102 Merton, Socialstucture and anomie. Chapter VI данной книги. — Примеч. автора.
группировок]. Ирландцы и другие иммигранты испытывали огромные затруднения, пытаясь найти свое место в нашей городской социальной и экономической структуре. Неужели кто-то думает, что иммигранты и их дети могли бы достичь нынешней степени социальной мобильности, не взяв под контроль политические организации в некоторых из наших крупнейших городов? То же самое верно и в отношении рэкета. Политика и рэкет предоставляют важнейшее средство социальной мобильности тем, кто в силу этнического происхождения и принадлежности к низшим классам лишен возможности продвинуться «респектабельным» путем1113.
Таким образом, здесь мы имеем третий тип функции, выполняемой для особой подгруппы. Эта функция, отметим мимоходом, выполняется самим существованием и действием политической машины, поскольку именно в самой машине эти индивиды и подгруппы находят большее или меньшее удовлетворение своих индуцированных потребностей. Это относится к услугам, которые политическая машина оказывает своим собственным сотрудникам. Но при рассмотрении ее в более широком социальном контексте, выдвинутом нами, она уже не представляется просто средством самовозвеличивания для жаждущих выгоды и власти индивидов, а выступает как организованное оказание помощи подгруппам, исключенным из гонки за «продвижением» или находящимся при этом в невыгодном положении.
Точно так же, как политическая машина оказывает услуги «законному» бизнесу, она действует и для оказания аналогичных услуг «незаконному» бизнесу: проституции, преступности и рэкету. И, повторяю снова, мы можем с достаточной полнотой оценить фундаментальную социологическую роль этой машины в данном отношении
105 William F. Whyte, «Social organization in the slums», American Sociological Review, Feb. 1943, 8, 34—39 [курсив мой]. Таким образом, политическая машина и рэкет представляют собой один из способов организационного приспособления к условиям, описанный в главе VI. Они представляют собой, заметьте, организационное приспособление: здесь возникают и действуют определенные структуры, с тем чтобы несколько ослабить сильное напряжение и проблемы индивидов, попавших в описанную ситуацию конфликта между «культурным акцентом на успех для всех» и «социально структурированным фактом неравных возможностей для успеха». Как указано в главе VI, возможны и другие виды индивидуального «приспособления»: преступления одинокого волка, психопатологические состояния, бунт, уход в себя при отказе от культурно одобренных целей и т.д. Точно так же бывают и другие виды организационного приспособления; рэкет или политическая машина не одни предлагают себя в качестве организационных средств для решения этой социально индуцированной проблемы. Например, в этом контексте участие в революционных организациях можно рассматривать как альтернативный способ организационного приспособления. Все это представляет теоретический интерес, иначе мы можем не разглядеть основные функциональные понятия — функциональных заместителей и функциональных эквивалентов, которые предстоит обсудить подробно в следующих главах. — Примеч. автора.
лишь в том случае, если временно откажемся от выражения морального негодования, чтобы изучить с нравственной беспристрастностью фактическую деятельность этой организации. В таком разрезе сразу же становится очевидным, что у подгруппы профессионального преступника, рэкетира или азартного игрока есть сходство в организации, требованиях и функционировании с подгруппой промышленника, бизнесмена или биржевика. Если есть король древесины или нефтяной король, то есть также и король проституции или король рэкета. Если растущий законный бизнес организует административные и финансовые синдикаты, чтобы «рационализировать» и «интегрировать» разнообразные сферы производства и делового предпринимательства, то и растущий рэкет и преступность организуют синдикаты для упорядочения сферы производства незаконных товаров и услуг, которая в противном случае осталась бы хаотической. Как законный бизнес считает увеличение предприятий малого бизнеса расточительным и неэффективным, заменяя, например, огромными универсальными магазинами сотни бакалейных лавок, так и незаконный бизнес занимает такую же деловую позицию и создает синдикаты в сферах преступности и проституции.
