Потестарная и политическая культура 2 страница

Разумеется, и в этом случае первоосновой всего служит об­щественное производство. Его прогрессивное развитие и посте­пенное усложнение обусловливает все углубляющееся общест­венное разделение труда, а это означает усложнение также и социальной структуры. Неизбежным следствием становится на­чавшееся отделение отправления функций, связанных с руко­водством жизнью общества, от деятельности по непосредствен­ному производству материальных благ. Притом, чем дальше продвигаются все эти связанные между собой и обусловливаю­щие друг друга процессы, тем более ощутимой делается потреб­ность в специализации руководства обществом, организацией-но-управленческого труда²⁹. Объективную возможность такой, специализации создает появление регулярного избыточного про­дукта, распределение и перераспределение которого само по

себе представляет один из главных аспектов управленческой деятельности. Надобность же в перераспределении возникает как следствие специализации последней: специализация орга­низационно-управленческих функций неизбежно означает посте­пенное сокращение участия ее носителей в материальном произ­водстве. В общеисторической перспективе результатом этого-становится полное их исключение из данной сферы обществен­ного производства (но не из общественного производства в це­лом: как подчеркивает К. Маркс, сам по себе управленческий труд есть труд производительный³⁰).

Этот тезис вполне подтверждается эмпирическим материа­лом. Этнографические наблюдения позволяют проследить устой­чивую зависимость между уровнем развития производительных сил общества и той степенью, в какой оказываются освобожде­ны от прямого участия в материальном производстве те, кто ру­ководит обществом. В конечном счете дело сводится к размерам такого управляющего слоя.

Лучше всего изучена с этой точки зрения Полинезия. На ее материалах можно выстроить непрерывный ряд по степени сокращения этого прямого участия. На одном конце такого ряда окажется участие в физическом труде вождей на островах Пу­капука или Футуна, на противоположном — полное исключение из непосредственной производительной деятельности не только самих гавайских аристократов-арики, но и сравнительно широ­кого круга их приближенных-неаристократов. А между этими. крайними точками можно наблюдать несколько промежуточных вариантов — тикопийский, самоанский, тонганский и др. И каж­дый последующий из них характеризуется расширением круга освобожденных от физической работы³¹. Таким образом, в об­ществе начинает складываться целый слой нетрудового населе­ния, существующий исключительно за счет перераспределения произведенного продукта.

Что означает возможность появления такого непроизводи­тельного слоя с точки зрения структуры отношений власти и властвования и организационных форм, с ними связанных? Прежде всего она начинает связываться в общественном созна­нии с возрастающим престижем деятельности по управлению об­ществом самой по себе. Иначе говоря, причастность к этой дея­тельности становится довольно эффективным путем к получе­нию относительно большей, нежели у рядовых соплеменников, доли общественного продукта, особенно через его перераспреде­ление. Раз возникнув, такая связь понемногу приобретает уже идеологический характер, стимулируя тенденцию к ускорению-специализации и выделению организационно-управленческих функций. В данном случае идеологическое обоснование по на­правлению совпадало с объективным ходом эволюции органи­зационно-управленческой деятельности. Ведь последняя сама чем дальше, тем больше дифференцируется на виды, различные по степени их важности для общества. А это опять-таки вызы-

вает различие в размерах присваивавшейся лицами, осуществ­лявшими такие виды деятельности, доли общественного продук­та. Понятно, что у истоков этого явления лежит всегда сущест­вовавшая объективная потребность обеспечивать функциониро­вание индивидов, которые выполняли особенно важные для пер­вобытного коллектива виды труда. Столь же понятно, что умст­венный труд и его специфическая разновидность — труд по ру­ководству жизнедеятельностью общества — сделались таковыми на весьма ранних этапах общественного развития. А впоследст­вии в силу усложнения и общественного производства, и соци­альной структуры должна была начать складываться и опреде­ленная иерархия видов труда, и управленческая его разновид­ность сразу же оказалась в такой иерархии на одной из самых верхних ступеней.

