Традиционная потестарная и политическая культура и современность 1 страница

Общность эпох настолько существенна, что познавательные связи между ними и впрямь обоюдны. Незнание прошлого неиз­бежно приводит к непониманию настоящего.

М. Блок. Апология истории, или Ремесло историка.

1. Предмет настоящей главы в том виде, в каком он форму­лируется в ее названии, составляет, строго говоря, лишь один из аспектов более широкой проблемы, которую можно определить с известной мерой условности как результаты взаимодействия между разными потестарными или политическими культурами. Явление это ни в коем случае не новое, отчасти оно затрагива­лось ранее (в гл. 2), и тогда же подчеркивалось, что в историче­ской реальности равноправное взаимодействие было в гораздо большей степени исключением, нежели правилом.

Необходимость специального рассмотрения указанной проб­лемы (точнее, круга взаимосвязанных проблем) вытекает из то­го, что в современной обстановке, когда на мировой арене по­явились и активно функционируют десятки новых государств, возникших на месте бывших колониальных владений, ход и ито­ги взаимодействия между традициями потестарной или полити­ческой организации, присущими народам этих государств еще с доколониальных времен, и той политической культурой, которую неизбежно привносила колонизация, становятся особенно важ­ными для них. Если попытаться обобщенно выразить существо вопроса, то, пожалуй, оно сведется к одному слову — «интенси­фикация». В самом деле, можно говорить об интенсификации са­мих контактов; об интенсификации, т. е. в данном контексте уг­лублении, разрыва между формационными уровнями вступав­ших в контакт потестарных и политических культур; об интенсификации неравенства между этими культурами; наконец, о небывалой интенсификации воздействия более сильной полити­ческой культуры на более слабые, непосредственно связанной с возможностями, которые предоставляет нынешнее состояние средств массовой коммуникации.

Надо сказать, что быстрые изменения в политической куль­туре свойственны вовсе не одним только молодым государствам развивающихся стран. Ведь сами по себе такие перемены обра-

зуют неотъемлемую составную часть, так сказать, глобальной проблемы—соотношения традиционного и нового в обществен-ном развитии; и, по справедливому замечанию одного из запад- ных исследователей, «ни в какой момент истории столько совпа­дающих друг с другом изменений не затрагивало столько об­ществ»¹. Однако определенные ранее границы предметной зоны потестарной и политической этнографии заставляют нас обра­тить свое внимание главным образом на развивающиеся страны. Впрочем, само собой разумеется, вопрос о соотношении тра­диционного и нового в политической культуре даже только этих стран принимает разные масштабы и разные формы в зависимо­сти от исходного уровня, с какого начиналось независимое госу­дарственное существование, т. е. в последнем-то счете от уров- ня социально-экономического развития той или иной страны. Действительно, едва ли кому-нибудь придет в голову «впрямую» сравнивать в этом смысле такие страны, как Индия и, скажем, Центральноафриканская Республика. И тем не менее при всех возможных и неизбежных различиях известные задачи, которые приходится решать и там и тут, в принципе, если и не по мас­штабам, оказываются сходными.

В генетическом плане нынешнее состояние традиционных по-тестарных и политических культур и их место в новых общест-венно-политических условиях, прежде всего в рамках новой по­литической культуры, выполняющей, по существу, функции на­циональной политической культуры (вне зависимости от того, сложилась ли уже в данных политических границах нация, как таковая, или же, как мы можем видеть в подавляющем боль­шинстве стран, ее формирование в лучшем случае дело до­статочно отдаленного будущего), восходит к взаимодействию между традиционными потестарными и политическими культу­рами народов, подвергавшихся колониальному завоеванию, и привносимой в завоевываемые страны политической культурой колонизатора, иными словами, к контакту между разными по своему характеру культурами в условиях колониальной ситуа­ции и соответствующего ей колониального общества. Причем в интересующем нас сейчас смысле такой контакт стал оказывать по-настоящему действенное влияние на традиционные потестар-ные и политические культуры сравнительно поздно: можно ут­верждать, что происходило это уже тогда, когда со стороны ко­лонизатора выступала политическая культура капиталистиче­ского общества, буржуазная политическая культура. Ведь позднефеодальная португальская или испанская колонизация, во-первых, не ставила задачи налаживания какого-то взаимо­действия с потестарными или политическими культурами коло­низуемых, будучи ориентирована главным образом на прямой грабеж на начальном этапе и на «прямое» управление в по­следующем. Во-вторых, если исключить такие зоны Нового Све­та, как Месоамерика или Перу, а отчасти и Бразилия, политиче­ские формы закрепления испанцев и португальцев на колонизуе-

