И этническое — проблема соотношения

 

Народ — собирательное понятие, затруд­нительное для определения, поскольку в не­го вкладывают различное содержание в со­ответствии с местом, временем и природой власти.

Л. де Жокур. Народ («Энциклопедия»)

1. Соотношение между потестарно-политическим и этниче­ским моментами в жизни общества отчасти уже рассматрива­лось в гл. 2. Но там шла речь прежде всего об этнической роли потестарной или политической культуры, трактуемой в качестве составной части культуры в целом. Между тем, коль скоро объектом этнографии служит народ-этнос, проблема может быть подвергнута анализу и со стороны того, как потестарная и/или политическая культура воздействует на него, в каком отношении находятся динамика развития этноса и динамика развития по­тестарной и политической культуры.

Такая постановка вопроса может быть обоснована по край­ней мере двумя обстоятельствами. Во-первых, и это уже говори­лось ранее, структура и культура неидентичны друг другу: в этом смысле потестарная или политическая структура, будучи концентрированным выражением соответствующей культуры, предстает перед нами как система культурно детерминирован­ных ролей. И функционирование этой системы, т. е. потестарная или политическая деятельность в данном общественном организ­ме, по определению, шире, нежели та культура, которой обус­ловливаются ее формы. Во-вторых же, и это непосредственно вы­текает из первого, воздействие потестарной или политической культуры на этнос, вообще на любую форму этнической общно­сти реализуется именно через потестарно-политическую органи­зацию, через существующие в том или ином обществе потестар-ные или политические структуры. Таким образом, поставленную выше проблему соотношения целесообразнее всего анализиро­вать как соотношение потестарных или политических структур и этнических общностей в процессе общественного развития.

Подобный подход сам по себе отнюдь не нов. Скорее он, по­жалуй, вполне традиционен: с ним мы сталкиваемся в любом труде, в котором так или иначе затрагиваются этнические, тем более национальные проблемы. Но столь же традиционно при-меняется этот подход, как правило, к общностям национального

уровня и гораздо реже к этническим общностям феодальной эпо­хи. Что же касается соотношения более ранних стадий этниче­ского и социально-экономического развития, то до самого недав­него времени оно практически вовсе не привлекало внимания ис­следователей. В принципе понятно и почему так происходило: до начала углубленной разработки нашей наукой на рубеже 60— 70-х годов теории этноса указанная проблематика относилась-скорее к сфере интересов философов, историков, социологов., А они изучали общественные организмы тех уровней развитии, на которых политическое уже в значительной мере, а то и во­все обрело относительную автономию от этнического.

Но на более ранних ступенях социально-экономической эво­люции такая автономия, сколь бы относительна она ни была, еще не существовала. Потестарные и раннеполитические отно­шения не выделились еще из синкретического массива традици­онно-бытовой культуры, которая издавна изучалась этнографа­ми. И только теперь развитие теории этноса сделало возмож­ным специальное и углубленное рассмотрение потестарных и политических отношений в доклассовых и раннеклассовых обще-ствах в связи с их этнической структурой.

Прежде чем переходить к дальнейшему, разумно будет опре­делить одно из главных понятий, с которым нам предстоит опе­рировать в последующем,— понятие этнической общности. Та­кая общность определяется здесь в соответствии с критериями, предложенными в свое время Н. Н. Чебоксаровым, а затем им же уточненными совместно с С. А. Арутюновым, т. е. как «вся­кая осознанная культурно-языковая общность, сложившаяся на определенной территории, среди людей, находящихся между со- V бой в реальных социально-экономических отношениях». Вместе с тем сама проблематика настоящей работы предполагает, что этнические общности интересуют нас главным образом в их ипо­стаси этносоциальных организмов, т. е. образований, обладаю­щих помимо собственно этнической (в первую очередь культур­ной) общности еще и общностью территориальной, экономиче-ской, социальной и потестарно-политической².

Можно априорно предполагать, что в ходе общественной эво­люции на разных ее стадиях, прежде всего на разном формаци-онном уровне, соотношение этнического и потестарного или по­литического факторов, их относительное значение в функциони­ровании эсо не оставались постоянными. Конечно, постоянство сохранялось в том, что, как справедливо отмечалось в свое вре­мя, в объективной реальности «этнос не существует вне соци­альных институтов, выступающих в роли его структурообразую­щей формы. Притом эту роль могут выполнить самые различные социальные общности — от семьи до государства» ³. Но, во-пер­вых, вполне очевидно, упоминаемые Ю. В. Бромлеем социальные общности разных таксономического и стадиального уровней отнюдь не равноценны ни по масштабу, количественному и про­странственному, своего воздействия на развитие этноса, ни по

интенсивности такого воздействия, ни по, так сказать, техниче ским возможностям осуществлять последнее. А во-вторых, как уже говорилось в предыдущих главах, отношения уровня ниже общинного не могут рассматриваться в качестве потестарных, а тем более политических. И этому нисколько не противоречит то обстоятельство, что семья тем не менее остается главным звеном начальной социализации индивида как в общекультурном, так и в потестарно-политическом плане.

По мере развития человеческого общества возникали и ук­реплялись новые типы общественных структур, постепенно ста­новившиеся определяющими в этом развитии. И само изменение масштабов и типов этнических общностей, в их качестве эсо, в общем виде обусловливалось как раз такой сменой типов об­щественных структур. И, в частности, этим же определялись и из­менения в диалектике этнического и потестарного или политиче­ского моментов в рамках тех или иных конкретных эсо, причем не последнюю роль здесь играли взаимодействия между «вну­тренней» и «внешней» динамикой развития ⁴. При этом, правда, нужно иметь в виду, что в зарубежной антропологической лите­ратуре отсутствует прямой аналог нашему понятию «эсо»; бли­же всего к нему, пожалуй, понятие «глобальное общество» (societe globale), введенное французским социологом Ж. Гурви-чем и определяемое, например, Ж. Макэ как сгусток социаль­ных связей, отделенный от других такого рода сгустков зонами редкого взаимодействия ⁵.

Если, однако, ограничиться уровнем эсо, т. е. по сути своей самостоятельных социальных организмов, то оказывается, что подавляющее большинство исследователей, отечественных и за­рубежных, рассматривают наличие собственной структуры орга­низованной власти в качестве необходимого и обязательного признака этнической общности — эсо как общественного явле­ния ⁶. В качестве примера можно назвать точку зрения С. А. То­карева ⁷; аналогичны взгляды, скажем, Р. Нэролла или Г. До-ул ⁸. Впрочем, если для западных авторов неразграничение вла­сти в обществах доклассовом и классовом, т. е. потестарной и политической, вполне обычно не только терминологически, то в советской литературе указанный тезис формулировался в при­менении именно к политической, т. е. государственной, над­стройке, характерной уже для классового общества. А в таком обществе и ход этнических процессов, и результаты их, т. е. в конечном счете тот или иной тип этнической общности, опреде­ляются в первую очередь классовым фактором, но не существо- ванием или отсутствием собственной политической, государст-венной организации. При всем том, конечно, невозможно отри-цать и воздействие последнего фактора на этническое развитие в данной его фазе, хотя бы уже потому, что «своя» государст­венность в принципе обеспечивает более четкое выявление клас­совой структуры общества и опосредованно активизирует этни­ческие процессы.

