Глава пятая, в которой описывается устройство гарема

"Ревю паризьен" (Париж), 18(6) июля 1877 г. Шарль д'Эвре СТАРЫЕ САПОГИ Фронтовая зарисовка Кожа на них потрескалась и стала мягче лошадиных губ. В приличномобществе в таких сапогах не появишься. Я этого и не делаю - сапогипредназначены для иного. Мне сшил их старый софийский еврей десять лет назад. Он содрал с менядесять лир и сказал: "Господин, из меня уже давно репей вырастет, а ты всееще будешь носить эти сапоги и вспоминать Исаака добрым словом". Не прошло и года, и на раскопках ассирийского города в Междуречье улевого сапога отлетел каблук. Мне пришлось вернуться в лагерь одному. Яхромал по раскаленному песку, ругал старого софийского мошенника последнимисловами и клялся, что сожгу сапоги на костре. Мои коллеги, британские археологи, не добрались до раскопок - на нихнапали всадники Рифат-бека, который считает гяуров детьми Шайтана, ивырезали всех до одного. Я не сжег сапоги, я сменил каблук и заказалсеребряные подковки. В 1873 году, в мае, когда я направлялся в Хиву, проводник Асаф решилзавладеть моими часами, моим ружьем и моим вороным ахалтекинцем Ятаганом.Ночью, когда я спал в палатке, проводник бросил в мой левый сапог эфу, чейукус смертелен. Но сапог просил каши, и эфа уползла в пустыню. Утром Асафсам рассказал мне об этом, потому что усмотрел в случившемся руку Аллаха. Полгода спустя пароход "Адрианополь" напоролся на скалу в Термаикосскомзаливе. Я плыл до берега два с половиной лье. Сапоги тянули меня ко дну, ноя их не сбросил. Я знал, что это будет равносильно капитуляции, и тогда мнене доплыть. Сапоги помогли мне не сдаться. До берега добрался я один, всеостальные утонули. Сейчас я там, где убивают. Каждый день над нами витает смерть. Но яспокоен. Я надеваю свои сапоги, за десять лет ставшие из черных рыжими, ичувствую себя под огнем, как в бальных туфлях на зеркальном паркете. Я никогда не позволяю коню топтать репейник - вдруг он растет изстарого Исаака? Третий день Варя работала с Фандориным. Надо было вызволять Петю, а пословам Эраста Петровича, сделать это можно было одним-единственным способом:найти истинного виновника случившегося. И Варя сама умолила титулярногосоветника, чтобы он взял ее в помощницы. Петины дела были плохи. Видеться с ним Варе не позволяли, но отФандорина она знала: все улики против шифровальщика. Получив отподполковника Казанзаки приказ главнокомандующего, Яблоков немедленнозанялся шифровкой, а потом, согласно инструкции, лично отнес депешу нателеграфный пункт. Варя подозревала, что рассеянный Петя вполне могперепутать города, тем более что про Никопольскую крепость знали все, а прогородишко Плевну ранее мало кто слышал. Однако Казанзаки в рассеянность неверил, да и сам Петя упрямился и говорил, что отлично помнит, как кодировалименно Плевну, такое смешное название. Хуже всего было то, что, по словамприсутствовавшего на одном из допросов Эраста Петровича, Яблоков явно что-тоскрывал и делал это крайне неумело. Врать Петя совсем не умеет - это Варяотлично знала. А между тем все шло к трибуналу. Истинного виновника Фандорин искал как-то странно. По утрам,вырядившись в дурацкое полосатое трико, подолгу делал английскую гимнастику.Целыми днями лежал на походной кровати, изредка наведывался в оперативныйотдел штаба, а вечером непременно сидел в клубе у журналистов. Курил сигары,читал книгу, не пьянея пил вино, в разговоры вступал неохотно. Никакихпоручений не давал. Перед тем как пожелать спокойной ночи, говорил только:"3-завтра вечером увидимся в клубе". Варя бесилась от сознания своей беспомощности. Днем ходила по лагерю,смотрела в оба - не обнаружится ли что-нибудь подозрительное. Подозрительноене обнаруживалось, и, устав, Варя шла в палатку к Эрасту Петровичу, чтобырасшевелить его и побудить к действию. В берлоге титулярного советника царилпоистине ужасающий беспорядок: повсюду валялись книги, трехверстные карты,плетеные