Исходные основания субъектно-деятельностной теории

Рубинштейн выдвинул и начал разра­батывать свой деятельностный подход в / философии, психологии и педагогике уже

/ на рубеже 10—20-х гг. Например, в 1922 г.

/ он опубликовал свою статью «Принцип творческой самодеятельности» [30, 33].

В этой новаторской программной ста­тье заложены исходные основы того об­щеметодологического подхода, который теперь называется субъектно-деятельност-ным. Его сущность была выражена в 1922 г. следующим образом: «Итак, субъект в своих деяниях, в актах своей творческой самодеятельности не только обнаружива­ется и проявляется; он в них созидается и определяется. Поэтому тем, что он делает, можно определять то, что он есть; направ­лением его деятельности можно опреде­лять и формировать его самого. На этом только зиждется возможность педагогики, по крайней мере, педагогики в большом стиле» [33, с. 438]. В этой статье деятель-

j~ ность характеризуется прежде всего сле­дующими особенностями: 1) это всегда деятельность субъекта (т. е. человека, а не животного и не машины), точнее, субъек­тов, осуществляющих совместную деятель­ность; не может быть бессубъектной дея­тельности; 2) деятельность есть взаимо­действие субъекта с объектом, т. е. она необходимо является предметной, содержа­тельной; 3) она — хотя бы в минимальной степени — всегда творческая и 4) самостоя­тельная. Самостоятельность здесь вовсе не противостоит совместности. Напротив, именно в совместной деятельности реали­зуется ее самостоятельность. Рубинштейн уже в 1922 г. исходит из того, что, напри­мер, учение есть совместное исследование, проводимое учителем и учеником.

Под деятельностью здесь понимается не Activite, не Activity, не Aktivitat, a Tatigkeit. /г. е. целенаправленное, сознательное, из-'начально практическое преобразование природы и общества субъектом, а тем са­мым и себя (своей психики и т. д.). Иначе говоря, именно сам чеЛовек создает усло­вия для своей жизни (орудия производства и производственные отношения, нравы, обычаи, жилище, транспорт, эстетику быта

и труда и т. д.), а животное лишь исполь­зует то, что находит в готовом виде в ок­ружающей природной среде. (Последний термин не подходит поэтому для характе­ристики внешнего мира человека.) Следо­вательно, Tatigkeit специфична лишь для людей, а для животных характерна только Aktivitat. К сожалению, во французском и английском языках нет слова, прямо со­ответствующего русскому слову «деятель­ность» и немецкому «Tatigkeit». Последнее понятие было глубоко разработано в не­мецкой классической философии, а потом в ранних философских рукописях моло­дого К. Маркса, впервые опубликованных лишь в 1927-1932 гг.

Рубинштейн использовал для развития своей теории все ценное, что было в кон­цепции деятельности у Гегеля, а потом и у Маркса. Вместе с тем он видел и опреде­ленные недостатки в философских систе­мах того и другого. Например, он крити­ковал позицию Гегеля, выразившуюся в сведении человека к самосознанию, и об­щую исходную идею Маркса о том, что бытие определяет сознание [33].

Социальность. В таком контексте тогда и теперь особенно остро стояла и стоит проблема социальности человека, его дея­тельности, психики и т. д.

В психологической науке в России и за рубежом на протяжении последних более чем ста лет вплоть до настоящего времени самое широкое распространение получили три очень общие трактовки социальности людей и их психики.

Быть может, наиболее влиятельными и поныне остаются теория французской со­циологической школы (Э. Дюркгейм, Л. Леви-Брюль и др.) и ее многочислен­ные современные модификации и ответв­ления. Сюда отчасти относится, например, новейшая теория социальных представле­ний, разработанная Сержем Московичи и его учениками и последователями (В. Дуаз, Д. Жодлэ, Е. Дрозда-Сеньковска и др.) [21, 39, 40].