Но все же на более ранних стадиях общественного разви­тия — в обществе доклассовом, а тем более предклассовом и даже в раннеклассовом — потестарная или раннеполитическая надстройка играла в этнических процессах, в частности в ста­новлении той формы этнических общностей, которую у нас тра­диционно определяют как народность, относительно намного большую роль, нежели позднее. Здесь, в таком обществе, поте-старные и раннеполитические структуры оказывались первосте­пенной важности факторами этнической консолидации и этни­ческой дифференциации.

В принципе мы можем говорить о нескольких уровнях связи между потестарной или политической структурой общества как социального организма и этносом в узком смысле этого слова, «собственно этносом», или этникосом, по определению Ю. В. Бромлея ⁹. На, так сказать, фундаментальном уровне эт­ническое и потестарное и политическое развитие связаны через общую материальную основу функционирования общества в ка­честве самовоспроизводящейся системы — общественное произ­водство. Ведь производство немыслимо вне определенных форм его организации, т. е. в конечном счете вне социальных институ­тов. Этникос превращают в эсо именно эти институты, и именно поэтому они и выполняют роль структурообразующих форм эт­носа как определенной формы исторической общности людей.

2. Однако социальные институты, будучи необходимым усло­вием самого существования этноса-эсо, не исчерпывают всех та­ких условий. Непосредственно из потребностей общественного производства объясняется и существование еще одного уровня связей между потестарной или политической структурой и этни­ческой общностью-эсо — уровня территориального. Вполне оче­видно, что на любой стадии общественного развития всякая че­ловеческая общность нуждается в том, чтобы в той или иной форме регулировать хозяйственное использование занимаемой такой группой территории. Поэтому, например, в качестве одно­го из важнейших признаков этнической общности выдвигаются «определенная форма социально-территориальной организа­ции» ¹⁰ или «приспособление (amenagement) пространства в по­литических целях». Такая организация была необходима уже в ранней первобытности.

При переходе же к производящему хозяйству роль террито­риальной организации становилась еще более важной. Особенно заметно это оказывалось тогда, когда соседствовали и вступа­ ли в контакт человеческие общности с разным типом хозяйства, чаще всего представлявшие непроизводящую и производящую экономику: с одной стороны — охотники и собиратели, с другой стороны — земледельцы и скотоводы. И еще больше возрастало значение организации территории для хозяйственного использо­вания тогда, когда таким разным общностям приходилось сосу­ществовать в одной и той же экологической нише и использовать ее природные ресурсы ¹².

Последний случай заставляет более внимательно присмот­реться к такому фактору, непосредственно воздействовавшему на формы и темпы складывания соответствующей территориаль­ной организации, как естественные границы.

В отечественной литературе П. И. Кушнером был сформули­рован тезис, согласно которому «образование народностей не имело никакой связи с естественными, т. е. географическими, рубежами» ¹³. Сходное мнение, хотя и не в столь категоричной форме, высказал и Ф. Барт, отмечавший, что, с одной стороны, этническая общность формируется не изолированно, а в ходе межгрупповых контактов, а с другой — территориальные грани­цы для существования уже сложившейся общности менее важ­ны, чем границы социальные. Речь, несомненно, идет о доста­точно ясно выраженной тенденции в этническом развитии, одна­ко абсолютизировать ее едва ли стоит.

В самом деле, такая тенденция проявляется в виде общей закономерности при формировании народностей нового време­ни, «вторичных», по определению Н. Н. Чебоксарова и С. А. Арутюнова ¹⁵. Но далеко не столь очевидной она представ­ляется в тех случаях, когда дело касается «первичных» народ­ностей, возникавших непосредственно в ходе разложения перво­бытнообщинного строя и складывания раннеклассового обще­ства. И уж еще менее пригоден этот тезис в категорической фор­ме, если речь идет об этнических общностях доклассового уров­ня, еще мало затронутых процессом классообразования. В конце концов преодоление естественных границ находилось в прямой зависимости от материально-технического уровня развития про­изводственной базы того или иного социального организма. А это, в свою очередь, требовало максимально возможного в данных условиях повышения эффективности общественного про­изводства как непременного условия (речь идет, понятно, об объективном процессе, а вовсе не об обязательном осознании та­кой необходимости членами общества).

Правда, Н. Н. Чебоксаров в противоположность В. И. Козло­ву полагал, что определенные формы социально-территориаль­ной организации могут быть относимы к числу признаков лишь этнических общностей «самого конца первобытнообщинного строя и в еще большей мере эпохи классового общества» ¹⁶. Од­нако, по-видимому, и в данном случае стоило бы проявить боль­шую осторожность. Ведь даже если согласиться с такой точкой зрения, то и в этом случае люди, находящиеся, по определению самого же Н. Н. Чебоксарова, в реальных хозяйственных связях на определенной территории, нуждаются в каких-то структур­ных, организационных рамках для осуществления таких хозяй­ственных связей, т. е. на той или иной территории.

Именно обеспечение большей или меньшей степени устойчи­вости таких рамок всегда было одной из главных задач любой социальной структуры. Но сама по себе социальная структура в целом может в определенном смысле рассматриваться как су-

ществующая в данном общественном организме структура вла­сти '⁷. Ведь речь идет о том, что обществом необходимо управ­лять, осуществлять руководство им на любом уровне обществен­ного развития. И так или иначе, этот процесс связан с властью, с отношениями властвования, с организацией этих отношений. И, следовательно, приходится говорить и о соответствующей ор­ганизационной структуре. А такая структура есть сначала орга­низация потестарная, а впоследствии организация политическая Именно ею обеспечивается регулирование функционирования общества как самовоспроизводящейся системы.

Но у этого регулирования по необходимости есть две сторо­ны — внешняя и внутренняя, причем в обоих случаях оно имеет в виду в качестве одной из главных своих черт (а во внешних отношениях вообще главной) либо полное пресечение действия на общество деструктивных факторов любого происхождения, либо ограничение этого действия приемлемыми для общества пределами. Иначе говоря, внутренняя и внешняя стороны про­цесса регулирования должны обеспечить сохранение целостно­сти социального организма самого по себе. Как один из распро-страненных вариантов поддержания такой целостности может рассматриваться создание и поддержание определенных форм к рамок нарушения этой целостности. При соблюдении последних сохраняющаяся и вновь возникшая части социального организ­ма способны продолжать свое существование уже в роли само­стоятельных единиц. Самым наглядным примером этого процес­са за счет автоматического воссоздания (регенерации) в них таких общественных структур и механизмов, которые гаранти­ровали бы вновь созданным единицам хотя бы минимально не­обходимую плотность и устойчивость их информационной сети, может служить сегментация, выступающая в качестве механиз­ма, обеспечивающего оптимальные в заданных экологических и хозяйственных условиях масштабы социальных организмов⁴⁸. Гарантом сохранения таких новых и обновленных социальных организмов и выступает в первую очередь организационная структура власти в них, т. е. потестарная, а в более поздний пе­риод и политическая структура. Еще более важной оказыва­ется роль потестарной и политической (а точнее, позднепоте-старной и раннеполитической) структуры на заключительных стадиях классо- и политогенеза, когда резкое возрастание зна­чения военного фактора в жизни общества чем дальше, тем же­стче ставит проблему сохранения своей самостоятельности от­дельными частями относительно крупных общностей в случае раздробления последних под влиянием превратностей военных судеб ¹⁹. Наконец, система, которую можно обозначить как диа­лектику дробления и объединения и на которой строится вся потестарная структура так называемых сегментных обществ» даже если принимать во внимание, что такое общество в «чи­стом» виде все же скорее теоретический конструкт²⁰, «работает» в том же направлении.