мых землях редко ставили их перед необходимостью как-то учитывать даже объективное существование местных потестар-ных или политических культур, поскольку ограничивались почти повсеместно немногими торговыми факториями, выполнявшими одновременно роль военных и политических опорных пунктов. Тенденция же к установлению эффективного контроля над хин-терландом таких факторий в полной мере стала проявляться, во всяком случае в Азии и Африке, прежде всего у голландцев и британцев, т. е. представителей тех обществ, которые уже всту­пили на путь капиталистического развития. Наибольший же раз­мах взаимодействие подобного рода приобрело только со второй половины XIX в., когда завершился колониальный раздел мира.

При этом хронологический приоритет в установлении такого вида контакта оставался за странами Азиатского континента, прежде всего Индией и Юго-Восточной Азией, которые на пер­вых порах европейской колониальной экспансии служили глав­ным объектом колонизаторских устремлений. В Новом Свете контакт практически сразу свелся к уничтожению традиционных форм потестарной и политической культуры, во всяком случае в том, что касается надобщинного уровня. В то же время в Азии колониальным администраторам приходилось долгое время сосу­ществовать с такими традиционными формами этой культуры, и именно здесь начиналось целенаправленное включение колони­затором тех или иных форм и проявлений местных потестарных и политических культур в складывавшуюся принципиально но­вую по своей сущности колониальную политическую культуру, о которой пойдет речь далее. Тем не менее самый широкий спектр вариантов взаимодействия традиционной потестарной и/или по­литической культуры с политической культурой колонизатора в рамках возникавшего колониального общества представлен все же скорее в Тропической Африке, чем в Азии. И в то же время, если рассматривать осуществление власти и отношений властво­вания на собственно общинном уровне или даже ниже его (вне зависимости от того, определяется ли такая власть как полити­ческая или как-то иначе; см. выше, гл. 1), нельзя не отметить, что современная политическая антропология на Западе доволь­но широко оперирует и материалами обществ Центральной и Южной Америки.

Прежде чем обратиться к рассмотрению места традиционной потестарной и политической культуры в современных развиваю­щихся странах и той трансформации, которой она при этом под­вергается, полезно будет предварительно определить объем и содержание некоторых ключевых понятий, которыми нам пред­стоит пользоваться в дальнейшем. Речь идет о таких понятиях, как «традиционная» потестарная и/или политическая культура (а также «традиционное» в интересующем нас контексте вооб­ще) и колониальное общество.

Что касается первого из них, то «традиционность» рассмат­ривается здесь отнюдь не как характеристика власти самой по

себе в качестве «чистого типа», по М. Веберу. Нас интересует только преимущественная форма передачи социальной информа­ции в той или иной потестарной или политической культуре, причем сама эта культура понимается как некая коммуникатив­ная система. Это относится в особенности к тем бесписьменным обществам, которые составляли большинство общественных ор­ганизмов, оказывавшихся в вынужденном контакте с буржуаз­ной политической культурой, которую представлял за пределами Европы колонизатор. В такого рода обществах передача инфор­мации осуществляется главным образом в устной форме, через мифологическую, историческую и иные формы традиции. Тем не менее не приходится отрицать, что в обществах этого типа объективно присутствуют те важнейшие черты, какими характе­ризуется веберианский «чистый тип» традиционного легитимного господства (traditioneller legitimen Herrschaft): обусловленность поведения «привычкой» к определенным его формам и личност­ный характер отношений между людьми во всех сферах жизни ². Собственно говоря, именно это обстоятельство позволяет в прин­ципе относить к традиционным и достаточно развитые, бес­спорно классовые по своему характеру общества, в которых от­правление власти строилось на мусульманском праве (в случае включения их в состав колониальных владений европейских дер­жав). С точки зрения формационной принадлежности вполне очевидно, что понятие «традиционный» в интересующем нас кон­тексте равнозначно понятию «докапиталистический» в широком смысле слова.

