не только расчет, но и интуицию и воображение.
Высказываясь ранее против того, чтобы мы основывали свою жизнь на эмоциях, я не имел в виду, что наши эмоции не являются важным проводником к истине. Если приятные чувства становятся смыслом и самоцелью, то они, конечно же, введут нас в заблуждение. Но, вдумчиво размышляя над своими интуитивными реакциями, мы иногда обнаруживаем, что знаем гораздо больше, чем можем выра- зить логически.
Сами наши размышления об источнике всего сущего, включая красоту, повышают вероятность того, что где-то действительно су- ществует нечто большее, — иными словами, Бог. Ничем другим их объяснить нельзя.
В XI веке епископ Ансельм Кентерберийский так выразил это в молитве: «О, Господь, никого более великого, чем Ты, мы не можем постичь; Ты также превыше всего, что может быть постигнуто… Не
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
будь так, можно было бы представить себе что-то более великое, чем Ты, но это невозможно».5
Поначалу кажется, что это — рассуждения, идущие по замкну- тому кругу, лишь подтверждающие необходимость в существовании подобной идеи. Однако богослов колониальной эпохи Джонатан Эд- вардс взглянул на этот вопрос с другой стороны. Он говорит: «Не- бытие — это то, что снится спящим камням».6 Поскольку мы неспособны представить свое собственное небытие, мы можем быть уверены как в своем существовании, так и в той Личности, Которая превыше всего, доступного для познания. Это называют «онтологи- ческим доказательством существования Бога», и чем больше вы о нем размышляете, тем больше проникаетесь его разумностью.
 |
Я обнаружил это в тот момент своей жизни, когда был совер- шенно далеким от религии — в лучшем случае, номинальным христиа- нином. Я приехал на озеро в Нью-Хэмпшире вместе со своими двумя сыновьями, чтобы поучить их хождению под парусами на маленькой четырехметровой яхте. Во время одного из наших вечерних упраж- нений на озере Кристиан, которому тогда было десять лет, стоял, удерживая парус. Его глаза искрились восторгом от того, что он может собственноручно управлять яхтой. Я находился на корме, дер- жась за румпель. По лицу сына я видел, насколько он рад своему новому открытию: ощущению силы ветра в руках. В тот миг, сам того не ожидая, я произнес: «Боже, спасибо, что подарил мне этого ре- бенка и этот удивительный момент, который я могу с ним разде- лить». Затем я сказал Богу, что если бы мне было суждено на следующий день умереть, то я чувствовал бы, что моя жизнь удалась.
Осознание, того, что я только что сказал, меня поразило. У меня не было намерений пытаться говорить с Богом, кем бы Он ни был, даже если Он действительно существовал и Его можно было познать, — в чем я определенно не имел интеллектуальной уверенно- сти. И все же, мне пришлось признать, что я был просто переполнен благодарностью за это незабываемо глубокое переживание с моим сыном Крисом, и мне хотелось кого-то поблагодарить — Бога.
Казалось, что на каком-то уровне я не могу представить невоз- можность Его существования, но я отмахнулся от этого ощущения, решив, что все это — последствия чрезмерного стресса от пережитого. Странные вещи могут с нами происходить.
Что же побудило меня в тот день говорить с Богом? Перепол- няющее чувство благодарности за невероятно радостное пережива- ние. Я обнаружил, что благодарность вложена внутрь каждого из
Г Л А В А 2 4
нас точно так же, как универсальная человеческая характеристика — чувство вины. Разве вас не наполняет благодарность, когда, проснув- шись поутру, вы открываете окно, ощущаете свежий весенний вете- рок и видите восходящее солнце? Я
благодарен каждый день за то, что 
живу, что у меня чудесная семья, что у
меня есть цель в жизни. Разве можно относиться к этому иначе? Но если за пределами земного нет ничего, кроме безбрежного вакуума, то почему вы должны испытывать благодарность за что-либо?
У меня есть друг, и у него как-то состоялся разговор с одним из бизнес-
Универсальное чувство
благодарности ведет нас к пониманию об источнике нашего бытия – Боге
партнеров по поводу своей христианской веры. Его партнер, один из директоров большой международной корпорации, был чрезвычайно начитанным и глубоко разбирался в экономике и философии. Пыта- ясь объяснить свою веру в существование Бога, мой друг выспраши- вал у него, что он думает о жизни. Этот человек признал, что испытывает глубокое чувство благодарности за свою жизнь. Когда мой друг спросил у коллеги: «А кому ты благодарен?» — тот был за- стигнут врасплох, признав, что не верит в существование кого-либо, кому можно было бы выразить эту благодарность. «Но почему ты испытываешь ее? — не унимался мой друг. — Ты можешь быть благо- дарным только какой-то личности, заслуживающей этого». На это коллега ответил: «Вот почему люди придумали Бога. Им обязательно необходимо некое мифическое существо, которому они могли бы вы- ражать благодарность».