С точки зрения создателей француз­ской социологической школы, социаль­ность сводится преимущественно к идео­логии, к коллективным представлениям, вообще к сознанию (общественному). Та­кая точка зрения перспективна постольку,

4.1. Психология субъекта и его деятельности

 

поскольку она учитывает качественные, а не одни только количественные изменения человеческой психики в ходе социально-исторического развития. Особенно суще­ственно, что все это историческое разви­тие сознания, по мнению французских авторов, в принципе не может быть сведено к развитию индивида и индивидуального сознания; оно связано с изменениями всего общества, всего общественного строя. Эти положительные стороны данной концеп­ции социальности учитывали и разрабаты­вали дальше многие социологи и психо­логи (например, ранний Ж. Пиаже, позд­ний Л.С. Выготский и др.).

Вместе с тем указанная концепция имела существенные недостатки. Их прео­долевали ученые, использующие и разви­вающие наиболее перспективные положе­ния философии К. Маркса — прежде всего учение раннего Маркса о духовно-практи­ческой сущности человека (см. об этом, например, работы С.Л. Рубинштейна, Э. Фромма и др., а также дикуссию «Психо­логия и марксизм» [3, 27, 29, 33, 38]). С таких позиций была разработана прин­ципиально иная концепция социальности, во многом альтернативная той, которую представляют Дюркгейм, Леви-Брюль и их многочисленные последователи. В наибо­лее систематической разработке этой новой концепции социальности примени­тельно к психологической науке особенно большую роль начиная с 30-х гг., сыграл Рубинштейн. Подводя итоги своему пози­тивному и критическому анализу психо­логической концепции французской социо­логической школы, он справедливо под­черкивал в 1935 г.: «Из социальности таким образом выпадает всякое реальное отно­шение к природе, к объективному миру и реальное на него воздействие — выпадает общественная практика» [31, с. 136]. Так «социальность сводится к идеологии» и «всю психику индивидуума определяют «коллективные представления», которые в него внедряются обществом» [там же].

Преодолевая этот существенный недо­статок, Рубинштейн и его ученики теоре­тически и экспериментально разработали в психологии субъектно-деятельностный подход и соответствующую концепцию, согласно которой человек и его психика формируются и проявляются в ходе изна-

чально практической, а затем и теоретичес­кой, но в принципе единой деятельности (всегда социальной, творческой, самостоя­тельной и т. д.). Здесь исходной основой для развития социальности выступает сов­местная практическая деятельность в единстве со всей психикой человека — общественным и индивидуальным созна­нием и бессознательным. Субъектом та­кой деятельности являются человечество в целом, а внутри его — различные общ­ности людей и индивиды, взаимодейст­вующие друг с другом [1, 3, 5, 27, 33].

Наконец, начиная с 20-30-х гг. и до сих пор разрабатывается еще одна концепция социальности, идущая отчасти от Ф. де Сос-сюра, а затем от Э. Кассирера, М.М. Бах­тина, Л.С. Выготского и др. (если ограни­читься только XX в.). По их мнению, она не сводится к двум предыдущим концеп­циям, поскольку главным фактором соци­альности признается знак, символ, речь и т. д., отличающие людей от животных. Например, согласно точке зрения Касси­рера, язык как система знаков является основным средством или инструментом психического развития людей; язык и речь играют ведущую роль в опосредствовании такого развития. По мнению Выготского, именно знак (прежде всего речевой) и способ его употребления составляют «про­изводящую причину» возникновения у детей высших (т. е. опосредствованных, культурных, социальных, специфически человеческих) психологических функций. Такова суть знаковой концепции социаль­ности. Среди специалистов сейчас нет единства взглядов по вопросу о том, как квалифицировать эту речезнаковую теорию. Одни считают ее разновидностью выше­упомянутой психологической концепции французской социологической школы (см., например: [11, 21, 22, 27]), а другие, напротив, видят в ней источник или реа­лизацию деятельностного подхода, вообще деятельностной парадигмы (см., например, [11, 14]').

