Вежбицкая А. Русский язык // Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1977. С. 33-88.
Культурные темы в русской культуре и языке
<…> в наиболее полной мере особенности русского национального характера раскрываются и отражаются в трех уникальных понятиях русской культуры. Я имею в виду такие понятия, как душа, судьба и тоска, которые постоянно возникают в повседневном речевом общении и к которым неоднократно возвращается русская литература (как «высокая», так и народная). <…> Здесь я хотела бы остановиться лишь на нескольких очень важных семантических характеристиках, образующих смысловой универсум русского языка. Речь пойдет о тех семантических свойствах, которые становятся в особенности заметны при анализе слов душа, судьба и тоска; впрочем, проявляются они и в огромном числе других случаев. Я имею в виду следующие связанные друг с другом признаки:
(1) эмоциональность — ярко выраженный акцент на чувствах и на их свободном изъявлении, высокий эмоциональный накал русской речи, богатство языковых средств для выражения эмоций и эмоциональных оттенков;
(2) «иррациональность» (или «нерациональность») — в противоположность так называемому научному мнению, которое официально распространялось советским режимом; подчеркивание ограниченности логического мышления, человеческого знания и понимания, непостижимости и непредсказуемости жизни;
(3) неагентивность — ощущение того, что людям неподвластна их собственная жизнь, что их способность контролировать жизненные события ограничена; склонность русского человека к фатализму, смирению и покорности; недостаточная выделенность индивида как автономного агента, как лица, стремящегося к своей цели и пытающегося ее достичь, как контролера событий;
(4) любовь к морали — абсолютизация моральных измерений человеческой жизни, акцент на борьбе добра и зла (и в других и в себе), любовь к крайним и категоричным моральным суждениям.
Все эти признаки отчетливо выступают как в русском самосознании — в том виде, в каком оно представлено в русской литературе и русской философской мысли, — так и в записках людей, оценивающих русскую культуру извне, с позиции внешнего наблюдателя, — ученых, путешественников и др.
<…>
Эмоциональность
<…>
Неконтролируемость чувств
Как мы уже видели, русский язык обладает большим запасом средств, позволяющих носителям говорить о своих чувствах как об активных и будто бы вполне осознанных. Ниже я покажу, что русский язык располагает также богатым арсеналом средств, дающих людям возможность говорить о своих эмоциях как о независимых от их воли и ими не контролируемых.
Говоря о людях, можно при этом придерживаться двух разных ориентации: можно думать о них как об агентах, или «деятелях», и можно — как о пассивных экспериенцерах. В русском, в отличие от многих других европейских языков, обе ориентации играют одинаково важную роль. Это, в частности, означает, что пассивно-экспериенциальный способ в русском языке имеет более широкую сферу применимости по сравнению с другими славянскими языками, еще более, нежели в немецком или французском, и значительно более широкую, чем в английском.
При экспериенциальном способе представления лицо, о котором говорится в предложении, как правило, выступает в грамматической форме дательного падежа, а предикат обычно имеет «безличную» форму среднего рода. Одним из основных семантических компонентов, связанных с таким способом представления, является отсутствие контроля: 'не потому, что X это хочет'. (См. раздел 3).
Безличная форма глагола и дательный падеж имени в предложениях, где идет речь о человеческих чувствах, тоже выражают отсутствие контроля. В русском языке есть целая категория эмоциональных слов (особого рода наречия и наречные выражения), которые могут употребляться только в синтаксических конструкциях с этими формами и которые обозначают, главным образом, пассивные неволитивные эмоции. Нередко такие наречные конструкции морфологически связаны с глаголами «активных» эмоций, например:
а. Он завидовал.
б. Ему было завидно.
Аналогично:
а. Он мучился (скучал, стыдился, грустил, жалел).
б. Ему было мучительно (скучно, стыдно, грустно, жалко).