Нелепость этого аргумента очевидна. Джеймс Райан вернулся к надгробию в Нормандии не для того, чтобы выразить благодар- ность кому-то, кого он выдумал в своем воображении. Капитан Мил- лер действительно спас ему жизнь. Благодарность без объекта благодарения — бессмысленная идея, и никто не будет выдумывать Бога только для того, чтобы было кого благодарить. Если нет Творца, то почему мы испытываем благодарность?
Благодарность, которую испытывал Джеймс Райан или я в тот день на озере, — благодарность, пережитая столько раз в течение жизни всеми нами, включая бизнес-партнера моего друга, предпола- гает существование кого-то, кому мы благодарны. Точно так же, как универсальная характеристика чувства вины указывает на существо- вание нравственного закона, универсальное чувство благодарности ведет нас к пониманию — доступного, пожалуй, только сердцу, — об источнике нашего бытия — Боге. То, что я пережил, глядя на сына в
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
Нью-Хэмпшире, было ярким проявлением этого знания, записанного на сердце.
Но если мы осознаем реальность красоты и благодарность глу- боко внутри нас, то почему же нам так сложно жить в свете этого понимания?
Потому что все окружающее с упорством и настойчивостью твердит нам о противоположном. Транспаранты повсюду вещают:
«Истины не существует»; «Бог — это миф», — и наше общество при- нимает откровенную ложь за чистую монету.
Повторюсь: это — огромная дисфункция современной жизни. Она становится еще более очевидной, когда мы исследуем, какую роль играет в нашей повседневности постмодернистское мышление с его противоречивой и явно иррациональной природой. Постмодер- нисты совершают ужаснейшие вещи.
 |
 |
Глава 25
Прозревающие постмодернисты
|
что стало одной из главных причин их близости к вымиранию. Зоо- парки и защитники природы по всему миру прилагают немало уси- лий, чтобы отдалить этого всеми любимого, но сексуально индифферентного медведя от грани исчезновения.
Ведущая роль в этой борьбе отведена центру по защите боль- ших панд «Волун», расположенному на юго-западе китайской про- винции Сычуань. Ученые в «Волуне» обнаружили, что панды сами для себя составляют почти такую же угрозу, как и сужение ареала их обитания. Они питаются бамбуковыми стеблями и листьями, низ- кая пищевая ценность которых усугубляется тем фактом, что у панд — пищеварительная система плотоядных. Группы больших панд живут далеко друг от друга, и самцы печально известны своей не- уклюжестью в ухаживании. В то же время, самки, в половине случаев рождающие двойни, выбирают для выкармливания только одного де- теныша, зачастую позволяя другому умереть в небрежении. Таким образом, хотя «это, поневоле, делают моллюски с холодного Кейп- Кода и даже ленивые медузы»,2 панды это делают явно недостаточно эффективно. Если же и делают, то выращивают слишком мало здо- ровых детенышей.
Ученые из китайского центра по сохранению и изучению боль- ших панд в природном заповеднике «Волун» изобрели оригинальные способы мотивировать этих медведей к тому, что должно происхо- дить естественным образом. Когда зоопарк Сан-Диего доставил че- тырехлетнюю самку по имени Хуа Мэй обратно в Китай, ее опекуны в «Волуне» приготовились к серии «свиданий вслепую», надеясь, что
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
Хуа Мэй поможет увеличить популяцию панд. Однако эта самка всю жизнь провела в неволе, поэтому ученые из «Волуна» всерьез опа- сались, что она не будет знать, как себя вести. Чтобы помочь ей, они прибегли к тому, что можно было бы назвать «панда-порно» — по- казывали Хуа Мэй видеозаписи спаривания панд.
В июне 2004 года ученые из «Волуна» с гордостью объявили о том, что Хуа Мэй забеременела.3 В случае рождения двойни они могли спасти обоих медвежат, поочередно меняя их до тех пор, пока те смогут выживать без избирательного внимания мамы.
Я рассказываю эту трогательную историю по двум причинам, и обе они показывают ущербность постмодернистского мышления. Во- первых, оказывается, что натуралисты — люди, верящие, что нет ничего, кроме хаотической вселенной — не способны или не согласны поступать в соответствии с собственными убеждениями. Иначе они просто позволили бы большим пандам исчезнуть, поскольку именно так действует естественный отбор, не так ли? С точки зрения биоло- гического разнообразия или любой другой идеи, которую используют натуралисты для объяснения компрометирующего их альтруизма, эти медведи ничего не значат.
