих системах не было определено еще физикой XIX столетия?» (6, с. 88).

Заложенная в науке направленность на познавательный поиск упорядоченности и конечной простоты все в большей мере проявляет свою ограниченность. Вместе с тем основательное изменение содержания и методологических ориентиров науки безусловно затрагивает обширные философско-мировоззренческие вопросы.

Модель социального бытия, ориентированного на порядок, была связана с машинным индустриальным производством. Такая модель порождает и воспроизводит представление о мире как большой фабрике, работающей по динамическим законам, овладев которыми, можно предсказывать события и планировать действия. В таком мире познанное тождественно неизменному, а случайное - плод невежества. Такое миропонимание исповедовал знаменитый литературный герой Робинзон Крузо, который на определенной познавательной и технической базе, в стабильных условиях методически переделывал дикую природу острова по своим меркам и даже сотворил культурного человека из дикаря по образу и подобию своему, дав ему символическое имя Пятницы (по последнему дню божественного творения).

Новейшее время порождает иные подходы в миропонимании, где акцентируются спонтанность, непредсказуемость, стохастичность. Несовершенство мировоззренческих оснований классического естествознания стало ощущаться при соприкосновении с гетерогенными, полиморфными системами, состоящими из разнородных, порой несопоставимых элементов. К их числу можно отнести социально-экономические в период коренной ломки, экологические, многоуровневые живые и другие сверхсложные объекты. Регулятивные принципы нового образа науки призваны способствовать адекватному постижению мира во всей его сложности.

В рамках отраслей естествознания, изучающих нелинейные, неравновесные процессы, зародилось новое научное направление претендующее на постижение общих принципов развития мира через его самоорганизацию. Это направление получило наименование синергетики. Упоминаемый выше И. Пригожин – один из творцов этого направления.Оно, как уже отмечалось, изучает механизмы самопроизвольного возникновения, относительно устойчивого существования и саморазрушения макросистем любого порядка. Кратко говоря, изучаются механизмы упорядочивания хаоса и дезорганизации порядка.

Каждая система вследствие своей открытости подвергается внешним энергетическим воздействиям, вследствие чего в ней происходят флуктуации, т. е. изменения. Флуктуации, накапливаясь, приводят к необратимым следствиям, которые могут как повысить уровень организации системы, так и понизить, привести к дезинтеграции. Критический пункт разветвления возможностей называется точкой бифуркации. Этаточка характеризуется принципиальной неопределенностью и непредсказуемостью. Неравновесные состояния в системах большой сложности могут даже слабые воздействия на входе превратить в катастрофические по своим последствиям. Это именуется "эффектом бабочки" (полагается, что бабочка, взмахнув крылышками в определенный момент в определенном месте, может инициировать ураган).

Как мы видим, в синергетическом описании мир предстаёт открытым, нестабильным, становящимся, полным непредсказуемости и пунктов, связанных с выбором дальнейшего развития. Наука и культура в целом должны отказаться от жесткого противопоставления человека и природы, ориентироваться на изучение природных систем, в которые включен сам человек. Такие "человекоразмерные" комплексы изучаются, например, в медико-биологических науках,экологии, эргономике и т. д.

Исследование подобных объектов затрагивает гуманистические ценности. Бэконовская идея познавательного насилия над природой здесь принципиально не приемлема. Необходима гармонизация внутринаучных ценностей и ценностей вненаучного духовного мира, что в свою очередь затрагивает проблему пересмотра философских оснований науки. Таким образом сложившаяся ситуация стимулирует взаимовлияние форм духа на осях: наука - философия, наука — мораль, наука — право и т. д. Как признавали сами создатели синергетической парадигмы (в частности, И. Пригожин), в деле ее выработки существенную роль сыграли диалектически мыслящие гуманитарии и философы. Синергетика радикально изменила понимание отношений между хаосом и гармонией. Она вскрыла неизбежную хаотичность переходных состояний от одной системы упорядоченности к другой. В настоящее время не только отдельные локальные системы, изучаемые синергетикой, но земная цивилизация, биосфера в целом пребывают в таком неопределенном состоянии, за которым следуют либо более высокие формы органи­зации, либо дезинтеграция. Способствовать обретению миром новой, высшей гармонии призвана философия совместно с наукой и другими формами духовной деятельности. Однако возможности новой рациональности сопряжены и с новыми проблемами.