Активная глагольная схема, как мы видели, предполагает, что причиной появления у данного лица некоторого чувства является напряженное обдумывание им каких-то мыслей в течение определенного отрезка времени. Дативная (наречная) схема говорит о том, что данное чувство не находится под контролем экспериенцера. Все это можно отразить в толковании таким образом:
X думал что-то о чем-то
по этой причине X чувствовал что-то
X не мог не чувствовать это
Неволитивный, неосознанный характер «дативных» эмоций ясно виден в следующих предложениях:
И не совестно это было ему, ему было завидно (Толстой).
Совестно мне очень перед тобой, что тебе скверно, суетно, хлопотно, а мне так прекрасно; но утешаюсь тем, что это нужно для моего дела (Толстой).
Неволитивный характер чувства, передаваемый дативной конструкцией, между тем не означает, что само чувство не может быть вызвано сознательно. Можно, например, сказать:
Как вы делаете, чтобы вам не было скучно? (Толстой).
Как вы делаете, чтобы вам было весело?
В подобного рода предложениях вопрос, однако, относится к намеренному действию, «деланию» чего-либо, что может привести к возникновению «неодолимого чувства» или, наоборот, воспрепятствовать его возникновению. Когда же чувство уже присутствует, оно (будучи выражено дативной конструкцией) рассматривается как неволитивное.
Вместе с тем «адвербиалы эмоций» — это лишь один частный случай языкового выражения категории эмоций, категории, гораздо большей по объему, чем любое наперед заданное множество эмоциональных языковых единиц. Каждое наречие, которое может быть охарактеризовано как оценочное («хорошее» или «плохое»), может употребляться в дативно-безличной конструкции для обозначения неволитивного чувства или, еще шире, опыта. Само наречие при этом не обязано выражать чувство; это делает вся конструкция в целом. Например:
Ему было хорошо /прекрасно /холодно.
Английские эквиваленты для таких предложений удается подобрать далеко не всегда, поскольку в английском языке нет универсального механизма, который бы преобразовывал дескриптивные единицы в экспериенциальные. Например, предложение Ему было трудно означает, что лицо, о котором идет речь, будучи участником некоторой ситуации, испытывало определенные трудности и что переживаемое чувство им при этом не контролировалось. Между тем буквальный перевод этого предложения на английский язык практически невозможен.
В русском языке чувства людей, а также их жизненный опыт вообще обычно передаются именно таким, не переводимым точно на английский язык, образом. Ср.:
Пастушонку Пете
Трудно жить на свете (Есенин).
О личном опыте человека, — о его жизни — можно говорить, используя грамматические формы инфинитива, как в предыдущем примере, или рефлексива, как в следующем:
Если бы корова
Понимала слово,
То жилось бы Пете
Лучше нет на свете. (Есенин).
В контексте нашего рассуждения важно то, что обе модели, инфинитивная и рефлексивная, являются безличными и изображают людей пассивно накапливающими жизненный опыт, экспериенцерами, не способными сознательно пользоваться накопленным опытом, ибо тот не находится под их контролем.
Мне живется очень плохо, нас в одну комнату набито четыре человека... (Цветаева).
Ей очень тяжело живется... (Цветаева).
В такого рода предложениях субъективный жизненный опыт человека изображен либо как плохой (тяжелый, трудный, мучительный и т. д.), либо — редко — как хороший. Внешние обстоятельства при этом могут быть упомянуты, но никогда не выступают в предложении в роли исчерпывающей мотивировки данной оценки. Акцент делается не на причинах и следствиях, а на субъективном чувстве. В этом отношении существует разница между номинативными (а. и б.) и дативными (в.) предложениями:
а. Моя жизнь очень плохая (Цветаева)
б. Живу дурно (Толстой).
в. Мне живется очень плохо (Цветаева).
В предложении а. жизненный опыт говорящего представлен как объективный, оценка дается с объективной точки зрения. Предложение б. может быть проинтерпретировано как относящееся к каким-то действиям (за которые несет ответственность некоторое лицо). Наконец, в предложении в. представлена чисто субъективная внутренняя точка зрения — субъект изображен не как активный контролер жизненных ситуаций (например, осмысления 'я живу аморально' или 'я веду распутный образ жизни' здесь совершенно исключены), а как пассивный экспериенцер. По всей видимости, русский язык всячески поддерживает и поощряет именно такую точку зрения.
