Рыцарский нравственный идеал

 

Наряду с идеалом совершенной личности, святого, живущего со­гласно евангельской или апостольской морали, феодальная эпоха выдвинула идеал «доблестного рыцаря», а затем и «человека чести» (honnete homme). Это индивидуалистический, не интеллектуаль­ный, облеченный в прекрасные формы, претендующий на высокое этическое значение жизненный идеал, сохранявшийся несколько столетий. Й. Хейзинга характеризует феодально-рыцарский идеал как «путь мечтаний», грез о счастье, приукрашивания действитель­ности, даже как социальную игру, сценическое мгновение¹. М. Оссовская считает, что «...в явной форме рыцарский кодекс был сфор­мулирован в позднем средневековье, когда рост значения бюргер­ства вынудил рыцарство разработать «оборонительную» кодифи­кацию собственных норм»². Завышенные требования объясняются психологией сравнительно небольшой группы, в которой личные отношения преобладают над анонимными и выдвигаются во имя самозащиты данной группы. Трудные добродетели культивируются как защита от выскочек снизу, так и от тех, кто противопоставляет рыцарской морали свою собственную систему ценностей. Рыцар­ские добродетели призваны продемонстрировать дистанцию между носителями благородных качеств и людьми прочих состояний и сословий. Рыцарство прибегает к христианской символике. Воин­ственно настроенная аристократия обосновывает свое право войны одними христианскими положениями (символика меча), а для смягчения своего нрава обращается к идеям христианского сми­рения и милосердия. В целом, привилегия морализаторства оста­ется у церкви. Христианское морализаторство, вложенное в уста светских властителей, рассматривается как ханжество. «Человек чести» (XV-XVII вв.) вполне лишен религиозности, индифферен­тен к религиозной проповеди.

Рыцарские товарищества, связанные обетами, общим водитель­ством, взаимными обязательствами и поручениями, со своими нор­мами и понятиями о чести и справедливости, являясь военным со­юзом, суть форма политической организации высшего обществен­ного слоя в средние века, более сплоченная, нежели родственный клан. Эти отношения как новая реальность фиксированы партику­лярным правом, получившим распространение в V-VIII вв. Это раз-

 

¹ ХейзингаИ. Осень средневековья. Соч.: В 3 т. М., 1995. Т. 1.

² Оссовская М. Рыцарь и буржуа. Исследования по истории морали. М.. 1987. С. 103.

 

личные «правды» (Аламанская правда, Баварская правда), законы Гундобара, кодекс Леовигильда и т.п.

Прообразом рыцаря является всадник, профессионально владею­щий оружием, здоровый, тренированный, экипированный, свобод­ный, обладающий поэтому властью над жизнью и смертью безоруж­ных, слабых, зависимых, трусливых: «В представлении франкской аристократии зависимое состояние отождествлялось с трусостью и подлостью. Всякий безоружный считался трусом. Неважно, что от­сутствие у того или иного человека оружия было вызвано социаль­но-экономическими причинами, а отнюдь не его моральными или физическими качествами. Человек без оружия — зависимый раб»¹. С начала IX в. противопоставление «всадник — пеший», «вооружен­ный — безоружный», «свободный — зависимый раб» перерастает в этический контраст между доблестным, благородным рыцарем и ра­болепным, малодушным, не имеющим собственного достоинства, подлым и бессильным простолюдином.

Рыцарство (от нем. Ritter — всадник, рыцарь, лат. Miles, фр. Cheva­lier) — социальная группа с особым статусом, со своей системой цен ностей и поведенческими нормами, возникающая на поздней стадии феодального общества в странах Западной и Центральной Европы в XI-XII вв. и охватывавшая всех светских феодалов или же их часть. Звание рыцаря является личным титулом. Рыцари отличаются от феодальной аристократии, знати, благородных по происхождению (фр. Gentil и нем. Неrr — соответственно — благородный аристократ и господин, хозяин). Изначально рыцарей отличали от nobilis, т.е. земельных магнатов, имевших родовое наследуемое имущество, на­следственные титулы и гордившихся своим высоким происхожде­нием. Рыцарство — это мелкие светские феодалы, отличаемые также от духовного сословия, профессиональная группа, состоящая из со­циально и экономически зависимых солдат (milites) и администра­тивного аппарата (ministeriales), окружение крупного феодала, про­живающие на его землях или в самом замке. Рыцарь не мог оставить своей службы. Рыцари находились в вассальной зависимости от свое­го сюзерена и получали доход с земель, пожалованных им (фьеф, лен) в качестве платы за службу, верность и поддержку в военных экспедициях и защите от врага. В случае нарушения взятых на себя обязательств, недобросовестности или измены рыцаря феодал мог отобрать ленное владение. В кодекс рыцарского поведения входят верность, презрение к опасности и храбрость, готовность защищать христианскую церковь и ее служителей, оказывать помощь обеднев-

 

¹ Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987. С. 305.

 

шим и немощным членам рыцарских фамилий. Рыцарство ориен­тировано на ценности высшего класса, щедрость, расточительность, блеск и пышность, развлечения, ради чего рыцари готовы нести большие расходы. Эти траты превышают их доход и непосильны. Подражание знати разоряет рыцаря как землевладельца и ставит его в еще большую зависимость от пожалований, которые все чаще поступают деньгами, а не недвижимостью. По примеру благородных и наследственных феодалов рыцари считали недостойным и низким занятие торговлей, ручной труд, в особенности крестьянский труд. Чтобы получить статус рыцаря, нужно было пройти ритуал посвя­щения в рыцари, символически закрепляющий взаимные обязатель­ства сюзерена и вассала (при этом ритуале коленопреклоненный вассал вкладывает свои руки в руки сюзерена, т.е. вверяет себя ему, подчиняется и вместе с тем вправе ожидать награды из этих рук). Ритуал посвящения в рыцари распространяется в начале XII в.' По­священие в рыцари означает магическое повышение, избранность, вступление в привилегированное сословие и вместе с тем — возло­жение обязанностей, осознание своей этической миссии служения Богу и королю, аристократической фамилии, покровительства сла­бым (obligare — от слова «обвязать», «связать», в данном случае — буквально связать руки вассала и сюзерена шарфом). В XI в. появ­ляются рыцари-поэты и культ Прекрасной дамы, принадлежавшей к высшей аристократии и потому недоступной, значимой как объект поклонения. Куртуазная лирика и романтизм расцветают во второй половине XII в. Рыцарская сентиментальность — это главным обра­зом эстетическое явление и светская норма, приукрашивающая гру­бую реальность, а также выражение лести и дистанции, нечто про­тивоположное религиозному поклонению и обожанию и вместе с тем родственное религиозным настроениям и позам.

Численность рыцарства заметно выросла в абсолютных цифрах и по отношению к знати. Со временем звание рыцаря становится наследственным титулом, на тех или иных условиях переходящим от отца к сыну. Рыцарей теперь причисляют к знатным и благород­ным людям, знать и рыцарство сливаются в единый класс. В част­ности, во Франции звание рыцаря отменила только Великая фран­цузская революция. При правлении Людовика XIV складывается «придворное общество» и возникает тип «придворного», который принимает эстафету рыцарской морали, но имеет совсем иной со­циально-нравственный характер. Концепция дворянства складыва­ется в итоге религиозных войн XVT-XVII вв., в эпоху абсолютизма и кризиса вассальных отношений. Бюргерство очень симпатизиро­вало рыцарским идеалам, когда боролось за независимость город­ской общины от феодальных институтов, идентифицировало себя с храбрым рыцарем, поборником справедливости, личностью, сво­бодной и полной решимости, идеальным героем.