В итоге рано или поздно неизбежно складывается ситуация, когда доступ к руководству обществом открывает помимо шан­сов на большую долю продукта еще и возможности относитель­но быстрого и стабильного повышения авторитета, престижа и социального статуса лиц, выполняющих функции такого руко­водства, а вслед за тем и тех коллективов, семейных и общин­ных, к которым эти лица принадлежат. Причем эволюция ста­туса (понимаемого как позиция индивида или группы в данной социальной системе, определяемая по отношению к присущим такой системе экономическим, этническим и иным признакам) на начальном этапе институционализации власти оказывается как бы обратной в сравнении с направлением ее, типичным для развитого первобытнообщинного строя: статус коллектива здесь следует за статусом индивида. Впрочем, это может продолжатъ­ся сравнительно недолго, довольно скоро причастность к статусу группы вновь становится определяющей. Но на сей раз в роли группы выступает коллектив, уже значительно суженный по составу и построенный по принципу генеалогической линейности. В результате статус становится наследственным, превращаясь, таким образом, в «присвоенный» (ascribed) статус в противопо­ложность статусу «достигаемому» (achieved), который зависит только от личности носителя и в большой мере ситуативен³².

Вместе с тем одновременно с этими процессами при склады­вании иерархии видов труда, о которой говорилось выше, углуб­ляется дифференциация между членами общества, и дифферен­циация эта практически неизбежно ведет к образованию систе­мы рангов, иначе говоря, к закреплению в социальной практике и в общественном сознании сравнительного статуса обществен­но значимых функций и их носителей³³.

В связи с процессами специализации деятельности по руко­водству обществом и их материальными следствиями, т. е. по­требностью выделить некую долю продукта на содержание тех, кто такой деятельностью занят, не принимая вместе с тем прямого физического участия в производстве продукта, надле­жит обратить внимание на следующее обстоятельство.

Вышеупомянутая потребность в выделении известной части общественного продукта, несомненно, осознается членами обще­ства, в котором происходит специализация и институционализа-ция власти. Идеологический аспект такого осознания в целом уже рассматривался в гл. 3. Коротко говоря, оно выглядит как наличие определенных взаимных обязательств, предполагаю­щих обоюдную помощь и поддержку между вождем или прави­телем, с одной стороны, массой рядовых соплеменников — с дру­гой. Подобная установка, разумеется, может прикрывать воз­никновение и закрепление неэквивалентности при выполнении сторонами этих обязательств, т. е., по сути дела, эксплуататор­ских отношений. В том, что такие представления идеологическо­го характера весьма распространены в обществах, вступающих на путь классообразования, и сохраняются даже на довольно продвинувшихся его этапах, нет ничего удивительного. И само по себе признание этого факта вполне соответствует действи­тельному положению вещей. В самом деле, как отмечает М. Го­делье, «в обществе, в котором социальные противоречия и груп­повые конфликты развиты слабо (я бы уточнил: „еще относи­тельно слабо".— Л. С.), крайне трудно определить, где кончает­ся власть функции и где начинается сила эксплуатации»³⁴.

Из этого, однако, ни в коей мере не вытекает правомерность тезиса об отношениях «взаимной эксплуатации», якобы склады­вающихся между управляющими и управляемыми в таких слу­чаях, в частности при функционировании потестарной (и тем более раннеполитической) надстройки. Мы имеем здесь дело, собственно говоря, с попыткой перенести «идеологическую исто­рию» в историческую реальность. Да, действительно, функцио­нирование потестарной и вырастающей из нее политической ор­ганизации служит интересам всего общества, а не одной только перерастающей в господствующий класс социальной верхушки, играющей решающую роль в такой организации: ведь она так или иначе обеспечивает целостность общества перед лицом внешних деструктивных факторов — и природных и социальных. Но это не изменяет того бесспорного обстоятельства, что во внутренней практике потестарные отношения, возникавшие не­когда для охраны интересов обеих сторон — управляющих и управляемых, которые к тому же на этом этапе эволюции кол-лектива не противостояли друг другу,— становятся все более асимметричны, вырождаясь в эксплуататорские по мере склады-вания политической организации и своего превращения в поли­тические. Да и во внешней сфере деятельности политические Отношения в значительной степени обслуживают также эгоисти- ческие интересы правящего класса.