9.3.Научная революция, рациональность и постмодернизм

Т. Кун писал в цитируемой выше книге «Структура научных революций» о «неразличимости революций». Что он имел в виду? То, что тот, кто не был современником какой-либо научной революции, может о ней никогда и не узнать: историки науки и авторы учебников склонны показывать историко-научный процесс в виде постепенной кумуляции знания. Эти идеи Куном были высказаны в 60-х гг. прошлого века. Теперь ситуация иная: мы живем в новую, постмодернистскую эпоху.

Термин «постмодернизм» («постмодерн», «постмодернити»), равно как и противоположный термин «модернизм» («модерн», «модернити»), имеет искусствоведческое происхождение, но со временем приобрел более обширный смысл, стал использоваться для обозначе­ния определенной культурной эпохи. Некоторые авторы разделяют «постмодернизм» и «постмодернити», резервируя за первым термином его первоначальный искусствоведческий статус и придавая второму ука­занный выше обобщенный смысл.

В самом термине «постмодернизм» звучит мотив неприятия изна­чально свойственного западной цивилизации Нового времени модер­низма, представляющего собой своеобразный культ современности. При этом современным, модерновым считается то, что соответствует временному обновлению. Перманентная погоня за новизной ради са­мой этой новизны оборачивается, по выражению Н. Бердяева, «раб­ством у времени», поскольку всякое новое неизбежно устаревает и обесценивается в проекции на еще более новое и т. д.

Идея модернизации, т. е. принципиального превосходства приобретений настоящего и будущего над утратами прошлого для постмодернизма принципиально не приемлема. Например, один из его теоретиков Ж.-Ф. Лиотар сравни­вает отношения прошлого и настоящего с анамнезом (припоминанием) в психоаналитической терапии, когда пациент под руководством психо­аналитика пытается справиться со своим расстройством в настоящем при посредстве хаотических, как бы вырванных из контекста ассоциаций с какими-то прошлыми ситуациями. Постмодерн есть сходное с анамне­зом действие, направленное на переоткрытие «первозабытого». Такая свободная игра ассоциаций выражается в эстетики цитатности, иронич­ности и самоироничности, стилистической всеядности и т. п.

Обратимся к различиям между модернистской и постмодернист­ской наукой. Разумеется, теоретики постмодернизма не конструиру­ют какую-то особую науку (хотя в ряде социально-гуманитарных наук не без успеха применяются интерпретационные методы постмодернистского толка). Речь идет о радикальном изменении взгля­дов на мировоззренческие основы, культурный контекст и критерии научной легитимации.

Под указанной легитимацией понимается определение условий для принятия научным сообществом какого-либо высказывания в качестве научного положения (части научного дискурса). Легитимация модер­нистской науки как необходимого функционального элемента совре­менного общества, основанного на эффективной переработке инфор­мации в технологию, самоочевидна. Ж. Лиотар называет это легитим­ностью через результативность. По мнению постмодернистских теоретиков, модернистские способы легитимации чреваты для науки утратой автономности — гносеологической, экономической или ми­ровоззренческой. Критицизм и рефлексия науки, по их мнению, по­давляются («терроризируются») функциональностью в любой системе, будь то экономическая или философско-мировоззренческая. Постмо­дернисты создают образ мира нестабильного, лишенного детерминиз­ма, плюралистического и непредсказуемого. Если этот мир создан Твор­цом, то это не декартовский Бог, смотрящийся в зеркало логики и по­тому не ошибающийся, но Бог книги Бытия — импульсивный экспериментатор. Постмодернистскую науку интересуют неопределен­ности, ограничения точности, конфликты с информационной непол­нотой. Она, по выражению Лиотара, «производит не известное, а неизвестное». Как уже отмечалось, согласно Т. Куну, нормальная наука, работающая в режиме реализации потенций принятой парадигмы, «не ориентирована на от­крытие». В постмодернистском истолковании наука нацеливается на перманентную ломку парадигмальных правил, на радикальное обнов­ление содержания науки ради самого этого обновления. При этом, как отмечал Лиотар, «исчезает вера..., что человечество как коллективный (универсальный) субъект находится в поиске своей общей эмансипа­ции посредством урегулирования «приемов», допустимых во всех язы­ковых играх; и что легитимность (4, с. 105).