При всех важнейших различиях, какие существуют между названными выше стадиальными вариантами общественного развития, их с интересующей нас точки зрения объединяет об­щая черта. В любом из них потестарные или политические структуры выступают в качестве того ядра, вокруг которого консолидируется общность-эсо. Они играют роль арматуры, скрепляющей этот эсо, и тем самым выполняют очень важную этническую функцию. Иными словами, потестарная и политиче­ская организация оказывается этноконсолидационным факто­ром, воздействующим как на сам ход этнических процессов, так и на закрепление их результатов, придание последним опреде­ленной стабильности.

В этой связи может возникнуть вопрос: каким образом со­относится подобная этноконсолидационная роль потестарной и политической структуры с возможными и действительными раз­личиями в протекании и направленности этнических процессов? Как известно, последние могут двигаться в диаметрально про­тивоположных направлениях. Более того, можно говорить о пре­обладании той или иной тенденции в их движении на разных стадиях общественной эволюции. В развитом, так сказать, клас­сическом первобытном обществе есть достаточные основания считать такой преобладающей тенденцией движение в сторону этнической дифференциации, сопровождаемое значительной дробностью этнических единиц. По мере же начинающегося раз­ложения первобытной общественно-экономической формации все больше стали выдвигаться на первый план процессы этни­ческого объединения (что в общем соответствовало тенденции к укрупнению масштаба также и социальных организмов²¹).

Однако потестарная или политическая структура общества в полной мере сохраняла свое значение ядра этнической консоли­дации практически вне зависимости от того, в каком направ­лении, с каким «знаком» двигался в данный момент процесс эт­нического развития той или иной общности, а также и от того, каков был стадиальный уровень самой такой структуры.

Причины подобной однозначности в достаточной мере оче­видны. В самом деле, нетрудно заметить, что потестарная или политическая организация оказывается одинаково необходима при любом из противоположных вариантов направленности, при любом возможном знаке этнического процесса. Ведь эта органи­зация обеспечивает рамки, регулирующие функционирование эсо и при его укрупнении, и при его разделении. В первом слу­чае само расширение эсо, тем более его единство в новых рам­ках, сколь бы зыбким ни было такое единство, особенно на пер­вых порах (и, кстати, именно поэтому), попросту немыслимо вне достаточно эффективной структуры власти. А при разделении той или иной этнической общности на более мелкие единицы (как, скажем, в уже упоминавшемся случае сегментации ее) об­разующиеся новые, «дочерние» общности точно так же нужда­ются в какой-то организационной структуре, которая одна

только и могла им позволить функционировать в качестве само­стоятельных эсо.

Именно здесь, на стыке собственно этнических и социальных аспектов, пожалуй, как нигде более ясна становится первич­ность социального организма и вторичность этнической общно­сти в узком смысле слова, этникоса. И именно первичность со­циального организма, каков бы он ни был с формационно-типо-логической точки зрения, и, следовательно, одного из важнейших аспектов его — потестарной или политической структуры — всегда предопределяла в принципе сохранение за этой струк­турой этноконсолидационной роли при любом направлении эт­нического процесса.

В то же время можно даже априорно предполагать, что роль эта могла быть в неодинаковой степени выражена на разных этапах общественного развития. Вполне очевидно, при укрупне­нии масштабов эсо по мере активизации процессов классообра-зования все большей должна была быть сила связующей общно­сти, по выражению К. Маркса, особенно если принять во вни­мание, что общественная мощь средства обмена²² как раз на этом этапе бывала чаще всего еще недостаточно велика для того, чтобы служить основой целостности общества. И действительно, в период становления классового общества роль потестарной и политической надстройки как фактора этнической консолида­ции заметно возрастала. Больше того, подобное возрастание че­рез возникавшую обратную связь не только способствовало кон_т солидации, но и служило весьма действенным стимулом измене­ния самого типа этнической общности. В этом смысле очень по­казательна отмечавшаяся Л. П. Лашуком трансформация ар­хаических этнических общностей Аттики и Лациума²³. Транс­формация эта не просто сопровождалась, она в еще большей ме­ре и стимулировалась именно становлением и расширением зон действия потестарных, а затем, по мере перехода к рабовладель­ческому строю, и раннеполитических связей. И с не меньшей яс­ностью обнаруживались обе эти стороны воздействия потестар­ной и политической структуры на характер возникавшей этниче­ской общности в период формирования, скажем, феодальной германской народности. Для начальной стадии этого процесса характерна была множественность и значительная раздроблен­ность общин, родственных по происхождению и вполне такое родство сознававших, но ничем, кроме этого сознания, не свя­занных. И существо дела в интересующем нас здесь смысле пре­дельно четко выразил Ф. Энгельс: «Вследствие такого сос!ава народа только из мелких общин, экономические интересы кото­рых были, правда, одинаковые, но именно поэтому и не общие, условием дальнейшего существования нации становится госу­дарственная власть»²⁴.

3. Таким образом, значение потестарной или политической структуры общества, особенно предклассового или раннеклас­сового, не исчерпывалось тем, что она выступала в качестве яд-

pa этнической консолидации. Подобная этноконсолидационная функция потестарной и политической надстройки сочетается с другой функцией, которую можно, видимо, определить за неиме­нием лучшего термина как этноструктурирующую. Речь, как уже говорилось выше, идет о том, что ядро этнической консолидации в виде этой надстройки оказывает обратное влияние на ход про­цесса этнической консолидации, в заметной степени определяя его темп, эгалитарный или стратифицированный в социальном отношении характер, наконец, ориентацию, которую приобрета­ют результаты данного процесса, т. е. реальный эсо. Иными сло-вами, характер и этнического процесса, и формирующейся в его итоге этнической общности-эсо оказывался диалектически свя­зан с характером потестарной или политической организации общества. Вместе с тем признание этого обстоятельства ни в коей мере не означает, что эта организация играет в данном случае определяющую роль. Такая роль при всех обстоятельст­вах оставалась за развитием общественного производства и складывавшимися при этом производственными отношениями. Но этнически специфические черты формировавшегося эсо во многом оказывались обусловлены именно характером его по­тестарной или политической структуры.

Сказанное относится, в частности, к степени замкнутости об­щества или, наоборот, его склонности к развитию контактов со своими соседями. Потестарная или политическая организация могла быть ориентирована, с одной стороны, преимущественно на сохранение замкнутого характера данной этнической общно­сти-эсо, ее автаркичности. Примеры подобной ориентации своей потестарной структуры дают такие «сегментные» общества, как неоднократно уже упоминавшиеся нуэры Судана или тив Ниге­рии и некоторые другие, т. е. общества, построенные в виде си­стемы сегментных агнатных линиджей, находящихся в отноше­ниях дополняющей оппозиции.

Впрочем, автаркичность ориентации не следует в данном случае понимать чересчур буквально. Она существует в том смысле, что, скажем, те же нуэры не проявляли еще в 30-е годы нашего столетия особенной заинтересованности в мирных, т. е. торговых или культурных, контактах с соседями (чему в не­малой мере способствовала специфика их хозяйственной дея­тельности, не представлявшей достаточного количества избыточ­ного продукта, который мог бы стать предметом обмена) ²⁶. Но это нисколько не препятствовало нуэрам более или менее регу­лярно грабить своих соседей — динка, а захваченных пленников инкорпорировать в собственные линиджи, причем иногда так по­ступали и с целыми линиджами динка. Так что вовсе не случай­но М. Салинз именно нуэрскую систему линиджей избрал в ка­честве образца общественной организации, ориентированной на «хищническую экспансию» ²⁷, видя в ней «социальное средство вторжения и соперничества в уже занятой экологической нише». Впрочем, инкорпорация опять-таки не была полной: память о

происхождении от динка очень устойчиво сохранялась в общест­венном сознании.

