Потестарная и политическая культура

Есть мненья

Различные на этот счет.

Но что б ни думал этот или тот,

А все предмет достоин размышленья.

М. Ю. Лермонтов. Маскарад

1. Выше я старался показать, что существо потестарной и политической культуры составляют отношения власти и власт­вования в их объективном и субъективном аспектах. Однако та­кая общая характеристика все же представляется слишком ши­рокой и потому малопригодной для применения в конкретном исследовании. Она не дает ответа на несколько весьма сущест­венных вопросов, которые неминуемо возникают при анализе этой сферы жизни общества. Прежде всего каково соотношение формационной принадлежности последнего и форм, какие при­нимает его потестарная или политическая культура? Как соот­носятся культура общества в целом и его культура потестарная или политическая? В какой мере можно говорить об этнической окрашенности потестарной или политической культуры и, зна­чит, о ее роли в этнических процессах? И конечно, последнее по счету, но не по значению: что, собственно, включать в само понятие потестарной или политической культуры?

Ответ на первый из этих вопросов частично вытекает уже из самого разграничения потестарного и политического. Совер­шенно очевидно, что отношения власти и властвования в обще­стве с антагонистическими классами неизбежно должны стро­иться — и действительно строятся — иначе, чем в обществе до­классовом. Но за таким глобальным различием скрываются и различия внутри самой политической культуры, обусловленные тем, какое общество такая культура обслуживает¹. Можно да­же априорно предположить, что в обществе капиталистическом она будет весьма существенно отличаться от того, что этнограф в состоянии проследить в обществах феодальных или рабовла­дельческих, тем более обществах «азиатских», или политарных, как предлагают их называть некоторые исследователи² (если допустить существование такого рода обществ как самостоя­тельной общественно-экономической формации). Естественно, еще более глубоким будет различие между культурой политиче­ской и потестарной. Здесь оно будет касаться самого существа отношений власти и властвования, их общей направленности, определяясь в первую очередь тем, что в политическом общест-

ве они в значительной мере сливаются с отношениями господст­ва и подчинения.

Отсюда следует, что политическая культура докапиталисти­ческих классовых обществ и потестарная культура обществ до­классовых отличались несомненной спецификой, и это обстоя­тельство необходимо учитывать при пользовании понятийно-терминологическим аппаратом, выработанным на сегодня в по­литической науке. Этот аппарат сложился на Западе на основе изучения современного капиталистического общества, а у нас — общества социалистического. Принципиальным моментом здесь служит то, что в обоих случаях мы имеем дело с достаточно четко отграниченной и специализированной частью культуры общества в целом. В то же время в обществах докапиталисти-ческих степень специализации политической культуры, если речь идет об обществах классовых, намного ниже, а потестарная культура доклассового общественного уровня вообще начинает специализироваться лишь на последней, собственно предклассо-вой стадии его развития. До этого времени потестарная культу­ра образует неотъемлемую часть синкретического целого, каким-представляется ккультура первобытного общества. Таким обра-зом, можно, по-видимому, говорить о том, что движение в сто-рону специализации было определяющей тенденцией эволюции потестарной и политической культуры, и каждая последующая формационная ступень такой эволюции оказывалась все более специализированной и относительно самостоятельной, и так до превращения политической культуры капиталистической в более или менее автономную область культуры вообще.

К сожалению, анализу потестарно-политической культуры обществ докапиталистических в науке уделялось неизмеримо меньше внимания. Строго говоря, она не была предметом спе­циального исследования даже в трудах западных политантропо-логов, в частности британских, рассматривавших общества, пре­бывавшие на разных стадиях перехода от общества безгосудар­ственного, по их терминологии, к государственности (хотя, ко­нечно, так или иначе конкретные формы потестарно-политиче­ской культуры анализировали и Б. Малиновский, и А. Рэдклиф-Браун, и Э. Эванс-Причард, и многие другие). В применении же к докапиталистическим классовым обществам лишь в последние два-три десятилетия обнаружился все нарастающий интерес к. политической культуре феодального общества, как западноевро­пейского, так и восточного³. Этим и определяется необходимость-использования понятий и терминов, сформировавшихся на со­вершенно иной эмпирической основе. К тому же приходится учитывать и то, что сам термин «политическая культура» срав­нительно недавнего происхождения: на Западе, например, его впервые употребил Г. Алмонд в 1956 г.⁴. В советской же лите­ратуре понятие политической культуры стало широко исполъзо- ваться с 60-х годов, причем в последние годы наблюдается не­сомненное увеличение интереса к ней как к объекту изучения⁵.

 

Надо заметить, что ни у нас, ни за рубежом нет единства в определении самого предмета политической культуры (речь именно о политической культуре, так как потестарная культура вообще затрагивается только в немногих этнографических рабо­тах⁶). В трудах отечественных авторов можно встретить опре­деления, достаточно друг от друга отличающиеся, хотя в ряде случаев расхождения следует относить скорее за счет разницы в угле зрения. В качестве примера можно привести три опреде­ления, в том числе два, принадлежащие одному автору — Ф. М. Бурлацкому. В 1970 г. он писал: «Политическая культура означает, по нашему мнению, уровень знаний и представлений различных слоев общества и индивидов о власти и политике, а также определяемую этим степень их политической активности». В коллективной работе 1978 г. политическая культура характе­ризовалась как «определенное образование, состоящее как из совокупности средств организации политической жизни (формы политического процесса, стереотипы политического поведения, яолитические роли, политические традиции и т. п.), так и из совокупности мотивирующих политическую деятельность факто­ров (политические настроения, знания, верования, политические ориентации, политические ценности и идеалы)». Наконец, в по­следней по времени работе Ф. М. Бурлацкого «под политиче­ской культурой понимается институализированный и неинсти-туализированный исторический и социальный опыт националь­ной или наднациональной общности, оказывающий большее или меньшее воздействие на формирование политического поведения индивидов, малых и больших социальных групп. Иными слова­ми, политическая культура — это зафиксированная в законах, обычаях и политическом сознании „память" о прошлом общест­ва в целом, а также его отдельных элементов, в первую очередь классов и социальных слоев»⁷. Как нетрудно видеть, различие определяется здесь именно тем, что берется за основу оценки: в первом случае это оценка через политическое сознание, во втором — общая характеристика, стремящаяся учесть как объ­ективную, так и субъективную сторону изучаемого объекта, в третьем — взгляд на явление сквозь призму его исторического развития.

Н. М. Кейзеров рассматривает политическую культуру как «специфическую форму выражения и реализации коренных классовых политических интересов, представляющих объективное по своей природе явление, непосредственное выражение поло­жения людей в обществе, в системе общественного производства и обусловленных этим положением потребностей»⁸. Иными сло­вами, политическая культура понимается исследователем в виде совокупности интересов, идей, убеждений и поведения, без включения в ее сферу институциональной стороны, о которых говорится в определении Ф. М. Бурлацкого.