Кроме того, эта история показывает, что Питер Сингер ошибается, говоря, что люди не отличаются от животных. Наши любовь и забота отличают нас от всех остальных живых существ. По сути, именно эти качества и делают нас людьми. В своих поступках мы не опираемся на холодные прагматичные расчеты Сингера. Мы куда более великодушны по отношению к Земле и населяющим ее созданиям, словно они были вверены нашему попечению. В действительности так и есть, и это дока- зывает, что относительно будущего больших панд гораздо куда более оправданной является библейская Книга Бытие, чем «Происхождение видов» Дарвина. Хотя натуралисты проповедуют об отсутствии разли- чий между человечеством и остальным творением, своими поступками они показывают, что эти различия огромны. Это один из множества примеров того, как постмодернизм явно противоречит сам себе.
|
Постмодернизм мог вполне быть изобретен известным бейсбо- листом Йоги Беррой. В нем полно тезисов, наподобие тех, которые высказывал экстравагантный Йоги: «В этот ресторан больше никто не ходит, потому что в нем слишком многолюдно». Явная взаимоис- ключающая суть многих позиций постмодернизма ведет людей к вы- сказыванию подобных же абсурдных утверждений. Позже в этой главе будет рассказано о том, как один известный архитектор пост- модернизма отрекся от собственного противоречивого учения.
Г Л А В А 2 5
Однако многие люди живут в огромной лжи постмодернизма, даже не осознавая, насколько это ослабляет их способность рацио- нально мыслить. Как-то репортер спросил у яркой и порой эпатаж- ной Максин Уотерс, конгрессмена из Калифорнии, почему она марширует в демонстрации за право делать аборты. «Потому что у моей мамы не было права на аборт», — совершенно серьезно ответила Уотерс.4
Почему же люди этого не замечают? Мы утратили способность к критическому мышлению и различению правильного и неправиль- ного. Вся наша культура твердит о том, что нам нужно просто при- нимать чужие высказывания, не оспаривая их. Мы обязаны рассматривать любую точку зрения как правильную и верить в от- сутствие таких понятий, как истина или логическая обоснованность. Эта идея стала злыми чарами, которые так запугали нас, что мы на- чали верить в относительность всего сущего.
Подобная относительность повлияла на каждого. Все мы в той или иной степени — прозревающие постмодернисты. Постмодернизм серьезно искажает наше самовосприятие как человеческих личностей. Возьмите, к примеру, современную поглощенность людей самими собой. Доведите ее до логической крайности, и вы получите девизы для набора в армию наподобие: «Армия одного».
Впервые узнав, что новый девиз для новобранцев — «Армия од- ного», я ожидал увидеть столько карикатур, язвительных статей и острот шоуменов, что вся страна просто поднимет армию на смех. Тем не менее, военные сделали хорошее исследование. Множество специальных комиссий и проведенных фокус-групп позволили из- учить потенциал этого девиза. Как ни удивительно, кампания по на- бору в армию прошла успешно. Предыдущий девиз: «Будь тем, кем ты можешь быть» — тоже играл на личных амбициях, но девиз
«Армия одного» изобразил воинскую службу не всецело командным делом, а приключением для супергероя-одиночки.
Но армия действует совсем не так, в чем я убедился во время службы в морской пехоте. Мне нравилось находиться вместе с дру- гими парнями в боевой обстановке. Я любил физические нагрузки, тренировки, дисциплину. Но больше всего я ценил дух войскового товарищества, ощущение сплоченности подразделения. И не важно, насколько разношерстной компанией были новобранцы, — наступал момент, когда они сливались в единую боевую единицу, в которой каждый переживал солидарность, неведомую нигде в гражданской жизни.
На то есть простая причина. Военные не в бирюльки играют. Они работают на грани жизни и смерти в боевых сражениях, и это подразумевает командное взаимодействие.
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
Командуя взводом, я хорошо выучил, что моя жизнь зависит от подчинения приказам командира и уверенности в том, что мои солдаты точно так же четко выполняют мои приказы. Как раньше, так и сейчас военная дисциплина состоит в простом обеспечении ис- полнения приказов. Как офицер, я должен был заслужить уважение солдат. Сила армии, по большому счету, заключается в сохранении крепких уз между офицерами и их подчиненными даже в самых экс- тремальных ситуациях. Все это — вопрос взаимоотношений.
Тактика боя также требует взаимодействия. Наступление взвода на вражеские позиции — исключительно командная задача. Одно отделение из тринадцати человек залегает, обеспечивая огневое прикрытие для другого отделения, которое продвигается вперед. Внутри каждого отделения есть огневые группы по четыре человека в каждой, которые командир развертывает аналогичным образом: одна наступает, а другая обеспечивает огневое прикрытие для на- ступления. Действия армейских подразделений в бою в высшей мере координированы.
На поле боя солдат, с которым ты делишь окоп, контролирует сектор в 180 градусов, а другой такой же сектор контролируешь ты. Вы сражаетесь буквально спиной к спине. До войны во Вьетнаме тем- нокожий американец Аллен Чемберс был воинственным ненавистни- ком белых. Но Вьетнам покончил с его расизмом, потому что в бою его спину прикрывал белый. Они были в неразрывной связке. Если бы не этот парень, то Аллен погиб бы.
Армия одного?! Просто смех! Но наше общество восприняло это всерьез, что показывает, насколько глубоко мы затянуты в ги- гантскую ложь о величии и самодостаточности человека.