Под колониальным обществом имеется в виду специфический и, как правило, навязываемый насильственно вариант общест­венного развития в рамках мировой системы капиталистиче­ского хозяйства, при котором привносимые извне капиталисти­ческие отношения «накладываются» на отношения, характерные для социально-экономических структур, принадлежащих к до­капиталистическим классовым, а то и. вообще к доклассовой об­щественно-экономической формации. Естественным результатом такого «наложения» при складывавшемся в этих случаях соот­ношении сил сторон оказывается неизменно насильственная (в большинстве случаев и всегда объективно неизбежная) ломка докапиталистических отношений и структур и их трансформа­ция. Более того, и сами-то привносимые капиталистические от­ношения чаще всего приобретают искаженный, уродливый ха­рактер, весьма непохожий на «классические» формы капита­листического развития³.

Такое общесоциологическое, если можно так выразиться, по­нимание колониального общества в советской науке было впер­вые сформулировано, насколько мне известно, Н. Б. Кочаковой в 1970 г.⁴. Практически его придерживаются все наши исследо­ватели, что вовсе не исключает возможности более специально­го взгляда на понятие, когда в зависимости от задач конкретно­го исследования наибольший интерес представляют, скажем,

13 Зак. 829 193

общекультурная или этническая стороны вопроса ⁵. В зарубеж­ной науке изучение колониального общества как самостоятель­ного явления начиналось в 50-х годах в связи с предложенным тогда же понятием «колониальная ситуация» ⁶ и проводилось на материале народа фанг в Габоне ⁷. С тех пор понятие колони­ального общества, рассматриваемого по преимуществу в каче­стве особой социально-культурной структуры, используется до­вольно широко.

Именно в рамках колониального общества протекало взаимо­действие докапиталистических и капиталистических социально-экономических, общественно-психологических, культурных и иных структур. Это взаимодействие затрагивало все сферы жиз­ни общества и отличалось немалым многообразием. Тем не ме­нее при любых вариантах отношений между колонизатором и колонизованным на переднем плане, во всяком случае в том, что касается общественного сознания, оказывалась сфера политиче­ских отношений и соответственно самым активным оказывался контакт между традиционными потестарными или политически­ми культурами и политической культурой «европейского образ­ца», привносимой колонизатором. Это вполне естественно: если конечной целью колонизации в принципе всегда была беспре­пятственная экономическая эксплуатация захваченной террито­рии, то важнейшим (а на начальных этапах колониального «ос­воения» — зачастую и единственным) средством обеспечить воз­можности такой эксплуатации были политические структуры, которые формировались в складывавшемся колониальном обще­стве. Хочу еще раз подчеркнуть, что в, так сказать, законченном виде все это установилось уже в эпоху колониального раздела мира между сильнейшими империалистическими державами, ко­гда, собственно, и возникло колониальное общество как особая структура. Но отдельные проявления тенденции к приоритету политической культуры в контакте между, грубо говоря, евро­пейцами и неевропейцами наблюдались и гораздо раньше: при­мерами могли бы служить и португальская политика в средневе­ковом Конго, и деятельность британской и голландской Ост-Инд­ских компаний соответственно в Индии и Индонезии.