Тем не менее остается справедливым, что подобная потестар-ная организация не стимулировала расширения масштаба этни­ческой общности за счет включения в нее иноэтничных элемен­тов. Инкорпорация динка выступала лишь как второстепенное следствие военной активности и не обусловливалась расшире­нием этнической территории нуэров в качестве конечной цели. Поэтому эта структура может быть принята за один из полюсов некоей мысленной шкалы, или континуума, вдоль которой мы можем расположить этнографически засвидетельствованные ва­рианты ориентации потестарной или политической организации в обществах предклассового и раннеклассового уровней.

Здесь потестарную структуру отличает несомненная рых­лость. Сколько-нибудь действенной она оказывалась лишь в слу­чаях, когда требовалась мобилизация усилий нескольких сегмен­тов выше уровня первичного (минимального) против какого-ли­бо общего соперника, и сохраняла эффективность только в про­должение такого столкновения. Однако и при подобных формах проявления такого рода потестарная структура, выражавшаяся в категориях родственных (генеалогических) отношений, способ­ствовала осознанию родственных связей между нуэрскими или тивскими линиджами разных уровней, а тем самым зарождению и стабилизации каких-то, пускай еще и очень слабых начальных форм общенуэрского и общетивского этнического самосозна­ния.

Противоположный полюс образуют социальные организмы, точнее, эсо непосредственно предклассовой стадии развития, на которой, по хорошо всем известному определению Ф. Энгельса, война и организация для войны становились «регулярными функциями народной жизни» ²⁸, и в еще большей степени обще­ства раннеклассовые, для которых вообще была характерна объективная тенденция к расширению хозяйственной системы до размеров, оптимальных при данном уровне развития производи­тельных сил ^2Э. Именно это различие, чисто стадиальное по ха­рактеру, с одной стороны, выступает причиной того, что ранне-политические структуры несравненно реже потестарных бывали автаркически ориентированы, а с другой — служит хорошим подтверждением того тезиса, что сами по себе активная военная деятельность и приспособление к ней потестарной структуры не могут выступать ускорителем процесса укрупнения этнических общностей, если для такого укрупнения не сложились соответ­ствующие социально-экономические предпосылки. Вместе с тем в данном контексте важна не столько сама военная активность, сколько ее результаты, т. е. конкретные формы, приобретаемые связью потестарной или политической надстройки с характером этнической общности-эсо.

В своем крайнем проявлении позднепотестарная или ранне-политическая структура, ориентированная на расширение соог-

ветствующего этнопотестарного или этиополитического организ­ма³⁰, могла принять вид надстройки, этнически чуждой массе на­селения создавшегося расширенного этнопотестарного или этно-политического образования. Такая ориентация этой структуры вообще характерна для завершающихся этапов эпохи классо-образования и начальных этапов существования общества ран­неклассового. Именно поэтому как раз раннеклассовые полити­ческие образования особенно часто предстают перед исследова­телем как структуры, в которых в роли политической надстрой­ки оказываются целиком определенные этнические общности, точнее определенные эсо.

Масштабы таких господствующих групп, воплощающих верх­ний эшелон складывающейся не только политической, но, самое главное, социальной структуры, построенной на отношениях гос­подства и подчинения, могут варьировать в весьма широких пре­делах. Это могла быть, по существу, микроэтническая группа: так обстояло дело, например, когда в Судане или Заире отдель­ные коллективы ленду или окебо «принимали» в качестве прави­теля кого-то из алуров (и соответственно его клан) ³¹. Аналогич­ным образом развивались события и тогда, когда небольшие группы выходцев с Ближнего Востока или из района Персидско­го залива становились правящими в некоторых торговых горо­дах восточноафриканского побережья ³².

Но в других случаях правящей надстройкой оказывается уже целый эсо, как происходило это в восточноафриканском Меж­озерье, в особенности в доколониальной Руанде, которая тради­ционно рассматривается в литературе в качестве модели по­добного хода развития. Неизбежным следствием такого «нало­жения» одного эсо на другой (или другие) становилась, как правило, более или менее прочная фиксация этнических границ средствами власти. Но результаты этой фиксации, да и формы ее тоже бывали достаточно разными.

В той же Руанде этническая граница довольно быстро пре­вратилась в кастовую, что, кстати, делало ее еще менее прони­цаемой (хотя отнюдь не исключало вместе с тем и определенной социальной мобильности). Но такая кастовая граница в сочета­нии с допущением некоторого участия земледельцев-хуту в си­стеме администрации, особенно же в военных предприятиях пра­вящей аристократии тутси, все же не препятствовала формиро­ванию даже у подчиненной части населения сознания ее принадлежности к некоему единому целому — социально и эт­нически стратифицированному эсо баньяруанда. Существование этого единого эсо все более подчеркивают исследования послед­него времени ³³.

Достаточно типичным для подобных расширенных и страти­фицированных эсо бывает сосуществование двух параллельных потестарных и/или политических структур в тех случаях, когда и поскольку на нижних уровнях управления сохраняются такие структуры, принадлежащие основной массе подчиненного насе-

ления. В гл. 2 этот вопрос уже рассматривался в контексте со­четания в одной политической культуре двух неравноправных субкультур. В дополнение к уже сказанному следует, видимо, добавить, что как раз в таких эсо соответствующая культура может обозначаться именно как «потестарно-политическая» по своему содержанию. На верхнем уровне, т. е. во взаимоотноше­ниях господствующего эсо с подчиненным, это культура и отно­шения власти, несомненно, политические. Но внутри самого под­чиненного эсо отношения между отдельными его частями не включают элементов господства и подчинения, и соответственно культура остается потестарнои по своей сущности.

Между этими полюсами располагается множество возмож­ных «промежуточных» вариантов соотношения потестарнои и по­литической структуры и этноса, причем все они могут в основ­ном описываться в категориях взаимодействия и в конечном счете синтеза этнических субстрата и суперстрата в ходе этниче­ских процессов. Если ограничиваться только африканскими при­мерами, то можно в качестве таковых упомянуть, скажем, ту­арегов кель-ахаггар как вариант, типологически близкий к ско­товодчески-земледельческим обществам Межозерья ³⁴, и тех же алуров и их окружение по обе стороны суданско-заирской гра­ницы в качестве образца еще только начинавшегося складыва­ния этнически и потестарно стратифицированного общества ³⁵.

В первом случае туареги, господствующие над оседлым зем­ледельческим населением оазисов и образующие верхний ярус уже политической по своему смыслу структуры, вместе с тем со­храняют свою целостность и как этникос, и как эсо. При этом туарегский этнос-эсо четко отграничен и от других туарегских объединений, и от земледельцев (обычно отличающихся от кель-ахаггар еще в расовом отношении).