Альянс рыцарства и духовенства распался после эпохи крестовых походов. Светские феодалы никогда не отличались особой склон­ностью к религии, могли поддерживать и католическую церковь, и ереси в зависимости от политической выгоды, показывали охлаж­дение и скептицизм в отношении к вере, хотя получали религиозное воспитание и образование. Наставником рыцарей в военное время был священник, капеллан. Рыцарство представляло собой как бы «государство в государстве» и всеми способами подчеркивало свое отличие от простолюдинов и горожан. Это сословие, как и клирики, имело свободу передвижения и часто чувствовало себя космополи­тичным в пространстве от Испании до Германии и Палестины.

Рыцарство создало героический идеал христианизированного, храброго рыцаря и светский идеал куртуазии, в котором объединя­ются и военные, и придворные добродетели — и храбрость, и веж­ливость, но негероические придворные добродетели становятся главными.

Героический рыцарский идеал раскрывается в таких эпических произведениях, как «Песнь о Роланде», «Песнь о Сиде», «Песнь о Нибелунгах». Эти относящиеся к XII в. поэмы изображают рыцар­ские нравы более раннего периода. Рассказ о мученической и ге­ройской смерти Роланда в Ронсевальском сражении франков с мав­рами (778) повествует о храбрости, чести, верности, дружбе, пре­дательстве, безрассудстве, жестокости, а также о любви к «милой Франции». Поступки рыцарей продиктованы религиозным и вас­сальным долгом. Военные подвиги выступают для них как самоцель. В сфере авантюрной героики раскрывается и удостоверяется их личная храбрость, энергия, характер, общественный статус. О Ро­ланде и Оливье можно сказать словами греческой эпитафии: «Они были верны как на войне, так и в дружбе». Священник Турпен, участ­ник сражения, лично убивший многих врагов, уже смертельно ра­ненный, переползает от одного умирающего рыцаря к другому, чтобы прочитать отходную молитву и исполнить свой пастырский долг.

«Песнь о Нибелунгах» (XIII в.) является воспоминанием о резне бургундов, учиненной гуннами в эпоху переселения народов, еще точнее — в V в. Поэма представляет старогерманский героический эпос, сказания варварских народов и вместе с тем пронизана атмо­сферой куртуазной культуры. Это история обмана, сословной гор­дости и личной мести.

Императивом поведения персонажей является вассальный долг, заключенный в выражении «как честь и долг велит». Это сословная норма, пронизывающая взаимоотношения рыцарей, стоящая выше отношений родства, действующая пожизненно. Вместе с тем это и феодальная форма принуждения, которая отнимает самостоятель­ность у вассала. Он обязан разделить любую участь сюзерена и от­речься, если потребуется, от моральных обязательств перед другими людьми, не прислушиваться к здравому смыслу, не принимать во внимание собственных привязанностей. Из вассального долга ры­царям приходится убивать тех, кто им мил и дорог, сделавших им добро. В «Песне о Нибелунгах» эта коллизия выдвинута на авансце­ну. Вассальный долг закрепляется клятвой рыцаря и щедрыми по­дарками господина.

Поэтическое повествование о том, как Кримхильда жестоко ото­мстила за подлое убийство Зигфрида, рассказывает также о качест­вах рыцаря. Среди них такие, как великодушие, отвага, щедрость, верность, бесстрашие, учтивость, гостеприимство, дружба, знат­ность, приветливость. Вызывают порицание рыцарская гордость, спесь, хвастовство, надменность, высокомерие, предательство. Бое­вые качества оцениваются всегда высоко независимо от того, прав или неправ, благороден или низок боец.

Рыцарей занимают распри, пиры, забавы, охота. С интересом и большим чувством описывается приготовление парадных одеяний, роскошно одетые дамы и рыцари, богатство платья и военное об­лачение¹, а также пиршественная утварь и еда. Важное место зани­мают церемонии, советы королей с вассалами, посвящение в рыца­ри, похороны, бракосочетания и посещение церкви. В тексте нет религиозной тематики, хотя Кримхильда венчается вторым браком с гунном, язычником Этцелем (Аттилой), будучи христианкой. Су­ществует христианская церковь, монахи и священнослужители. Од­нако религиозность не является отличительной чертой рыцарей. Они не рассуждают как верующие, не апеллируют к христианским заповедям и не расположены молиться. В запертом горящем поме­щении, в чаду и жаре, без воды, в боевом облачении рыцари утоляют жажду кровью, текущей из свежих трупов поверженного ими про­тивника, говоря, что по вкусу она лучше вина.

В поэме фигурирует несметный клад, золото Нибелунгов, кото­рое затоплено в Рейне, достояние Кримхильды и Зигфрида. Где го­ворится о статусе, говорится и об имуществе. Сюзерен привязывает к себе вассалов щедрыми подарками, деньгами, земельными наде­лами. Богатство создает ему слуг и сторонников. Мотив обогащения не трактуется как продажность, алчность, низменность натуры. Бо-

 

¹ Песнь о Нибелунгах. М, 1972. С. 112-113.

 

гатство воспринимается как гонорар, почет, уважение к доблести и происхождению, к личным заслугам. Остаются как бы незамечен­ными такие мотивы поведения, как ревность, зависть, жадность. Их заслоняют такие аффекты, как гордость, стыд, гнев, жажда мести. Заметны коллективные чувства и готовность к сопереживанию, на­пример, гнев и скорбь испытывают все витязи, плачет или ликует весь город, забота и печаль знатной особы отражается на настро­ении придворных. Если имеется особое мнение, то оно либо черес­чур наивно-доброжелательное, либо злокозненное, коварное. Лишь немногие сомневаются, совестятся, отвлекаются от назначенной им роли.

Староиспанский эпос «Песнь о Сиде» (сер. XII в.) повествует об изгнании опального и воинственного Сида, принужденного разбой­ными нападениями, утратив собственные владения, содержать спло­тившихся вокруг него воинов. Ликующая алчность пылает в этом произведении: «поживу брать без страха», «грабьте без пощады мавров». Пожива, богатство означает веселье, радость, восторг: О боже, как платил он всем своим верным, всем своим вассалам, конным и пешим!»¹, «не сыскать бедняка во всей его дружине. У доброго сеньора всяк живет в изобилье»². Рука об руку с Сидом разбойничал отважный священник дон Жером. Изгнанник Сид не является носителем куртуазной нравственности. Это своенравный и суверенный, удачливый и щедрый, справедливый к своим сорат­никам военачальник, использующий силу в своих интересах.

Христианизация европейского рыцарского идеала, выработка этических принципов рыцарского поведения, наполненных религиозно-возвышенным содержанием и представлениями о вассальном долге, в основном завершилась в XI-XII вв. Безыдейная военная сила теперь подчинена церкви, авторитарной религиозной морали. Все существование рыцаря, все его мысли сосредоточены вокруг войны как ремесла и привилегии. Рыцарство создает свой особый мир, утверждает себя как сословие особым образом: «Мир рыцар­ского самоутверждения — мир приключений; он не только содержит в себе почти непрерывный ряд «авантюр», но и прежде всего не содержит в себе ничего, что не относилось бы к «авантюре», ничего, что не было бы ареной приключения или предуготовлением к нему; это мир, специально созданный и приспособленный для самоутверж­дения рыцаря». Занятия рыцарей, а именно война, охота, турниры, пиры, составляют их исключительное право. Прочие не допускают-

 

¹ Песнь о Сиде. Староиспанский героический эпос. М.; Л., 1959. С. 37, 39. - Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М., 1976. С. 148.