Расположение традиционной потестарной и политической культуры в зоне наиболее активного контакта с привносимой культурой неизбежно влекло за собой весьма серьезные и дале­ко идущие последствия. Причем последствия эти касались как собственно потестарно-политической сферы, так и этнокультур­ных процессов, да и всего этнокультурного развития колонизуе­мых областей в целом. Определяющими моментами в ходе само­го взаимодействия и тем более в его результатах служили, во-первых, то, что с самого начала взаимодействующие культуры были неравноправны, а во-вторых, то, что культуры эти, даже если иметь в виду со стороны колонизуемого только политиче­ские культуры, существовавшие в традиционных классовых об­ществах, представляли общества принципиально разных фор-

мационных уровней, иной раз трудносопоставимые друг с дру­гом.

Неравноправие взаимодействующих политических культур, как об этом говорилось уже в гл. 2, было в целом достаточно обычным даже при контакте общественных организмов одной общественно-экономической формации. Но в условиях колони-ального общества неравноправие, а главное — неравенство воз­можностей между участниками контакта настолько усиливалось за счет разрыва между формационными уровнями, что приоб­ретало качественно иной характер. И по мере того как колони­зуемое общество превращалось в колониальное, т. е. по мере внедрения в жизнь захваченной страны капиталистических от­ношений, нажим на традиционные формы потестарной и полити­ческой культуры, которые и так с самого начала пребывали в состоянии оборонительном, непрерывно возрастал, насильствен­но вовлекая их в сферу формировавшейся новой, колониальной политической культуры, о которой еще пойдет речь дальше.

Эта общая тенденция развития действовала вне зависимости от того, какая именно система колониальной администрации ус­танавливалась на той или иной территории Азиатского или Аф­риканского континента или Океании — «прямая» или «непря­мая» ⁸. Разница могла наблюдаться лишь в темпах или в степе­ни выявленное указанной тенденции, не изменяя ее основного смысла.

Конечно, взаимодействие докапиталистических и капитали­стической политических культур происходило отнюдь не только в условиях колониального общества в строгом смысле данного понятия, т. е. не только при включении той или иной страны в состав колониальных владений какой-либо империалистической державы. В ряде случаев оно осуществлялось при сохранении формальной независимости более слабого партнера, в качестве примеров можно назвать хотя бы Турцию второй половины XIX — начала XX в., или поздний каджарский Иран, или Китай в последние десятилетия маньчжурского владычества, да отча­сти и после Синхайской революции. Иными словами, речь идет о странах, которые в нашей литературе обозначаются как полу­колонии. Общее направление эволюции политической культуры в этих случаях было в принципе таким же, что и в колониях, однако отличалось все же достаточно определенной спецификой, и прежде всего тем, что правящая верхушка в таких странах, пытаясь их «модернизировать» и тем укрепить свое положение и внутри страны, и в ее внешних сношениях, старалась более или менее механически включить в традиционные формы политиче­ской организации отдельные элементы «европейской», т. е. бур­жуазной, политической культуры. Иначе говоря, в субъективном плане пробовали приспособить привносимую политическую куль­туру к традиционной, тогда как в колониальном обществе дело обстояло как раз наоборот: традиционная потестарная или по­литическая культура вынуждена была приспосабливаться к

13* 195

привносимой. Результаты таких попыток «модернизации» зави­сели в конечном счете от степени развития капиталистических отношений в заимствующей буржуазную политическую культу­ру стране; для подтверждения этого в общем достаточно сра­внить эволюцию политической культуры в тех же Китае или Турции после первой мировой войны, с одной стороны, и Ирана при Реза-шахе и его преемнике — с другой. Более того, в по­следнем случае мы имеем в недавние годы достаточно убеди­тельный пример обратимости подобного рода «модернизации» политической культуры, если традиционная, в частности мусуль­манская, политическая культура имеет глубокие корни в массо­вом сознании, а капиталистические отношения отягощены вели­ким множеством феодальных пережитков. И наконец, совершен­но особый вариант выборочного приспособления отдельных эле­ментов буржуазной политической культуры к главным образом феодальной политической культуре (с использованием этих за­имствований почти целиком вовне общества) предстает перед нами в современном мире в таких странах, как Саудовская Ара­вия или Объединенные Арабские Эмираты.