Во втором примере — у алуров — наблюдается своего рода соединение системы агнатных линиджей с определенными фор­мами отделившейся уже от них потестарнои структуры. В дан­ном случае значительно облегчилась инкорпорация и ассимиля­ция иноэтничных элементов в алурских линиджах. Иными сло­вами, по сравнению, скажем, с нуэрской такая потестарная организация обнаруживает большие возможности контакта с соседями, во-первых, и гораздо большую предрасположенность к тому, чтобы действовать в сторону расширения алурского эсо, во-вторых.

Впрочем, потестарные структуры типа алурской еще доволь­но рыхлы и слабы. В результате по мере удаления от центра (в целом более или менее совпадающего с центром этнической тер­ритории самих алуров) возникает своего рода социально-потес-тарная и этническая непрерывность, когда четко выраженные границы между разными эсо отсутствуют, а их периферийные группы могут одновременно принадлежать к разным этническим и даже потестарным общностям ³⁶.

Можно утверждать, что как раз здесь проходит принципи-

альная грань между структурами и отношениями ранне- и по-зднепотестарными. В принципе первые из них, в общем соответ­ствующие акефальным обществам англоязычной литературы, обычно не имеют вполне определенных территориальных границ, и этническая гетерогенность если и ощущается, то довольно от­носительно именно в силу только что отмеченной непрерывности. По мере укрепления потестарных структур и нарастания эле­мента централизации (пусть даже эта централизация тоже бы­вает относительной) гетерогенность объединяемых одной этно-потестарной структурой человеческих групп начинает ощущать­ся все более определенно. И в то же время изменяется сам ха­рактер инкорпорации: для раннепотестарного общества харак­терна достаточно быстрая социально-культурная ассимиляция инкорпорируемых (ср. динка в том же нуэрском обществе), и общество-эсо оставалось в целом однородным в этнокультурном отношении. Но по мере продвижения по пути политогенеза на­растает не просто осознание гетерогенности: несравненно боль­шими становятся объективные возможности удержать в рамках единой потестарной структуры разнородные в этнокультурном смысле элементы, включаемые в эту структуру как более или менее целостные единицы ³⁷.

Вопрос о соотношении этнической и потестарной или поли­тической границы в обществах пред- и раннеклассовых вообще едва ли поддается однозначному решению. Иногда эта граница может в значительной степени оказаться подвижной не только между разными группами в составе одного и того же этноса, но и между последним и его более развитыми соседями именно под влиянием этих соседей, вернее, их образа жизни и экономиче­ских возможностей. Конечно, могут возразить, что смена этниче­ской принадлежности, включая и этническое самосознание, про­исходит во всяком классово антагонистическом и этнически стратифицированном обществе, и это будет справедливо. Одна­ко разница, видимо, окажется заключена в масштабах явления: чем выше уровень общественного развития такого общества, тем более вероятно, что в нем социальная мобильность, сопровож­даемая сменой этнической принадлежности, будет происходить в индивидуальном порядке. В эсо же раннеклассовых или пред-классовых гораздо чаще бывают возможны случаи такой транс­формации целых общностей. В качестве примера можно со­слаться на изучавшихся Э. Личем качинов Бирмы.

Как известно, Э. Лич выделил у качинов два главных вари­анта социально-потестарной организации: эгалитарный гумлао и «аристократический» гумса (хотя настойчиво подчеркивал при этом определенную условность такого деления и, во всяком слу­чае, в принципе динамичный, а не застывший его характер). Ва­риант гумса в этом отношении показателен. Часть общин, отно­симых к нему, обнаруживали тенденцию к превращению в бо­лее эгалитарные. Но большая часть, особенно под влиянием благоприятных экономических условий или используя брачные

176~

 

союзы, ориентировалась на соседних шанов, у которых соци­ально стратифицированный характер общественной организации выражен гораздо более четко. В конечном итоге идеальным завершением этого процесса представлялось качинским «ари­стократам» такое, при котором они могли чувствовать, что «стали шанами»³⁸. Несомненно, культурная и хозяйственная близость качинов и шанов играла здесь определенную роль, но близость эта все же не исключала наличия достаточно устой­чивого качинского этнического самосознания.

Характерно, что сам Э. Лич трактовал такое превращение качинов в шанов как проявление открытой Л. Морганом законо­мерности перехода от социальной организации к политической, от societas к civitas³⁹, и показывал принципиальное различие между качинской и шанской организацией: при всей культурной близости более значимыми оказываются у этих народов «разные аспекты определенных представлений» (different aspects of par­ticular ideas). Так, если качин идентифицирует себя прежде все­го по отношению к своему линиджу, то шан ставит на первое место название места своего рождения, т. е. переход от родового принципа связей к территориальному⁴⁰ выражен здесь с полной определенностью. В то же время сам Э. Лич придерживался уже упоминавшегося выше тезиса, сформулированного позднее в явной форме З. Наделем, рассматривая социальную структуру, собственно, как структуру власти в данном обществе; об этом свидетельствует само название его исследования о качинах.

Степень взаимодействия потестарных и политических струк­тур во многом определяет те конкретные формы, какие принима­ет в той или иной исторической обстановке и в тот или иной пе­риод этнический плюрализм. Эти формы,.проанализированные М. Смитом и размещенные им вдоль воображаемой шкалы, про­стирающейся от «сегрегации» до «дифференциальной инкорпо­рации» (о последней уже шла речь в предшествующих гла­вах) ⁴¹, представляют именно «способы коллективного приспо­собления» (collective accomodation). И роль потестарной и поли­тической организации оказывается здесь разной. Скажем, если в случае «сегрегации» ее задача сводится прежде всего к под­держанию целостности эсо, понимаемой в сугубо автаркичном смысле, то «дифференциальная инкорпорация» обеспечивает поддержание, с одной стороны, целостности разноэтничного по происхождению его составных частей этнопотестарного или эт-нополитического организма, а с другой стороны, социального и потестарно-политического неравенства этих составных частей.

Но взаимодействие потестарных и политических структур — его формы и эффективность — зависит и от того, как протекают этнические процессы, в ходе которых становилось неизбежным такое взаимодействие. Например, в рассматривавшихся выше случаях контакта алуров и ленду, качинов и шанов эти процессы идут в условиях более или менее (во втором случае) выражен­ной культурной и потестарной непрерывности. Результатом ока-

J2 Зак. 829 177

зываются в большинстве случаев такие формы этнического плю­рализма, если продолжать придерживаться терминологии М. Смита, как «симбиоз» и «консолидация», т. е. отмеченные большим или меньшим внутренним равноправием, хотя М. Смит справедливо оговаривал, что предлагаемые им типы — не вза­имоисключающие, что они переплетаются друг с другом и в принципе «любой способ коллективного приспособления... может быть превращен в систему дифференциальной инкорпорации подчинением отдельных компонентов господству других» ⁴².

При взаимодействии туарегов с негроидным земледельческим населением или руандийских тутси и хуту действовал уже дру­гой тип контакта: здесь синтезировались этнические субстрат и суперстрат ⁴³. Установление равноправных отношений между ни­ми в большинстве случаев оказывалось маловероятным, и имен­но здесь чаще всего наблюдалось сохранение двух субкультур и двух субструктур в рамках единых позднепотестарных или ран-неполитических культур и структур.