'С середины 1930-х и до середины 1970 гг. А.Н. Леонтьев полагал, что теория Выготского суще­ственно отличается от теории деятельности, но в конце 70-х гг. он неожиданно изменил свою позицию на противоположную. По его мнению, Выготский «су­мел увидеть, что центральной категорией для марк­систской психологии должна стать предметная дея­тельность человека» [17, с. 41].

4. ПСИХИЧЕСКАЯ РЕГУЛЯЦИЯ ПОВЕДЕНИЯ

 

Если бы проблема речи и языка разра­батывалась только с позиций знакового подхода (в смысле Выготского и др.), то он закономерно дополнял бы субъектно-деятельностный подход Рубинштейна и его школы. И тогда особых трудностей в их соотнесении и сравнительном анализе вообще могло бы не возникнуть. Дело, однако, в том, что субъектно-деятельност-ная концепция тоже раскрывает фунда­ментальную роль общения (и соответственно языка и речи как важнейших средств общения), но она делает это иначе, по-своему: в соотношении с сенсорикой и изначально практической деятельностью (в частности, познавательной) и другими видами активности людей. Таким образом, проблема языка и речи весьма актуальна и для знакового, и для субъектно-деятель-ностного подходов (в этом — их общ­ность), но проблематика субъекта и его изначально практической деятельности наиболее существенна только для второго из них, но не для первого (в этом — их различие).

Специальный анализ данной проблемы [3, 5, 7, 22, 27] приводит к выводу, что речь, знаки, символы и т. д. играют, бесспорно, существенную роль в развитии человека, но лишь постольку, поскольку он в начале жизненного пути с момента рождения ов­ладевает ими на основе своих первичных сенсорно-перцептивных, наглядно-дейст­венных, коммуникативных, вообще прак­тических контактов с окружающим миром (людьми, вещами и т. д.). В таком смысле речь вторична по отношению к исходным простейшим практическим действиям ре­бенка и их сенсорным предпосылкам. Однако для знакового подхода речь как квинтэссенция социальности является в данном случае, наоборот, первичной. Тем самым игнорируется или недооценива­ется изначальная сенсорная наглядно-действенная, чувственно-практическая ос­нова, необходимая для возникновения и развития речи. Соответственно этому со­циальность ограничена преимущественно теми отношениями между людьми, кото­рые складываются в плане общественного сознания — в отрыве от практической деятельности (трудовой, игровой, учебной и т. д.). Следовательно, в общей трактовке

социальности речезнаковая теория в основ­ном остается на позициях психологической теории французской социологической школы, а не деятельностного подхода.

Субъектно-деятельностный подход и соответствующую теорию можно, на мой взгляд, обозначить как объективный субъ-ектизм (не субъективизм!), поскольку он нацеливает исследователей на все более глубокое изучение объективных законо­мерностей субъекта и всех видов его актив­ности: деятельности, общения, поведения, созерцания, психического как процесса и т. д.

Мышление как деятельность

Субъектно-деятельностная концепция особенно детально разработана в области психологии мышления. В этом аспекте ее суть наиболее отчетливо выступает при сопоставлении с классическими работами Жана Пиаже, начинавшего их в русле тео­рии социальности, которая идет от Дюрк-гейма. Например, в начале 20-х гг. ранний Пиаже в своих глубоких исследованиях речи и мышления ребенка открыл много нового в детской психике, в детской логике и т. д. (прежде всего фундаментальный факт эгоцентризма). Но при этом он ис­ходил из общего для тогдашней психоло­гии положения: движущей силой развития детей является не их взаимодействие с материальными объектами (вещами) в ходе изначально практической деятельности, а лишь взаимодействие мыслей, вообще со­знания детей и взрослых в процессе их речевого общения. Ранний Пиаже писал: «Таким образом, не вещи приводят ум к необходимости проверки: ведь сами вещи обрабатываются умом. Более того, ребе­нок никогда на самом деле не входит в настоящий контакт с вещами, ибо он не трудится. Он играет с вещами или верит, не исследуя их.

Каким же образом рождается необ­ходимость в проверке? Ясно, что 'столк­новение нашей мысли с чужой мыслью вызывает в нас сомнение и потребность в доказательстве» (подчеркнуто мной. —А.Б.) [24, с. 373].