<…>
Неконтролируемостъ
Инфинитивные конструкции
3.1.1 Инфинитивные конструкции с предикатами необходимости и возможности
Данные синтаксической типологии языков говорят о том, что существуют два разных подхода к жизни, которые в разных языках играют разную роль: можно рассматривать человеческую жизнь с точки зрения того, 'что делаю я', т. е. придерживаться агентивной ориентации, а можно подходить к жизни с позиции того, 'что случится со мной', следуя паци-ентивной (пассивной, связанной с пациенсом) ориентации. Агентивный подход является частным случаем каузативного <…> и означает акцентированное внимание к действию и к акту воли ('я делаю', 'я хочу'). При пациентивной ориентации, являющейся, в свою очередь, особым случаем феноменологической, акцент делается на 'бессилии' и пациентивности ('я ничего не могу <с>делать', 'разные вещи случаются со мной').
<…> агентивность связана обычно с номинативными и номинативоподобными конструкциями, а 'бессилие' и 'пациентивность' — с дативными и дативоподобными. При этом агентивность и пациентивность находятся в неравном положении: если факторы воли и деятельности играют важную роль во всех языках мира, то этого нельзя сказать о 'беспомощности' или 'бессилии'. И в то же время языки значительно различаются по тому, какое место занимает в них элемент 'бессилия'. Одни языки в той или иной степени им пренебрегают, принимая агентивный тип предложений как модель всех или большинства предложений, относящихся к людям. В других языках есть два основных типа предложений о людях — номинативный тип, опирающийся на агентивную модель, и дативный, в соответствие с которым люди представлены как лица, не контролирующие события.
Синтаксис современного английского языка изобилует номинативными и им подобными конструкциями, а дативные и сходные с ними, такие, как, например, it occurred to me that 'мне пришло в голову <на ум>, что'; it seems to me that 'мне кажется, что' или it is necessary / impossible for me to do it 'мне необходимо / для меня невозможно сделать это', играют в нем второстепенную роль.
В разговорном английском даже такие значения, как долженствование и невозможность, обычно передаются с помощью личной, номинативоподобной модели: I have to do it 'я должен это сделать'; I cannot do it 'я не могу это сделать'. Напротив, в русском синтаксисе агентивные, личные, волитивные предложения не образуют какого-либо отдельного класса; кроме того, номинативоподобные субъектные конструкции не охватывают большинства семантических полей. В то же время безличные дативные предложения занимают в русском языке доминирующее положение; более того, их роль в нем постоянно возрастает (тогда как в английском все изменения в этой области идут ровно в противоположном направлении <…>).
Английский язык обычно представляет все жизненные события, происходящие с нами, так, как будто мы всецело управляем ими, как будто все наши ожидания и надежды находятся под нашим контролем; даже ограничения и вынужденные действия представлены в нем именно с такой точки зрения. В русском языке мы тоже иногда сталкиваемся с подобным выражением смыслов долженствования и невозможности, по-русски вполне допустимо, например, сказать Я должен это сделать или Я не могу это сделать.
Но не эти относительно редкие номинативно-субъектные высказывания определяют русскую речь; куда более типичны для нее конструкции с дательным падежом субъекта, в которых все ограничения и принуждения субъекта подаются в пациентивном модусе, формально отличном от агентивного. Так, в русском языке имеется особый разряд безличных модальных предикативов со значением долженствования или невозможности, требующих дательного падежа субъекта. В действительности примеры двух модальных значений, которые выражаются в предложениях, построенных по личной, номинативной модели, скорее составляют исключение, чем правило. Например, значение необходимости не может быть выражено таким образом. Иными словами, чтобы дать адекватный перевод на русский таких английских предложений, как I must, I have to, их следует сначала представить в пациентивной перспективе, подчеркивающей тот факт, что лицо, о котором идет речь, не контролирует ситуацию.
Класс предикатов, с обязательностью требующих датива субъекта, содержит такие слова, как надо, нужно, необходимо, нельзя, невозможно, не полагается, следует, должно. Например:
Ехать мне тридцать первого, в субботу, необходимо (Цветаева).