В обстановке современной идеологической борьбы концепция «взаимной эксплуатации» («взаимопомощи», «обоюдной зави­симости») между управляющими и управляемыми приобретает двойное значение. Она, с одной стороны, как бы оправдывает в неявной форме любые в принципе эксплуататорские отношения.

 

Ведь и в самом деле организовывать общественное производст­во и внешнюю оборону, столь же важные для общества с анта­гонистическими классами, как и для всякого другого, в любом случае приходится господствующему классу. А с другой сторо­ны, также в неявной форме в этой концепции присутствует утверждение о якобы «извечном» существовании в человеческом обществе отношений эксплуатации в том или ином виде. Этот

смысл концепции «взаимной эксплуатации» достаточно очевиден, чтобы вызвать к ней весьма сдержанное, а то и скептическое отношение даже у тех западных исследователей, которые марк­систами никак не могут считаться, да и сами себя таковыми не считают.

Возвращаясь к общим проблемам становления политической организаций и государства как высшего ее выражения, напомню весьма существенную черту этого процесса. Дело в том, что по-литогеиез неизменно протекает (не может не протекать!) в об­щем синхронно процессу классообразования в социально-эконо­мическом смысле, классогенезу, и связан с ним достаточно сложным диалектическим взаимодействием, которое, кстати, не предполагает обязательного абсолютного совпадения по темпам и размаху³⁵. Понятно, определяющая роль в таком взаимодей-ствии принадлежит классогенезу. И все же, по-видимому, будет правильнее говорить о классогенезе и о политогенезе как о двух сторонах единого процесса, сторонах, которые едва ли не в рав-чой степени важны для поступательного развития человеческого общества (тем более что их и разделить-то можно лишь на ло­гическом уровне). Такой подход к проблеме мне представляет­ся справедливым еще и потому, что основа и классо- и полито-генеза едина: в том и другом случае ею служит объективное развитие общественного, производства и воспроизводства. Раз­ные аспекты этого развития и выражаются в формировании, с одной стороны, классовой структуры, а с другой — политической организации. И именно поэтому изучение потестарной и поли­тической культуры эпохи перехода от доклассового общества к классовому все время переплетается с рассмотрением становле­ния преимущественно экономических по своему содержанию от-ношений эксплуатации. Но в то же время появление таких от­ношений, в свою очередь, неотделимо от одновременного возник-новения связанных с ними отношений зависимости, т. е. в по­следнем счете отношений господства и подчинения.

3. Все эти обстоятельства в высшей степени важны для по­нимания того, как формировалась политическая организация. Известно, что Ф. Энгельс подчеркивал возможность складыва­ния классового общества двумя путями: либо путем непосредст­венного отчуждения произведенного избыточного продукта на базе собственности на важнейшие средства производства, либо же через монополизацию общественной должностной функ­ции³⁶. Собственно говоря, смысл процесса в обоих случаях сво­дится к присвоению продукта (превращающегося таким обра-

зом в прибавочный): ведь, как уже говорилось, монополизация общественной должностной функции неизбежно вела к отделе­нию ее носителя от производства в его непосредственном физи­ческом выражении.