4.1. Психология субъекта и его деятельности

 

Пиаже справедливо акцентирует дейст­вительно фундаментальную роль общения, диалога, простейшей «дискуссии» в умст­венном, вообще психическом развитии детей дошкольного возраста. Однако это чисто мысленное общение едва ли справед­ливо противопоставляется материальному взаимодействию детей с познаваемыми материальными объектами (предметами, вешами и т. д.) — игнорируемому или даже отрицаемому Пиаже.

Существенно иначе данная проблема выступает для субъектно-деятельностного подхода. Люди (уже в младенчестве) не­прерывно взаимодействуют с вещами и другими индивидами, поэтому вся их пси­хика есть неразрывная взаимосвязь с внешним миром. Исходной генетической основой последней являются сенсорно-практические контакты ребенка с окружаю­щей действительностью, в форме которых возникает и развивается первоначальное общение с другими людьми. Взаимосвязи субъекта с объектами и другими субъектами не исключают, а, напротив, предполагают и опосредствуют друг друга. И тогда проци­тированная выше исходная идея раннего Пиаже (а также позднего Выготского и многих других психологов) корректируется следующим образом.

Действие. Генетически исходной, пер­вичной формой мышления является не само по себе речевое взаимодействие и тем более не понятийное, не теоретическое мышление, не «столкновение нашей мысли с чужой» как бы в обход взаимодействия с вещами, а простейшее практическое дейст­вие. Будучи одним из важнейших компо­нентов изначально практической деятель­ности, «непосредственно реально сопри­касаясь с объективной действительностью, проникая внутрь ее и ее преобразовывая, оно является исключительно мощным средством формирования мышления, ото­бражающего объективную действитель­ность. Действие поэтому как бы несет мышление на проникающем в объектив­ную действительность острие своем» [31, с. 337]. Такой фундаментальный вывод о первичной форме мышления сделал к 1935 г. Рубинштейн, развивая и конкретизируя свой субъектно-деятельностный подход в психологии.

Приведу из своих наблюдений простей­ший пример возникновения такого эле­ментарного практического действия — зародыша будущего мышления. Поощ­ряемые взрослыми, младенцы в возрасте 8-Ю месяцев играют с кубиками и, в част­ности, пытаются поставить один из них на другой, В результате верхний кубик либо сохраняет устойчивое положение, либо падает вниз. Это одна из простейших форм наглядно-действенной, изначально прак­тической деятельности, в ходе которой ребенок пытается самостоятельно и твор­чески решить новую для него трудную за­дачу. Мышление зарождается именно в подобных наглядно-действенных ситуа­циях, поскольку в них материальные пред­меты как бы сопротивляются ручонкам младенцев, поэтому особенно успешно осуществляется саморегуляция деятель­ности на основе обратных связей. (Хотя этот последний термин в 30-е гг. еще не использовался в современном, обобщенно кибернетическом смысле, мы можем сей­час его применить для интерпретации рас­сматриваемых теорий и экспериментов того времени. Это тем более правомерно, что уже тогда российские физиологи и психофизиологи П.К. Анохин и Н.А. Берн-штейн проводили свои классические ис­следования саморегуляции, результаты которых в дальнейшем были обобщены, в частности, с помощью понятия «обратная связь» в смысле Н. Винера — основопо­ложника кибернетики.)

Обратная связь в ее традиционной трак­товке — это такой универсальный способ саморегуляции, который непосредственно, наглядно, однозначно, очевидным образом сигнализирует, правильно или неправильно (по изначально заданным критериям) осуществляется то или иное функциони­рование, активность и т. д. у человека, животного и в технической системе (со­зданной людьми). Напомню любимый пример Анохина: человек хочет пить, он наливает воду из графина в стакан, под­носит стакан к губам и т. д. Вся эта система простейших действий регулируется именно обратными связями, очевидным образом (для ее субъекта и для внешнего наблюда­теля) сигнализирующими о том, насколько адекватно или неадекватно она выполни-

4. ПСИХИЧЕСКАЯ РЕГУЛЯЦИЯ ПОВЕДЕНИЯ

 

ется. Таким образом притягательная и в то же время сопротивляющаяся (при оши­бочном к ней подходе) материальная ре­альность как бы учит животных и людей правильному с ней обрашению (подроб­нее см.: [5, 6)).