Именно потому, что при национально-суверенном пути капи­талистической трансформации афро-азиатских обществ в отли­чие от пути колониально-зависимого ⁹ речь шла о приспособле­нии к еще докапиталистической по своей сути политической культуре элементов и форм, характерных для политической культуры капиталистической, буржуазной, мне представляется, что это приспособление оказывается вне пределов предметной зоны потестарно-политической этнографии. Действительно, при подобной модернизации мы имеем дело с переносом уже глубо­ко специализированных институтов, вычленяемых из сферы культуры, которая и сама по себе вполне специализирована. И функционирование этих институтов в новых условиях, и их воз­действие на традиционную политическую культуру, и связанные с этим изменения массового сознания именно из-за подобной специализации и ее неизбежного следствия — отделения поли­тической культуры от традиционно-бытовой,— сколь бы медлен­но этот процесс ни развивался (впрочем, его замедленность во­все не была общим правилом), входят, следовательно, скорее в зону интересов таких научных дисциплин как собственно поли­тология или общая социология политических отношений.

Именно поэтому в последующем главное внимание будет уде­ляться функционированию и эволюции традиционных потестар-ных и политических культур в рамках колониального общества. В качестве же фактической основы и иллюстрации выдвигае­мых тезисов я буду использовать главным образом материалы обществ Тропической Африки, преимущества которой как своего рода «полигона», если так можно выразиться, отмечались выше. Можно, правда, добавить: преимущества эти не ограничивались одной только широтой спектра доступных наблюдению вариан­тов становления и развития колониального общества: дело еще

19-5

и в том, что, несмотря на такое разнообразие, обусловленное тем, что в контакт с капиталистическим обществом и его поли­тической культурой вступали здесь общественные организмы самых разных стадиальных уровней — от маргинальных групп охотников и собирателей до сравнительно высокоразвитых фео­дальных обществ — характерные черты такого взаимодействия качественно разных политических культур в своем существе ока­зывались практически едиными на всей территории региона.

Прежде чем говорить о тех или иных качественных измене­ниях традиционной потестарной или политической культуры в результате ее развития в условиях колониального общества и соответственно о том, какое место эта культура заняла в прин­ципиально новой — постколониальной — политической культуре наших дней, целесообразно задержаться на том, что Ж. Ба-ландье определял как «непосредственные политические следст­вия колониальной ситуации». Таких следствий французский ис­следователь насчитывает пять ¹⁰.

Прежде всего, искажение характера традиционных потестар-ных и политических образований. За редкими исключениями, колониальные границы не совпадали с традиционными рамками этих образований. Достаточно болезненное само по себе, такое искажение оказывается чревато очень непростыми проблемами для правительств молодых государств, возникших после распада колониальной системы. К этому можно заметить еще и то, что одним из таких последствий оказывается затрудненное форми­рование постколониальной политической культуры, призванной играть роль национальной.

Другим «непосредственным следствием» столкновения с ка­питалистической политической культурой в ее колониальных формах стала двойственная политическая структура, при кото­рой традиционные формы потестарной или политической органи­зации, лишаемые колонизатором их места в жизни соответст­вующего народа, превращались как бы в подпольную парал-. лельную политическую организацию. При этом, подчеркивает Ж. Баландье, «колонизованный использует с немалой ловкостью культурный разрыв, который его отделяет от колонизатора»¹¹. Характерно притом, что такое параллельное существование мог­ло принимать внешний облик либо вполне невинного, с точки зрения колониальной администрации, традиционализма или нео­традиционализма, не имеющего на первый взгляд политического оттенка, либо разного рода религиозных (скажем точнее, афро-христианских) течений.

Далее, столкновение с колониальной действительностью при­водило к разрушению традиционных систем ограничения и кон­троля власти правителя. И это особенно проявлялось в тех слу­чаях, когда внешние формы этой власти в той или иной мере со­хранялись (как то бывало при системе «непрямого»» колониаль­ного управления).