И наконец, очень важным является глубинное сходство, если не полное тождество", экономической роли «законного» и «незаконного» бизнеса. Оба в некоторой степени обеспечивают товарами и услугами, на которые есть экономический fnpoc. Если отбросить в сторону мораль, оба являются бизнесом: промышленными и профессиональными предприятиями, предоставляющими товары и услуги, нужные некоторым людям, и имеющие рынок, где товары и услуги превращаются в предметы потребления. А в преимущественно рыночном обществе нам следует ожидать появления соответствующих предприятий каждый раз, когда возникает рыночный спрос на определенные товары или услуги.
Как известно, проституция, преступность и разного рода рэкет являются «большим бизнесом». Стоит лишь сказать, что, по имеющимся данным, количество профессиональных проституток в Соединенных Штатах в 1950 году составляло 500 000, а теперь сравним это с примерно 200 000 врачей и 350 000 профессиональных медицинских сестер. Трудно подсчитать, у кого больше клиентура: у профессионалов от медицины или у профессионалов от порока. Конечно, трудно подсчитать экономические активы, доход, прибыль и дивиденды незаконного игорного бизнеса в нашей стране и сравнить его с экономическими активами, доходом, прибылью и дивидендами, скажем, обувной промышленности, но вполне возможно, что обе индустрии примерно на одном уровне. Нет точных данных о ежегодных расхо-
дах на запрещенные наркотики, и вполне вероятно, что они меньше, чем расходы на сладости, но не менее вероятно, что они выше, чем расходы на книги.
Не требуется долгих размышлений, чтобы признать, что с чисто экономической точки зрения нет существенной разницы между обеспечением законными и незаконными товарами и услугами. Торговля спиртным прекрасный тому пример. Было бы нелепо утверждать, что до 1920 года (когда вступила в силу 18-я поправка) поставка алкоголя являлась собой экономической услугой, с 1920-го по 1933-й его производство и продажа уже не представляли собой экономическую услугу, осуществляемую рынком, а с 1934 года по настоящее время это вновь стало услугой. Или было бы абсурдом с экономической (не моральной) точки зрения полагать, что продажа самогона в штате Канзас с его сухим законом является в меньшей степени ответом на рыночный спрос, чем продажа произведенного официально алкоголя в соседнем штате Миссури, где нет сухого закона. Примеров такого рода можно было бы привести, разумеется, несметное количество. Можно ли считать, что в странах Европы с зарегистрированной и узаконенной проституцией проститутка оказывает экономическую услугу, тогда как в нашей стране, где она законом не разрешена, проститутка такой услуги не оказывает? Или что профессиональный акушер, делающий аборты, является участником такого экономического рынка, где у него легальное положение, и не занят на том экономическом рынке, где аборты официально запрещены? Или что игорный бизнес удовлетворяет определенный спрос на развлечения в Неваде, где он представляет собой самый крупный бизнес самых крупных городов этого штата, но существенно отличается в этом отношении от киноиндустрии в соседнем штате Калифорния?104
Нежелание признать, что такой бизнес лишь морально, но не экономически отличается от «законного», делает анализ неполноценным. Но стоит признать их экономическое тождество, и сразу становится понятным, что если политическая машина выполняет функции для «законного большого бизнеса», то скорее всего она будет выполнять сходные функции и для «незаконного большого бизнеса». И конечно, так оно зачастую и есть на самом деле.
104 Наверное, лучше всех эту точку зрения выразили Хокинс и Уоллер: «Проститутка, сводник, распространитель наркотиков, владелец игорного зала, продавец порнографических картинок, самогонщик, акушер, делающий аборты, — все они что-то производят, все предоставляют услуги или товары, которые люди хотят и готовы оплатить. Так случилось, что общество наложило запрет на эти товары и услуги, но их продолжают производить и продолжают потреблять, и законодательный акт не делает их в меньшей степени частью экономической системы». «Critical notes on the cost of crime», Journal of Criminal Law and Criminology, 1936, 26, 679—694, at 684. — Примеч. автора.