— Беритесь-ка за лопату, — говорит Карпов.
— Всем надо браться, — усмехаюсь я (Окуджава).
Пойдем, зайдем в контору, если тебе нужно (Толстой).
Эти способы представления — агентивный и пациентив-ный — семантически не эквивалентны. Например, фраза Можно ли мне?, видимо, выражает просьбу разрешить нечто, а соответствующий ей номинативный вариант Могу ли я? является скорее риторическим вопросом о способности, вопросом, который субъект задает сам себе, что-то вроде 'смогу ли я?'. Номинативная фраза Я не могу предполагает, что причина невозможности кроется в самом субъекте, что эта невозможность у него врожденная или, на худой конец, приобретена им в результате каких-то собственных действий. Аналогично номинативная конструкция Я должен выражает необходимость, признаваемую самим субъектом и внутренне им осознанную, тогда как фразы с дативом типа Мне нужно, Мне надо, Мне необходимо все выражают необходимость, навязанную субъекту извне.
В следующей группе примеров предложения а. и б. относятся к личной, пропущенной через сознание субъекта возможности и построены по номинативному типу, а остальные примеры указывают на внешние обстоятельства (в.) или чью-то волю (г. и д.) и построены по дативному образцу:
а. Мне живется очень плохо, нас в одну комнату набито четыре
человека, и я совсем не могу писать (Цветаева).
б. Была бы я в России, все было бы иначе, но России (звука) нет, есть буквы: СССР, не могу же я ехать в глухое, без гласных, в свистящую гущу (Цветаева).
в. Можно ли мне надеяться, дорогая Анна Антоновна, устроиться на эти деньги в Праге? (Цветаева).
г. Можно мне вас поцеловать, Софья Николаевна? (Л. Леонов <…>).
д. Можно сесть возле вас? — спросил он наконец (Тургенев <…>).
Не думаю, однако, что личная номинативная модель семантически сложнее безличной дативной. Напротив, я полагаю, что как раз у предложений, построенных по безличной модели, в толковании имеется дополнительный по сравнению с личной семантический компонент 'не потому, что я это хочу'. Ср.:
Я (им. пад.) должен =
я <непременно> сделаю это
Мне должно (устар.) =
я не могу думать:
'если я не хочу это, я не сделаю это'
я знаю, что <непременно> сделаю это
Мне необходимо =
я не могу думать:
'если я не хочу это, я не сделаю это'
я знаю, что я не могу не сделать это
Не могу = я не могу
Мне невозможно =
я не могу думать:
'если я хочу это, я сделаю это'
я знаю, что я не могу не сделать это
Мне нельзя =
я не могу думать:
'если я хочу это, я сделаю это'
я знаю, что я не могу не сделать это
я знаю, что было бы плохо, если бы я сделал это
Мне надо =
Я не могу думать:
'если я не хочу это, я не сделаю это'
я знаю, что было бы плохо, если бы я не сделал это
Внешний по отношению к субъекту характер необходимости или невозможности, передаваемый дативно-инфинитивной конструкцией, хорошо виден в предложениях с отрицательными местоимениями и местоименными выражениями <…>:
некогда = 'я не могу, потому что нет времени, когда бы я смог (сделать это)';
негде = 'я не могу, потому что нет места, где бы я смог (сделать это)';
некуда = 'я не могу, потому что нет места, куда бы я смог (пойти)'.
Употребление такого рода выражений иллюстрируют следующие примеры:
Просить мне не у кого (Цветаева).
Никуда не хожу, п. ч. нечего надеть, а купить не на что (Цветаева).
Знаете русское выражение: некогда о душе подумать (Цветаева).
Он ничего не говорит, потому что нечего ему сказать (Окуджава).
Важно подчеркнуть, что подобные предложения, субъект которых (в форме датива) представлен как не контролирующий происходящие события, в русском языке не только возможны, но и типичны; именно они в значительной степени определяют колорит подлинно русской речи. (Например, в знаменитом «слове к народу» А. Солженицына на трех страницах содержится около двадцати таких предложений и среди них само название обращения «Как нам обустроить Россию?».)