Но это именно конечный смысл процесса классообразования.
Что же касается конкретных путей, то при нынешнем уровне на­
ших знаний об истории обществ и их превращения в классовые
можно все же, по-видимому, предположить: во всемирно-истори­
ческом масштабе монополизация общественных функций высту­
пает как агент классообразования чаще, нежели непосредствен­
ное присвоение прибавочного продукта на основе чисто имуще­
ственных критериев. Объяснение этого заключается в подчерк­
нутой еще Ф. Энгельсом особенности второго из этих путей: он
требует сравнительно высокого для данного этапа исторической
эволюции человечества уровня развития общественного произ­
водства, т. е. в конце концов более высокой общественной про­
изводительности труда. Но последнее, насколько можно судить,
вовсе не было таким уж распространенным явлением в доклас-
совом обществе; не случайно ведь первые цивилизации склады­
вались в очень небольшом числе речных долин, население кото­
рых оказывалось, строго говоря, в исключительном положении
по сравнению с соседями, если сравнивать возможности и про­
изводительность общественного труда.

И в то же время выделение общественной должностной (т. е.
организационно-управленческой) функции начинается гораздо
раньше, чем достигается относительно высокая производитель-
ность труда. Более того, само ее выделение вовсе не обязатель-
но бывает связано с появлением в обществе достаточной массы
избыточного продукта. В экстремальных экологических услови­
ях или в особо сложной конкретной исторической обстановке
для жизнеобеспечения индивидов, отправлявших важнейшие ор­
ганизационные функции, может быть употреблена (с помощью
перераспределения) и часть необходимого продукта. И даже
больше: такого рода перераспределение в принципе должно
быть достаточно обычной практикой. С тем большим основани-
ем можно предполагать это относительно таких отдаленных
стадий общественной эволюции, когда вообще не могло быть и
речи ни о каком продукте, кроме необходимого.

Можно, таким образом, с достаточным основанием утверж­дать, что появление предпосылок к сложению общества с анта­гонистическими классами путем монополизации общественной должностной функции было в общеисторическом плане более ранним, нежели возникновение предпосылок классообразования через присвоение прибавочного продукта на основе монополиза­ции средств производства.

Но отсюда следует немаловажный вывод общеметодологиче­ского характера: невозможно решать проблему складывания по­литической организации, государственности в качестве необхо­димого надстроечного оформления изменений в базисе, приводя-

щих к появлению общества с антагонистическими классами, в упрощенной форме. Ее нельзя обусловливать жесткой последо­вательностью складывания сначала классов как чего-то «гото-вого», а затем только государства (а тем более с жесткой обрат­ной последовательностью: сначала политическая структура, в виде ли «раннего государства» или «государства» просто, даже понимаемого как система эксплуатации, а затем уже классы, что иногда делается в западной науке³⁷). Это сложный диалектический процесс с развитыми обратными свя­зями, к тому же очень растянутый во времени. Конечно же, государство, равно как и неразрывно с ним связанное право, не может появиться в, так сказать, законченном виде до того, как общество расколется на антагонистические классы. Но ведь и такой раскол — не одноразовый факт, почему и становится возможно появление множества переходных, если угодно, «про­межуточных» форм, которые можно обозначить и словами «предклассы», «предгосударство» или «предправо» ³⁸.

В самом деле, развитие общественного производства и воз­никновение регулярного избыточного продукта создают матери­альную возможность, материальную основу для отчуждения это­го продукта у непосредственного производителя как в пользу всего коллектива, так и в пользу небольшой в численном отно­шении руководящей группы в составе последнего. Параллельно с этим специализация организационных функций, развивающая­ся в результате роста и усложнения производства, постепенно ведет к монополизации этих функций сравнительно немногочис­ленной группой их носителей. Такое сочетание материальных и организационных условий формирует предпосылки одновремен­ного отчуждения в пользу руководителей и доли избыточного продукта внутри общества (причем в общеисторическом.мас­штабе эта доля обнаруживает устойчивую тенденцию к росту), и материальных ценностей, поступающих в общество извне — в виде ли военной добычи, в результате обмена и т. п. Заслужива­ет в этой связи упоминания и то, что ценности, приходящие извне, не ограничиваются только материальными: монополиза­ция организационно-управленческих функций предполагает мо­нополизацию значительной части внешних контактов вообще. И поэтому культурные ценности духовного порядка тоже посту­пают в основном в распоряжение все той же руководящей груп­пы и ею активно используются, ускоряя «расщепление» единой прежде культуры коллектива по классовому критерию. И нако­нец, такое отчуждение в пользу верхушки общества все возра­стающей массы общественного продукта открывает путь и к монополизации основных средств производства.