Отличительная функция политической машины для своей преступной, порочной или мошеннической клиентуры — дать возможность работать для удовлетворения экономического спроса большого рынка без ненужного вмешательства со стороны правительства. Точно так же, как большой бизнес может внести деньги в кассу политической партии, чтобы обеспечить себе минимальное вмешательство со стороны правительства, так может поступить и большой рэкет, и крупная преступность. В обоих случаях политическая машина способна в разной степени обеспечить «защиту». В обоих случаях многие черты структурного контекста идентичны: (1) рыночный спрос на товары и услуги; (2) заинтересованность владельцев в извлечении максимальных доходов из своих предприятий; (3) потребность в частичном влиянии на правительство, которое иначе может вмешаться в эту деятельность бизнесменов; (4) потребность в эффективном, влиятельном и централизованном органе, который обеспечил бы эффективную связь «бизнеса» с правительством.
Не считая, что вышеприведенный анализ охватил весь диапазон функций или диапазон-подгрупп, которые обслуживает политическая машина, мы можем по крайней мере понять, что в настоящее время она выполняет для этих разных подгрупп-некоторые функции, которые не выполняются адекватным образом, одобренным культурой, или более традиционными структурами.
Можно лишь мимоходом отметить некоторые дополнительные выводы из функционального анализа политической машины, хотя они явно требуют детальной разработки. Первое: предшествующий анализ имеет непосредственное значение для социальной инженерии. Он помогает объяснить, почему обычно (хотя и не обязательно) такими недолговечными и недейственными оказываются периодические попытки провести «политическую реформу», «выгнать мошенников» и «очистить наш политический дом». Он подтверждает главную теорему: любая попытка ликвидировать существующую социальную структуру, не обеспечив адекватную альтернативную структуру для выполнения функций, ранее осуществляемых отмененной организацией, обречена на провал. (Нет нужды говорить, что эта теорема охватывает гораздо больше случаев, чем один пример политической машины.) Когда «политическая реформа» ограничивается четко выраженной задачей «изгнания мошенников», она занимается чем-то вроде социологических заклинаний. Реформа может на какое-то время вывести на политическую сцену новые фигуры; может на какое-то время внушить избирателям уверенность в том, что нравственные добродетели остаются неизменными и в конце концов восторжествуют. Она может действительно повлиять на смену персонала политической машины. Реформа мо-
жет даже какое-то время настолько сдерживать деятельность этой машины, что многие потребности, которые она раньше удовлетворяла, останутся неудовлетворенными. Но если реформа не включает также реформирования социальной и политической структуры, при котором удовлетворять существующие потребности будут альтернативные структуры, и если она не влечет за собой таких изменений, которые совсем ликвидируют эти потребности, политическая машина непременно вернется на свое законное место в социальном устройстве. Стремиться к социальным переменам, не учитывая должным образом явные и латентные функции, выполняемые социальной организацией, претерпевающей изменения, значит довольствоваться социальным ритуалом, забыв о социальной инженерии. Понятия явных и латентных функций (или их эквивалентов) — неотъемлемые элементы теоретического репертуара ученого, занимающегося социальной инженерией. В этом важнейшем смысле эти понятия не «просто» теоретические (в негативном смысле этого слова), но в высшей степени практические. Проигнорировать их — значит увеличить риск неудачи при целеустремленном претворении социальных перемен.
Второй вывод из анализа политической машины также имеет отношение к более широким областям, чем та, которую мы рассмотрели. Часто отмечают тот парадокс, что сторонниками политической машины являются и представители «респектабельного» бизнеса, которые, конечно, враждебно относятся к преступнику или рэкетиру, и явно «нереспектабельные» представители подпольного бизнеса. На первый взгляд это приводят как пример очень странного альянса. Зачастую опытному судье приходится выносить приговор тому самому мошеннику, рядом с которым он сидел накануне вечером на неофициальном ужине политических «шишек». Окружной прокурор сталкивается в дверях с бывшим заключенным, торопясь на тайный сход, назначенный местным политическим боссом. Крупный бизнесмен может почти так же сильно сетовать, как и крупный мошенник, на «грабительские» взносы в партийную кассу, которые требует босс. Социальные противоположности сходятся... в прокуренной комнате удачного политика.