Впрочем, нельзя, видимо, говорить о всеобщем признании в нашей науке необходимости выделения и анализа политической

культуры в качестве самостоятельного явления. Характерно, что само понятие это отсутствует в «Философском энциклопе­дическом словаре» 1983 г. издания не только в форме отдельной статьи, но и не упоминается в таких статьях, как «Политика», «Политическая наука» и «Политическая система»⁹. В то же время «Юридический энциклопедический словарь» рассматрива-ет политическую культуру в качестве одного из факторов, ха-рактеризующих политическую систему социализма, определяя ее следующим образом: «комплекс ценностей и образцов пове­дения, адекватных потребностям развития» этой системы ¹⁰.

Как бы то ни было, легко заметить, что во всех приведен­ных выше определениях политической культуры одно из цент­ральных мест занимает поведенческая сторона дела — образцы и нормы политического поведения. В западной науке такая по­веденческая ориентация нередко оказывается фактической осно­вой понимания политической культуры, как таковой, т. е. со­держание понятия сужается до одной только субъективной сто­роны явления. Так, уже упоминавшийся Г. Алмонд усматривал в политической культуре, собственно, лишь модель (pattern) ориентации политической деятельности, существующую в дан­ном обществе¹¹. В еще более узком смысле трактует это поня­тие, скажем, Дж. Пэден, для которого политическая культура сводится лишь к ценностям и верованиям, действующим в по-литической сфере ¹².

Точка зрения Г. Алмонда, хотя и во многом дополненная и расширенная и им самим в более поздних работах, и другими политологами функционалистского направления, получила зна­чительное распространение как в специальных работах по по­литической культуре, так и в исследованиях, посвященных тем или иным конкретным обществам ¹³. Тем не менее она с самого начала встретила и весьма критическое отношение со стороны многих западных немарксистских политологов из-за своей не-четкости и весьма абстрактного характера ¹⁴. Возражения же со стороны исследователей-марксистов сводятся к тому, что Т. Алмонд и его последователи прежде всего обходят классовую обусловленность политической ориентации и отвечающего ей поведения, и в то же время политическая культура предстает у них как нечто неизменное, коль скоро ни причины ее складыва-ния, ни факторы, ее изменяющие, вообще не рассматриваются. Кроме того, за наивысший образец политической культуры в работах этого направления имплицитно (а порой и явно) при­нимается современная американская политическая система с обслуживающей ее политической культурой, точка зрения, не­приемлемая отнюдь не для одних только марксистов¹⁵.

Сам по себе анализ споров вокруг определений политиче­ской культуры, предлагавшихся в западной политологии, выхо­дит за рамки настоящей работы. Небезынтересно, однако, отме­тить, что среди критических голосов довольно рано выделились и такие, которые достаточно справедливо обратили внимание на

возможность неодинакового понимания самого этого термина в разных научных дисциплинах. Так, еще в 1964 г. И. Ким писал о различии восприятия политической культуры глазами полито­лога и социального (культурного) антрополога. Для последнего это понятие обозначало бы политическую организацию данного общества, тогда как в первом случае имелся бы в виду лишь один из аспектов этой организации, т. е. составная часть поли­тической деятельности в целом ¹⁶. И хотя отождествление по­литической культуры и политической организации едва ли мо­жет считаться верным, поскольку второе понятие значительно шире, включая, по существу, все элементы политической систе­мы, остается справедливым, что точка зрения этнографа (ант­рополога — в данном случае различие между этнографией и со­циальной антропологией практически отсутствует ¹⁷) должна су­щественно отличаться от точки зрения специалиста-политолога.

В самом деле, при всем несходстве предлагавшихся в поли­тической науке толкований понятия «политическая культура» в. них есть общая черта. Все они рассматривают эту культуру главным образом, а то и исключительно с точки зрения при­надлежности охватываемого ею комплекса явлений и форм общественной жизни к политической системе, а не к культуре общества в целом как самостоятельной сфере исследования. Между тем с точки зрения этнографической науки, главным объектом изучения для которой служат этнос и связанные с ним процессы развития этнического и культурного, более пер­спективным оказывается иной аспект проблемы: исследование политической культуры в качестве составной части культуры то­го или иного народа. Именно на эту сторону дела было обраще­но внимание в отечественной литературе — на «раскрытие по­литических отношений и институтов в их конкретной историче­ской форме в ходе культурного процесса» ¹⁸. Конечно, и в дан­ном случае главный интерес оказывается обращенным на поли­тические отношения и институты, однако основывается такой подход на бесспорном, как мне кажется, тезисе: «Политика должна рассматриваться в качестве определенного выражения культуры» ¹⁹. Подобный подход представляется вполне плодо­творным, если, конечно, понимать его в том смысле, что поли­тика в своих конкретных проявлениях так или иначе несет на себе отпечаток определенной культуры (но не определяется: ею!).

К тому же он позволяет преодолеть довольно существенное затруднение, связанное с определением объема понятия «по-тестарная культура» в его соотнесении с культурой политиче­ской. Как нетрудно заметить, все приводившиеся выше опреде­ления последней оставляли в стороне собственно политические институты, обоснованно полагая их более частью политической структуры, нежели культуры. Такая позиция, по-видимому, вполне бесспорна для общества социалистического или капита­листического. Но по мере нашего продвижения в глубь истории

имеется в виду главным образом продвижение стадиальное, так как спектр докапиталистических форм политической и по­тестарной культуры, дошедших до наших дней, достаточно ши-рок) оказывается, что соотношение культуры, т. е. способа деятельности, и структуры, т. е. социальной системы, не остает-ся неизменным. Выше уже говорилось о специализации как ос-| новной тенденции эволюции потестарной, а затем и политиче-ской культуры. Конкретно это означает, что в обществе доклас-совом и даже предклассовом институты потестарные столь тесно «встроены» в иные социальные институты (более подробно об этом пойдет речь при рассмотрении форм выражения потестар-ных и политических отношений), что, определяя потестарную культуру, приходится включать в число общественных форм и явлений, образующих ее объективную сторону, и потестарные институты. Более того, и после перехода рубежа классового об­щества раннеполитические институты отнюдь не сразу консти­туируются как составная часть именно политической структуры, отделяясь от собственно культурной сферы, хотя следует с самого начала сказать, что само разделение объективных и субъективных элементов даже в развитой политической культу­ре— проблема довольно деликатная. В самом деле, если вклю­чать в число средств организации политической жизни (см. ци­тированное выше определение Л. С. Мамута из коллективной работы 1978 г.) стереотипы политического поведения и полити­ческие традиции, то приходится признать: объективное сохране­ние и того и другого из поколения в поколение как фиксиро­ванного социального опыта коллектива не исключает огромной роли субъективного момента в актуализации этого опыта в каждом данном поколении.

2. Правомерность подхода к потестарной и политической культуре как к определенной части культуры общества в целом достаточно очевидна, если исходить из наиболее общего в науч­ной литературе определения культуры через человеческую дея­тельность, в частности из предложенного в свое время Э. С. Маркаряном понимания ее в качестве специфически чело­веческого способа деятельности, передаваемого из поколения в поколение внебиологическим путем. При этом для целей нашего исследования не имеет существенного значения, включаются ли в такое понимание результаты деятельности, объективирован­ные в той или иной форме, или они полагаются включенными в само понятие «способ деятельности»²⁰.