Поэтому даже младенцы, пытающиеся, например, поставить кубик на кубик, сразу определяют, насколько адекватно они действуют. Следовательно, на начальных этапах простейшей деятельности сенсорно-практические контакты с материальными вещами — обратные связи •— вполне до­ступны младенцам и тем самым способст­вуют их самообучению. Таков яркий при­мер проявления самостоятельной деятель­ности даже у этих крошек. Вот почему будущее мышление зарождается именно я форме простейших практических дейст­вии, когда маленькие дети еще не овладели даже самой элементарной речью.

По мнению многих психологов, мыш­ление в онтогенезе проходит три основ­ные стадии: сначала наглядно-действенное (зародыши которого, как мы видели, воз­никают уже у младенцев), потом наглядно-образное и, наконец, понятийное (теорети­ческое).

Наглядно-действенное мышление не­разрывно связано с сенсорно-перцептив­ными процессами (ощущениями, восприя­тиями, представлениями). В ходе общения маленьких детей друг с другом и со взрос­лыми сенсорика и перцепция в процессе практического взаимодействия с предме­тами генетически предшествуют даже самым первым детским словам, вообше овладению речью. Вначале младенцы и маленькие дети сенсорно-перцептивно и практически взаимодействуют с окружаю­щей действительностью, с теми или иными людьми и вещами; соответственно они создают свои первые сенсорно-перцептив­ные образы этих людей и вещей. И только потом, вторично, на наглядно-действен­ной основе начинают формироваться прос­тейшие значения слов, обозначающих то, что уже хотя бы частично освоено чувст­венно-практически. В таком смысле вна­чале было не слово, а дело. Иначе говоря, слово, вообще речь в процессе общения изначально зависят от исходных сенсорно-практических контактов младенца с внеш-

ним миром, и только потом, вторично, она оказывает на них все возрастающее влия­ние. Это показали результаты многочис­ленных экспериментов российских психо­логов П.Я.Гальперина, А. В. Запорожца, ГЛ. Розенгарт-Пупко, Ф.А. Сохина и дру­гих, подтверди в иже и развившие вывод, сделанный еще в 1935 г., о генетически исходной форме мышления — практичес­ком действии.

Здесь уместно отметить и весьма су­щественную эволюцию теории Пиаже. В 30-е гг. он тоже (независимо от россий­ских авторов деятельностного подхода) приходит к выводу о принципиально важ­ной роли практических действий в разви­тии человеческого интеллекта. Наблюдая за собственными детьми со дня их рожде­ния, экспериментируя с ними и обобщая эти эмпирические данные, он обнаружил, что не само по себе речевое общение в чисто умственном плане, а сенсорно-моторные операции (действия) вместе с наглядной интуицией являются исходной формой мышления, которое лишь потом развивается в форме конкретных, а затем и формальных операций J25]. (Этот вывод нисколько не умаляет фундаментальную роль общения в психическом развитии детей и взрослых.)

По мере формирования у человека не только наглядно-действенного (сенсорно-моторного), но и наглядно-образного и особенно теоретического мышления со­вершенствуются способы саморегуляции познавательной деятельности. Мы уже видели, что для генетически исходного, нагл яд но-действе иного уровня мышления главным регулятором является обратная связь. Это — такая взаимосвязь между функционированием и его результатами, когда последние непосредственно, одно­значно, наглядно-чувственно, по заранее заданным критериям сигнализируют ор­гану управления о том, адекватно или не­адекватно функционирует данная система. Иначе говоря, это сигнальная связь, пред­полагающая непосредственное соотнесе­ние или сличение 1) заранее заданных, желаемых, конечных и 2) фактически до­стигнутых к данному моменту, промежу­точных, текущих результатов. Здесь желае­мое,- вообще предвидимое выступает из-