 

ся к этим занятиям. Все проблемы рассматриваются как религиоз­ные, статусные, сословные проблемы, как посягательство и оскор­бление чести и священного. Запутанная система зависимостей и по­кровительства делает неизбежным повсеместное нарушение обяза­тельств и измену в случае конфликта между разными обязанностями. Коллизии и столкновения решаются либо силой, либо символичес­ки. Юридический способ разрешения споров и конфликтов приоб­ретает какое-то значение лишь в XII в. в связи с возвращением в практику римского права, в частности законов Юстиниана. Рыцар­ство не проводило социальной политики и не участвовало в эконо­мической жизни. Оно разделяло религиозное презрение к накопле­нию, если последнее не было связано с подготовкой военной ин­тервенции, «крестовыми походами», сезонной войной. Рыцари не выдвигали больших требований к гигиене и комфорту. Наиболее ценное имущество умещалось на нескольких подводах и составляло необременительный транспортируемый обоз. Высшей символичес­кой и материальной ценностью было вооружение, воинское обла­чение, сословные атрибуты. Основной гедонистической ценностью была пища. Качество питания и сытость отличают жизнь высших сословий при том, что средневековый Запад представлял собой, по выражению Ж. Ле Гоффа, «универсум голода». Рыцарские пиры оз­начают не только релаксацию после битвы, не только форму поли­тического собрания, но не в последнюю очередь и повод наесться до отвала, сверх физической возможности, демонстрирующая раз­новидность алчности (алкания, стремления обладать, присваивать, разрушать). Деструктивное присвоение наделяется позитивным смыслом, а конструктивное (выгода, барыш, корысть, Lucrum) мыс­лится отрицательно. Синдром Гаргантюа определяется глубинным самосознанием сословия. К XV в. военно-технические возможности рыцарства потеряли свое значение, изобретение пороха в XVI в. ударило по героическим рыцарским мифам. В эту эпоху рыцарство как образ жизни заканчивается. Героический рыцарский идеал не был интеллектуальным.

В рамках христианизированного рыцарского идеала утверждает­ся рыцарская верность и честь, производные от вассальной зависи­мости и сословных уз. Предательство сословной чести является смертным грехом. На плечи рыцарства ложится поддержание со­словного порядка и справедливости. Рыцарь не подлежит физичес­кому наказанию, предстает лишь пред судом чести и несет главным образом моральную ответственность. Рыцарские гербы, выстроен­ные по определенным правилам, фиксируют и рыцарские подвиги, и вину. Концепция служения и преданности вплоть до самопожер­твования (вассальный долг) сочетается с концепцией суверенности феодала в его владениях, где он не подотчетен в своих действиях никому, руководствуется личными представлениями о праве и спра­ведливости. Суверенитет и вассальные обязанности образуют про­тиворечие, которое выражается в пороках рыцарства, а именно в вероломстве, лжи, предательстве, трусости, скупости, зависти, вы­сокомерии, гордыне.

Рыцарское сознание эгоистично, считает привилегии нормой. Горе трогало сердца знатных в лучшем случае, лишь когда страдали такие же, как они, равные им. И то — их сердца недолго хранили следы скорби. Эгоизм знатных был их отличительной чертой, хо­рошо видной со стороны. Чужие страдания значили намного мень­ше, чем собственная репутация, доброе имя, которое защищали любой ценой. Рыцарство никогда не мыслило себя виновным в при­чинении страдания, блокировало с помощью специальных приемов ощущение морального ужаса и угрызения совести. К концу XVIII в. «аристократ» в просторечье становится синонимом слова «эгоист», т.е. такой человек, который в силу своего богатства и общественного положения не способен понять нужды остальных.

В XI-XIII вв. создается новая аристократическая модель поведе­ния, мирской кодекс хороших манер и идеальных норм, или куртуа-зии¹: «Он стремится внушить человеку четыре принципа земного поведения: вежливость (вместо грубости и насилия), храбрость, лю­бовь и душевную широту, щедрость. Этот кодекс должен был сфор­мулировать цивилизованного воина и вписать его в рамки гармо­ничного целого, зиждущегося на двух главных оппозициях: культу­ра — природа и мужчина — женщина»². В XIII в. приходит более изо­щренная куртуазия с идеалом безукоризненности. Куртуазная лич­ность и «человек чести» — носитель светской придворной культуры, ориентированной на развлечения, демилитаризованной и чуждой идее самосовершенствования личности. Придворная куртуазная культура оберегает принцип чести: «Формальное чувство чести столь сильно, что нарушение этикета... ранит, подобно смертельно­му оскорблению, ибо разрушает прекрасную иллюзию собственной возвышенной и незапятнанной жизни, иллюзию, отступающую перед всякой непрекрытой действительностью»³.

Светским (придворным) нравственным идеалом и нормой поведения является куртуазность. Иначе ее называют еще великодушием,

¹ Куртуазный — от слова «court» (двор — епископальный, королевский); в ши­роком смысле обозначает образ жизни горожанина в противопоставлении образу жизни в сельской местности («деревенщине»).

² ЖакЛеГофф. С небес на землю (Перемены в системе ценностных ориентации на христианском западе XII—XIII вв.). Одиссей. М., 1991. С. 40.

³ Хейзинга Й. Указ. соч. С. 56.

 

вежливостью, утонченностью и изысканностью. Великодушие как бы подразумевает все лучшие рыцарские качества (власть, отвагу, честь, щедрость), а также просвещенность, не говоря уже об иму­щественном и общественном положении. До XVIII в. культура ассо­циируется с утонченностью, которая наследует понятию civil, т.е. умеющий себя хорошо вести, мягко и вежливо держаться, вести бе­седу, учтивый, имеющий внешний лоск, уступчивый и терпимый¹. Ренессансные термины «virtuoso», «virtu» означали добродетели и доблести, гуманистическую образованность, достоинства человечес­кого духа в превосходной степени. Ничто не мешало тогда называть «virtuoso» самых развратных и бесчестных людей (например, Алек­сандра Борджа).

Куртуазность противостоит неотесанности, алчности, скареднос­ти, ненависти, мести, измене. Так, французский литератор Кретьен де Труа (XII в.) противопоставляет великодушие суетливости и ме­лочности, осуждает рыцарский обычай хвастовства, споров, клятв, закладов. Он критикует саркастический нрав, который уязвляет самолюбие окружающих, свойственен фрондирующему рыцарю, ко­торый всем возражает и дерзко, заносчиво унижает присутствую­щих. Вместо этого приветствуется более трезвое и сдержанное об­щение, опосредованное этикетом, который призван скрыть высо­комерие, жестокость, мстительность, соперничество, зависть. Воз­никает жеманство, гипертрофированная льстивость, предупреди­тельность, стремление угодить чужому эгоцентризму и тщеславию. Куртуазность маскирует психологию власти, романтизирует и проблематизирует повседневность, защищает самосознание сословия.

Куртуазность выражается в романтической любви и куртуазной дружбе (институт миньон²), не имеющими ничего общего с психо­логией брака. Семья сосуществует с узаконенной неверностью и полигамией. Она предполагает верность возлюбленному, но сама является узаконенной неверностью. Ревность осмеивается, а пере­мена предмета любви случается часто. Важно не это. Любовь такого рода требует идеализации предмета поклонения, уважения и страха. Примечательно, что возлюбленная должна вызывать у ее поклон­ника-рыцаря страх. Знакомый со всякими опасностями, перед нею он немеет, покрывается внезапной бледностью, лишается самооб­ладания, выглядит странным и больным, может упасть без чувств, подчиняется только ее слову, взгляду, пожеланию. Дама приказыва-

 

¹ Люсъен Февр. Бои за историю. Цивилизация: эволюция слова. М., 1991.

²Миньона, миньон (подружка, наперсница, друг, доверенное лицо, любовник, фаворит), открыто посещающие дом, пользующиеся особым расположением, кон­кубинат — институт второй семьи и неконспирируемого сожительства вне брака.

 

ет и милостиво разрешает, полностью распоряжается им. Влюблен­ный должен скрывать любовь и поклоняться даме издали, страшась приблизиться и открыться, но именно тогда его недуг становится очевидным и о его муках любви узнают все. И только в этом качестве «прекрасной дамы» женщина внушает страх и почтение. К отноше­ниям любовников применяется отношение господин — вассал.