Наконец, весьма типичным для обществ докапиталистическо­го классового уровня был такой вариант фиксации этнических и социальных границ (они в данном случае обычно совпадали вполне однозначно), как переселение компактных этнических коллективов из прежних своих ареалов в чуждую им этническую среду и часто за сотни, а то и тысячи километров от родины. Притом такие переселенные группы обычно искусственно, сред­ствами власти поддерживались как замкнутые и нередко эндо­гамные общности; в данном случае политическая структура уси­ливала и закрепляла естественную в таких условиях (особенно на первых порах) тенденцию к сохранению своей этнокультур­ной индивидуальности ⁴⁴. В качестве примеров можно назвать, скажем, среднеазиатских арабов наших дней, предками которых были люди, угнанные с Ближнего Востока Тимуром в конце XIV — начале XV в. или жителей земледельческих поселений, создававшихся из угнанного полона правящей верхушкой сред­невековых (в широком смысле слова, т. е. вплоть до XIX в.) го­сударственных образований Западного и Центрального Судана. Эти деревни сохранили свой замкнутый и иноэтнический по от­ношению к окружающему населению характер чуть ли не до на­ших дней ⁴⁵. В данном случае мы имеем дело с «дифференциаль­ной инкорпорацией» в, так сказать, чистом виде, возможной уже только в классовом обществе. И роль политической структуры как средства подавления выступает здесь в ничем не прикрытом виде.

Практически во всех рассмотренных выше случаях этниче­ская принадлежность выступает в роли своего рода «суперстату­са» (superordinate status), по определению Ф. Барта. Этот «су­перстатус» обусловливает все остальные возможные сочетания социальных статусов, все варианты взаимодействий, какие раз­решаются носителям этого суперстатуса в данном полиэтниче­ском обществе⁴⁶. Следует добавить, что последний вместе со

17.8

всеми связанными с ним социальными и идеологическими по­следствиями именно как «суперстатус» и воспринимается всеми группами населения.

4. До настоящего момента мы имели дело с ролью потестар-ной и политической структуры в фиксации этнических границ прежде всего с точки зрения этнической консолидации, т. е. либо интеграции этнокультурной общности в более или менее одноэт-ничный эсо, либо объединения поначалу в этнопотестарный или этнополитический, а затем и в единый эсо разнородных этниче­ских общностей. Но, по-видимому, ничуть не менее важна, если исследовать проблему в аспекте внутренней консолидации эсо, закрепления консолидации в этническом сознании иусамосозна-нии его членов, и этнодифференциационная роль потестарной и политической надстройки, хотя и в данном случае функции по­следней в этнической консолидации и этнической дифференциа­ции настолько тесно переплетены друг с другом, что рассмат­риваться отдельно могут, как это происходит и во множестве других случаев, лишь на логическом, аналитическом уровне.

В самом деле, уже шла речь о том, что потестарная и поли­тическая структура, с одной стороны, ориентирована вовне того или иного эсо, обеспечивая его целостность перед лицом соци­ального окружения, с другой же — служит задачам поддержа­ния внутренней целостности этого эсо, страхуя его от воздейст­вия внутренних деструктивных факторов развития, как социаль­ных, так и природных. И, выполняя при этом весьма заметную функцию этнической консолидации, эта структура одновременно оказывается во внешних контактах этнической общности-эсо од­ним из важнейших факторов ее отграничения от других таких общностей.

Иначе говоря, потестарная или политическая организация в этом контексте предстает перед нами в роли действенного раз­граничителя в системе отношений «мы — они», составляющей объективную основу любого этнического сознания и самосозна­ния ⁴⁷. Она создает определенную корпоративность этого «мы», причем проявляется такая корпоративность в обоих планах — как внутри данного эсо, так и за его пределами — и функции при этом выполняет достаточно разные.

Именно корпоративность «вовне» — обозначим ее условно «внешняя» — отделяет членов данной общности от их соседей, конструируя те ситуации, в которых «общий характер племени проявляется и должен проявляться как негативное единство по отношению к внешнему миру» ⁴⁸. Таким образом, внешняя кор­поративность функционирует в качестве фактора этнической дифференциации, выступая со знаком минус, т. е. в самом об­щем виде: «мы не такие, как они».

Корпоративность, направленная внутрь эсо,— назовем ее по аналогии «внутренняя» — несет в себе значение «мы именно та­кие, какие мы есть». Ее задача — обеспечивать внутреннюю це­лостность и сплоченность (понятно, пределы такой сплоченно-

12*

сти весьма варьируют в зависимости от формационного и стади­ального уровней общества) эсо, без чего было бы невозможно нормальное его функционирование как самовоспроизводящейся системы. Если в первом случае на первом месте стоит различие, то здесь — сходство.

Что же касается неразделимости внешней и внутренней кор­поративности в исторической реальности, то в этом отношении в высшей степени показателен тот своеобразный синтез этих ее форм, который можно наблюдать в эсо полиэтничных, возни­кающих на основе синтеза субстрата и суперстрата. Здесь пер­воначальная этническая стратификация постепенно превращает­ся в социальную. К числу самых характерных примеров такого превращения принадлежат, скажем, не раз уже упоминавшиеся здесь общества восточноафриканского Межозерья, хотя ни Меж­озерье не представляет в этом отношении чего-то исключитель­ного на Африканском континенте, более того, непосредственная связь этнической стратификации с социально-потестарной и со­циально-политической вообще может считаться типичной чертой доколониальных африканских обществ⁴⁹, ни сама Африка не выделяется сколько-нибудь заметно среди других континентов. Просто Тропическая Африка дает сегодня исследователю, пожа­луй, наибольшее многообразие вариантов.

Этнические общности, как уже говорилось, существуют в со­циальной действительности лишь в рамках определенных обще­ственных институтов. Тем не менее этническое и потестарное и/или политическое развитие представляют относительно само­стоятельные линии эволюции общества. Выше рассматривались два из возможных уровней их связи — производственный и тер­риториальный. Но имеется и еще один весьма существенный уро­вень такой связи — культурный, т. е. культурный аспект соотно­шения этнического и потестарно-политического моментов в об­щественном развитии. По этому поводу основное говорится в гл. 2, здесь же я постараюсь коснуться только отдельных сторон этого соотношения, пока еще не затрагивавшихся в настоящей работе.

В частности, если рассматривать функционирование поте-старной или политической культуры в доклассовом и раннеклас­совом обществе, то нельзя обойти такое обстоятельство, как со­отношение между иерархией этнических и потестарных или по­литических общностей. Известно, что этнические общности иерархичны, образуя разные таксономические уровни ⁵⁰. И дей­ствительно, их формы, т. е. такие формы, которые обладают комплексом этнически специфичных и значимых черт, могут варьировать по вертикали от единиц микроэтнических, самым характерным образцом которых служит семья ⁵¹, до макроэтни-ческих, скажем соплеменности или семьи племен. По-видимому, в интересующем нас сейчас смысле в качестве самой малой так­сономической единицы должна быть принята семья. Такая тео­ретически выделяемая микроединица, как «этнофор», т. е. от-

дельный индивид как носитель этнических свойств ⁵², в данном случае рассматриваться не может — по крайней мере по трем соображениям. Прежде всего, отдельный человек не в состоянии обеспечить межпоколенную передачу этнической информации и соответственно воспроизводство этнических свойств⁵³. Во-вто­рых, он немыслим экономически, т. е. лишен объективной осно­вы существования в качестве этнической единицы: вспомним слова К. Маркса о том, что «изолированный индивид совершен­но так же не мог бы иметь собственность на землю, как он не мог бы и говорить» ⁵⁴. И в-третьих, это особенно для нас суще­ственно сейчас, такой изолированный индивид не может быть ни субъектом, ни объектом власти: он в ней просто не нуждается.