Абстрагируясь от различий в точках зрения исследователей, рассматривавших общие вопросы теории культуры²¹, можно за­метить, что практически все они, как советские, так и зарубеж­ные, считают неотъемлемым элементом и условием существова­ния человеческого общества организацию. Так, скажем, Э. С. Маркарян выделяет в социальной системе три структурных элемента: собственно социальную организацию, организацию культуры и организацию деятельности, как таковой, а З. На-

дель исходил из возможности применения понятия организации именно к культуре²². Но организация по самому своему смыслу неизбежно предполагает руководство, а следовательно, как уже говорилось выше, и отношения власти и властвования. А отсю­да следует, что такие отношения вместе с соответствующими им и реализующими их организационными и общественно-психо­логическими структурами с самого начала должны составить, неотъемлемую и важную часть культуры общества в целом, именно ту ее часть, которую мы и обозначаем как культуру по-тестарную, если речь идет об обществе доклассовом, или куль-туру политическую, когда имеется в виду общество с антаго­нистическими классами.

Как составная часть культуры вообще, культура потестарная и политическая в принципе выполняет те же основные функции, которые присущи культуре в целом. В свое время Э. В. Соколов выделил семь таких функций: освоения и преобразования мира; коммуникативную; сигнификативную; информационную (накоп­ление и хранение информации); нормативную (точнее, соционор-мативную); проективной разрядки; защитную²³. Если отвлечь­ся от выдвигавшихся против такой классификации обвинений в разномасштабности из-за отсутствия единого принципа выде­ления ²⁴, то следует сказать, что относительное значение этих функций неодинаково и изменяется во времени. Это особенно-очевидно, если рассматривать их в применении к потестарной иполитической культуре. Так, при всем значении первой из этих функций, которая может быть кратко обозначена как инструментальная, надлежит признать бесспорный факт: как бы ни были важны технические средства осуществления власт­вования и управления обществом (понимая эти средства весь­ма широко и включая в их число, например, такие обществен­ные явления, как мораль и в последующем право), они на ран­них этапах общественного развития занимали гораздо более скромное место, чем то, какое им принадлежит в обществе ка­питалистическом, особенно в эпоху НТР. К тому же, рассуждая на чисто логическом уровне, можно предположить, что эта функция и проявилась не сразу: на первом месте хронологиче­ски стояла, по-видимому, коммуникативная функция, необходи­мость в которой ощущалась с самых ранних этапов существова­ния человеческого общества.

Говоря о различных функциях потестарной и политической курьтуры, надо иметь в виду, что раздельное их рассмотрение возможно именно только на чисто логическом уровне. В реаль­ной жизни, особенно если говорить о культуре потестарной, все эти функции составляли неразрывное единство. Притом отдель­ные элементы культуры перекрывали несколько сфер, по идее обслуживавших разные функции. В частности, только что упо­мянутые в качестве технических, т. е. инструментальных, средств осуществления власти мораль и право в такой же, если не большей степени выполняют соционормативные функции.

И еще: все перечисленные функции культуры, включая поте-старную и политическую, играют активную роль в этнических процессах — как консолидационных, так и дифференциационных. Наконец, не всегда бывает просто выделить в качестве само­стоятельных функций коммуникативную и информационную: ведь коммуникация по самой своей сути означает обмен инфор­мацией в той или иной форме. Это тем более справедливо для доклассовых этапов развития человеческого общества с харак­терной для них синкретичностъю культуры. Как раз поэтому в последующем коммуникативная и информационная функции потестарной и политической культуры будут рассматриваться как единая, нерасчлененная функция, которую можно условно называть по-прежнему коммуникативной²⁵.

Эта функция обеспечивает циркуляцию информации внутри социального организма, что необходимо для его нормальной жизнедеятельности в качестве самовоспроизводящейся системы. Такая необходимость ощущается в первую очередь в сфере общественного производства (или на самых ранних этапах при добывании пищи). Самоочевидно, что именно эту сферу дея­тельности требуется регулировать прежде всего. А коль скоро движение информации осуществляется в рамках определенной информационной сети, то в данном случае задача потестарной и политической культуры как составной части культуры в целом заключается в том, чтобы обеспечивать целостность этих рамок в данном общественном организме. Тем самым решается и более широкая задача: сохранение последнего именно в каче­стве самовоспроизводящейся системы, хотя здесь действует от­нюдь не одна только коммуникативная функция потестарной и политической культуры (да и не одна только эта часть культу­ры общества, а вся его культура, взятая как определенное единство).

Тесно связана с коммуникативной сигнификативная функция потестарной и политической культуры, задача которой в пер­вую очередь отличение коммуникации именно в данной системе. Иначе говоря, здесь опять-таки идет речь об отграничении по­тестарной и политической культуры общества как системы от других аналогичных систем. Именно поэтому в качестве одного из главных, если не самого главного проявления сигнифика­тивной функции фигурирует символика культуры, с которой тес­нейшим образом связаны разнообразные ритуальные формы последней: ритуал выступает как отличительная черта или даже как символ определенной человеческой общности. Не случайно символике политической культуры уделяется столько внимания и в политологических исследованиях, и в работах этнографиче­ского или общекультурологического характера²⁶. И в то же время как раз сигнификативная функция всей культуры и ее потестарной или политической составляющей, выражая в сим­волической и ритуальной форме исторический опыт взаимодей­ствия человеческой общности с другими коллективами людей,

Зак. 829 49

оказывается органически связана с особенностями этнической или в капиталистическом обществе национальной психологии, присущей членам такой общности. А через все эти моменты делается очевидной важность данной функции в процессе осо­знания людьми своей принадлежности именно к данному чело­веческому коллективу, противостоящему другим аналогичным коллективам. Причем в составе потестарной и политической культуры сигнификативная функция указывает именно на орга­низационные рамки такого коллектива.

В нашей литературе не раз уже обращалось внимание на особую важность рассматривавшихся выше функций культуры, играющих в ходе этнического развития роль факторов этниче­ской интеграции и этнической дифференциации²⁷. К тому же, что уже говорилось по этому поводу, можно, по-видимому, до­бавить, что их положение в таком контексте не вполне одина­ково. Различие между ними заключено в том (хотя это разли­чие и никоим образом не должно абсолютизироваться, коль скоро обе функции участвуют в обоих процессах, разница лишь в относительной роли), что в этнодифференцирующем качестве выступает все же главным образом сигнификативная функция. В отличие от этого коммуникативная функция проявляется в первую очередь в качестве фактора этнической интеграции и консолидации. Можно, впрочем, заметить и то, что две эти функции обнаруживают свою роль в разнонаправленных этниче­ских процессах тоже неодинаково: чтобы быть фактором этниче­ской дифференциации, сигнификативная функция нуждается в контакте данного этноса и его культуры с другим этносом и культурой последнего. В отсутствие же такого контакта она выполняет только этноинтеграционную роль. Коммуникативная же функция культуры с самого начала ориентирована преиму­щественно «внутрь» общества, и ее внешняя роль выражается скорее опосредованно — через консолидацию общества, приобре­тающего способность противостоять тем обществам, с которыми оно вступает в контакт.

Этноинтеграционная (этноконсолидационная) направлен­ность как преимущественная характерна и для соционорматив-ной функции потестарной и политической культуры. Впрочем, этим характеризуется и вся соционормативная сфера культуры (или соционормативная культура), и это выдвигает дополни­тельный вопрос: в каком соотношении находятся культура со­ционормативная и культура потестарная/политическая?