бутылки из-под болгарского вина, одежда, пушечные ядра, очевидно,использовавшиеся в качестве гирь. Однажды Варя, не заметив, села на тарелкус холодным пловом, которая почему-то оказалась на стуле, страшнорассердилась и потом никак не могла застирать жирное пятно на своемединственном приличном платье. Вечером 7 июля полковник Лукан устроил в пресс-клубе (так на английскийманер стали называть журналистский шатер) вечеринку по поводу дня своегорождения. По этому случаю из Букарешта доставили три ящика шампанского,причем именинник утверждал, что заплатил по тридцать франков за бутылку.Деньги были потрачены впустую - про виновника торжества очень быстро забыли,потому что истинным героем дня нынче был д'Эвре. Утром, вооружившись выигранным у посрамленного Маклафлина цейсовскимбиноклем (Фандорин, между прочим, за свою несчастную сотню получил целуютысячу - и все благодаря Варе), француз совершил дерзкую экспедицию: водиночку съездил в Плевну, под прикрытием корреспондентской повязки проникна передовой рубеж противника и даже умудрился взять интервью у турецкогополковника. - Мсье Перепелкин любезно объяснил мне, как лучше всего подобраться кгороду, не угодив под пулю, - рассказывал окруженный восторженнымислушателями д'Эвре. - Это и в самом деле оказалось совсем несложно - турки идозоров-то толком выставить не удосужились. Первого аскера я повстречалтолько на окраине. "Что вылупился? - кричу. - Веди меня скорей к самомуглавному начальнику". На Востоке, господа, самое главное - держатьсяпадишахом. Если орешь и ругаешься, стало быть, имеешь на это право. Приводятменя к полковнику. Звать Али-бей - красная феска, черная бородища, на грудизначок Сен-Сира. Отлично, думаю, прекрасная Франция меня выручит. Так и так,говорю. Парижская пресса. Волей судеб заброшен в русский лагерь, а тамскучища смертная, никакой экзотики - одно пьянство. Не откажет ли почтенныйАли-бей дать интервью для парижской публики? Не отказал. Сидим, пьемпрохладный шербет. Мой Али-бей спрашивает: "Сохранилось ли то чудесное кафена углу бульвара Распай и рю-де-Севр?" Я, честно говоря, понятия не имею,сохранилось оно или нет, ибо давно не был в Париже, однако говорю: "Как же,и процветает лучше прежнего". Поговорили о бульварах, о канкане, о кокотках.Полковник совсем растрогался, борода распушилась - а бородища знатная,просто маршал де Ре - и вздыхает: "Нет, вот закончится эта проклятая война,и в Париж, в Париж". "Скоро ль она закончится, эфенди?" "Скоро, - говоритАли-бей. - Очень скоро. Вот вышибут русские меня с моими несчастными тремятаборами из Плевны, и можно будет ставить точку. Дорога откроется до самойСофии". "Ай-я-яй, - сокрушаюсь я. - Вы смелый человек, Али-бей. С тремябатальонами против всей русской армии! Я непременно напишу об этом в своюгазету. Но где же славный Осман Нури-паша со своим корпусом?" Полковникфеску снял, рукой махнул: "Обещал завтра быть. Только не поспеет - дорогиплохи. Послезавтра к вечеру - самое раннее". В общем, посидели славно. И проКонстантинополь поговорили, и про Александрию. Насилу вырвался - полковникуж приказал барана резать. По совету monsieur Perepyolkin я ознакомил сосвоим интервью штаб великого князя. Там мою беседу с почтенным Али-беемсочли интересной, - скромно закончил корреспондент. - Полагаю, завтра жетурецкого полковника ожидает небольшой сюрприз. - Ох, Эвре, отчаянная голова! - налетел на француза Соболев, раскрывгенеральские объятья. - Истинный галл! Дай поцелую! Лицо д'Эвре скрылось за пышной бородой, а Маклафлин, игравший в шахматыс Перепелкиным (капитан уже снял черную повязку и взирал на доску обоимисосредоточенно прищуренными глазами), сухо заметил: - Капитан не должен был использовать вас в качестве лазутчика. Неуверен, дорогой Шарль, что ваша выходка вполне безупречна с точки зренияжурналистского этоса. Корреспондент нейтрального государства не имеет правапринимать в конфликте чью-либо сторону