Но на всех остальных уровнях этнической иерархии сущест­вует потребность в руководстве функционированием образую­щих эти уровни этнических единиц в их качестве человеческих коллективов и самостоятельных эсо. А значит, должна существо­вать и какая-то структура власти и властных отношений, без ко­торых руководство реализоваться в большинстве случаев не может. До определенного уровня эта власть и эти властные от­ношения, как я уже пытался показать, не могут считаться поте-старными, тем более политическими; за отсутствием подходяще­го термина их можно было бы чисто условно обозначить как со­циально-бытовые. И тем не менее такая социально-бытовая власть — это именно власть со всеми ее характерными чертами, отмечавшимися в гл. 1. И на своем уровне она служит для регу­лирования жизнедеятельности несамостоятельных микроэтниче­ских единиц — семьи (понятно, в тех случаях, когда семья, большая или малая, выступает в роли хозяйственной ячейки) или общины. Именно поэтому и оказывается возможной первич­ная потестарная или политическая социализация индивида в рамках семьи, о чем шла речь выше, т. е. то формирование «пер­вичных политических ценностей», без которого этот индивид не смог бы впоследствии действовать в качестве равноправного (вернее, «полноценного») члена данного эсо. С этой точки зре-ния традиции социально-бытовой власти объективно входят в со­став потестарной или политической культуры этноса. В этой связи возникает довольно интересный вопрос: в какой степени могут совпадать этнический и потестарно-политический уровни общественной эволюции? Что касается власти социаль­но-бытовой, то в применении к ней вопрос кажется беспредмет­ным: будучи неотъемлемой частью традиционно-бытовой культу­ры любого общества, вне зависимости от его формационного уровня, она этнична в такой же мере, как и последняя, будучи элементом именно этнической культуры. С культурой потестар­ной, а тем более политической дело обстоит сложнее.

По-видимому, начинать следует с того бесспорного обще­методологического соображения, что совпадение или несовпаде­ние — явления исторические, и потому не следует ожидать еди­нообразного ответа на поставленный выше вопрос вне зависи-

мости от конкретной обстановки, в которой существует данный эсо, прежде всего от его стадиального уровня. С изменением последнего могут происходить весьма серьезные сдвиги в соот­ношении этнического и потестарного или политического момен­тов.

В принципе, однако, можно, по-видимому, установить неко­торые закономерности в развитии этого соотношения. На мой: взгляд, они были весьма удачно прослежены М. В. Крюковым,, проделавшим параллельный анализ взаимодействия этнического и политического в древнем Китае и в древней Греции. Положив в основу исследования понятие «этнополитической общности», предложенное С. И. Бруком и. Н. Н. Чебоксаровым⁵⁵, М. В. Крюков выделил три последовательных этапа становления древнекитайского этноса: от своего рода «прототипа этнополити­ческой общности», включавшего и интегрировавшего отдельные разноэтничные группы жителей Великой Китайской равнины, че­рез распад этой общности при одновременном завершении скла­дывания единой этнической общности древних китайцев (ана­логичный этап этнического развития он отмечает и в древней Греции VI—IV вв. до н. э., хотя в целом для нас хронологиче­ские рамки в данный момент не имеют особого значения) и к формированию этнополитической общности уже на новом уров­не, когда после недолгого совпадения этнических и политиче­ских границ сильная централизованная власть государства на­чинает объединять разнородные этнические компоненты, кото­рые в конечном итоге и ассимилируются ханьским этносом ⁵⁶. Иначе говоря, в зависимости от конкретно-исторической обста­новки, а в более широкой исторической перспективе с прогрес­сом общественного производства общностью более высокого по­рядка могла выступать то этническая, то политическая. При. этом совпадение их неизменно оказывалось кратковременным и преходящим, что и можно рассматривать в качестве важней­шей закономерности взаимоотношений этнического и потестар­ного или политического факторов в общественном развитии.

О причинах и факторах, предопределяющих несовпадение по-тестарной и политической культуры и соответствующих структур общества, уже говорилось довольно подробно в гл. 2. В диалек­тике взаимодействия потестарно-политического и этнического в целом действуют эти же причины и факторы, в первую очередь разный характер информационных связей — этнических и поте-старно-политических. Не буду повторять уже сказанное, тем бо­лее что сейчас нас интересует не столько само по себе различие в характере связей, сколько их плотность. В самом деле, если мы постулируем наличие в общности-эсо по крайней мере двух информационных сетей, из которых одна несет главным образом потестарную или политическую нагрузку, а вторая — преимуще­ственно этническую, то логично предположить, что совпадение этнической и потестарной или политической общностей может произойти в оптимальном варианте при примерном совпадении

плотности обеих сетей. Этническая история древних китайцев, рассмотренная М. В. Крюковым, в этом смысле как раз и может трактоваться в качестве выражения постоянно изменяющегося соотношения плотностей информационных сетей, когда их совпа­дение — не более чем частный случай.

Между тем плотность информационной сети определяется как общим уровнем социально-экономического развития, так и масштабами общности, которую она обслуживает. В этом смыс­ле этнические общности разных иерархических уровней неиз­бежно будут существенно разниться. И столь же различна бу­дет плотность сети инфосвязей потестарных или политических в зависимости от размеров и иерархического уровня того или ино­го потестарного или политического организма. Замечу попутно, что следует четко разграничивать информационные связи поте-старной или политической сети и связи социальные. Последние тоже суть информационные связи, но в их поле соотношение вертикального и горизонтального моментов иное, нежели в по-тестарно-политической сети. Так, отношения господства — под­чинения, совершенно однозначно вертикальные в социальных от­ношениях, будучи рассматриваемыми в качестве составной ча­сти отношений политических, принадлежат горизонтальной ин­формационной сети. В то же время отношения, например, меж­ду членами одной общины, горизонтальные с точки зрения соци­альных контактов, окажутся вертикальными, если видеть в них связи, обеспечивающие фиксацию и передачу традиций поте-старной или политической культуры ⁵⁷.

5. Если возвратиться к вопросу о плотности информацион­ной сети на разных уровнях этнической иерархии и потестарно-политической организации, то в принципе существует единоду­шие относительно того, что наибольшей эта плотность будет в племени-общности, которую С. А. Арутюнов и Н. Н. Чебоксаров удачно определили как сгусток информационных связей этниче­ского характера⁵⁸. Однако можно с достаточной уверенностью утверждать и то, что такой характер племя приобретает именно потому, что в то же самое время оно функционирует не просто в качестве эсо, но еще и в роли организма этнопотестарного, по терминологии Ю. В. Бромлея. Иначе говоря, плотность этниче­ских признаков в племени определяется в значительной мере его признаками как структуры власти. И действительно, плотность информационных связей на уровне, превышающем племенной — в соплеменностях или племенных группах, которые многие ис­следователи рассматривают в качестве главной формы этниче­ской общности в эпоху первобытнообщинного строя ⁵⁹, оказыва­ется разреженной в сравнении с племенем. И это ведет к неспо­собности племени функционировать в качестве эсо, тем более организма этнопотестарного: оно, как правило, выступает скорее в функции этникоса, этноса в узком смысле этого слова.