По-видимому, помимо того что их нельзя рассматривать как единицы разного таксономического уровня,— это объясняется несовпадением сферы их действия: соционормативная культура действует практически целиком внутри данного общественного организма, тогда как потестарная/политическая в значительной степени обеспечивает внешние связи и взаимодействия,— прихо-пится говорить и о различии таких сфер и в рамках общества. Круг проявлений жизнедеятельности общественного организма,

охватываемый соционормативной культурой, заметно шире. Эта происходит потому, что, как уже говорилось, существует опре­деленный «порог», ниже которого отношения власти и властво­вания при всей несомненности их существования нельзя рас­сматривать как потестарные или политические. Скажем, к ним нельзя причислить отношения внутри семейных коллективов, по­скольку здесь дело касается прежде всего естественного поло­возрастного разделения труда и соответствующего распределе­ния социальных ролей. Точно так же в общем не могут быть подведены под определение политических отношения внутриоб­щинные, так как здесь социальная норма действует в рамках связей несамостоятельных малых коллективов. Но в то же вре­мя внутриобщинные отношения власти должны быть отнесены к потестарным, особенно когда община выступает в роли само­стоятельного социального организма. Конечно, тезис этот от­нюдь не абсолютен, из него возможны были и исключения. Как раз тогда, когда община функционировала как самостоятельный социальный организм, внутриобщинные потестарные отношения в определенных конкретно-исторических условиях могли пере­растать в политические отношения внутри самой общины, пре­вращая ее в политическую структуру. Так шло развитие полис­ных общин древней Греции и раннего республиканского Рима²⁸. И все же, насколько можно судить при современном уровне на-ших знаний, во всемирно-историческом масштабе то были именно исключения. В общем же случае в качестве того «поро­гового» уровня, начиная с которого власть и властвование при­обретают предполитический, а тем более политический харак­тер, надлежит, как это мне представляется, рассматривать уро­вень связей общины с надобщинными организмами, будь то племя-эсо, вождество или государство. Но и внутри семьи, и внутри общины всегда существуют и действуют достаточно стро­го соблюдаемые социальные нормы, регулирующие поведение индивидов или их категорий. Таким образом, культура поте-старная и политическая, с одной стороны, оказывается уже, нежели культура соционормативная, пронизывающая все без исключения сферы и уровни жизни общества. С другой же сто­роны, она действует и за пределами данного общественного ор­ганизма, там, где ему приходится иметь дело с другими такими организмами.

Главная задача нормативной функции потестарной и полити­ческой культуры — обеспечивать стабильность и регулярный ха­рактер поведения отдельных индивидов и групп в сфере отно­шений власти и властвования выше отмеченного «порогового» уровня, т. е. отношений потестарных и политических. Такой кон­троль над поведением отдельных составляющих системы есть необходимое условие нормального функционирования послед­ней. Вместе с тем следует сказать, что, взятая сама по себе, нормативная функция потестарной и политической культуры вне сочетания с коммуникацией и без различения именно «сво-

4* 51

ей» коммуникативной сети оказывается как бы этнически ней­тральной по отношению к своему этносу. Однако дело обстоит так, строго говоря, тогда, и только тогда, когда рассматривает­ся один отдельно взятый этнос с его культурой. Но когда мы, имеем дело с общественным организмом, объединяющим не­сколько этнических общностей при господствующем положении одной из них (ситуация, которую М. Смит обозначает термином «дифференциальная инкорпорация»²⁹), нормативная функция потестарной или политической культуры этой господствующей общности приобретает совершенно четкий этнодифференцирую-щий оттенок, разграничивая господствующих и подчиненных.

Впрочем, это еще одно доказательство того, что все перечис­ленные функции потестарной и политической культуры в исто­рической реальности существуют лишь в сочетании и взаимо­действии. В любой потестарной или политической культуре до­капиталистических обществ эти функции сосуществовали, хотя и могли быть выражены в разной степени в зависимости от конкретного этапа социально-экономического развития и от конкретной исторической обстановки. По всей видимости, клас­сическим образцом такого нерасчлененного единства отмечен­ных выше функций в потестарной культуре развитого родового общества можно считать первобытную мононорму. Правда, предложивший это понятие А. И. Першиц непосредственно имел в виду прежде всего соотношение права и морали в первобыт­ном обществе³⁰. Думается, однако, что расширение первона­чального содержания понятия достаточно оправдано: ведь мо­нонорма, как таковая, не охватывая целиком ни коммуникатив­ную сеть общественного организма, ни механизмы ее отличения от других аналогичных сетей, ни даже нормативную сторону потестарной культуры, тем не менее содержит весьма сущест­венные элементы, во многом определяющие и конфигурацию информационных связей в обществе, и то, чем именно эта кон­фигурация отличается от других. В частности, не следует упус­кать из виду различие мононорматики ранних этапов первобыт­ности и более зрелых ее этапов: степень дифференциации, на­чатки институционализации, особенно ясно обнаруживающиеся по мере перехода родового общества в предклассовую его ста­дию, появление на этом этапе лиц, постепенно приобретавших право на преимущественное толкование нормы,— все это в не­малой степени трансформировало систему информационных связей общества, создавая в ней новые узлы или «размывая» ранее существовавшие. К анализу потестарной и политической культуры в ее роли коммуникативной системы мы еще вернемся, поэтому вышесказанное следует рассматривать лишь как пред­варительные замечания.

Было бы неверно думать, что дело ограничивалось одной только специализацией потестарной и политической культуры по мере продвижения общества по лестнице социально-экономи­ческой эволюции. И тем более будто такая специализация раз-

вивалась неизменно по восходящей линии. В ходе превращения предклассового общества в классовое, при становлении госу­дарственной, т. е. политической, организации сугубо политиче­ский смысл приобретали порой нормы, первоначально.к поте-старно-политической сфере не относившиеся или связанные с нею лишь косвенным путем и незначительно. В качестве при­мера можно сослаться на нормы полового поведения, которые резко изменили свой смысл именно на этом этапе общественной эволюции. И дело не в том только, что прелюбодеяние, особенно если речь шла о жене человека, принадлежавшего к высшему социальному слою, влекло за собой обычно самые суровые санкции: ведь оно становилось покушением на и без того труд­но устанавливавшиеся нормы, диктовавшие увеличение социаль­ной дистанции - между управляющими и управляемыми³¹. И. Коэн выдвинул представлявшуюся достаточно обоснованной данными кросскультурного анализа гипотезу, согласно которой «становящееся» государство вообще стремится утвердить среди своих подданных «сдержанность в проявлении чувств» (affecti­ve austerity). Делается это с целью максимального переключе­ния симпатий и эмоций населения на поддержку молодого госу­дарства и тем самым облегчения легитимации все той же соци­альной дистанции между управляющими и управляемыми³².