и тем более брать на себя рольшпиона, поскольку... Однако все, включая и Варю, столь дружно набросились на нудного кельта,что он был вынужден умолкнуть. - Ого, да здесь весело! - вдруг раздался звучный, уверенный голос. Обернувшись, Варя увидела у входа статного гусарского офицера,черноволосого, с лихими усами, бесшабашными, чуть навыкате глазами иновеньким "георгием" на ментике. Вошедшего всеобщее внимание нисколько несмутило - напротив, гусар воспринял его как нечто само собой разумеющееся. - Гродненского гусарского полка ротмистр граф Зуров, - отрекомендовалсяофицер и отсалютовал Соболеву. - He припоминаете, ваше превосходительство?Вместе на Коканд ходили, я в штабе у Константина Петровича служил. - Как же, помню, - кивнул генерал. - Вас, кажется, под суд отдали закартежную игру в походе и дуэль с каким-то интендантом. - Бог милостив, обошлось, - легкомысленно ответил гусар. - Мне сказали,здесь бывает мой давний приятель Эразм Фандорин. Надеюсь, не соврали? Варя быстро взглянула на сидевшего в дальнем углу Эраста Петровича. Тотвстал, страдальчески вздохнул и уныло произнес: - Ипполит? К-какими судьбами? - Вот он, чтоб мне провалиться! - ринулся на Фандорина гусар и сталтрясти его за плечи, да так усердно, что голова у Эраста Петровичазамоталась взад-вперед. - А говорили, тебя в Сербии турки на кол посадили!Ох, подурнел ты, братец, не узнать. Виски для импозантности подкрашиваешь? Любопытный, однако, круг знакомств обрисовывался у титулярногосоветника: видинский паша, шеф жандармов, а теперь еще этот лубочныйкрасавец с бретерскими замашками. Варя как бы ненароком подобралась поближе,чтобы не упустить ни одного слова. - Побросала нас с тобой судьба, побросала. - Зуров перестал трястисобеседника и вместо этого принялся хлопать его по спине. - Про своиприключения расскажу особо, тет-а-тет, ибо не для дамских ушей. - Он игривопокосился на Варю. - Ну а финал известный: остался без гроша,один-одинешенек и с вдребезги разбитым сердцем (снова взгляд в Варинусторону). - Кто бы мог п-подумать, - прокомментировал Фандорин, отодвигаясь. - Заикаешься? Контузия? Ерунда, пройдет. Меня под Кокандом взрывнойволной так об угол мечети приложило - месяц зубами клацал, веришь ли -стаканом в рот не попадал. А потом ничего, отпустило. - А с-сюда откуда? - Это, брат Эразм, долгая история. Гусар обвел взглядом завсегдатаев клуба, посматривавших на него с явнымлюбопытством, и сказал: - Не тушуйтесь, господа, подходите. Я тут Эразму свою шахерезадурассказываю. - Одиссею, - вполголоса поправил Эраст Петрович, ретируясь за спинуполковника Лукана. - Одиссея - это когда в Греции, а у меня была именно что шахерезада. -Зуров выдержал аппетитную паузу и приступил к повествованию. - Итак,господа, в результате некоторых обстоятельств, про которые известно толькомне и Фандорину, я оказался в Неаполе, на совершеннейшей мели. Занял урусского консула пятьсот рублей - больше, сквалыга, не дал - и поплыл моремв Одессу. Но по дороге бес меня попутал соорудить банчок с капитаном иштурманом. Обчистили, шельмы, до копейки. Я, натурально, заявил протест,нанес некоторый ущерб корабельному имуществу и в Константинополе былвыкинут... то есть я хочу сказать, высажен на берег - без денег, без вещей идаже без шляпы. А зима, господа. Хоть и турецкая, но все равно холодно.Делать нечего, отправился в наше посольство. Прорвался через все препоны ксамому послу, Николаю Павловичу Гнатьеву. Душевный человек. Денег, говорит,одолжить не могу, ибо принципиальный противник всяческих одалживаний, ноесли угодно, граф, могу взять к себе адъютантом - мне храбрые офицеры нужны.