В свете функционального анализа все это, конечно, уже не кажется парадоксальным. Поскольку машина служит как бизнесмену, так и преступнику, две кажущиеся антиподами группы пересекаются. Это указывает на более общую теорему: социальные функции организации помогают определить структуру (включая набор персонала, входящего в структуру), точно так же, как структура помогает определить эффективность, с которой выполняются эти функции. С точки зрения социального статуса, группа бизнеса и криминальная группа — дей-
ствительно полные противоположности. Но статус не дает полного предположения о поведении и взаимоотношениях между группами. Эти отношения модифицируются благодаря функциям. При наличии определенных общих потребностей несколько подгрупп более крупного общества «интегрируются» — вне зависимости отличных желаний и намерений — централизующей структурой, удовлетворяющей эти потребности. Если воспользоваться фразой, многозначность которой требует дальнейшего изучения, то структура влияет на функцию, а функция влияет на структуру.
Заключительные замечания
Рассмотрев некоторые важные обстоятельства, касающиеся структурного и функционального анализа, мы всего лишь указали на некоторые главные проблемы и возможности этого способа социологической интерпретации. Каждый элемент, кодифицированный в парадигме, требует длительного теоретического уточнения и совместного эмпирического исследования. Но ясно, что в функциональной теории, очищенной от тех традиционных постулатов, которые ее окружали и часто превращали всего лишь в новейшую рационализацию существующих методов, социология обретает начальную стадию систематического и эмпирически уместного способа анализа. Мы надеемся, что указанное здесь направление наведет на мысль о возможности и желательности дальнейшей кодификации функционального анализа. Со временем каждый раздел парадигмы будет преобразован в подтвержденную документами, проанализированную и кодифицированную главу в истории функционального анализа.
Библиографический постскриптум
В первом варианте, написанном в 1948 году, предшествующая работа представляла собой попытку систематизировать главные предположения и концепции медленно развивающейся в то время теории функционального анализа в социологии. С тех пор развитие этой социологической теории пробрело заметный размах. При подготовке этого издания я включил некоторые произошедшие расширения и исправления теории, но отложил подробную и расширенную формулировку до публикации новой книги, которая сейчас готовится к изданию. Поэтому, возможно, было бы полезно на этом перепутье пе-
речислить некоторые, хотя далеко не все, недавние теоретические вклады в функциональный анализ в социологии.
Основной вклад в последние годы внес, безусловно, Толкотт Пар-сонс своей книгой «Социальная система» («The Social System» Glencoe, Illinois: The Free Press, 1951), дополненной дальнейшими работами Парсонса и его коллег: Т. Парсонс, Р.Ф. Бейлс и И.А. Шиле, «Работы по теории действия» («Working Papers in the Theory of Action» Glencoe, Illinois: The Free Press, 1953); Т. Парсонс и И.А. Шиле (издатели), «К общей теории действия» («Toward a General Theory of Action» Cambridge: Harvard University Press, 1951). Заметный вклад такой всеобъемлющей и логически сложной работы, как «Социальная система», нелегко отделить от ее предварительных и временами спорных концептуальных разработок; социологи лишь сейчас начали отделять одно от другого. Но, как видно и из исследований, основанных на формулировках Парсонса, и из их критического теоретического обзора, именно эти формулировки являются решающим шагом на пути к методологическому обоснованию современной социологической теории.