Одно дело — вступить в армию из-за возможности стать героем- одиночкой, а затем, естественно, обнаружить, что ты — часть сообще- ства, которое должно функционировать совершенно особым образом. Так часто происходит, когда кто-то «клюет» на лживую рекламу. Но совсем другое дело — строить свою жизнь на утвержде- ниях, которые опровергают друг друга и могут привести к ошибоч- ным решениям в вопросах жизни и смерти. Вот почему так важно не только понимать фундаментальные идеи, скрывающиеся за тем, что мы слышим и видим в обществе, но и смотреть глубже.
 |
Под давлением жизненных обстоятельств люди могут вынуж- денно признать иррациональность постмодернизма и тот факт, что он создает безвыходность, которая со временем делает жизнь невы- носимой. Мы уже увидели в истории Денниса Козловски, что про-
Г Л А В А 2 5
исходит, когда человек в погоне за личной наживой отвергает всякую этику. И, как это ни трагично, подобные явления становятся обыч- ными. Такие случаи поднимают вопрос о том, каким образом обще- ство, отвергающее любые утверждения о существовании истины, может сохранять понятие об этике. Термин «этика» происходит от греческого слова, которое переводится как «стабильный». Она не меняется. Но какая может быть этика, если не существует истины?
Пятнадцать лет назад один мой друг дал двадцать миллионов долларов Гарвардской школе бизнеса на введение курса этики. Я ска- зал ему, что он тратит деньги впустую, потому что Гарвард, безза- ветно преданный философскому релятивизму, никогда не сможет научить этике. Позже я даже написал по этому поводу статью, вы- звавшую смятение среди моих друзей из попечительского совета Гар- варда. Чтобы удовлетворить их протесты, я попросил выслать мне учебную программу. Прочитав ее, я увидел, что мои наихудшие пред- положения подтвердились, и написал еще одну статью — даже более жесткую, чем предыдущая. Это побудило Гарвард пригласить меня в 1991 году прочитать лекцию, которую я назвал: «Почему Гарвард не может научить этике».
Никогда еще я не работал над речью настолько усердно. Я из- учал все, что попадалось мне в руки, поскольку знал, что буду ата- кован лучшими из интеллектуалов. В тот день, когда я, стоя в полукруглом «колодце» перед круто вздымавшимися вверх рядами, обратился к забитой до отказа лекционной аудитории, сердце вы- прыгивало у меня из груди.
Впрочем, эта лекция вызвала у меня разочарование, поскольку то, что я говорил, никто не стал оспаривать. Мне не задали ни еди- ного толкового вопроса. Я пришел к выводу, что для диспута со мной студенты были недостаточно подкованы в нравственной философии, и это, само по себе, стало самым печальным из всех комментариев.
Это приглашение оказалось не последним, и на протяжении не- скольких лет я читал лекции не только в Гарварде, но и в других уни- верситетах Лиги Плюща. За последнее десятилетие я все больше убеждался в том, что ни один из ведущих американских вузов, за ис- ключением горстки колледжей с обучением по программе «Великих книг», и откровенно религиозных учебных заведений, не может на- учить этике. Снова и снова то один, то другой из моих друзей бросал мне вызов, утверждая, что в их альма-матер или вузе, где они препо- дают, этику излагают самым лучшим образом. Каждый раз я просил из прислать мне учебную программу этого курса, и вскоре обнару- живал, что он говорит не столько об этике, сколько об уважении раз- личий или охране окружающей среды. Сегодня единственный стандарт — это прагматизм. Лишние проблемы вредны для бизнеса.
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
Почему же мы должны удивляться, когда сотрудники обдирают до нитки свои корпорации? Они научены тому, что могут поступать, как им вздумается. Выбирать собственные ценности. Они просто должны вести себя так, чтобы их имя не оказалось в газетах (многие пренебрегают и этой частью). Никто в академических аудиториях не признает, что постмодернизм ведет в тупик. Мы позволяем студентам принимать собственные решения об истине, а затем удивляемся, когда они мошенничают.
Никто, за исключением одного-единственного профессора, ко- торого я встретил в моей собственной альма-матер, Брауновском университете. Я вернулся в Браун на пятидесятую годовщину нашего выпуска отчасти потому, что меня пригласили прочитать одну из лек- ций в день вручения дипломов. К моему огромному удивлению, в этом бастионе политкорректного либерализма мне предложили са- мому выбрать тему лекции, что я и сделал: «Почему Лига Плюща не может научить этике».
Когда меня представили толпе, до отказа заполнившей большой лекционный зал, этот профессор поприветствовал меня и сказал, что выбранная мной тема лекции представляет для него интерес. По его словам, он когда-то преподавал этику в Брауне, но затем, обращаясь к аудитории, добавил: «Возможно, выслушав мистера Колсона, вы поймете, почему мне пришлось отказаться от этого курса», — и он занял свое место в зале. Я нашел честного человека.
 |
Один из наиболее прославленных поборников главной идеи постмодернизма — что мы сами творим собственную реальность — об- наружил, что такие убеждения сделали его жизнь никчемной и не- счастной. Этот гигант литературного мира был бунтарем без причины. Последние пятьдесят лет его труды использовали для при- вивания постмодернистского мышления студентам университетов. Тем не менее, на пике своей карьеры он совершил полный разворот и вышел из многих тупиков, в которых оказался, следуя своим идеям. Он отверг те самые иллюзии, которые сделали его знаменитым.