В этом случае получите подъемные и все прочее. Ну я и стал адъютантом. - У самого Гнатьева? - покачал головой Соболев. - Видно, хитрая лисаусмотрела в вас что-то особенное. Зуров скромно развел руками и продолжил: - В первый же день новой службы я вызвал международный конфликт и обмендипломатическими нотами. Николай Павлович отправил меня с запросом кизвестному русоненавистнику и святоше Расану Хайрулле - это главный турецкийпоп, вроде папы римского. - Шейх-уль-ислам, - уточнил строчивший в блокноте Маклафлин. - Болшепохож на ваш обер-прокурор Синод. - Вот-вот, - кивнул Зуров. - Я и говорю. Мы с этим Хайруллой сразу другдругу не понравились. Я ему честь по чести, через переводчика: "Вашепреосвященство, срочный пакет от генерал-адъютанта Гнатьева". А он, пес,глазами зырк и отвечает на французском - нарочно, чтоб драгоман не смягчил:"Сейчас время молитвы. Жди". Сел на корточки, лицом к Мекке, и давайприговаривать: "О великий и всемогущий Аллах, окажи милость Твоему верномурабу, дай ему увидеть при жизни, как горят в аду подлые гяуры, недостойныетоптать Твою священную землю". Хорошие дела. С каких это пор Аллахупо-французски молятся? Ладно, думаю, я тоже сейчас новое в православныйканон введу. Хайрулла поворачивается ко мне, рожа довольная - как же, гяурана место поставил. "Давай письмо твоего генерала", - говорит."Pardonnez-moi, eminence {Прошу извинить, ваше преосвященство (фр.)}, -отвечаю. - У нас, русских, сейчас как раз время обедни. Вы уж потерпитеминутку". Бух на коленки и молюсь на языке Корнеля и Рокамболя: "Господьвсеблагий, порадуй грешного раба твоего болярина, то бишь шевалье Ипполита,дай ему полюбоваться, как жарятся на сковородке мусульманские собаки". Вобщем, осложнил и без того непростые российско-турецкие отношения. Хайруллапакета не взял, громко заругался по-своему и выставил нас с драгоманом задверь. Ну, Николай Павлович меня для вида пожурил, а сам, по-моему, осталсядоволен. Видно, знал, кого, к кому и зачем посылать. - Лихо, по-туркестански, - одобрил Соболев. - Но не слишком дипломатично, - вставил капитан Перепелкин,неодобрительно глядя на развязного гусара. - А я недолго продержался в дипломатах, - вздохнул Зуров и задумчиводобавил. - Видно, не моя стезя. Эраст Петрович довольно громко хмыкнул. - Иду я как-то по Галатскому мосту, демонстрирую русский мундир и накрасоток поглядываю. Они хоть и в чадрах, но ткань, чертовки, подбираютнаипрозрачнейшую, так что еще соблазнительней получается. Вдруг вижу - едетв коляске нечто божественное, бархатные глазищи поверх вуалетки так исверкают. Рядом - жирный евнух-абиссинец, кабан кабаном, сзади еще коляска сприслужницами. Я остановился, поклонился - с достоинством, как подобаетдипломату, а она перчаточку сняла и белой ручкой мне (Зуров сложил губыдудочкой) - воздушный поцелуй. - Сняла пегчатку? - с видом эксперта переспросил д'Эвре. - Да это нешутки, господа. Пгогок считал хогошенькие гучки самой соблазнительной частьюженского тела и стгого-настгого запгетил благогодным мусульманкам ходить безпегчаток, чтобы не подвеггать соблазну мужские сегдца. Так что снятиепегчатки - c'est un grand signe {это великий знак (фр.)}, как если быевгопейская женщина сняла... Впгочем, воздегжусь от пагаллелей, - замялсяон, искоса взглянув на Варю. - Ну вот видите, - подхватил гусар. - Мог ли я после этого обидеть дамуневниманием? Беру коренную под уздцы, останавливаю, хочу отрекомендоваться.Тут евнух, сапог смазной, ка-ак хлестнет меня плеткой по щеке. Что прикажетеделать? Вынул саблю, проткнул невежу насквозь, вытер клинок об его шелковыйкафтан и грустный пошел домой. Не до красотки стало. Чувствовал, добром некончится. И как в воду смотрел - вышло препаршиво. - А что такое? - полюбопытствовал Лукан. - Оказалась жена паши? - Хуже, - вздохнул Зуров. - Самого басурманского величества,Абдул-Гамида II. И евнух, натурально, тоже султанский. Николай Павловичотбивал меня как мог. Самому падишаху сказал: "Если б мой адъютант стерпелот раба удар плеткой, я б с него самолично погоны сорвал за позор званиюрусского офицера". Но разве они понимают, что такое офицерский мундир?