Будучи составной частью культуры в целом, культура поте-старная и политическая, а также концентрированное ее выраже­ние (хотя и не совпадающее с нею) — потестарная или полити­ческая организация общества — во многих случаях могут рас­сматриваться в качестве черт той культурной специфики, утра­тив которую та или иная человеческая общность «перестает существовать как отдельный самостоятельный этнос» ³³. Это осо­бенно ясно обнаруживается в тех исторических условиях, когда этническая специфика этой общности еще не успела устояться, т. е. когда еще не завершен процесс этнической консолидации (что характерно именно для предклассового и раннеклассового уровней общественного развития). Таким образом, сама по се­бе потестарная и политическая культура в большой степени оказывается этнически специфичной.

Конечно, степень такого рода специфичности не следует пре­увеличивать. Тому есть по меньшей мере два основания. Пер­вое— наиболее общее — заключено в том, что, как справедливо отмечалось в нашей литературе, неправомерно (и, добавлю я, опасно с точки зрения доказательности результатов исследова­ния) смешивать культуру этническую и культуру этноса³⁴. Спе­цифична только первая, в составе же второй присутствуют и элементы межэтнического, и, чем выше по шкале социально-экономического развития стоит конкретное общество, тем боль­шим будет их число. Второе основание в применении к поте-старной и политической культуре — то, что в ней этническая специфика, строго говоря, выражается лишь в формах проявле­ния, свойственных этой культуре. Основная задача данной ча-

сти культуры общества в целом остается одной и той же вне-зависимости от особенностей того или иного этносоциального организма: это — регулирование функционирования общества,. руководство им и соответственно оформление отношений власти. и властвования в нем. Принципиальное же различие заключено здесь лишь в разнице между обществами доклассового, т. е. потестарного, и классового, т. е. политического, уровней разви­тия. Тем не менее, как уже говорилось в связи с нормативной функцией потестарной и политической культуры, в случаях мно-гоэтничного классового общества, когда политическая культура господствующей этнической общности становится навязывае­мой сверху всем остальным, именно этнически специфичные моменты последней приобретают значение важнейших социаль­но-политических индикаторов. Причем происходит это и при навязывании такой культуры, и тогда, когда, наоборот, она ос-тается достоянием единственно господствующей этнической общности.

3. Правомерность отнесения потестарной и политической. культуры и органически с нею связанной потестарной и полити­ческой организации в докапиталистических обществах к этниче­ски специфичным явлениям особенно подчеркивается огромной ролью ритуальных форм культуры в их функционировании. Ко­нечно, докапиталистические общества ни в коем случае не могут считаться исключением в данном отношении: развитые формы ритуальной культуры существуют и в высокоразвитых капиталистических обществах, причем иной раз они сознатель­но консервируются, сохраняя свой архаичный облик, примером тому может служить политическая культура современной Вели­кобритании. Определенные ритуальные формы присущи и поли­тической культуре социалистического общества. Но разница заключена здесь в степени проникновения ритуала в повседнев­ное функционирование политической культуры докапиталистиче­ских обществ с антагонистическими классами и тем более поте­старной культуры организмов доклассовых. В них сигнифика­тивная функция потестарной культуры выступает едва ли не на первый план: власть в потестарном смысле, как правило, органически сочетается в этих обществах с властью ритуаль­ной, которая, в свою очередь, образует одну из важнейших ча­стей соционормативной культуры, отличающей данный общест­венный организм от других. По существу, мы сталкиваемся сно­ва с неоднократно уже упоминавшейся нерасчлененностью куль­туры доклассового общества, в частности такой ее сферы, как руководство функционированием социального организма. В докапиталистических классовых обществах — рабовла­дельческих, феодальных или "азиатских" (политарных) — риту­

ал тоже сохраняет активную роль в осуществлении власти и властвования, активную прежде всего в том смысле, что слу-

жит реальным механизмом осуществления власти и властных отношений, хотя непрерывно развивающийся процесс специали-

зации сфер культуры, в том числе политической культуры, не-уклонно сужал значение ритуала в этой его роли. В конечном счете в полностью специализированной политической культуре капиталистического общества он превратился как бы в орна- ментально-пропагандистское прикрытие сугубо политического по своему характеру механизма управления в обществе, постро­енном на эксплуатации человека человеком.

Единство власти потестарной и ритуальной весьма хорошо
можно наблюдать в момент перехода от доклассового общества
к классовому, особенно в обществе предклассовом, когда пре­
обладающей формой потестарной надстройки становится вож-
дество. Возрастание роли ритуального момента на этом этапе
развития отношений власти и властвования нашло отражение в
достаточно частом объединении в руках правителя власти
собственно потестарной (более точно было бы, вероятно, гово­
рить о позднепотестарной или даже «предполитической власти»)
и религиозной власти, т. е. в одновременном его функциониро­
вании в качестве первосвященника, или сакрального, или даже
обожествляемого правителя. В западной науке весьма широкое
распространение получило представление, будто кумуляция в
одних руках власти духовной и светской и составляла чуть ли
не важнейшую черту политической, по западной терминологии,
структуры вождества³⁵. Все же делать из такого рода совме­
щения глобальное правило, по-видимому, неправомерно: при
всей многочисленности подобных примеров нельзя утверждать,
что они имеют универсальный характер. К слову сказать,
А. Р. Рэдклиф-Браун, которого нередко считают как раз «родо­
начальником» этой концепции, рассматривал проблему более
осторожно. Еще в 1940 г. в Предисловии к классической работе
британских исследователей он, основываясь на изложенных в
ней итогах изучения политических, по терминологии авторов,
структур восьми африканских обществ, как государственных,
так и безгосударственных («акефальных»), довольно справедли­
во подчеркивал, что в подобных случаях соединение в руках
правителя «политической» должности со статусом духовного
главы общины надлежит рассматривать не столько в качестве
объединения самостоятельных функций, сколько как проявле­
ние разных аспектов единой функции управления обществом,
т. е. был достаточно далек от абсолютизации³⁶.

Итак, мы снова имеем дело с нерасчлененностью отдельных сфер внутри такой специфической формы человеческой деятель­ности, как руководство жизнедеятельностью общественного ор­ганизма. И коль скоро верования и обряды, с ними связанные, образуют одну из важнейших областей, где с полной ясностью видна этническая специфика культуры, их органическая связь с потестарной и позднее политической организацией (которая, подчеркну это еще раз, представляет как бы концентрированное выражение соответствующей потестарной или политической культуры в смысле форм и проявления) предполагает такую же

этническую специфичность этой последней, даже с учетом всех высказанных выше оговорок.

Вопрос об этнической специфике имеет существенное зна­чение в связи с диалектическим характером взаимодействия культуры общества вообще и ее потестарной или политической составляющей. Диалектика эта в самом общем виде заключена в том, что последняя, входя в виде составной части в культуру того или иного этноса (точнее, этносоциального организма), выступает в то же время в качестве одного из самых действен­ных средств сохранения целостности (а стало быть, и «этнично-сти») такой культуры. И больше того, по мере разложения пер­вобытнообщинного строя и складывания предклассовых эсо — таких, как военно-демократические пли военно-иерархические, а равным образом и складывавшиеся «аристократическим» пу­тем,— позднепотестарная надстройка которых приобретала фор­му вождества, и в не меньшей (если не большей) степени в об­ществах раннеклассовых потестарная и ранние формы полити­ческой культуры все чаще становились средством распростра­нения культуры данной конкретной этнической общности на все более обширную территорию, и притом все чаще насильст­венным путем.