Все эти процессы неразрывно взаимосвязаны и, протекая синхронно, постоянно друг друга усиливают. Накопление мате­риальных преимуществ укрепляет престиж и позиции их облада­телей в обществе. И одновременно общественные должности, замещаемые теми или иными представителями социальной вер-

хушки, обеспечивают последним возможности дальнейшего на­ращивания имущественного неравенства не в пользу рядовых соплеменников. А кроме того, несомненно, что занятие той или иной общественно значимой позиции, исполнение той или иной authority role (понимая роль в качестве динамического аспекта статуса, т. е. как реализацию связанных с последним прав и обязанностей³⁹) в последующем облегчают их носителям заня­тие других, столь же или даже более значимых.

Растянутость процесса классогенеза во времени, сложные взаимодействия его составных частей (эти взаимодействия мож­но в известном смысле рассматривать как одновременные диф­ференциацию и интеграцию важнейших форм власти — эконо­мической, потестарной и идеологической) делают невозможным точное определение того момента, в который в том или ином социальном организме возникает государственность как целост­ное явление⁴⁰. Существует, однако, достаточно объективный критерий ее наличия: им может служить степень специализа­ции и самостоятельности функции принуждения в обществе.

Принуждения в качестве неотъемлемой части всякого руко­водства и его неразрывной связи с потестарными и политиче­скими отношениями я уже касался в гл. 3. Здесь нас интересует прежде всего та эволюция, которую принуждение претерпевает по мере продвижения общества по пути классообразования. Общий смысл этой эволюции в данном случае такой же, как в развитии потестарно-политической культуры в целом,— от не­расчлененности к специализации. Естественное разделение при­нуждения на внешнее (т. е. оборону от посягательств на целост-ность общества извне) и внутреннее (пресечение действия дест­руктивных факторов внутри коллектива, которое все более при­обретает форму обеспечения классового господства) по мере продвижения по пути классо- и политогенеза получает дополни­тельные характеристики. Внешний аспект принуждения с усиле­нием значения военной деятельности при переходе от доклассо­вого общества к классовому все больше принимает вид ограб­ления или эксплуатации более слабых соседей. Внутреннее же принуждение получает дополнительно еще и «узкую» специали­зацию: подавление сопротивления осуществлению власти со стороны объекта последней на уровне, условно говоря, массо­вом, когда в качестве такого объекта выступают уже не отдель­ные индивиды или малые группы, а целые социальные катего­рии членов общества, т. е. классового протеста.

Именно тогда, когда такое подавление окончательно делает­ся самостоятельной функцией руководства обществом и управ­ления и когда определенная часть лиц, регулирующих жизне­деятельность общества в целом, специализируется на отправле­нии только этой функции внутреннего подавления, можно уже говорить о возникновении государства, как такового. Или, ины­ми словами, именно вычленение подавления внутреннего сопро­тивления из всего комплекса функций руководства, т. е. появ-

9* 131

ление «особого аппарата для принуждения, который называется государством»⁴¹, означает качественный переход от потестар-ной организации к политической.