Средневековое ценностное сознание и эротизм граничат друг с другом. Допускается двусмысленная игра терминами, которые отно­сятся и к религиозно-нравственной, и к сексуальной сферам. Их переход друг в друга может быть комическим и кощунственно-от­вратительным, они могут быть рядоположенными. В той мере, в какой мораль может быть показана, она эротична. Из-за этого кле­рикальные власти не одобряли изрядного религиозно-благочести­вого рвения, так как им приходилось в подобных случаях разбирать­ся и с эротическими фантазиями и экзальтациями. Ренессансная фривольная моралистика отражает и этот момент.

Средневековые нравственные представления и ценности толку­ются в бестиариях — трактатах о зверях и их символическом значе­нии. В них животные уподобляются понятиям религии и морали. Бестиарии, характерные для западноевропейской средневековой культуры XII-XIII вв., изображают чувственную реальность, прони­занную религиозно-нравственной символикой: например, лев оли­цетворял Христа, получеловек-полуосел служил образом грешника, еретика, лицемера, лисица — это символ хитрости и вероломства, единорог — фаллический символ, или Христос на лоне Богоматери, бобр — праведник, отсекающий от себя грех, крокодил — это смерть и ад, обезьяна и дракон — образ дьявола. Они служили для христи­анского сознания и энциклопедией животного мира, и сборником нравоучений, и каталогом символических знаний, и панегириком создателю.

Придворная мораль «благородного кавалера» (джентльмена) и «человека чести» является средневековым светским этосом и сре­дневековым типом калокагатии. Она складывается из христианских и цицероновско-стоических добродетелей. Ее задача состоит в том, чтобы культивировать харизматическую и обаятельную личность, «элегантные нравы» в противоположность более раннему милита­ристскому героическому идеалу прямодушного, наивно преданного сюзерену, порывистого, храброго, действующего по первому побуж­дению рыцаря, который не задумывается о последствиях своего по­ведения. Идеал образованного придворного подразумевает грамот­ность, красноречие, наружную привлекательность и красоту, эруди­цию, гармонию «внутреннего человека» и внешнего вида, умерен­ность и толерантность, проницательность и скромность, вкус к интригам и умолчаниям. Придворный — это не знаток и эксперт в во­просах богословия, средневекового теоретического знания, не доб­лестный рыцарь, отстаивающий субстанциональную справедли­вость с оружием в руках, а светский лидер, оратор, мастерски вла­деющий словом, всеми оттенками слов и их поэзией, субъективными смыслами, карьерный служащий, подготовленный к выполнению светских обязанностей.

Куртуазный этос возрождает античную идею калокагатии. Мо­раль и нравы соединяются с эстетикой, изысканной формой внеш­него поведения. Влияние платонизма, аристотелизма, цицеронизма ощущается в сближении этики и риторики, морали и образованнос­ти, добродетельного и прекрасного, стремлении к гармоническому сочетанию «дисциплины» и «декора», в подчеркивании эстетичес­ких аспектов добродетели. Куртуазная моралистика и философия как бы стараются доказать, что образованный придворный, облада­тель «прекрасной души», видимой и снаружи, может играть поли­тическую, представительскую, дипломатическую роли. Это претен­зии на политическую функцию, заявка правящего класса и его элиты. С одной стороны, это маска, за которой нет идеи гуманизма, а хит­рость и прагматизм. Об этой стороне куртуазности может поведать Б. Грасиан (XVII в.) в своем произведении «Карманный оракул, или Наука благоразумия». С другой стороны, куртуазная мораль дает об­разчик средневекового культа личности и служит прологом к цен­ностям уже нефеодального правящего класса, который самоутверж­дался через понятие деятельной жизни, а затем и через понятие свободы личности, ценностям, питающим корни европейского Воз­рождения. Ортодоксальные аскетические ригористические мона­шеские круги отождествляли придворное куртуазное рыцарство с пороками (гордостью, амбициями, притворной покорностью), об­виняли его в расчетливости и интригах, в том, что оно стремится нравиться всем, а также с полным основанием подозревали его в сильной политической мотивации. Оно мешало католической цер­кви беспрепятственно инструктировать королей.

В эпоху раннего средневековья рыцарь утверждал себя в качестве независимого храброго конного воина. В этом качестве его трудно было отличить от бандита и захватчика. У него преобладали анар­хические, разрушительные и даже криминальные наклонности. В дальнейшем в портрете идеального рыцаря главными чертами ста­новятся милосердие, христианская забота о слабых и обижаемых. Возникает этический миф о рыцаре-защитнике, выполняющем и светскую, и нравственно-религиозную функцию. Следующей ступе­нью эволюции рыцарского идеала является кодекс благородных манер и идеология любви, возвышающая рыцаря не за воинские победы и героизм, а за его внутренние достоинства, «прекрасную душу» и стиль поведения. Слова «достойный» и «достоинство» по­степенно оттесняют слова «герой» и «героическое». Придворный рыцарь, за исключением вопроса личной чести, не стремится от­стаивать принципы.

С самого начала рыцарство представляло собой безземельный благородный класс, который был на службе и содержании у суверена. Поэтому рыцарская идеология и самовыражение имеют противоре­чивую природу. Рыцарь гордится своим высоким положением и свя­зывает свое аноблирование и юридические права с незаурядными личными качествами, но вместе с тем не может не признать, что источником всех его преимуществ и могущества является двор и господин, которому он служит. В романтической поэзии идеал внут­реннего совершенства и одухотворенности рыцаря намеренно про­тивопоставляются власти и собственности, находящимся в руках менее достойных, не имеющих такой чистой души.

 

2.7. Феодальное право и нравоучения русского средневековья

 

Система феодального права в России начинает складываться в IX-X вв. Принципы феодального права закрепляют привилегии князей и духовенства, отражают процесс формирования вассалитета и фе­одальной зависимости. Особенностью уголовного права становится отмена кровной мести и введение выкупа (виры). Основы права закладываются во времена княжения Владимира и Ярослава. Свод права называется уставом или правдой. Представление о русском феодальном праве дают древнерусские княжеские уставы XI-XV вв. и «Русская Правда», имеющая несколько списков, частей, извлече­ний, которые называются «Мерило Праведное», «Пространная Правда», «Краткая Правда». Она содержит устав Ярослава Мудрого и ярославичей, его потомков, живших во второй половине XI в. Продолжением процесса развития древнерусского права является «Устав Владимира Мономаха».

Эволюция права сопровождается артикуляцией моральных норм, система которых образуется под несомненным влиянием христиан­ской (византийской) традиции, в особенности под влиянием паулинизма, морализирующего христианства, популярной религиозной литературы и канонов житейской мудрости, почерпнутых из притч и псалмов Соломона. Совмещение политической, религиозной и нравственной задач характерно для «Поучений Владимира Монома­ха» (XII в.)

Кризис воинственной варварской идеологии и бесперспектив­ность индивидуализма и варяжского поведения, горечь прозрения отображены в эпическом ключе в «Слове о полку Игореве», пове­ствующем о событиях конца XII в.

В «Домострое» (XVI в.) наметилась тенденция к приватизации нравственной жизни, появились признаки нравственного безразли­чия к несправедливости, равнодушия к правде и черты угодливости. «Домострой» учит приспосабливаться к людям, учит неискренности и уклончивости. В личных интересах следует льстить и угождать не­справедливым людям. В нем не поощряются прямота и доброволь­ные жертвы собственными интересами.

Собрание этикетных и нравственных правил «Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению» (XVII в.) отве­чает образу жизни дворянина (придворного), содержит элементы куртуазии, культуры поведения в церкви, в застолье, на улице, на званых приемах, в родительском доме. Нравственно-духовная жизнь в нем никак не представлена. По нему можно судить о том, что дво­рянство и знатные люди не владели элементарными культурными навыками поведения в обществе. Содержание кодекса не имеет ни­чего общего с христианской моралью. Тем не менее настойчиво на­поминает о необходимости тщательно выполнять формально пони­маемые религиозные обязанности.