4.1. Психология субъекта и его деятельности

 

начально с большой определенностью, в частности, в виде четко и заранее фикси­рованного эталона, с которым и сличаются фактически достигаемые результаты. Такова традиционная трактовка обратной связи как универсального механизма саморегу­ляции, обобщенная в кибернетике, пси­хологии и т. д. Однако теоретико-экспери­ментальные исследования, проведенные с позиций субъектно-деятельностной тео­рии, показали, что традиционное понятие обратной связи как способа саморегуля­ции, одинаково присущего и животным, и людям, и техническим системам, именно в силу такой универсальности не раскры­вает специфики детерминации человека как субъекта на высших уровнях его бытия (теоретическое мышление, свобода, со­весть и т. д.). На указанных уровнях чело­веческой активности нет изначально за­данных эталонов, сигналов, сигнальных раздражителей, сигнальных связей, кото­рые непосредственно и однозначно, с на­глядно-чувственной очевидностью «удо­стоверяли» бы адекватность или неадек­ватность деятельности, поведения, обще­ния и т. д. субъектов. По мере того как человек поднимается на более высокие уровни своего бытия, он формирует и раз­вивает все свои психические процессы и свойства, в частности наиболее сложные, изначально не данные критерии для само­оценки собственных поступков, действий, мыслей, чувств и т. д. Это означает, что обратные и вообще сигнальные связи (вы­ражающие только простейшие, а вовсе не любые зависимости между функциониро­ванием и его результатами) необходимы, но недостаточны для детерминации субъ­екта — вопреки традиционому понятию обратной связи [6].

4.1.4. Человек в соотношении с раздражителями, объектами и другими субъектами

Рубинштейн, Леонтьев, их ученики и современные последователи раскрыли со­став, строение, структуру деятельности как взаимодействия субъекта с объектом. Люди взаимодействуют с внешним миром на разных, но взаимосвязанных уровнях.

Например, окружающая действительность объективно выступает для человека на разных стадиях его активности соответст­венно в различных качествах: как система (безусловных) раздражителей, сигнальных (условных) раздражителей, объектов и субъектов (вообще индивидов). Раздражи­тель — это внешний толчок, который более или менее однозначно «запускает» в ход адекватные ему реакции и рефлексы (зрачковый рефлекс в ответ на изменение освешения, сосательный рефлекс ново­рожденного в ответ на тактильный кон­такт с материнской грудью и т.д.).

Условные (сигнальные) раздражители, по мнению И.П. Павлова, вызывают со­ответствующие условные рефлексы (на­пример, свет + пишевое подкрепление). По Павлову, психика возникает у живот­ных и человека вместе с условными реф­лексами. (Эту идею разработали Леонтьев и Запорожец.) Иначе говоря, сигнальные (условные) рефлексы суть не только физиологический, но уже и психический уровень взаимодействия индивидов с ок­ружающей действительностью.

Объект (в отличие от безусловного и условного раздражителей) — это еше более высокий и сложный уровень взаимодейст­вия с внешним миром, свойственный, строго говоря, только людям.

Но для животных окружающая среда — это преимущественно система не объек­тов, а раздражителей (в том числе сигналь­ных, означающих переход от физиологи­ческого к психофизиологическому уровню взаимодействия с действительностью). Приведу пример из новейшего экспери­ментального исследования поведения ло­сихи во время и после родов в условиях, максимально приближенных к естествен­ным [4, 15]. Эксперименты показали, что в первые дни лосиха охраняет не детеныша, а место родов (даже в тех случаях, когда новорожденного у нее отобрали). Уведен­ная с места родов, лосиха стремится туда вернуться. Но при попытках воссоединить мать с детенышем вне места родов лосиха не только не принимала своего детеныша, но часто проявляла по отношению к нему агрессивность, вплоть до битья копытами. Следовательно, в системе взаимосвязан­ных наследственных и врожденных реак-

ПСИХИЧЕСКАЯ РЕГУЛЯЦИЯ ПОВЕДЕНИЯ

 

ций матери и лосенка друг на друга «вы­пало» одно из важных звеньев, что сделало невозможным дальнейшую заботу лосихи о новорожденном детеныше.