М. Дж. Леви-мл. в своей работе «Структура общества» («The Structure of Society», Princeton University Press, 1953) многое почерпнул, по его собственным словам, из концептуальной схемы Парсонса и логически приумножил число различных категорий и понятий. Нам еще предстоит убедиться, являются ли такие таксономии понятий подходящими и полезными для анализа социологических проблем.
Менее широкий, но зато более глубокий анализ отдельных теоретических проблем функционального анализа дан в ряде статей, появившихся из разнообразных «культурных ареалов» социологической теории, как видно из следующей краткой библиографии. Пожалуй, самой глубокой и продуктивной среди них является пара связанных между собой статей Ральфа Дарендорфа «Структура и функция» («Stmktur und Funktion», «Kolnert Zeitschrift fur Soziologie und Sozialpsychologie», 1955, 7, 492—519) и Дэвида Локвуда «Некоторые замечания о «Социальной системе» («The British Journal of Sociology», 1956,7,134—146). Обе статьи являются образцовыми примерами систематического теоретизирования, в задачу которого входит выявление определенных пробелов в современной функциональной теории. Взвешенное и неполемическое изложение статуса функциональной теории и некоторых ее ключевых нерешенных проблем можно найти в: Бернард Барбер, «Структурно-функциональный анализ: некоторые проблемы и недоразумения» («Structural-functional analysis: some problems and misunderstandings», «American Sociological Review», 1956, 21, 129—135). Попытка прояснить важную проблему логики функционального анализа, входящей в ту часть функциональ-
ной социологии, которая предназначена для объяснения наблюдаемых структурных моделей в обществе, была предпринята Гарри С. Бредемей-ером в «Методологии функционализма» («The methodology of functionalism», American Sociological Review, 1955), 20,173—180. Хотя позиции, занятые автором этой статьи по отношению к нескольким рассматриваемым им примерам функционального анализа, выглядят спорными, она обладает тем явным достоинством, что поднимает важный вопрос о логике функционального анализа.
Об упорядочении антропологами функционального анализа в современной социологии (не просто антропологии) см. работу Медфорда И. Спиро «Типология функционального анализа» («A Typology of functional analysis», Explorations, 1953) 1, 84—95, и тщательное критическое исследование Рэймонда Фирта «Функция» («Function», Current Anthropology, edited by William L. Thomas, Jr., University of Chicago Press, 1956), 237-258.
Распространение функциональной теории в том виде, в каком она на данный момент разработана в Соединенных Штатах, видно из ряда критических обзоров этой теории в Бельгии, Франции, Италии и Бразилии. Самые значительные среди них: Анри Жанн («Fonction et finalite en sociologie», Cahiers Internationaux de Sociologie, 1954), 16, 50—67, в которой предпринята попытка соединить современную функциональную теорию с предшествующей и современной теорией французских и бельгийских социологов. Тщательный критический обзор функционального анализа в социологии предпринят Жоржем Гурвичем («Le concept de structure sociale», Cahiers internationaux de Sociologie, 1955), 19, 3—44. Всестороннее рассмотрение функциональной теории применительно к отдельным проблемам социологического исследования можно найти у Филиппо Барбано («Teoria e Ricerca nella Sociologia Contemporanea», Milano: Dott. A. Giuffre, 1955). Работа Флорестана Фернандеса («Ensaio sobre о Metodo de Interpretacao Functionalista na Sociologia», Sao Paulo: Universidade de Sao Paulo, Boletin No 170, 1953) является информативной и систематичной монографией, отдающей должное даже такому трудному и небезошибочному тексту, как мой.