Еще одним непосредственным результатом контакта Ж. Ба-

ландье считает несовместимость двух систем власти и авторите­та, которые возникают в колониальном обществе. В принципе такая несовместимость близка к постулируемому М. Вебером различию между традиционной и бюрократической властью. Ба­ландье не солидаризуется «впрямую» с веберианским истол­кованием различия между традиционной властью и формами власти, насаждавшимися колониальной администрацией, однако признает, что у него есть определенные объективные основания, в частности «безличный» характер власти этой последней.

И наконец, происходит несомненная десакрализация власти, притом независимо от того, насколько сильно сакральный мо­мент был выражен во власти традиционной. Сфера политики в условиях сосуществования двух форм власти (точнее было бы, видимо, сказать — двух политических культур или потестарной и политической) неизбежно приобретала все более светский ха­рактер в том смысле, что сакральные основы традиционной вла­сти подрывались во все возраставшей степени. И еще легче про­исходило утверждение такой светской по характеру власти в тех случаях, когда колонизатор имел дело с обществами без цент­рализованной системы власти (т. е., по нашей терминологии, потестарными), которые, как подчеркивает Ж. Баландье, «более проницаемы для бюрократизации» ¹².

Изложенная выше концепция во многом справедливо отра­жает политические и социокультурные реальности колониальных обществ. Существенно то, что она построена, хотя сам исследо­ватель не говорит об этом, на фактическом признании противо­положности потестарных и политических культур, вступающих во взаимодействие. Конечно, и сами взгляды Ж. Баландье могут быть расширены с учетом наблюдений других ученых, и некото­рые из отмеченных им закономерностей претерпевают довольно существенные изменения в процессе построения постколо­ниальной политической культуры на базе той, которая склады­валась в рамках колониального общества.

Последнее обстоятельство заслуживает, на мой взгляд, осо­бого внимания. Речь идет о том, что во вновь создаваемой поли­тической культуре освободившихся стран параллельно закреп­лению немалого числа элементов, заимствуемых из буржуазной политической культуры еще в колониальный период (это естест­венно, коль скоро постколониальная политическая культура есть в определенном смысле развитие колониальной), происходит ре-актуализация многих важных элементов и традиций докапита­листической традиционной политической культуры, как правило имеющих заметную этническую окраску. Вместе с тем в таких традициях вполне определенно просматривается и некий общий для разных этнически специфичных культур и, следовательно, стадиально обусловленный фон, например, в склонности к ус­тановлению в ряде развивающихся государств харизматической по своему характеру власти верховного правителя (хотя такой правитель практически всегда носит титул президента, но не мо-

нарха). Кстати сказать, в этом, да и в развитии националисти­ческой идеологии в этих странах проявляется та же самая — на первый взгляд парадоксальная — закономерность, что и в пери­од национально-освободительной борьбы. Даже сугубо традици­онные взгляды, ценности, представления выражаются теперь в категориях, заимствованных из идеологии и политической куль­туры индустриально развитых стран. Чаще речь идет о заимст­вованиях, восходящих к буржуазно-демократическим политиче­ским культурам, хотя по мере возрастания числа стран, изби­равших социалистическую ориентацию (так это было, скажем, в Гвинее при Секу Туре или в Гане в правление Кваме Нкрумы), заимствоваться могли и категориальный аппарат, и отдельные термины социалистической политической культуры. Понятно, в таких случаях соотношение декларируемого и реально наблю­даемого социалистического элемента — вопрос совершенно осо-бый.

2. С учетом всего сказанного перейдем к рассмотрению кон­кретных форм функционирования традиционной потестарной и политической культуры сначала в колониальном, а затем и в постколониальном обществе. Замечу при этом, что, коль скоро предметом нашего рассмотрения будет именно потестарная или политическая культура, сугубое внимание будет обращено как раз на те сюжеты, которые касаются прежде всего принципи­альной разницы, существовавшей (а отчасти и сейчас сохраняю­щейся) между традиционной культурой и той, что привносилась в традиционное, т. е. докапиталистическое, общество в процессе контакта с колонизатором.