Уоллес Стивенс родился 2 октября 1879 года в Рединге, штат Пенсильвания, в семье потомка первых эмигрантов из Голландии. В детстве, отправляясь в воскресную школу при пресвитерианской церкви, он надевал «лакированные туфли с серебряными пряж- ками».5 Мать Уоллеса, урожденная Целлер, происходила из весьма набожной немецкой семьи, а отец, Гаррет, был успешным юристом, инвестировавшим свои адвокатские гонорары в фермы, недвижи- мость для сдачи в аренду и новые предприятия. Семейство процве-
Г Л А В А 2 5
тало до начала XX века, когда их стабильность была подорвана в результате рыночных кризисов и пожара на одном из предприятий Стивенса — велосипедном заводе. С этого времени Гаррету прихо- дилось прикладывать немало усилий к тому, чтобы сохранять преж- нее положение его семьи в обществе Рединга, которым он чрезвычайно дорожил.
Уоллес — второй из пятерых детей — поступил в Гарвард в 1897 году. У него уже развилась любовь к литературе, и во время учебы в колледже Стивенс публиковал свои первые поэмы, рассказы и очерки в журналах «Harvard Advocate» и «Harvard Monthly». Профессора признавали его таланты. На Стивенса оказала влияние французская поэзия, в частности — произведения Поля Верлена, посвященные тому, как разум создает свой личный мир. Стивенс до конца своих дней оставался франкофилом, много читая о Париже и иногда зака- зывая книги и картины из парижских магазинов. Он мог в мельчай- ших подробностях описать кафе на Елисейских Полях, хотя на самом деле никогда во Франции не был. Ему было достаточно Парижа, на- рисованного его воображением. Стивенс не хотел, чтобы его личный мир оказался скомпрометированным реальностью.
Семья Уоллеса сразу же заметила, что после Гарварда он из- менился. Социальные амбиции родителей у сына быстро преврати- лись в непоколебимый интеллектуальный снобизм. «Уоллес уехал в колледж, а затем вернулся с гарвардским акцентом!» — отметили его братья и сестры.6
Отец посоветовал Уоллесу последовать по его стопам юриста, но юноша решил, что попробует заняться писательским трудом. В 1900 году он уехал в Нью-Йорк, где устроился внештатным коррес- пондентом в газету «New York Tribune» и помощником редактора в ежемесячный журнал «World’s Work». Вскоре Уоллес понял, что за- работать на жизнь таким ремеслом очень непросто, и воспользовался советом отца. Он поступил в Юридическую школу Нью-Йорка и в 1904 году был принят в коллегию адвокатов.
Летом этого же года во время визита в Рединг Уоллес позна- комился с Элси Молл. У ее матери, которая происходила из некогда знатного рода, была неблагополучная история. Она дважды выходила замуж и оба раза — за расточителей, которые погружали семью в долги и затем умирали. Отец Элси скончался, когда она была еще совсем ребенком, а следующий муж ее матери не мог себе позволить оплату учебы девочки. В итоге она в возрасте четырнадцати лет оста- вила школу и устроилась продавщицей в магазин.
Вскоре Уоллес Стивенс совершенно потерял голову от Элси Молл просто потому, что она была самой красивой из всех известных ему девушек. Она стала его «музой», и Уоллес начал сочинять в ее
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
честь стихи. Элси была настолько хорошенькой юной блондинкой, что победила на конкурсе красоты и стала моделью для изображения Свободы на десятицентовых монетах.
Уоллес и Элси встречались пять лет, в течение которых Стивенс пытался утвердиться как юрист в Нью-Йорке. В течение этого пе- риода двое молодых людей виделись относительно редко, зато вели интенсивную переписку. Вместе они проводили время только летом и на праздники, когда Уоллес гостил дома у родителей. В такие дни его внимание было настолько поглощено Элси, что это вызвало про- тесты у его отца, который считал, что семья превратилась для Уоллеса в прачечную.
Поначалу адвокатская карьера Стивенса не ладилась. Он не обладал ни темпераментом, необходимым для работы в зале суда, ни предпринимательской смекалкой, без которой было сложно построить успешную практику. Но ему наконец удалось получить хорошую должность юриста в компании по страхованию поручитель- ских обязательств, где он стал специалистом по банковским гаран- тиям.