Прежде чем обратиться анализу конкретных путей и меха­низмов институционализации власти, хочу остановиться на воп­росе, довольно существенном с точки зрения понимания содер­жания самого процесса становления государства и главных характеристик последнего. Известно, что таких характеристик Ф. Энгельс насчитывал три: появление регулярного налогообло­жения массы населения; образование независимой от основной массы народа публичной власти, располагающей специализи­рованным аппаратом внутреннего подавления; смена прежнего родо-племенного деления народа территориальным⁴². Именно совокупность этих трех характеристик позволяет говорить о том, что в данном обществе завершился политогенез и окончательно сложилось государство. Вполне очевидно, однако, что все они вовсе не обязательно возникают строго синхронно: конкретные условия исторической реальности могут в разных случаях уско­рять или замедлять появление того или другого из таких необ­ходимых элементов сформировавшегося государства. И столь же понятно, что такая асинхронность может давать — и дейст­вительно давала— в историческом развитии конкретные, как бы «промежуточные» стадии на пути политогенеза, когда при наличии в каком-либо социальном организме двух из вышеназ­ванных характеристик отсутствовала бы третья. Именно поэто­му, как мне кажется, разграничение понятий «государство» и «элементы государственности», о чем уже говорилось выше (см. примеч. 39 к тексту настоящей главы), имеет отнюдь не фор­мальный смысл, а выражает весьма реальный исторический факт.

Примеров отсутствия сложившегося государства при бесспор­ном наличии тех или иных элементов государственности можно привести немало. Возьмем, скажем, раннесредневековую Запад­ную и Центральную Европу. Здесь население достаточно рано стало разделяться по территориальному принципу (это осуще­ствлялось путем установления непосредственной связи между верховной властью и общиной), хотя и остатки родо-племенно­го деления сохранялись довольно долгое время. Широкое рас­пространение получили регулярные повинности, в частности главная из них — военная. Притом именно в связи с нею рань­ше всего произошло разделение права и обязанности: свободный человек мог пользоваться своими правами, лишь неся повинно­сти, в первую голову воинскую. Но при этом либо вовсе не было аппарата власти, отделенного от народа, либо же он пре­бывал еще в зачаточном состоянии⁴³.

Другой вариант — Тропическая Африка в целом. Здесь мед­леннее всего укоренялось территориальное деление населения: родо-племенной принцип сохранял силу в этом отношении (как, впрочем, и во многих других) в немалом числе случаев до само-

го колониального раздела. Так было, скажем, на большей части Восточной Африки или в бассейне Конго, и даже у таких срав­нительно высокоразвитых народов, как фон или йоруба, родо-племенное деление сохраняло немалбе значение. А ведь и у фон, и у йоруба существовали уже и достаточно развитая адми­нистративная структура в большой мере отделенная от народа, и развитая система регулярных налогов и повинностей⁴⁴.

И наконец, бывали весьма распространены случаи, когда и регулярные налоги и повинности существовали (пусть даже в виде постоянной фиксированной дани), но отсутствовал сколь­ко-нибудь развитой аппарат для их сбора, и к тому же сохраня­лось родо-племенное деление населения. В результате сбор на­логов происходил в классической форме полюдья⁴⁵.

Что объединяло эти столь различные на первый взгляд ва­рианты политогенеза? Главным образом, по-видимому, то, что во всех случаях возникавшая или уже возникшая эксплуатация рядовых свободных людей не имела внешне откровенно антаго­нистического облика. Она осуществлялась под прикрытием трансформируемой традиции, формально восходившей во мно­гих случаях еще к эгалитарному развитому первобытному об­ществу, а на этом этапе общественной эволюции сознательно приспосабливаемой для выражении совершенно иного социаль­но-экономического содержания.

Можно заметить также, что контакт с обществами, находив­шимися на более высоком уровне социально-экономического развития, особенно классовыми, ускорял вызревание всех эле­ментов государственности и складывание государства в полном смысле этого слова (т. е. «вторичного» государства, если поль­зоваться терминологией многих исследователей) ⁴⁶. Но этот же контакт действовал отнюдь не равномерно ускоряющим обра­зом. Наличие более развитых соседей активизировало прежде всего усиление военной организации, которая затем почти не­избежно толкала общество на военный путь политогенеза ввиду быстрого укрепления позиций военных предводителей. Причем таково было направление эволюции в обоих случаях: и тогда, когда надо было сопротивляться натиску соседей, стремившихся подчинить себе и эксплуатировать «варваров», и тогда, когда слабость соседа, достигшего классового уровня развития (это чаще всего бывало с ранними государствами), делала его за­манчивой добычей для этих «варваров», очень часто распола­гавших еще неоспоримым военным превосходством. В таких условиях на первое место в политогенезе выступало складыва­ние отделенной от народа публичной власти. Впрочем, стоит, видимо, задуматься над тем, насколько наличие такой власти необходимо не только в обрисованной здесь исторической обста­новке, но и для того, чтобы обеспечить действие обоих осталь­ных критериев, определяющих собственно политическую органи­зацию. В самом деле, без наличия такой власти невозможно ни реализовать разделение народа по территориальному признаку,