Это яркий пример того, что поведение индивидов (животных) осуществляется именно на уровне реакций (а не действий), обусловленных только раздражителями (но не объектами). Для нормального челове­ческого индивида (прежде всего для ма­тери) новорожденный всегда выступает не только как система раздражителей, но в первую очередь как объект — полностью вычлененный субъектом из внешней «сре­ды» и потому предстоящий, противостоя­щий ему и в силу своей существенности инвариантный, независимый, в частности, по отношению к любым наглядно-чувст­венным характеристикам окружающей действительности. Поэтому здесь в прин­ципе невозможно отвержение новорож­денного на уровне реакций (всегда обус­ловленных лишь наглядно-чувственно). ' Для ребенка предмет начинает высту­пать не только как комплекс раздражите­лей, но и как объект по мере его вычлене­ния в процессе сенсорно-практической деятельности и устойчивого обозначения словом. Предмет становится объектом в наиболее строгом смысле этого термина, когда сформировано понятие о данном предмете (простейшие понятия начинают образовываться у старших дошкольников и младших школьников).

Столь существенное различие между раздражителем и объектом явно обнару­живается также у людей при разнообраз­ных травмах головного мозга. Как известно, в этих случаях очень часто в последнюю очередь нарушается и раньше всего вос­станавливается светоошушение, т.е. раз­личение человеком света и тени. На про­стейших уровнях таких сенсорных диффе-ренцировок человек выделяет некоторые различия в основном между раздражите­лями (в том числе сигнальными), но еще не объектами. Вслед за светоошушением восстанавливается дифференцировка цвета и только потом собственно предметное зрение, с помощью которого человек фор­мирует перцептивный образ объекта (вы­деляет его контур, форму и т. д.).,._у. ям<*

Отчасти сходная картина наблюдается и в раннем онтогенезе ребенка. Так, напри­мер, исследования, проведенные А.А. Мить-киным, Б.А. Сергиенко и их сотрудни­ками, во многом по-новому раскрыли проблему постнатального сенсорного раз­вития человека [20, 34}. Использование объективной методики регистрации глазо­двигательной активности у младенцев пер­вых недель жизни помогло выявить очень раннее развитие моторных координации в зрительной системе, роль наследственных и врожденных предпосылок в сенсорном и сенсомоторном развитии и т. д. В част­ности, обнаружилось, что способность к зрительному выделению пространственных свойств ближайшего окружения ребенка формируется у него раньше целенаправлен-н ых движений рук и локомоторных актов, по-видимому, на основе соответствующих сенсомоторных координации.

Вначале новорожденный человеческий индивид осуществляет простейшую мало­дифференцированную активность, из ко­торой по мере его развития вычленяются всегда взаимосвязанные элементарные общение, деятельность и т. д. (дифферен­циация через интеграцию). Поэтому едва ли есть основания утверждать вслед за некоторыми авторами, что первоначально у младенца постепенно возникает деятель­ность (но еще не общение) или, наоборот, общение (но еше не деятельность). Однако в любом случае на каждой стадии своего формирования и развития эта специфи­чески человеческая активность в ее целост­ности существенно отличается от поведе­ния животных.

Даже когда человек (младенец, ребе­нок, взрослый) взаимодействует с дейст­вительностью как системой (сигнальных) раздражителей, он не низводится до уров­ня животных, для которых внешняя среда выступает именно в качестве раздражите­лей. Новорожденный младенец и малень­кий ребенок в начале своего развития не проходят натуральную, животную, несоии-альную стадию (низших психологических функций), Младенец исходно является человеком, который только начинает свой жизненный путь. Можно, вероятно, выде­лять в его развитии низшие и высшие этапы, но в любом случае не на основании того,

4.1, Психология субъекта и его деятельности

 

что первые якобы являются натуральными, животными, несоциальными и только вто­рые становятся, наконец, социальными, культурными и т.д.