Наставления нравственно-религиозного характера резервируют­ся «Добротолюбием», собранием извлечений из сочинений мона­хов, ревнителей веры, живших в эпоху христианства, начиная со св. Антония. Это агиография и скорее род литературы, нежели нрав­ственные требования. К нему следует прибавить «Житие» Аввакума (XVII в.), отразившее влияние канонических «житий», поставив­шее, в определенном смысле, финальную точку в борьбе фанатизма, неуклонного следования идеалам добра и веления совести, с одной стороны, и омирщенного, холодного, неустойчивого нравственно-религиозного чувства — с другой, которое благополучие перестало связывать с нравственными абсолютами.

«Русская Правда» отменяет принцип равенства перед законом, создает право-привилегию, разрабатывает уголовное право и пенологию, вводит плату за обиды (преступления), оформляет систему договоров, оказывает защиту и покровительство определенным группам населения, связанным с княжьим хозяйством и службой, существенными интересами и родством, т.е. классу феодалов и его окружению. Предметом правового регулирования выступают жизнь и имущество привилегированных людей. Вырабатывается наследст­венное право как мера защиты от посягательств, главным образом, со стороны неимущих. Право отражает систему ценностей и пред­ставления о справедливости феодально-княжеской среды¹.

Поучения Владимира Мономаха (конец XI — начало XII в.), ранне­феодального политического деятеля, русского князя-христианина — образец светской дидактики, обрамленной выписками из Псалтыря. Сочинение относится к жанру отеческих наставлений и пропаганди­рует идеи человеколюбия и благодеяния. Автор комбинирует поли­тические задачи и нравственные предписания, рисующие поведение христианина, светского властителя и просто человека.

Поучения направлены против эгоизма сильного и черствости бо­гатого, высокомерия и буйности власть имущего, против лени, лжи и пьянства, неуважения людей друг к другу и к духовенству, против излишеств и ругани. Это следующие правила — «творите милосты­ню, ни правого, ни виноватого не убивайте, сторонитесь лжи, пьян­ства, блуда, не ленитесь и трудитесь, будьте гостеприимны, посе­щайте больного, проводите мертвых, напоите и накормите бедняка, скажите человеку доброе слово, имейте любовь к меньшим, окажите участие к слабым, будьте приветливы» и т.п. Автор хочет добра и мира на Руси и призывает очиститься от крови, кончить враждовать, для чего надобны христианские образцы поведения, малые дела правды и милосердия².

Поучения содержат православную концепцию труда, согласно ко­торой труд рассматривается как проявление духовной жизни, богат­ство оценивается с точки зрения праведности и неправедности его приобретения и использования, благотворительность является эти­ческим моментом хозяйственной деятельности, осуждается корыс­толюбие, а также праздность высшего сословия³. Владимир Моно­мах гордился тем, что все делал сам. Прятать и копить — грех, сле­дует раздавать излишки неимущим. От работы — спасение, кто в деле ленив, тот и о душе своей не заботится.

Владимир Мономах противился жестокости, бессердечию, по­рокам своего времени, стремился привить политическим отно­шениям патриархальный и даже духовный характер, понудить че­ловека XII в. к нравственному самосовершенствованию, изменить существующее равнодушное отношение к несчастьям ближнего, ввел другие критерии оценки внутреннего мира человека и его по­ступков.

¹ См.: Юшков СВ. Русская Правда. Происхождение, источники, ее значение. М., 1950.

² Летопись Нестора со включением Поучения Владимира Мономаха. СПб., 1893.

³ Шамшурина Н.Г. Идеология труда в России // Социс. 1994. № 8-9.

 

Князь Владимир выступил в защиту церковных привилегий, вы­делил «церковных людей» в отдельное сословие, разделил судебные прерогативы церковного и светского суда, упрочил материальное положение православной церкви (Уставы кн. Владимира о десяти­нах, судах и людях церковных). «Церковные люди», лица духовного звания подлежали исключительно церковному суду. Царь, князь, бояре в церковные суды не вмешиваются. Церковь получала деся­тину, ее служители — уголовный иммунитет, митрополиты и епи­скопы — независимое судопроизводство. Вводится понятие «души человеческие», применяемое и к преступникам. Возможно проти­воречие между спасением души и смертным приговором. Поэтому княжеский суд, который только и может приговорить к смертной казни, стоит перед нелегким решением. Светское правосудие рас­полагает средствами физического наказания и штрафами, а мораль­ную оценку преступлениям дает церковь, угрожая в том числе Страшным Судом.

Юридический документ дает представление о том, какие дейст­вия считались нравственным преступлением, осуждались церковью как духовным пастырем. Это ведовство, чародеяние, волхование, отравления, сквернословие на отца и мать, женщину, церковные кражи, откапывание и съедание мертвеца, надругательство над крес­том, скотоложство, детоубийство девкой, кража и порча весов. Цер­ковь патронировала религиозные и семейно-брачные отношения, в значительной мере — имущественные отношения, но не играла за­главной политической роли. В XII-XIII вв. свое богатство церковь защищала с нравственных позиций — как эквивалент социального страхования, оно рассматривалось как богатство, принадлежащее нищим, предназначенное для воспитания сирот, старикам и немощ­ным, вдовицам и бесприданницам, для выкупа пленных, для пропи­тания населения в голодные годы и т.п.

«Устав кн. Ярослава о церковных судах» представляет собой ко­декс семейного и брачного права, в котором взаимоотношения внут­ри семьи, а также заключение и расторжение брака также принад­лежат юрисдикции церкви. Теперь вводится плата за преступления, которая поступает церкви. Например, плату за избиение получает митрополит, большую или меньшую, в зависимости от знатности потерпевшего. Цена за оскорбление высших бояр растет. Митропо­лит взимает денежный штраф за похищение и изнасилование, епи­скоп с князем делят между собой штраф за покражу и убийство. В пенологии плата, епитимья и смертная казнь отделены. С простых людей плата не берется, их казнят. Другая запись «О бесчестии» (XI-XIII вв.) указывает размеры и формы денежного возмещения за нанесенное оскорбление, которые зависят от наследственного сословного состояния потерпевшего¹. Позже эта запись входит в «Пространную Правду», в Закон Судный. В конце XIII в. возникает сборник поучений на тему о праведных и неправедных судах «Ме­рило Праведное». На примере комплекса русских юридических па­мятников можно убедиться в том, что в переходе от системы об­щинных норм к государственным установлениям у разных народов прослеживается общая закономерность².

«Домострой» отражает жизненный уклад, нравы и представления русского человека XVI в. Сборник отредактирован попом Сильве­стром, советником и воспитателем Ивана IV. Первая редакция сбор­ника составлена в Новгороде конца XV — начала XVI в. Поэтому в нем отразились взгляды купечества, в частности, ослаблена критика богатства и торгашества, представлен идеал сытости и хозяйствен­ной рачительности, лишь мимоходом осуждается неправедный при­быток. «Домострой», как и многие тексты XVI в., отличается серьез­ностью тона, степенным слогом³.

Если «Поучения Владимира Мономаха» основывались на Псал­мах, то «Домострой» опирается на идеи паулинизма, назидая жить тихо, скромно, терпеть скорбь, славы земной не желать, помогать нуждающемуся, жить с чистой совестью и по правде, не восставать на власть и особенно заботиться о духовности.