ни гарантировать регулярное функционирование сети налогооб­ложения. Первое, потому что не отделенная от народа власть на данном уровне общественного развития непременно сама бу­дет строиться на родо-племенной основе, второе, так как нало­гообложение само по себе требует специального, пусть даже зачаточного аппарата (в отличие от дани, которая либо достав­ляется самими облагаемыми, либо собирается полюдьем). По­этому не лишен резона вопрос: не обладало ли формирование отделенной от народа публичной власти в какой-то степени приоритетом перед остальными признаками государства?

Легко понять, что государственная организация возникает в подавляющем большинстве случаев на основе уже существовав­ших потестарных, точнее, позднепотестарных форм управления обществом. На первых порах она может даже сохранять и дей­ствительно сохраняла их внешние характеристики. Это вполне естественно; в данном случае целиком применимы слова Ф. Эн­гельса (правда, сказанные по иному поводу) о том, что «всякая социальная революция должна будет брать вещи такими, каки­ми она их найдет»⁴⁷. Тем более становление классового обще­ства было все же, по-видимому, революционным переворотом, хотя, конечно, и очень специфически протекавшим, в формах со­циальной организации человечества⁴⁸. Роль, какую играли в раннегосударственной организации те формы и институты руко­водства обществом, власти и властных отношений, которые складывались еще задолго до этой стадии общественного разви­тия, была очень велика. Главным направлением движения по­этому оказывалось последовательное приспособление таких форм и институтов к совершенно иным социально-экономиче­ским условиям, приспособление, в ходе которого они в конеч­ном счете иногда меняли свой смысл на диаметрально противо­положный первоначальному. Этнографические материалы позво­ляют исследователю увидеть широкий спектр вариантов и сту­пеней этого процесса, протекавшего параллельно с трансфор­мацией социальной, в общеисторическом смысле синхронно ей, хотя в конкретных случаях чаще наблюдалось определенное за­паздывание формы по отношению к содержанию. Но все это многообразие в принципе может быть сведено к сравнительно небольшому числу путей политогенеза и обслуживающих его механизмов, в роли которых выступали различные формы орга­низации власти и властвования, разновременные по происхож­дению, но все так или иначе использовавшиеся в целях инсти-туционализации власти, превращения ее в самостоятельный об­щественный институт, относительно независимый от общества и стоящий над обществом.

4. В целом можно, по-видимому, говорить, пусть и с извест­ной долей условности, о трех главных путях политогенеза в за­висимости от преобладания в них того или иного аспекта об­щественной деятельности — военном, аристократическом и плу­тократическом ⁴⁹. При первом из них —он, вероятно, был более

всего распространен в общеисторическом масштабе — институ— ционализация власти и становление государства идут через рез­кое возрастание роли военной организации, что типично для эпохи классообразования, и постепенное превращение военного предводителя в единоличного правителя, а его ближайшего окружения, родственного и неродственного,—в привилегирован­ную прослойку, из которой впоследствии вырастала аристокра­тия. Главными механизмами политогенеза при этом служат военно-демократические и военно-иерархические формы органи­зации власти. Военный путь детально изучен на материале об­ществ древних германцев, ряда народов Северной Америки и бантуязычных народов Южной и Юго-Восточной Африки (прав­да, в обоих последних случаях спонтанное развитие политогене­за было прервано европейским завоеванием, и процесс в общем остался незавершенным).