К тому же общности потестарные или раннеполитические бо­лее высокого таксономического уровня, чем племенной, напри-

мер союз племен, с этнической точки зрения едва ли могут счи­таться общностями. И прежде всего в силу неоднородности, вы­зываемой присутствием в их составе целостных этнопотестар-ных единиц, вовсе не обязательно связанных с основной массой членов такого союза даже фиктивным родством. А в результате информационные связи синхронного характера неизбежно ока­зываются более интенсивными, нежели диахронные, этнокуль­турные по преимуществу; картина в этом смысле становится противоположна той, которая наблюдается в соплеменностях.

Единицы же этнической иерархии, более низкие, чем племя, как правило, не функционировали в роли самостоятельных соци-ально-потестарных организмов. Сюда относятся такие общности, как «подплемена», «колена», «кланы», «секции» и т. п.; к тому же эта терминология отнюдь не безупречна в содержательном отношении, не отличаясь большой определенностью. Правда, следует оговорить, что на уровне сегментных обществ такие низ­шие по отношению к племени единицы, как линиджи, обнаружи­вают немалую долю самостоятельности в роли и этнических и потестарных общностей (впрочем, в этом случае практически невозможно бывает разделить структуру линиджей и террито­риальную организацию).

Таким образом, есть достаточные основания считать, что со­впадение двух линий общественной эволюции — этнической и потестарно-политической — в предклассовых и раннеклассовых обществах (в последнем случае скорее пережиточно или в спе­цифических условиях экологии, например у кочевников) про­исходит на уровне племени, представляющего поэтому этнопо-тестарное единство.

Вместе с тем неправильно было бы, видимо, обойти молчани­ем некоторые теоретические затруднения, возникающие при та­ком подходе к вопросу (речь здесь идет сугубо о соотношении этнического и потестарно-политического, место племенной орга­низации в качестве формы организации власти подробно рас­сматривалось в предыдущей главе). Дело в том, что как этно-потестарный организм племя — явление сравнительно позднее. Сочетание этнического и потестарного или политического аспек­тов в его организации было характерно скорее для развитого племени, сформировавшегося уже в ту пору, когда разложение первобытнообщинного строя в «классических» его формах за­шло достаточно далеко. Поэтому и ранние варианты племенной организации, и их функционирование в большой степени рекон­струируются скорее теоретически ⁶¹, а те из племен, которые со­хранились до наших дней и доступны этнографическому наблю­дению, все подверглись воздействию более развитых обществ, пусть и в различной степени, так что развитие их отклонилось от спонтанного.

Именно эти обстоятельства и послужили исходным пунктом для наступления на традиционное для этнографии понимание-племени как формы общественной организации в, западной,

особенно американской, социальной и культурной антрополо­гии. Начавшись около двух десятилетий назад, это наступление нашло наиболее последовательную аргументацию в трудах М. Фрида.

Правда, ни он сам, ни его единомышленники вовсе не отвергают идею племени вообще. Основной смысл критики сводится к тому, что племя возникало, по мнению этих исследо­вателей, как явление производное, в результате контактов с уже сформировавшимися «государственными» обществами, как средство противостоять таким обществам не в последнюю оче­редь. А развитая племенная организация, какую наблюдал у ирокезов Л. Морган, легшая в основу ранее принятых пред­ставлений о племени — стадии социальной эволюции, как раз и была «вторичной».

Характерно при этом, что даже самые непримиримые крити­ки ни в малейшей мере не отрицают как раз потестарную (по их терминологии, естественно, «политическую») функцию племени как формы общественной организации. Зато отрицались именно такие черты, которые делали племя этнической общностью: еди­ные язык и культура, единая экономика ⁶².

Безусловно справедливо (и подтверждается достаточно ре­презентативным фактическим материалом), что широкий, если можно так выразиться, глобальный подход к представлениям о племени как комплексе экономических, территориальных, языко­вых, идеологических, потестарных и иных свойств не всегда мо­жет считаться достаточно обоснованным. Вполне очевидно: в дан­ном случае едва ли возможны однозначные ответы. Вместе с тем нет, по-видимому, причин и для того, чтобы отказаться от поня­тия племени в качестве такой относительно крупной единицы социальной организации, которая выступает в роли и этнической и социально-потестарной (или даже социально-политической об­щности (хотя, конечно, критерии ее выделения требуют дальней­шего изучения ⁶³).

Именно как такая общность племя и будет пониматься в последующем изложении.

Потестарная и политическая структура общества, которая в своем функционировании выполняет роль фактора как этниче­ской консолидации, так и этнической дифференциации, именно в силу этих причин осознается членами того или иного эсо в ка­честве такого этнического индикатора. Сознание принадлежно­сти к определенному этнопотестарному, а в раннеклассовом обществе уже к этнополитическому, т. е. раннегосударственно-му, организму превращается в один из главных признаков, отде­ляющих «своего» от «чужака». Поэтому мы можем говорить о том, что в этническом сознании и самосознании, которое уже са­мо по себе есть сознание отличия «своих» от «чужих», на доста­точно ранних этапах его существования присутствует определен­ная этнопотестарная составляющая, которая может быть услов-но обозначена как потестарное самосознание, соответствовавшее

тому потестарному сознанию, о котором была речь выше. Скла­дывание такого сознания и самосознания представляется явле­нием вполне естественным, если этническое самосознание пони­мать вслед за П. И. Кушнером как «своего рода результанту действия всех основных факторов, формирующих этническую общность» ⁶⁴.

Принципиальная важность этого вопроса заключена, собст­венно, в том, что этническое сознание и самосознание образует одну из главных характеристик всякой этнической общности. Каким же образом соотносятся в нем собственно этнический и потестарный (или политический) моменты? По-видимому, диа­лектика их взаимодействия должна рассматриваться аналогично диалектике взаимодействия двух этих линий общественной эво­люции, представляя, по существу, частный ее случай. В зани­мающем нас сейчас случае развитие идет в направлении посте­пенной дифференциации: из комплексного этнического созна­ния и самосознания, которое свойственно развитому первобыт­ному обществу («мы» — «они»), со временем вычленяются относительно самостоятельные этническое и потестарное, а за­тем политическое сознание и самосознание. Но окончательное их разделение происходит сравнительно поздно — уже на ста­дии раннеклассового общества, когда начинали формироваться первичные народности, иными словами, после «второй сегмен­тации», по определению И. Н. Хлопина ⁶⁵.

Однако этническое сознание и самосознание эволюционирует не только в сторону дифференциации. В. И. Козлов справедливо отметил такую особенность этнического самосознания доклассо­вого общества, как постепенное изменение его оснований: от представления об общности происхождения, т. е. чисто генеало­гического, до практического отождествления этнической и, ска­жем, конфессиональной или же, что особенно существенно для нас сейчас, принадлежности этнической и, если мне позволено будет так выразиться, «ритуально-потестарной» ⁶⁶. В этой связи несомненный интерес представляют случаи превращения в этно­нимы политонимов, т. е. названий раннегосударственных образо­ваний или же отдельных социальных организмов меньшего мас­штаба.

Ограничусь и в данном случае африканскими примерами. Ес­ли говорить о политонимах в полном смысле этого слова, т. е. названиях государственных образований, можно прежде всего обратить внимание на название малинке, одного из крупнейших народов Западной Африки. Слово «малинке» буквально означа­ет «люди Мали» (mali + nke). Тем самым в нем сохранена па­мять о той эпохе, когда народ (точнее, конечно, предки совре­менного народа) малинке послужил этнической основой средне­векового раннего государства Мали (XIII—XVI вв.). Еще более характерно при этом, что у соседей малинке