Представленная на предыдущих страницах парадигма была формализована с помощью системы абстрактных теорминов, призван-нной выяснить, каким образом ее различные части связаны с элементами функционального подхода в биологии. См. «Формализация функционализма с учетом его применения в социальных науках» в выходящем сборнике статей Эрнеста Нейджела «Логика без метафизики» («Logic Without Metaphysics», Glencoe: The Free Press, 1957). Детальное применение парадигмы см. в Уоррен Брид, «Социальный контроль в отделе новостей: функциональный анализ» («Social control in the newsroom:
a functional analysis», Social Forces, 1955), 33,326—335; А.Г. Лейтон и С.С. Хьюз, «Заметки о моделях самоубийства у эскимосов» («Notes on Eskimo patterns of suicide», Southwestern Journal of Anthropology, 1955), 11, 327— 338; Джон Чэпмен и Майкл Экстейн, «Социально-психологическое изучение явления Девы Марии в Пуэрто-Рико» («Asocial-psychological study of the alleged visitation of Virgin Mary in Puerto Rico», Year Book of the American Philosophical Society, 1954), 203—206; Дэннис Чэпмен, «Дом и социальный статус» («The Home and Social Status», London: Routledge & Kegan Paul, 1955); Кристиан Бэй, «Свобода выражения: очерк политических идеалов и социопсихологических реальностей» (готовится к печати) («The Freedom of Expression: A study in Political Ideals and Socio-Psychological Realities»); Майкл Экстейн, «Разные действия и реакция на преступление» (в печати) («Diverse action and response to crime»); И.Б. Дамль, «Передача современных идей и знаний в индейских деревнях» («Communication of Modern Ideas and Knowledge in Indian Villages», Cambridge: Massachusetts Institute of Technology, Center for International Studies, 1955).
Интересное обсуждение явных и латентных последствий поступков в связи с самооправданием или ощущением собственного поражения см.: Глава 8 у Кеннета Боулдинга «Образ» («The Image», Ann Arbor: University of Michigan Press, 1956).
IV. СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ
В ЕЕ ОТНОШЕНИИ К ЭМПИРИЧЕСКОМУ
ИССЛЕДОВАНИЮ
Недавнюю историю социологической теории можно в основном описать как чередование двух противоположных увлечений. С одной стороны, мы видим тех социологов, которые прежде всего стремятся к обобщению, пытаются как можно скорее найти свой путь к формулировке социологических законов. Склонные оценивать важность социологической работы скорее с точки зрения масштаба, чем с точки зрения доказательности обобщений, они воздерживаются от «тривиальности» детального мелкомасштабного наблюдения и стремятся к грандиозности глобальных обобщений. На другом полюсе находится группа смельчаков, которые не слишком гонятся за общим смыслом своего исследования, зато уверены и убеждены, что все, о чем они сообщают, соответствует действительности. Безусловно, их изложение фактов не голословное и часто подтверждается, но они не могут связать факты друг с другом или даже объяснить, почему были сделаны именно эти, а не другие наблюдения. Иногда кажется, что для первой группы отличительным девизом мог бы быть такой: «Мы не знаем, истинно ли то, что мы говорим, но по крайней мере это важно». А для радикального эмпирика девизом может быть такой: «Можно продемонстрировать, что дела обстоят именно таким образом, но мы не способны указать, в чем важность этих данных».
Каковы бы ни были причины приверженности одному из этих лагерей — психологи, социологи знаний, историки науки могли бы дать разные, но не обязательно противоречащие друг другу объяснения, — достаточно ясно, что нет никаких логических оснований для их противопоставления друг другу. Обобщения можно сочетать с упорядоченным наблюдением; пристальные детальные наблюдения не надо превращать в тривиальность, отказываясь от их теоретического осмысления.
Все вышесказанное, безусловно, получит широкое, если не всеобщее одобрение. Но само это единодушие наводит на мысль, что эти
© Перевод. Егорова Е.Н., 2006
замечания банальны. Если же, однако, одной из функций теории является открытие скрытого смысла того, что кажется самоочевидным, было бы нелишним посмотреть, что влекут за собой такие программные утверждения об отношениях социологической теории и эмпирического исследования. При этом необходимо приложить все усилия, чтобы не останавливаться на рассмотрении примеров, взятых из «более зрелых» наук, таких, как физика и биология, — не потому, что они не отражают данных логических проблем, а потому, что сама их зрелость позволяет этим дисциплинам плодотворно рассматривать абстракции высокого порядка на таком уровне, который, надо признать, еще не характерен для социологии. В многочисленных дискуссиях о научном методе были созданы логические предпосылки научной теории, но они зачастую отличались таким высоким уровнем абстракции, что перспектива воплотить эти предписания в современном социологическом исследовании кажется утопической. В конечном счете социологическое исследование должно соответствовать критериям научного метода; в данный момент задача заключается в следующем: сформулировать эти требования так, чтобы они имели более непосредственное отношение к аналитической работе, возможной в настоящее время.