Здесь следует сделать некоторое отступление. Вполне оче­видно, что культура, как таковая, не может быть реальным инструментом ни защиты целостности, ни распространения «своей» культуры на чужих территориях. Эти задачи непосред­ственно выполняет потестарная или политическая организация общества, т. е. определенная часть его социальной структуры. Отсюда возникает и вопрос: в каком соотношении находятся эта организация и потестарная и политическая культура?

Если исходить из сформулированного в начале главы (при­меч. 1) представления о социальном строе общества как о структуре, а о культуре — как функции, т. е. способе деятельно­сти, различие между ними становится достаточно очевидным. Действительно, потестарная и политическая организация вы­полняет самостоятельные структурные задачи, но то, как она их выполняет, определяется соответствующей сферой культуры общества, взятой в целом. В этом и заключен, по-видимому, смысл соотношения такой организации с потестарной и полити­ческой культурой. Иными словами, потестарная и политическая организация может рассматриваться как система культурно-детерминированных ролей в масштабе всего общества в целом; содержание этих ролей и характер их функционирования зави­сят от содержания соответствующих норм данной культуры. При этом в развитом родовом обществе, тем более на его ранних стадиях, вследствие общего синкретического характера культу­ры еще не разделены роль и институты, т. е. не выработан культурный код, сопровождающий всякую институционализа-цию³⁷. Как раз это обстоятельство и позволяет включать обще­ственные институты, выполняющие потестарные задачи на этих

этапах общественного развития, в число объективных элементов потестарной культуры, о чем говорилось ранее.

И в то же время именно понимание потестарной или полити­ческой организации (речь в данном случае преимущественно об относительно поздних стадиях потестарной организации) как системы культурно-детерминированных ролей, пронизывающей всю структуру общества, позволяет рассматривать эту органи­зацию в качестве концентрированного выражения потестарной или политической культуры.

С учетом сказанного можно обратиться к рассмотрению ме­ста потестарной и политической культуры в защите и распрост­ранении этнической культуры в целом. Отнюдь не случайно Р. Нэролл, пытаясь как-то уточнить ту базовую форму этниче­ской единицы, которая представляла бы большие удобства для кросскультурного изучения, нежели столь широко распростра­ненная в науке категория племени, ввел в число критериев, определяющих предлагавшуюся им «культурную единицу» (cultunit), и такой, как принадлежность к одному и тому же государству или же по крайности «к одной и той же контакт­ной группе»³⁸. При подобной постановке вопроса потестарная или политическая культура (ибо именно она только и может обеспечить сохранность «контактной группы», уже не говоря о государстве) оказывается защитным механизмом культуры общ­ности в целом. Собственно, такая интерпретация потестарной или политической культуры, выраженной в соответствующих формах организации, представляется частным случаем понима­ния культуры как универсального адаптивно-адаптирующего механизма, понимания, восходящего в конечном счете к Дж. Стюарду и нашедшего широкое применение в зарубежной и отечественной пауке³⁹.

Именно в качестве защитного механизма культуры предста­ет перед нами потестарпая и политическая культура этнической общности, действующая через соответствующие формы органи­зации, в тех случаях, когда в качестве одного из главных кри­териев при определении этой общности выдвигается ее «внеш­няя независимость»⁴⁰. Вполне очевидно, что вне каких-то орга­низационных рамок такую независимость обеспечить невозмож­но. Но в данном случае организация, оставаясь составной частью социальной структуры общества, в то же время выра-жает и закрепляет и определенные субъективные факторы, на­правляющие потестарную или политическую деятельность чле­нов этого общества, их ценности, ориентации, традиции, связан­ные с подобного рода деятельностью. Иными словами, прежде всего именно через эту организацию выражаются коммуника­тивная, сигнификативная и нормативная функции потестарной или политической культуры, не говоря уже о ее инструменталь­ной функции, т. е. организация отношений власти и властвова­ния — непременный элемент существования и жизнедеятельно­сти, более того, необходимое их условие в любой «контактной

группе», применяя термин Р. Нэролла (если, конечно, эта груп­па представляет нечто более или менее стабильное).

Но потесгарная и поллтическая культура не только защит­ный механизм той или иной этнической культуры (впрочем, она может оказаться таковым и в применении к культуре этноса, включающей не одни лишь этнически специфичные элементы культуры, но и восходящие к межэтническому общению: ведь в любом случае сочетание этих двух категорий образует более или менее неповторимую конфигурацию именно культуры этноса). По мере того как расширяются границы потестарной или поли­тической структуры — более точно было бы говорить о поздне-потестарной и раннеполитической, коль скоро именно для эпохи перехода от предклассового к раннеклассовому обществу более всего типично такое расширение,— она активно вмешивается в динамику культурных изменений. Происходит заметное ускоре­ние этой динамики и в рамках самой расширяющейся этниче­ской общности — эсо, объединяемой данной структурой, и у тех общностей, с которыми она вступает в контакт при своем рас­ширении.

Процесс этот имеет, как, впрочем, и во всех других случаях, диалектический характер. С одной стороны, потестарная или политическая культура играет стабилизирующую роль в составе культуры в целом, защищая ее целостность. Но, с другой сторо­ны, само по себе расширение границ потестарной или политиче­ской системы влечет за собой заметное расширение возможно- стей случайного накопления изменений, которое впоследствии может привести к существенному изменению самого характера культуры, представленной этой системой. Речь идет, таким об­разом, об увеличении возможности культурного дрейфа⁴¹. При­чем такой дрейф распространяется и на саму потестарную или политическую культуру. Ее неизбежное взаимодействие с дру­гими такими же культурами имеет следствием изменение сло­жившихся этнически специфичных форм организации отноше­ний власти и властвования у этносоциального организма, расши­ряющего свою территорию⁴². Процесс этот может заметно уско­ряться, если наблюдается своего рода этническая и связанная с нею потестарная непрерывность — явление, достаточно характер­ное для тех общественных организмов, в которых эволюция и потестарной культуры, и связанной с нею потестарной структу­ры еще не продвинулась настолько далеко, чтобы сделаться в большей или меньшей степени этнически специфичной⁴³.

В качестве примера, притом весьма показательного, можно назвать общество алуров — нилотского народа, живущего по обе стороны границы между Угандой и Заиром. Именно алур-ские этнопотестарные организации послужили Э. Саутхоллу в 50-х годах основой для выдвинутой им концепции «сегментного государства», т. е. пирамидальной структуры, образованной, множеством фокусов власти, повторяющих на более низких уровнях организацию власти на самой вершине пирамиды. Кон-

троль этой вершины над нижестоящими локальными сегмента­ми оставался весьма слабым. Более того, в качестве отличитель­ной черты «сегментного государства» исследователь выделил крайнюю неопределенность границ его сегментов по мере дви­жения от центра к периферии. Нарастание такой неопределен­ности приводит к тому, что на окраинах страны алуров локаль­ные сегменты могли входить в той или иной форме не только в алурскую потестарную систему, но и в пирамидальные структу­ры, принадлежащие другим общностям. Э. Саутхолл проанали­зировал свою концепцию на довольно широком сравнительном материале, в частности западноевропейском (как сегментные он рассматривал, например, «королевства» кельтов и германцев в Британии и Северо-Западной Европе), и показал значительное распространение таких структур в прошлом у многих народов мира⁴⁴.