Уже сенсорные и перцептивные уровни взаимодействия индивидов с действитель­ностью (прежде всего с раздражителями и их сигналами) принципиально отличаются друг от друга у животных и людей. Одно из таких различий связано с соотношением сознания и бессознательного. То и другое свойственно именно человеку, потому что только у него психика дифференцируется на оба этих взаимосвязанных уровня; со­знание существует лишь соотносительно с бессознательным, т. е. одно без другого невозможно (как объект без субъекта). В этом смысле у животного нет не только сознания, но и бессознательного. У мла­денца их тоже еще нет, хотя уже начинают формироваться предпосылки для после­дующей дифференциации (через интегра­цию) сознания и бессознательного. Про­тиворечивое динамическое взаимодейст­вие обоих этих уровней психики связано, к частности, с соотношением объекта и (сигнального) раздражителя. В отличие от последнего объект всегда осознан (в той или иной степени).

Сигнальный раздражитель, отражен­ный в ощущении, может, как известно, не осознаваться в качестве объекта, хотя он при этом выполняет свою сигнальную функцию. Многочисленные эксперименты показали, что испытуемый может адекватно реагировать на чувственный сигнал и вместе с тем не осознавать его. Те или иные компоненты окружающей действитель­ности (предметы, их свойства и т.д.), вы­ступающие вначале как раздражители, могут затем осознаваться, когда они ста­новятся объектами^Это два разных, но вза-ТТТмосиятанН'Ы'У^ровня ощущений: 1) чувст­венное отражение неосознаваемых вещей, явлений и т. д. как раздражителей, сигналь­ных для реакций и других поведенческих актов; 2) последующее осознание тех же вещей и явлений уже в качестве объектов действия и познания, т. е. формирование ощущения и восприятия как образов этих объектов. Сигнальные раздражители опо­средствуют взаимодействие между предме-ом как раздражителем и предметом как

объектом. То, что осознается, тем самым является или становится объектом. Осо­знание переживаний, чувств, других пси­хических явлений осуществляется через осознание объекта (людей, вещей, собы­тий и т. д.), с которыми они связаны [33J.

Такое понимание принципиального различия между раздражителем (безуслов­ным и сигнальным) и объектом знаменует собой «водораздел» между бихевиоризмом (необихевиоризмом) и деятельностной парадигмой- Для (необихевиористов глав­ное — это все более тшательно изучаемые соотношения между стимулами (раздражи­телями) и реакциями: S—R. А для «деятель-ностников» наиболее существенным явля­ется более сложный уровень взаимодейст­вия людей с внешним миром — взаимо­связи субъектов и объектов (несводимые к соотношениям S—R), т. е. прежде всего действия, а не одни лишь реакции и ре­флексы. Эти существенные различия между раздражителями (соотносительно с реак­циями) и объектами (соотносительно с действиями) особенно значимы для изу­чения деятельности.

Именно действие (изначально практи­ческое) и составляет «единицу», главный компонент деятельности. Российскими психологами выявлены и изучены различ­ные типы действий: практические, перцеп­тивные, мнемические, умственные и т.д. Последние во многом сходны с теми ин­теллектуальными операциями, которые глубоко исследованы поздним Пиаже и его школой.

Наряду с действиями очень важными компонентами деятельности являются мотивы, цели, способы осуществления действий (операции) и т. д. Главное здесь — потребности, побуждения, мотивы, эмо­ции, чувства и т.д., т. е. движущие силы всей жизни людей.

Деятельность — в единстве своих ком­понентов — означает неразрывную связь человека с внешним миром. Именно в ходе деятельности субъект практически, мате­риально, а затем только мысленно, теоре­тически, идеально преобразует действи­тельность и потому все глубже ее познает, переживает и т.д. (этим люди принци­пиально отличаются от животных). Тем самым содержание внешнего мира —