Осуждается лень, праздность, пьянство, а труд провозглашается добродетелью. Его надобно исполнять, приготовляясь, трижды по­клониться святым образам, а потом только начинать. Многократно звучат напоминания о совести («со всего любовию и чистой совес­тью», «в чисте совести» и т.д.). Жить духовно, по правде — значит жить с чистой совестью. Совесть является императивом филантро­пического поведения: вглядись в беду и страдания; кто страдает в бедности и нужде, того не презирай, напои, накорми, с чистой со­вестью приветь. В «Домострое» сохранены византийские взгляды на женщину, оправдывающие деспотизм мужа, рукоприкладство, другие способы унижения и порабощения женщины. Однако извест­но, что русские семейные нравы того времени не копировали эти образцы. Домашнее хозяйство зажиточных семей было одним из самых сложных видов деятельности, где требовалась огромная сила воли и разнообразные знания. Многие женщины, в особенности вдовы, имеющие взрослых, отличившихся в деле сыновей, управля­ли и мужчинами. На практике этот византийский и церковный

¹ Древнерусские княжеские уставы XI-XV вв. М., 1976.

² Мерило Праведное. М., 1961 (на ст.-слав. яз.). 9 Домострой. М., 1990.

 

взгляд на женщину как на безнравственное и рожденное угождать существо преодолевался.

В XVII-XVIII вв. имел также хождение адаптированный к русской жизни сборник нравоучительных легенд и рассказов «Великое Зер­цало», который распространялся иезуитами¹. Эти религиозно-нрав­ственные легенды проникли из Европы через Польшу. В целом, этот сборник отражал старое средневековое мышление европейца XV в. и был примитивным. Он посвящен теме наказания порока и возна­граждения добродетели, рисует эпизоды с морализирующим фина­лом. Они учат любви к ближнему, трудолюбию, скромности, терпе­нию, благодарности, верности, миролюбию, нестяжанию и показы­вают всяческие издержки прелюбодеяния, пьянства, обжорства, гнева, вражды, жестокости, лживости.

Сборник «Юности честное зерцало» предназначен для обучения юношей и девиц хорошего рода правилам поведения и обхождения². Главными добродетелями для юношей являются приветливость, смирение и учтивость. В них воспитывают притворство, осмотри­тельность, почитание старших, начальствующих и духовных лиц, знание своего места в общественной иерархии, которое определя­ется знатностью и богатством. Большое значение отводится обра­зованности, вернее сказать, знанию языков, к коему добавляется конная езда, танцы, фехтование, умение вести разговор, красноре­чие и чтение.

Через наставления раскрываются подлинные нравы. Они таковы: дети грубы с родителями, часто бранятся, самочинно распоряжают­ся в доме, тяготятся домашним распорядком, ленятся, злословят ближнего за глаза, пьянствуют, водят дурную компанию, драчливы, охочи до чужого. Молодежь сморкалась и плевалась на людях, бес­церемонно хватала за столом лучшие яства, напивалась, насмешни­чала, заносилась. Сборник наставлений не связан с задачей совер­шенствования личности, ее внутренним преображением, долгим и трудным путем к добродетели. Обращалось внимание лишь на внеш­нее поведение. От молодого человека ждали скромности и делови­тости, умения и желания служить, знать церемониал и этикет. Юно­шей учили быть осторожными и недоверчивыми, но не выказывать скептицизма и утаивать собственные намерения. У других людей сей отрок не должен вызывать неудовольствия, обиды, подозрения, а быть им приятным. Притворство, показное смиренничество, стремление угодить, быть своим, примениться к тем, от кого зави-

 

¹ Державина О.А. «Великое Зерцало» и его судьба на русской почве. М., 1965. - Юности честное зерцало, пли Показание к житейскому обхождению. М., 1990.

 

сишь, — выраженная тенденция «Юности честного зерцала»¹. Очень важно было манерой поведения отличаться от простонародья, на­пример слуг и крестьян.

Требования девической чести проникнуты духом патриархаль­ности и набожности. Перечисляются 20 добродетелей. Прежде всего — это религиозное благочестие, а с ним и приветливость, кро­тость, терпение, услужливость, трудолюбие, стыдливость, милосер­дие, молчаливость. Девушка могла проявить себя на улице, в цер­кви, на торжище, в доме, в бане и в посиделках (беседе). Красное лицо считалось признаком стыдливости и порядочности девицы, а «непорядочная девица со всяким смеется и разговаривает, бегает по причинным местам и улицам, разиня пазухи, садится к другим молодцам и мужчинам, толкает локтями, а смирно не сидит, но поет блудные песни, веселится и напивается пьяна, скачет по столам и скамьям, дает себя по всем углам таскать и волочить, как стерва». Живость изображения совсем затмевает и без того вымученную аб­стракцию благонравной девицы, заимствованную у Павла, Лютера, древних авторов, Иоанна Златоуста, Августина. Очень старая ос­копленная традиция I—II вв. толкования «о девстве» противопостав­ляется молодицам XVII в., которые были не против того, чтобы имитировать краску стыда, употребляя вино. В тексте не говорится о достоинстве женщины, ее волевых качествах, жизненных и нрав­ственных проблемах, которые она вынуждена решать.

Русские кодексы и нравоучения XI-XVII вв. отражают занятия, образ жизни феодалов, купечества, посадского населения, лиц ду­ховного звания и отличаются мелочной регламентацией, серьез­ностью тона. На них не лежит отпечаток каких-то крупный идей. Подчеркнутость благочестия и религиозности заставляет задумать­ся о ее формальном значении. От героизма эпического времени и истовости раннефеодального периода нравственная дидактика скоро превращается в правила учтивости. Дворянство и городские домовладельцы не смогли выработать общественных идеалов в XVII в.

И только в век авантюристов и в век имперского строительства начинают декларировать общественные идеалы.

¹ Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению. М., 1990. С. 68-69.

 

Мещанство

 

Мещанская мораль — как один из типов морали вырабатывалась на протяжении многих веков сознанием и образом жизни мелких соб­ственников, средних, промежуточных слоев населения, главным об­разом среди городских жителей. Свое название — мещанская — она получила в эпоху феодализма, когда общество было строго разде­лено на сословия, и мещанство было одним из них.

Слово «мещанин» в переводе с польского языка означает горо­жанин и по своему этимологическому смыслу соответствует фран­цузскому слову «буржуа». В европейских странах городские слои на­селения, обладавшие мелкой собственностью, с небольшим, но ста­бильным и достаточным для жизни доходом, назывались мелкой бур­жуазией. Поэтому для эпохи феодализма и ранних буржуазных ре­волюций отождествление «мещанской» и «мелкобуржуазной» мора­ли вполне правомерно: их ценностно-нормативное содержание во многом совпадало. Объединявшие их характеристики и субъект этих характеристик сохранились в понятиях «мещанское сознание», «ме­щанский тип личности», «мещанская психология», а слово «мещан­ство» стало нарицательным для определения людей соответствую­щей жизненно-нравственной ориентации независимо от их сословно-классовой принадлежности. В различных языках понятию «ме­щанин» аналогичны понятия: обыватель, филистер, малый собст­венник и др.

Мещанство нельзя отождествлять с третьим сословием, которое наряду с мелкими собственниками включало в себя пролетариев и среднюю буржуазию. Но с превращением буржуазии в социально господствующую силу и формированием крупной финансово-про­мышленной буржуазии расхождение между мещанской и буржуазной моралью стало весьма существенным: идеалы, ценности и нормати­вы последней значительно отличались от мещанских. Крупная бур­жуазия противопоставила себя мещанам и отгородилась от них стремлением приблизить свой образ жизни, в особенности его внеш­нюю сторону, к дворянскому. Часто учителями и воспитателями ну­воришей становились сами дворяне или приближенные к дворян­ской среде, люди, приобщавшие новую «знать» к дворянской культуре с помощью образования и воспитания.

В России мещанство всегда было неоднородно по своему генезису и составу: втягивало в себя сверху и снизу своих соседей, т.е. разо­рившихся купцов и дворян, с одной стороны, с другой — освободив­шихся и перебравшихся в город предприимчивых крестьян.