Легитимацию науки постмодернизм усматривает в разрушении этой веры, в установлении новых правил и приемов «языковых игр», в поиске разногласий («паралогий»). Поэтому, если ранее историки науки и авторы учебников не акцентировали революционных периодов в науке, если «революция Менделя» оказалась «неразличимой» не только для историков, но и для современников – такова сила инерции, то теперь другая крайность – нужна революция ради самой революции. Если в политической сфере мы наблюдаем постмодернистские «цветные» революции, неотличимые от шоу, то нечто похожее следует ожидать и в науке. Примеры уже есть. Если не считать многочисленных «миниреволюций», можно назвать переворот в истории, связанный с так называемой «новой хронологией» (А.Фоменко, Г. Носовский). Образец революции как междисциплинарного взаимодействия, только в кавычках. Математики «обнаружили» аномалии в исторической хронологии и на основании своих вычислений «сдвинули» временные рамки истории на 5 тысяч лет. Если бы эта новация была принята, это означало бы торжество релятивизма в исторической науке, девальвацию познавательной ценности преданий, летописей, памятников материальной культуры. Трагическая, экстремальная ситуация в научной революции в модернистской интерпретации, когда «светило» вынужден склониться перед «дилетантом», в постмодернистской версии оборачивается фарсом «нормального» дилетантизма.

Наука в постмодернизме понимается как часть культурного мира. Этот последний трактуется как сплошное плетение знаковых систем, в котором при отсутствии единого пространственного центра и единой временной направленности происходит игра смыслов, совершаются непредвиденные языковые события. Вопрос о соответствии или несо­ответствии научных знаний объективной реальности утрачивает свое значение. В результате этого переоцениваются или отбрасываются стан­дартные категории анализа науки, такие, как истина, объективность, ра­циональность, а также такие парные категории, как теория — эмпирия, факты — ценности, объект — субъект познания и т. д. Эти понятия ха­рактерны для модернистских (в отличие от постмодернистских) под­ходов к философии науки. Таким образом, постмодернистский образ науки абсолютизирует значимость культурного контекста научно-познавательной деятельности, тогда как постижение объективной реаль­ности, производство знаний на основе научной рациональности было и остается важнейшей функ­цией науки, несмотря на все повороты общественного развития.

Вместе с тем, философия науки обязана брать в расчет конкретную историческую ситуацию в системе «общество — наука». В некоторых таких ситуациях возникают принципиально новые подходы в философской рефлексии над наукой. Так под воздействием драматических коллизий первых десятилетий XX в., в частности Великой депрессии 1929 г., потерпела крушение позитивистская социологическая модель, постулировавшая ведущую роль науки в решении социальных проблем. Интеллектуальный апломб ученых, подогреваемый позитивизмом, в полной мере выявил свою необоснованность. Так, один американский ученый-аграрник тех времен с горечью заметил, что если запахивание 10 млн. акров хлопчатника и уничтожение 5 млн. свиней весом менее 10 фунтов и 200 тыс. свиноматок призваны способствовать национальному процветанию, то он свою жизнь потратил зря (8,с.43). Эти меры по уничтожению плодов сельскохозяйственного труда – из плана президента США Ф. Рузвельта по выводу страны из кризиса.

На Втором Международном конгрессе по истории науки (Лондон, 1931) сенсацией стал доклад советского ученого Б. Гессена (1), в котором, по словам известного науковеда Д. Прайса, вся сила диалектического метода использовалась для анализа мира Ньютона. По нашему мнению, такая вос­торженность Прайса несколько преувеличена. Во всяком случае, докладчик излишне прямолинейно обосновывал весьма обоюдоострый тезис: прогрессивное общество порождает прогрессивную науку.

Так или иначе, содержание Доклада, в частности методология анализа социального контекста научного открытия, легло в основу современной социологии науки. С некоторыми ее проблемами мы и познакомимся в рамках следующей главы.

 

Литература

1. Гессен Б.М. Социально-экономические корни механики Ньютона М.,Л.,1933.

2. Кун Т. Структура научных революций. М., 1977.

3. Лешкевич Т.Г.Философия науки. М., 2005.

4. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. СПб.,1998.

5. Панарин А.С. Философия политики. М.1996.

6. Пригожин И. Определено ли будущее? М., Ижевск, 2005.

7. Степин В.С. Теоретическое знание. М., 2003.

8. Холл Д. Наука и сельское хозяйство // Рука в тупике. М.. 1938.