В 1909 году Стивенс почувствовал себя уже достаточно окреп- шим финансово, чтобы жениться на Элси Молли. Одним из летних вечеров за ужином он представил юную красавицу своей семье. Они знали Элси много лет: вначале — как одноклассницу младшего брата Уоллеса, а затем — как девушку, за которой ухаживает сам Уоллес. Вскоре стало очевидно, что родители Стивенса не одобряют этот брак. После того, как Уоллес проводил Элси домой, он крепко пору- гался с отцом, поскольку считал возражения родителей классовым предрассудком против социального положения его невесты. Впрочем, его сестры, у которых было меньше причин предпочитать невестку более знатных кровей, также недоумевали, как Уоллес мог заинте- ресоваться Элси. Она казалась им скучной и заурядной. Отец Сти- венса не имел ни малейших сомнений, что голос страсти заглушил у сына все доводы разума, и попытался воспрепятствовать этому браку. В кульминационный момент ссоры с отцом Уоллес выкрикнул,
что если Элси в этом доме не рады, то он больше никогда не пере- ступит его порог.
Элси и Уоллес вскоре поженились. Это была скромная церемо- ния, на которой не присутствовало никого из семейства Стивенсов. В отличие от большинства угроз, выкрикиваемых в пылу ссоры, Уоллес сдержал свое слово. Его отец умер через два года, в 1911-м, так больше и не увидев сына в своем доме.
В Нью-Йорке Уоллес присоединился к группе художников-аван- гардистов. Во время учебы в Гарварде он подружился с Уолтером Конрадом Аренсбергом — богатым юношей с поэтическими наклонно-
Г Л А В А 2 5
стями. В Нью-Йорке Аренсберг собрал вокруг себя художников-экс- периментаторов и других деятелей искусства. Так Стивенс познако- мился с будущими знаменитостями — художниками Маном Рэем, Франсисом Пикабиа и Марселем Дюшаном. Молодой поэт впервые со- прикоснулся с новыми направлениями в искусстве, различные ответв- ления которых позже объединило название «модернизм».
Модернизм, по сути, был попыткой утвердить искусство на ис- ключительно человеческой основе, создать труды, которые не ими- тировали бы жизнь (поскольку жизнь — это плод хаоса), а были бы особыми мирами сами по себе. Модернизм опирался на материали- стические научные предположения, считавшиеся неопровержимыми. Стивенс отмечал, что «человек должен жить в мире Дарвина, а не Платона».7
Свои первые зрелые стихи он начал писать в годы Первой мировой войны. Они публиковались в таких журналах, как «Тренд» и альманах Хариет Монро «Поэзия». Вольный стих Стивенса, характеризовав- шийся потрясающей музыкальностью, эстетическим очарованием и иро- ничным остроумием, начал привлекать к себе внимание публики.
В 1916 году Стивенс присоединяется к компании «Hartford Ac- cident and Indemnity» в качестве главы нового департамента поручи- тельских гарантий. Вместе с Элси он переезжает в Хартфорд, штат Коннектикут.
С этого времени и до самой его смерти в 1955 году жизнь Сти- венса текла по двум руслам. С одной стороны, он был высокооплачи- ваемым руководителем, который день напролет диктовал правовые заключения по долговым искам и распределял юридические задачи компании между региональными адвокатскими конторами. В 1934 году Стивенс стал вице-президентом «Hartford Accident and Indem- nity», и даже в разгар Великой депрессии зарабатывал 17 тысяч дол- ларов в год — огромную сумму, если учесть, что годовой заработок преуспевающих врачей и юристов тогда составлял две тысячи долла- ров.
В то же время, Стивенс-поэт вставал каждый день в шесть утра, чтобы уделить два часа чтению и получить пищу для размышлений на время ежедневной сорокаминутной прогулки от дома до офиса. (За свою жизнь он так и не научился водить машину.) Большинство его стихов были сочинены именно по пути на работу. Родившиеся строки Стивенс по приходу в офис диктовал секретарше. Иногда для того, чтобы закончить какое-нибудь стихотворение, он выкраивал часть рабочего времени, то и дело навещая библиотеку компании, где усердно изучал массивный толковый словарь.
В 1923 году, когда Стивенсу было 43, издательство
«A. A. Knopf» опубликовало первый большой сборник его стихов под
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
названием «Harmonium» («Фисгармония»). В него вошли многие про- изведения, которые сегодня изучают студенты в университетах. Так, стихотворение «Пожилая набожная дама» решительно отвергает тра- диционную веру, а «Воскресное утро» прославляет неоязычество. В последнем Стивенс воспевает чувственность и страстные порывы души, как нечто гораздо более возвышенное, чем небеса. Поэт спра- шивает: «Погибнет ли напрасно наша кровь или стяжает рай?»8
Критики признали, что сборник «Harmonium» открыл миру новый поэтический талант. Впрочем, некоторые сочли убежденность Стивенса в том, что искусство есть наивысшая жизненная ценность, поверхностной и бессодержательной. Критики последующих лет по- стоянно защищали Стивенса от подобных обвинений, но сам он принимал их близко к сердцу. По весьма личным причинам, ему пришлось признать, что наша кровь несет в себе не только возмож- ность чувственного блаженства, но и семена собственного разру- шения.