Хотя понятие «мещанство» появилось и обрело сословный статус в эпоху феодализма, субъект мещанской морали и ее нормативное содержание складывались задолго до его появления. Уже в Древней Греции и Риме средние слои составляли большую часть населения полисов и городов, включавшую в себя многочисленные объедине­ния ремесленников, мелких торговцев, мелких домо- и землевладель­цев, представителей свободных профессий, т.е. свободных граждан, обеспечивающих свое существование собственным трудом. Это, по­жалуй, было главным основанием выделения их в особую категорию. Соответственно их идеология и мораль, как и весь образ жизни, отличались от аристократической жизни и морали, а также от жизни и морали бедноты. Средние слои города представляли собой мелких собственников, обладавших правами свободных граждан и платив­ших налоги в государственную казну.

Идеологами средних слоев в античности можно считать поздних пифагорейцев, философов-киников, отчасти ранних и поздних сто­иков и первых христианских проповедников. Этические школы, призывавшие к умеренности, ограничению материальных потреб­ностей, бытовому аскетизму, законопослушности, утверждавшие благо человеческого труда, объективно выражали психологию сред­них слоев и формировали специфический тип сознания (см.: «Труды и дни» Гесиода, «Золотые стихи» пифагорейцев, этические фраг­менты Антисфена и Диогена и др.).

Нормативное содержание морали средних слоев складывалось на основе корпоративной регламентации жизнедеятельности много­численных ремесленных объединений — коллегий, гильдий, цехов. Самыми крупными коллегиями в Риме, например, были: из ре­месленников — сукновалы и деревообделочники, а из торговцев — виноделы и хлеботорговцы, существовали коллегии кузнецов, сле­сарей, каретников, сапожников, портных, каменщиков, цирюльни­ков, возчиков, носильщиков, медников, ювелиров, позолотчиков, парфюмеров, музыкантов, трактирщиков, поваров, торговцев раз­ными товарами (каждый товар продавался коллегиально) и т.д.

Пекари, например, объединялись в союзы в зависимости от ви­да печеных изделий. Коллегии имели свои уставы, выбирали долж­ностных лиц, которые вели дела и собирали взносы для устрой­ства совместных праздничных трапез и достойных похорон умер­ших. Коллегии выбирали себе в покровители языческих богов, чаще всего это были покровительница ремесел Минерва, бог здо­ровья Эскулап и заступник всех честных граждан — Геракл. Для основания коллегии нужно было специальное разрешение пра­вительства.

В коллегиальных уставах наряду с административно-професси­ональными предписаниями содержались и нравственно-поведен­ческие требования, нарушение которых каралось исключением из союза. В частности, строго осуждались нечестность в отношении своих коллег, расточительство, воровство, хулиганство, чрезмер­ное пьянство, распущенность. Член коллегии должен был быть че­ловеком религиозным, хорошим семьянином, примером для уче­ников и подмастерьев. Особенно строго регламентировались про­фессиональные обязанности и отношение к труду, контролирова­лось качество выпускаемых изделий, результаты труда¹.

Эпоха средневековья во многом сохранила сложившуюся струк­туру городского населения, и в средневековых городах ремесленные объединения занимали еще большее место, как бы возглавляя сред­ние слои и подавая им пример в организации жизни. Определяющей средой средневекового ремесленника был мир города и тех ассо­циаций, в пределах которых протекала жизнь горожанина и его семьи, коллег по работе и соседей, которыми большей частью были те же коллеги. Повседневные нормы поведения, господствовавшие в этой среде, были обязательны для всякого, кто не хотел опуститься ниже своего социального статуса².

Цехи, гильдии, корпорации играли существенную роль в сре­дневековом обществе. Авторитет цехов был непоколебим, они часто оставались относительно независимыми в политическом от­ношении. Существовали они повсеместно на Западе и на Востоке. Так, например, житель Османской Турции обязан был подчиняться прежде всего своему цеху, затем религии и в третью очередь султану или государству. Общими основаниями организационного порядка в цехах были: общие средства для общих нужд, наличие свидетель­ства о включенности в цех, гарантировавшего права мастера, се­зонное определение максимально допустимых цен на изделия и т.п. Когда ремесленник желал перейти в другой цех, переехать на дру­гую улицу или в другой город, ему необходимо было обновить ли­цензию. Все это делалось в интересах охраны прав цеховиков и предотвращения конкуренции. Весьма точно были очерчены об­ласть и вид продукции, в отраслевых ремеслах цехи негативно от­носились к любым инновациям и не допускали изменения установ­ленных образцов, заботились о порядке, дисциплине и высоком качестве изделий, формируя среди цехового братства чувство про­фессиональной солидарности. Ремесленники, запятнавшие имя

¹ См.: Кумапецкий Казимеж. История культуры Древней Греции и Рима. М., 1990; Винничук Л. Люди, нравы, обычаи Древней Греции и Рима; Древний Рим / Под ред. С.Л. Утченко. М., 1950; Боннар Андре. Греческая цивилизация: В 3 т. М., 1958-1959.

² См. Организация труда и трудовая этика: Древность. Средние века. Совре­менность. М., 1993.

 

цеха, лишались цеховых прав или исключались¹. Таким образом, средневековая цеховая организация вырабатывала определенные жизненные принципы совместной деятельности, которые предпо­лагали соответствующие им стереотипы мышления и поведения. Главной заботой цеха был профессиональный престиж, незапят­нанность репутации.

Устав стокгольмских сапожников, например, предусматривал штраф за каждую дыру в сапоге в зависимости от ее расположения, за каждый кусочек использованной негодной кожи, за любую фаль­сификацию сырья. Цех запрещал работать ночью и в праздники, браться за заказы, заведомо не выполнимые в срок, одновременно работать на нескольких заказчиков, брать в помощники людей «со стороны», поручать сложную работу подмастерью. На изготовлен­ной вещи должно было стоять клеймо мастера, что означало полную личную ответственность за качество работы.

Мастер с помощью подмастерья должен был внимательно рабо­тать с заказчиком и покупателем. Нарушение договорных обяза­тельств по отношению к заказчику считалось недопустимым. В ма­териальном плане все это вырабатывало ответственное отношение к качеству, а также авторитету мастера-ремесленника. В цехах по­ощрялась семейственность и передача дела по наследству, что спо­собствовало закреплению в традициях лучших образцов и техноло­гий профессиональной культуры.

Цеховые уставы регламентировали отношения коллег внутри цеха, которые должны были исключать обман, переманивание за­казчиков, кражу или порчу инструмента, брань, оскорбления в адрес не только коллеги, но и его родственников. Поощрялась взаимопо­мощь и благотворительность. Дважды в год все члены цеха должны были присутствовать на цеховой мессе, участвовать в похоронах, поминках, посещать больных. Устраивались совместные трапезы-пирушки (слово «цех» от слова «пир»). Все это служило формиро­ванию цеховой коллективности. Индивидуализм и эгоизм осужда­лись. «Хорошим человеком» считался тот, кто соблюдал все нормы, обряды и обычаи цеха. Цеховые уставы приписывали своеобразный этикет поведения на пирах: запрещали напиваться, приводить жен­щин дурного поведения, приносить с собой ножи или какое-либо оружие, устраивать драки, засыпать за столом, проливать на стол пиво и т.п. Культура застолья насаждалась строгим контролем ста­рейшин и системой штрафов.

¹ См. Поликарпов B.C. История нравов России. Восток или Запад. Ростов н/Д, 1995. С. 541.