Мы оказываемся, таким образом, перед определенным про­тиворечием: с одной стороны, стабилизация культуры, с дру­гой— расширение возможностей ее изменения, причем обе роли одновременно играет одна и та же ее составная часть. Чтобы понять механизм этого явления, целесообразно будет рассмот­реть проблему с точки зрения движения культурной информа­ции в информационной сети социальной, точнее, этносоциаль-но.й общности.

4. Начнем с того, что при изучении процесса культурного взаимодействия — а мы имеем дело именно с ним — нужно все время учитывать весьма деликатное соотношение потестарной или политической культуры и соответствующей организации. Как уже было замечено, они не совпадают, хотя потестарная или политическая структура общества может в известном смыс­ле рассматриваться в качестве концентрированного выражения его потестарной или политической культуры. Тем не менее не­совпадение существует, и обусловливается оно тем, что здесь представлены информационные связи разного характера.

Как показали в свое время С. А. Арутюнов и Н. Н. Чебок-саров, информационная сеть социальной общности строится преимущественно на горизонтальных, т. е. синхронных, связях. В общности же этнической преобладают связи вертикальные, т. е. диахронные. Конечно, абсолютизировать такое различие невозможно: взаимоотношения информационных связей разного вида диалектичны, и связи синхронные и диахронные неизбеж­но в какой-то степени переплетаются⁴⁵.

В интересующем нас случае потестарная или политическая организация общества образует важнейшую составную часть его социальной структуры в целом. И в этом своем качестве она представляется исследователю как система, или сеть, свя­зей преимущественно синхронных, горизонтальных. В то же время потестарная или политическая культур а, общества входит неотъемлемой частью в состав всей культуры данного эсо; и, как таковая, она, естественно, включена в систему, или сеть,

главным образом диахронных, т. е. вертикальных, информацион­ных связей.

На пересечении двух этих сетей располагаются определен­ные, присущие данному конкретному обществу традиции поте-старной или политической организации. Именно эти традиции, с одной стороны, обеспечивают преемственность в развитии ор­ганизации отношений власти и властвования. В этом своем ка­честве они образуют едва ли не важнейшую составную часть, культуры — потестарной или политической. Но, с другой сторо­ны, эти же традиции служат одним из самых действенных эле­ментов, скрепляющих потестарную или политическую организа­цию данного эсо, т. е. систему информационных связей, в основ­ном синхронную. Таким образом, традиция выполняет роль свя­зующего звена между структурой и культурой.

Изложенная выше схема, будучи, по-видимому, вполне спра­ведлива в принципе, все же не дает должного представления как раз о механизме передачи и изменения традиции, без чего прак­тически трудно представить двойственность «поведения» по­тестарной и политической культуры в условиях межэтнического контакта. Поэтому я попытался ввести в нее помимо чисто временного также и пространственное измерение⁴⁶. В этом слу­чае информационная сеть культуры приобретает вид, напоми­нающий некую кристаллическую решетку, и превращается уже не в сеть, а в трехмерное историко-культурное пространство, в котором и происходят культурные взаимодействия.

В таком пространстве через любую точку пересечения вер­тикальной и горизонтальной сетей может проходить множество плоскостных сетей информационных связей. Такие сети могут строиться по разным критериям, но относиться тем не менее к одному и тому же факту культурной традиции (в нашем слу­чае— потестарно- или политико-культурной). Но и любая диа-хронная связь должна в принципе пересекать любое число син­хронных срезов коммуникации. В результате все возможные со­четания синхронных и диахронных временных связей, относя­щихся к одному и тому же факту в разных его аспектах, созда­ют в историко-культурном пространстве определенный информа­ционный пучок.

Если рассматривать сечение такого пучка какой-либо син­хронной плоскостью, надлежит принимать во внимание, что пе­редача основного содержания традиции — вовсе не единственная: задача этого пучка. Он одновременно отражает и более раннее-состояние передаваемой традиции, и воздействие на нее других: -социальных и культурных явлений на более ранних синхронных срезах. Под влиянием контакта с этими другими явлениями кон­фигурация синхронной проекции информационного пучка под­вергается изменению. В результате ее периферийные части испытывают более сильное давление, тогда как центральная со­храняется более или менее неизменной с точки зрения плотности: в ней информационных связей. Этим и обеспечивается стабиль-

ность традиции, как таковой, ее основного социально-культур­ного содержания, И в то же время меньшая плотность связей на периферийных участках создавала больше возможностей для появления здесь новых моментов, которые на более поздних синхронных срезах воспринимались уже как часть всей традиции в целом. А так как при определяющем влиянии центральной части «пятна» на содержание традиции эта центральная часть тем не менее неизбежно воспринимает информацию, поступаю­щую с периферии, с течением времени такая новая информация накапливается в количестве, достаточном для того, чтобы по­влиять и на основное содержание традиции, изменяя его в том или ином смысле.

Понятно, что при расширении зоны действия той или иной культуры в пространстве происходит двойной процесс. С одной стороны, центральное ядро традиции сохраняется, пусть даже и с известным разрежением плотности образующих его информа­ционных связей. С другой стороны, такого рода разрежение оказывается на периферии расширяющегося культурного ареала гораздо большим и, значит, позволяет более активное внедре­ние здесь новых элементов, иначе говоря, интенсификацию культурного дрейфа. Нужно при этом иметь в виду, что сам процесс изменения конфигурации синхронных проекций инфор­мационного пучка протекает неравномерно как во времени,так и в пространстве, а это тоже расширяет число возможных ва­риантов изменения традиции.

Последнее обстоятельство немаловажно, потому что тради­ция—и особенно традиция потестарной и политической культу­ры— обладает относительной самостоятельностью. Это обеспе­чивает ей значительно большую способность к тому, чтобы вос­приниматься этническими общностями иной культуры в сравне­нии с другими элементами культуры. Тем не менее это восприя­тие подчиняется весьма четко выраженным закономерностям. Первой такой закономерностью и непременным исходным усло­вием/усвоения служит стадиальная близость вступающих в контакт эсо, хотя, конечно, степень такой близости сама подвер­жена варьированию. При условии стадиальной близости разные сферы потестарной и политической культуры оказываются бо­лее проницаемы для внешних влияний. Помимо стадиальной близости немалую роль играет и сходство природной среды, в большей или меньшей степени повышающее вероятность приня­тия аналогичных решений в процессе адаптации к ней общества, в первую очередь вероятность близости хозяйственно-культурно­го типа (ХКТ), к которому относятся взаимодействующие эсо, или же, наоборот, взаимодополняемость их ХКТ.

Вместе с тем неравномерность изменения конфигурации синхронной проекции информационного пучка культурной тра­диции, которая затрагивалась выше, предполагает, что реак­ция различных частей традиции на внешний контакт, степень его усвоения ими не могут и не должны быть одинаковыми. Помимо

специфики конкретной исторической обстановки в каждом от­дельном случае существуют некие общие рамки, в которых должна проявляться реакция отдельных областей, или функций, потестарной и политической культуры на действие внешних факторов, нарушающих их первоначальную деятельность. Или, в иной формулировке: в какой мере неизбежные сами по себе изменения обнаруживаются в сфере действия разных функций потестарной и политической культуры?