Вскоре после свадьбы Стивенс начал невольно переосмысливать возражения его семьи против Элси Молл. Он обнаружил, что та юная красотка, на которой он женился, была также и личностью, имевшей собственные симпатии и антипатии, и многие из них были противо- положны его предпочтениям. В то время, как Элси больше нравилось в Хартфорде, напоминавшем ее родной город, Уоллес сетовал о по- тере той жизни, которую он вел в Нью-Йорке.
В Хартфорде Элси быстро ограничила общественную жизнь семьи. Ей не нравились богемные друзья Уоллеса, и она была рада, что теперь их нет поблизости. Чувствуя свою неспособность участво- вать в литературной жизни мужа, Элси, естественно, начала прези- рать ее. Вне всякого сомнения, в том, что она переживала, немалая доля вины лежала и на Уоллесе. Он часто вел себя, как напыщенный глупец, хотя и не замечал этого.
Элси относилась к поэзии мужа пренебрежительно, называя ее
«надуманной» — и отчасти это действительно было так. Когда Стивенс перевез ее в большой дом на Уэстерли-Тэрис — один из лучших приго- родов Хартфорда, — Элси стала затворницей. Соседские дети прозвали ее «ведьмой». Умению Уоллеса справляться одновременно с несколь- кими делами она противопоставила свой перфекционизм в немногих сферах. Элси стала одержима садоводством, превратив их обширный задний двор в цветочное шоу. Кроме того, она достигла настоящего мастерства в кулинарии, кормя своего худощавого мужа так, что, по некоторым сведениям, его вес перевалил за 130 килограмм. Возможно, таким кулинарным усердием Элси просто пыталась убить его.
После того, как в 1924 году у них родился ребенок: Холли Брайт Стивенс, — Элси опекала малышку так, чтобы исключить из ее
Г Л А В А 2 5
жизни участие Уоллеса. Отец и дочь тосковали по близкому обще- нию, но до того момента, как Холли стала взрослой, она мало виде- лась с отцом, даже живя с ним в одном доме. Юная королева красоты Элси старела настолько быстро, насколько могла. Она оде- валась, как старая дева, и выглядела нарочито неряшливо — дальше некуда. Странную скорость этой трансформации показывают фото- графии Стивенсов, хранящиеся в библиотеке Хантингтона.9 Элси словно говорила Уоллесу: «Ты женился на мне, и я — твоя, но у тебя не будет той молодой, красивой девушки из твоих грез, потому что ты никогда не знал меня настоящую».
Жизнь Стивенса, далекая от образа неоязыческого разгула на острове у берегов Греции, быстро стала безрадостной, унылой и хо- лодной. Элси и Уоллес выделили для себя раздельные апартаменты в доме на Уэстерли-Тэрис, а по вечерам ужинали вместе в гробовой тишине и уходили каждый в свою спальню.
В период с середины 1920-х по 1940-й серость жизни Стивенса отчасти скрашивали его ежегодные зимние поездки на юг. Эти путе- шествия, во время которых он много пил, охотился и рыбачил со своими друзьями, вселяли в него немного жизни и давали новое вдох- новение его поэзии.
Самое известное стихотворение Стивенса «Догадка о гармонии в Ки-Уэсте» родилось именно во время одной из таких поездок. Оно является типичным образцом его творчества, в частности, сосредо- точиваясь на том, как разум формирует наш опыт. Стивенс рисует образ женщины, поющей на морском берегу, противопоставляя сложную структуру ее песни (творимый ею воображаемый мир) мо- нотонному и однообразному шуму самого моря.
Он был единственным творцом всего, Что было в мире. Даже океан
Чем бы он ни был, обретал себя
В звучащей песне. И смотря ей вслед, Шагающей вдоль берега вдали,
Мы знали, что иного мира нет,
Чем тот, что в этот час она творит.10
Проблемы певца (творца) собственного мира становятся оче- видными, как только он предпринимает попытку жить в этом, реаль- ном, мире. На мой взгляд, Стивенса делает воистину значительным тот факт, что он тщательно анализировал слишком простые ответы и отвергал их.
Разочаровавшись в собственных взглядах, выраженных в сбор- нике «Harmonium», Стивенс на семь лет практически забросил поэ-
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
зию. В конце концов, он начал высмеивать собственную претенциоз- ность. В стихотворении «Мотив для метафоры» он пишет о том, как использовал поэзию, чтобы избежать честного взгляда на самого себя. Она была для него местом, «где сам ты никогда собою не был, быть не хотел, да и не должен был».11
Со временем несколько событий в его жизни начали поднимать Стивенса из пучины отчаяния. Невзирая на отчужденность с Элси, он оставался ей верным, благодаря чему у него понемногу наладились отношения с дочерью, которым он придавал все больше значения. По мере того, как Уоллес начал глубоко размышлять о том, что бы он хотел дать своей дочери, ему пришлось признать, что смысл жизни выходит за пределы двух рельсов его бытия: материализма и эсте- тизма. Стивенс надеялся, что Холли займется изучением истории и языков — двух носителей традиций.