Формационно разные, эти культуры в колониальном обще­стве были не только и не просто различны по уровню своего раз­вития. Можно с полным основанием утверждать, что важнейшие характеристики традиционной потестарной или политической культуры оказывались не только не совпадающими с аналогич­ными характеристиками политической культуры колонизатора, буржуазной политической культуры, но во многих отношениях по своей направленности и диаметрально ей противоположны­ми. Обнаруживалось это и в объективной, и в субъективной сфе­ре культуры. Вполне естественно, те организационные формы, в каких реализовались отношения власти и властвования в тради­ционном обществе, непременно должны были далеко расходить­ся с такими формами в политической культуре колонизатора; за­логом этого был уже сам по себе разрыв хотя бы в материаль­но-техническом уровне взаимодействовавших культур. Так оно и было, но тем не менее куда более существенную роль играла разница между субъективными сферами политических культур (употребляю это определение краткости ради, ни в коей мере не забывая того, что со стороны колонизованного могла выступать также и потестарная культура). Истоки этой разницы корени­лись в специфике традиционной культуры в целом.

В самом деле, традиционная потестарная или политическая

культура, будучи органической составной частью докапитали­стической культуры вообще, не может сколько-нибудь сущест­венно от нее отличаться. Соответственно для нее характерна прежде всего этническая дробность; такая культура обслужива­ет как общее и более или менее неизменное правило относитель­но немногочисленные человеческие коллективы. Этим определя-. ются и другие важные черты традиционной политической (и тем более потестарной) культуры. С одной стороны, она отражает сравнительно ограниченный круг социального опыта, т. е. опыт именно данного коллектива. С другой же стороны, традиционная культура в целом, в том числе и ее потестарная или политиче­ская составляющая, оказывается этнически замкнута; она есть, особенно в том, что касается как раз потестарной и политиче­ской стороны дела, именно этническая культура, ориентирован­ная, во всяком случае с точки зрения ее носителей, преимуще­ственно автаркически. Иначе говоря, всякий контакт с какой-то другой культурой воспринимается при таких социально-психоло­гических установках как нечто вынужденное, скорее как неиз­бежное зло, нежели явление полезное. Осмысление возможно­стей, которые предоставляет контакт, а тем более заимствование отдельных элементов другой культуры в психологическом смыс­ле вторичны.

С этническим характером традиционной потестарной и поли­тической культуры непосредственно связана и такая ее особен­ность, как циклический характер представлений о времени, в ин­тересующем нас контексте о времени в процессах осуществле­ния власти и властных отношений. Цикличность времени, вооб­ще характерная для традиционных афро-азиатских и океаний­ских культур, в данной сфере особенно выявлена; ведь речь идет не об эволюции, а о непрерывном воспроизводстве, воссоздании некоего изначального состояния, о сохранении в целостном ви­де, некогда заданном предками (или богами, что не меняет су­щества дела, можно говорить только о большей или меньшей выраженности сакрального момента), отношений власти и вла­ствования и связанных с ними соответствующих форм деятель­ности. И именно поэтому традиционная потестарная или полити­ческая культура в целом мало восприимчива к инновациям. Те же инновации, которые все же вводятся (без этого так или ина­че не обойтись в реальной социальной практике), обычно ста­раются подать в виде развития или частного случая традицион­ной нормы. Иными словами, обнаруживается тенденция приве­сти изменения к той их разновидности, которую Ф. Бейли опре­делил как «повторяющееся изменение» (repetitive change), придать им циклический характер, с тем чтобы в конечном сче­те еще более укрепить прежнее состояние дел. Простейший слу­чай развития по этой модели — периодическая смена правителей в том или ином обществе. И ритуализованный конфликт, рас­сматривавшийся ранее в связи с идеологическим обоснованием власти, в данном случае как раз и оказывается одним из средств