Термин «социологическая теория» широко применяется по отношению к результатам нескольких взаимосвязанных, но тем не менее отличающихся один от другого видов деятельности, осуществляемой членами профессиональной группы, а именно социологами. Но поскольку эти несколько видов деятельности различаются по своему отношению к эмпирическому социальному исследованию — так как они отличаются по своим научным функциям, — то в целях обсуждения их нужно отделить друг от друга. Более того, такое разграничение дает основу для оценки достоинств и недостатков, характерных для каждого из следующих шести видов работы, которые часто без разбора включают в социологическую теорию: (1) методологии; (2) общих социологических ориентации; (3) анализа социологических понятий; (4) социологических интерпретаций post factum; (5) эмпирических обобщений в социологии и (6) социологической теории.
Методология
С самого начала необходимо четко различать социологическую теорию, предметом которой являются определенные аспекты и результаты взаимодействия людей и которая поэтому имеет самостоятельное значение, и методологию или логику научного метода. Методология не замыкается в рамках какой-либо одной дисциплины, так как ее
интересуют проблемы общие, либо для отдельных групп дисциплин1, либо для всех научных исследований. Методология не связана исключительно с социологическими проблемами, и хотя в книгах и журналах по социологии существует несметное количество методологических дискуссий, они тем самым не приобретают социологический характер. Социологи наряду со всеми другими, кто занимается нелегким научным трудом, должны быть методологически подкованы; они должны осознавать замысел исследования, характер выводов и требования теоретической системы. Но в такого рода знания не входит представление о конкретном содержании социологической теории. Короче говоря, существует четкая и важная разница между знанием того, как проверять целый ряд гипотез, и знанием теории, из которой можно выводить гипотезы, подлежащие проверке2. У меня такое впечатление, что современная социологическая подготовка гораздо больше нацелена на то, чтобы студенты понимали скорее первое, чем второе.
Как заметил Пуанкаре полвека назад, социологи давно являются толкователями методологии и, расходуя на это свой талант и энергию, возможно, уходят от задачи построения содержательной теории. Эта сосредоточенность на логике процедуры имеет свою собственную научную функцию, поскольку инвентаризация процедур служит важной цели — сориентировать и оценить теоретические и эмпирические исследования. Она отражает также болезни роста незрелой дисциплины. Подобно тому, как подмастерье, приобретающий новые навыки, сознательно изучает каждый их элемент в отличие от мастера, привычно применяющего наработанные навыки, не особенно беспокоясь о точной формулировке собственных действий, так и представители дисциплины, урывками продвигающейся к научному статусу, мучительно расшифровывают логические основания своего метода. Тоненькие книжки по методологии, множащиеся в со-
1 См. некоторые книги, в которых изложены методологические задачи социоло
гии в отличие от методических: Florian Znaniecki, The Method of Sociology (New York:
Farrar& Rinehart, 1934); R.M. Maclver, Social Causation (Boston: Ginn & Co., 1942); G.A.
Lundberg, Foundations of Sociology (New York: Macmillan Co., 1939); Felix Kaufmann,
Methodology of the Social Sciences (New York: Oxford University Press, 1944); P.F. Lazarsfeld
and M. Rosenberg (eds.), The Language of Social Research (Glencoe: The Free Press, 1955),
esp. The Introductions to section. — Примеч. автора.