Как это ни печально, он на собственном опыте понял, какое разочарование пережили когда-то его родители, поскольку Холли, проучившись чуть больше года в Вассарском колледже, оставила учебу, чтобы выйти замуж за ремонтника офисной техники. После рождения сына Питера этот брак быстро разрушился. Тем не менее, новоиспеченный дедушка и его дочь стали близки, как никогда, и поэт души не чаял в своем внуке.
Взаимоотношения Стивенса с Холли в конце концов направили его внимание к родным, оставшимся в Рединге. Когда в 1940 году умер его самый младший брат, Джон Берген Стивенс, Уоллес отпра- вился на похороны. К тому времени в живых осталась лишь его се- стра Элизабет. На похоронах Стивенс впервые встретился с большинством своих племянников и племянниц. Он начал присылать им подарки и оказывать небольшие услуги в их продвижении по карьерной лестнице. Племянники и племянницы настолько располо- жились к своему дяде, что написали ему коллективное письмо, пол- ное восторга по поводу его присутствии в их жизни.
В ответ на него Стивенс написал: «Наконец, я обрел хоть какое-то понятие о радости семейных уз. Это один из источников жизненной силы».12 (Оставаясь наедине со своими мыслями, он, на- верняка, сожалел о разрыве с отцом.)
К этому времени Стивенс, которому уже было за шестьдесят, совершил полный переворот в своих взглядах о важности взаимо- отношений и жизни в общине. Он занялся составлением своего ге- неалогического дерева. Стивенсу хотелось наладить контакт с теми, кто повлиял на его формирование, как личности, — особенно с Цел- лерами, родственниками по материнской линии, религиозная вера ко- торых глубоко врезалась в его память. Каждый раз, приезжая в Нью-Йорк, он посещал собор Святого Патрика и стал таким знато-
Г Л А В А 2 5
ком истории этого собора, что привозил туда на экскурсии друзей, исполняя роль гида.
В последних своих стихах (некоторые из них относят к его луч- шим произведениям) Стивенс начал видеть проблески воплощенной в этом мире фантазии, намного превосходящей его собственную. Раньше он всегда творил так, словно именно поэтическое искусство привносит порядок в мертвый и бессмысленный мир. Наконец, Сти- венс осознал, что воображение поэта лишь прикасается к несрав- ненно более великому воображению его Творца.13
В стихотворении «Не мысли о сущем, но само сущее» он слу- шает предрассветный птичий щебет — точно так же, как Мессиан, на- чавший с этого свой «Квартет на конец времени». Сперва поэт думает, что это пение — плод его воображения, но затем он осознает, что этот «хрупкий зов» исходит извне и говорит о целостном сотво- ренном порядке. Этот птичий щебет является неотъемлемой частицей восхода. Восходящее солнце часто использовалась в английской поэ- зии как образ воскресения Христа. Поэт говорит об этом пении:
«Оно подобно было познанию реалий новых».14
|
26 апреля 1955 года Стивенсу сделали диагностическую опера- цию, выявившую неоперабельный рак желудка. Как было принято в те времена, ему о смертельной болезни не сообщили, однако близкие догадывались, что он и сам понимал, насколько серьезно болен.
Желая обратиться в католичество и принять водное крещение, Стивенс начал беседовать с капелланом больницы Св. Франциска, отцом Артуром Хенли. Прежде, чем крестить его и принять в лоно католической церкви, отец Хенли на протяжении нескольких месяцев провел для Стивенса более десяти консультаций.
Как выяснилось позже, сверхзаумный поэт и священник обсуж- дали те самые вопросы, которыми задается каждый из нас. Стивенс хотел знать, действительно ли существует ад, и почему мир полон страданий. Отец Хенли разъяснил необходимость свободы волеизъ- явления и показал те цитаты из Библии, где Иисус уверенно говорил о реальности ада.15 В конечном итоге, Стивенс признался, что эти на- ставления оказали на него освобождающее действие.
По словам отца Хенли, после крещения Стивенс обрел настоя- щий покой. «Теперь и я в отаре», — цитирует он слова поэта.16 Не- сомненно, Стивенс сказал это с оттенком иронии, осознавая свое былое бунтарство и всю невероятность того, что его когда-нибудь назовут ягненком, — но и с большим пониманием того факта, что его конечная судьба и счастье заключены в признании фундаментальной
С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь
истины. Стивенс наконец-то осознал, что суть жизни — не в изобре- тении самого себя, а в поиске «центра», места в Божьем мире, где мы чувствуем себя в безопасности.17
|
Я решил рассказать эту историю потому, что ее мало кто знает, а если и знает, то предпочитает умалчивать. В «Нортоновской анто- логии мировой литературы», стандартном учебнике во многих уни- верситетах, поэзия Стивенса описывается следующим образом: «Он усматривает наивысшую значимость человека в свободе художника по-новому вообразить себе мир как ‘верховный вымысел’… Это ху-
дожественная трансформация, и ее творения 
достаточно, чтобы вложить смысл во вселен-