По-видимому, общим исходным принципом при попытках от­ветить на этот вопрос должен быть тот, что при контакте двух обществ и их культур реципиент воспринимал из культуры об­щества-донора лишь те ее элементы, к которым он бывал под­готовлен уровнем своего собственного развития. В отечествен­ной этнографической литературе этот принцип, восходящий, строго говоря, еще к философам эпохи Просвещения, в послед­ние годы весьма плодотворно использовался при изучении кон­тактов между классовым миром и его первобытной перифери­ей⁴⁷. Однако он, несомненно, имеет универсальное значение и в такой же мере применим и к культурному взаимодействию между обществами классовыми⁴⁸, равно как и между общества­ми, еще не достигшими этого рубежа.

В процессе изучения таких контактов становится вполне очевидно, что разные сферы жизни общества неодинаково реа­гируют на вносимые в них новшества: скажем, сфера техноло­гии оказывалась в этом смысле более восприимчива, нежели. социальная или идеологическая⁴⁹. Общим, однако, было то, что интегрировались, как правило, отдельные элементы, но не це­лостные их системы: практически не происходило прямого ко­пирования форм социальной организации, а идеологические влияния, прежде всего религиозные, подвергались иногда столь сильному приспособлению, что могли изменяться до неузнавае­мости. И даже в технологической сфере заимствование было выборочным.

5. Потестарная и политическая культура докапиталистиче­ского уровня располагается как бы на стыке социальной и идеологической сфер жизни общества. И, следовательно, усло­вия для восприятия внешних влияний были достаточно сложны, так как всякое заимствование представляло вторжение в едва -ли не самую важную и деликатную область руководства обще­ством. Я говорю здесь о контакте между равными партнерами, когда взаимность влияния предполагалась, так сказать, по оп­ределению. Однако историческая практика, особенно в эпоху перехода от общества предклассового к раннеклассовому, дале­ко не всегда предоставляла возможности для таких равноправ­ных отношений. Возрастание роли военного фактора на этой стадии развития все чаще приводило к тому, что позднепоте-старная или раннеполитическая культура общества-победителя навязывалась более слабому участнику контакта. Соответствен­но по-разному влиял контакт в разных исторических условиях

на выполнение потестарной и политической культурой отдель­ных ее функций. Это и понятно: при неизменном сохранении за этой частью культуры того или иного этноса-эсо роли защитного механизма культуры последнего в ее целостности неодинаковые условия контакта с культурой других этносов выдвигали на передний план то одну, то другую из таких функций.

Конечно, вопрос равноправного или неравноправного харак­тера контакта зависел прежде всего от соотношения военно-технических потенциалов партнеров; причем этот термин следу­ет понимать в данном контексте в широком смысле — с включе­нием в него и экономических, и организационных, и обществен­но-психологических моментов (хотя и при таком подходе было бы неверно в принципе абсолютизировать значение такого со­отношения потенциалов). Для «выравнивания» условий контак­та первостепенную роль играла инструментальная функция по­тестарной или политической культуры общества. К тому же новшества в этой сфере, особенно те, которые были непосредст­венно связаны с техникой и технологией, вообще принадлежали, к наиболее легко усваиваемым культурным элементам. И имен­но технические заимствования, скажем более эффективные ви­ды вооружения, могли существено повысить эффективность по-тестарной или политической структуры, эффективность «внеш-нюю», т. е. направленную на защиту целостности данного этно-социального организма и его культуры от внешних факторов, и «внутреннюю» (в предклассовом и тем более в раннеклассовом обществе), т. е. ориентированную на подавление социального протеста и стабилизацию складывавшейся классово антагони-стической социальной структуры этого же эсо.

В качестве примера такого резкого повышения действенно­сти можно было бы привести западноафриканские этнопотестар-ные образования эпохи, непосредственно предшествовавшей ко­лониальному разделу континента⁵⁰. Пишущий эти строки в. свое время как раз таким образом и поступил⁵¹. Однако при более внимательном рассмотрении эта проблема представляется мне не столь простой. Дело в том, что в данном случае мы сталкиваемся со взаимодействием обществ предклассового уров­ня развития с уже высокоразвитым капитализмом Западной Европы, в крайнем случае с испытавшими сильное воздействие того же капитализма позднефеодальными обществами Север­ной Африки. Да, действительно, традиционная потестарная или раннеполитическая культура ряда обществ Западной Африки претерпела существенные изменения. Но речь-то шла уже, в сущности, о «зависимом развитии» этой культуры, когда она приспосабливалась «резким изменениям потестарной или поли­тической структуры, происходившим в форме переориентации на обслуживание европейской работорговли как важнейшего фактора экономической и социальной жизни. И такое приспо­собление означало в условиях второй половины XVIII-—первой половины XIX в. не просто повышение эффективности структу-

ры, но и резкое, не вызванное внутренним развитием общества изменение всей системы ценностей, связанных с потестарными и политическими отношениями, и распределения ролей, и мотива­ции потестарного и политического поведения. Подобный же процесс происходил и на восточном побережье континента под воздействием ближневосточной работорговли, хотя и на несрав­ненно более низком уровне социально-экономического развития участвовавших в нем сторон.

Таким образом, изменения в инструментальной функции по­тестарной и политической культуры в рассмотренном случае характерны скорее для самых ранних этапов складывания бу­дущей колониальной политической культуры, точнее, ее пред­посылок, нежели для нормального протекания контактов между обществами докапиталистического уровня, особенно предклас-совыми и раннеклассовыми. Здесь технологические заимствова­ния в силу сравнительно небольшого разрыва в этой области между контактировавшими эсо не могли за короткое время су­щественно изменить относительное равновесие между потестар­ной и политической культурой вступавших во взаимодействие этносов, существовавшее к началу такого взаимодействия. По­этому именно в данном контексте мы можем ограничиться рас­смотрением того, какреагировали на контакт три другие глав­нейшие функции потестарной или политической культуры — ком­муникативная, сигнификативная и нормативная. Или, что, в сущности, то же самое, насколько восприимчивыми оказывались сферы действия этих функций к влияниям со стороны и соот­ветственно как эта восприимчивость воздействовала на оформ­ление конфигурации всей потестарной или политической культу­ры общества. При этом предполагается, что последняя может в определенном смысле рассматриваться как совокупность традиций потестарной или политической жизни, т. е. коллектив­ного опыта, выраженного в социально организованных стереоти­пах восприятия окружающей действительности и поведения⁵².

По-видимому, в наименьшей степени оказывалась подверже­на изменению первая из этих функций—коммуникативная. В самом деле, взаимодействие с другим эсо примерно одинако­вого уровня развития и соответственно более или менее сход­ной плотности информационной сети культуры, или историко-культурного пространства, не вызывает надобности в сколько-нибудь заметном видоизменении коммуникативной сети данного общества, во всяком случае, в том, что касается внутренней жизни этого общества. Иными словами, плотность информаци­онных связей не претерпевает сколько-нибудь заметного увели­чения. Правда, общая конфигурация «пятна» при этом может изменятьс