 

В уставе содержались морально-нормативные предписания отно­сительно того, как должен мастер обращаться с подмастерьем, а пос­ледний вести себя по отношению к мастеру не только на работе, но и в быту. Фактически цехи представляли собою замкнутую сис­тему отношений, внутри которой складывалась корпоративная мо­раль, всеми возможными средствами внедряемая в сознание и по­ведение этой наиболее многочисленной части городского населе­ния. Иерархичность отношений внутри цеха требовала строгой дис­циплины, послушания, почтения к вышестоящим и добропорядоч­ного отношения к нижестоящим. Цех стремился сформировать в своих членах уважительное отношение к собственному статусу, свое­образную корпоративную честь и честность, умение руководство­ваться здравым смыслом и справедливостью в отношениях между собой и своими соседями¹. С распадом цехов многие элементы этого сознания по традиции перешли в среду городских жителей, не свя­занных цеховой организацией. Отношения и нравы цехов оказали сильное влияние на общество в целом и сформировали массовое сознание именно средних слоев города, т.е. будущих «мещан» или мелких буржуа. (Жизнь ремесленников, их менталитет и нравы силь­но отличались от жизни фабричных рабочих.)

В связи со сказанным о цеховом образе жизни и морали трудно согласиться с точкой зрения М. Вебера, который полагал, что мел­кобуржуазное сознание и «дух капитализма» явились следствием воз­никновения протестантизма и протестантской этики с ее кредо уме­ренности и пуризма, а также последующим появлением сектантства². Факты свидетельствуют о том, что мораль добросовестного отно­шения к труду, бережливости, незапятнанности собственного имени, верности долговым обязательствам, патриархальности се­мейных отношений, материальной расчетливости и разумного ог­раничения потребностей, выражавшегося в мелкобуржуазной ску­пости, возникла задолго до Реформации (1526). Суждение польского автора М. Оссовской относительно того, что протестантизм более всего соответствовал «духу» мелкого собственника, отражал и вы­ражал его социальную психологию, кажется нам справедливым и наиболее правильным³. Бывшие ремесленники «приняли» протес­тантизм как религиозное направление, санкционирующее и освя­щающее их жизненные ориентации, образ жизни и мышления.

¹ См.: Организация труда и трудовая этика: Древность. Средние века. Совре­менность. М., 1993.

² Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. Избранные произведения. М, 1990.

³ См.: Оссовская М. Рыцарь и буржуа. М., 1987.

 

В России допетровских времен ремесленное производство было развито сравнительно слабо. Петр I, ориентированный на западно­европейскую цивилизацию, начал вводить ремесленные цехи по спе­циализации, но перенести на русскую почву строгую регламентацию цеховой жизни оказалось невозможным¹. Правомерно предполо­жить, что в определенной мере этому препятствовало российское православие с его идеалами «соборного выживания», общинного об­раза жизни верующих, взаимного согласия, братства во Христе и т.п. К тому же деятельность образовавшихся цехов строго контролиро­валась и облагалась налогами государства, полностью лишая цехи су­веренности, самостоятельности и корпоративной обособленности.

Если в Европе цеховые организации были ликвидированы Фран­цузской буржуазной революцией в связи с тем, что их монопольное положение стесняло развитие производительных сил и отношений нового общества, то в России через полвека после Петра, в царст­вование Екатерины II губернской реформой 1775 г. было образова­но сословие мелких собственников — горожан, получившее назва­ние «мещанство». В сословие входили городские жители с годовым доходом менее 500 рублей, занимавшиеся самыми разными видами деятельности на основе личной собственности, которую могли со­ставлять собственный дом, инструменты для труда, небольшой зе­мельный участок, запасы сырья и т.п. В городах они селились по окраинам и назывались «посадскими людьми».

В отличие от купечества мещанство платило подушную подать, было ограничено в свободе передвижения, несло рекрутскую повин­ность и вплоть до реформы 60-х гг. XIX в. подвергалось телесным наказаниям. Сословная принадлежность передавалась по наследству и вместе с нею передавались традиции, нравы, обычаи, привычки, т.е. определенный образ жизни, отношение к окружающему миру, ценностные установки, нормы, предписания и соответствующие правила поведения. В каждом городе мещане образовывали мещан­ское общество, во главе которого стоял староста и его помощники.

Мещанское сословие, как и сословие мелкой буржуазии на Запа­де, составляло наиболее многочисленное население города и по своему составу было неоднородно. Его промежуточное положение между «богатыми» (дворянами, купцами, духовенством) и «бедны­ми» (городской беднотой, нищими, бездомными) определяло и его нравственную ориентацию. Тяга к богатству и боязнь нищеты по­рождали двойственную психологию, суть которой заключалась в том, чтобы быть «не хуже людей», но вместе с тем помнить, что

¹ См.: Кулиш ИМ. Очерки истории русской промышленности. Пг., 1922.

 

есть люди, «которым еще хуже». Сословие постоянно пополнялось выходцами из крестьян, отпущенных на волю, и разорившимися представителями высших сословий. Так, в России в 1811 г. меща­не составляли 35,1 процента городского населения, а в 1897 г.— 44,3 процента. В результате реформ 60-х гг. XIX столетия мещане получили доступ на государственную службу, среди них появились лица «свободных профессий»: врачи, адвокаты, статисты, журналис­ты, служащие частных контор и банков, мелкие коммерсанты и т.п. Уже во времена Екатерины II в результате активной деятельности И.И. Бецкого¹ в России с 1763 г. стали возникать новые воспита­тельные учреждения, в которых обучались представители всех со­словий (кроме крепостных): девушки из мещанского сословия по­лучили доступ в институты благородных девиц, а юноши — в кадет­ские корпуса. (В последние десятилетия XIX столетия появились Высшие женские курсы, Курсы Лесгафта и др.) Доступ в коммер­ческие, технические учебные заведения, а позднее в университеты способствовал появлению так называемой мещанской интеллиген­ции, которая, в отличие от бывших ремесленников — основного со­става первых мещан, — стала обеспечивать собственную жизнь, про­давая свою «интеллектуальную собственность»: работая учителями, врачами, инженерами, бухгалтерскими работниками и т.п. Дворян­ство с презрением относилось к людям подобного типа, а впослед­ствии к самому слову «интеллигенция». В основном это отношение строилось на апелляции к бездуховности мещанина и его детей, на­званной в немецких студенческих кругах XIX в. филистерством (слово присуще лишь немецкому языку). А. Шопенгауэр назвал фи­листером человека, лишенного духовных потребностей. «С высшей точки зрения, — писал он, — я дал бы понятию такое определение: это — человек, постоянно и с большой серьезностью занятый реаль­ностью, которая на самом деле не реальна». Никакое стремление к познанию, к собственным эстетическим наслаждениям ради них самих не оживляет его существования. Действительными наслажде­ниями являются для него лишь чувственные. Отсутствие духовных потребностей делает для него недоступными духовные наслаждения. Тупая, сухая серьезность свойственна филистеру и характеризует его. Ничто не радует, не оживляет, не возбуждает его участия. Пре­тензии его тщеславия состоят в том, чтобы чином, влиянием, влас-

 

¹ Бецкий Иван Иванович (1703-1785) — государственный деятель эпохи Елиза­веты Петровны и Екатерины II, незаконнорожденный сын И.Ю. Трубецкого, ак­тивно участвовал в организации народного образования в России. Под влиянием идей французских энциклопедистов, особенно Ж.Ж. Руссо, разработал проект «О воспитании обоего пола юношества», принятый в 1754 г.

 

тью превзойти других, которые будут его за это уважать. Но он может довольствоваться и тем, чтобы только вращаться в среде тех, кто добился всего этого, и греться в отраженных от них лучах.

В требованиях, предъявляемых другим людям, он меньше всего заботится о преобладании духовных способностей, скорее они воз­будят в нем антипатию, пожалуй, даже ненависть, поскольку вызовут тяжелое чувство своей ничтожности и глухую зависть, которую он будет скрывать даже от самого себя. Свое уважение или почтение к людям он соизмеряет не с их духовными качествами, а только с чином, богатством, властью и влиятельностью, которыми хотел бы блистать сам¹.

Двойственное положение мещанина одновременно как собствен­ника и труженика определяет его отношение к «вышестоящим» и «нижестоящим» слоям общества. Как собственник он завидует круп­ным собственникам, как труженик тяготеет к демократии и спра­ведливости. Пу