Турнули, в двадцать четыре часа. На пакетбот - и в Одессу. Хорошо хоть вскоре война началась. Николай Павлович на прощаньеговорил: "Благодари Бога, Зуров, что не старшая жена, а всего лишь"маленькая госпожа", "кучум-кадинэ". - Не "к-кучум", а "кучук", - поправил Фандорин и вдруг покраснел, чтопоказалось Варе странным. Зуров присвистнул: - Ого! А ты-то откуда знаешь? Эраст Петрович молчал, причем вид имел крайне недовольный. - Господин Фандорин жил в гостях у турецкого паши, - вкрадчиво сообщилаВаря. - И тебя там опекал весь гарем? - оживился граф. - Ну расскажи, не будьскотиной. - Не весь г-гарем, а только кучук-ханум, - пробурчал титулярныйсоветник, явно не желая углубляться в подробности. - Очень славная,отзывчивая д-девушка. И вполне современная. Знает французский и английский,любит Байрона. Медициной интересуется. Агент открывался с новой, неожиданной стороны, которая Варе отчего-тосовсем не понравилась. - Современная женщина не станет жить в гареме пятнадцатой женой, -отрезала она. - Это унизительно и вообще варварство. - Пгошу пгощения, мадемуазель, но это не совсем справедливое замечание,- снова заграссировал по-русски д'Эвре, однако сразу же перешел нафранцузский. - Видите ли, за годы странствий по Востоку я неплохо изучилмусульманский быт. - Да-да, Шарль, расскажите, - попросил Маклафлин. - Я помню вашу сериюочерков о гаремной жизни. Она была превосходной. - И ирландец расцвел отсобственного великодушия. - Любой общественный институт, в том числе и многоженство, следуетвоспринимать в историческом контексте, - профессорским тоном начал д'Эвре,но Зуров скорчил такую физиономию, что француз образумился и заговорилпо-человечески. - На самом деле в условиях Востока гарем для женщины -единственно возможный способ выжить. Судите сами: мусульмане с самого началабыли народом воинов и пророков. Мужчины жили войной, гибли, и огромноеколичество женщин оставались вдовами или же вовсе не могли найти себе мужа.Кто бы стал кормить их и их детей? У Магомета было пятнадцать жен, но вовсене из-за его непомерного сластолюбия, а из человечности. Он брал на себязаботу о вдовах погибших соратников, и в западном смысле эти женщины даже немогли называться его женами. Ведь что такое гарем, господа? Вы представляетесебе журчание фонтана, полуголых одалисок, лениво поедающих рахат-лукум,звон монист, пряный аромат духов, и все окутано этакой развратно-пресыщеннойдымкой. - А посредине властелин всего этого курятника, в халате, с кальяном иблаженной улыбкой на красных устах, - мечтательно вставил гусар. - Должен вас огорчить, мсье ротмистр. Гарем - это кроме жен всякиебедные родственницы, куча детей, в том числе и чужих, многочисленныеслужанки, доживающие свой век старые рабыни и еще бог знает кто. Всю этуорду должен кормить и содержать кормилец, мужчина. Чем он богаче имогущественней, тем больше у него иждивенцев, тем тяжелей возложенный нанего груз ответственности. Система гарема не только гуманна, но иединственно возможна в условиях Востока - иначе многие женщины просто умерлибы от голода. - Вы прямо описываете какой-то фаланстер, а турецкий муж у васполучается вроде Шарля Фурье, - не выдержала Варя. - Не лучше ли датьженщине возможность самой зарабатывать на жизнь, чем держать ее на положениирабыни? - Восточное общество медлительно и не склонно к переменам, мадемуазельБарбара, - почтительно ответил француз, так мило произнеся ее имя, чтосердиться на него стало совершенно невозможно. - В нем очень мало рабочихмест, за каждое приходится сражаться, и женщине конкуренции с мужчинами невыдержать. К тому же жена вовсе не рабыня. Если муж ей не по нраву, онавсегда может вернуть себе свободу. Для этого достаточно создать своемублаговерному такую невыносимую жизнь, чтобы он в сердцах воскликнул присвидетелях: "Ты мне больше не жена!" Согласитесь, что довести мужа до такогосостояния совсем нетрудно. После этого можно забирать свои, вещи и уходить.Развод на Востоке прост, не то что на Западе. К тому же получается, что мужодинок, а женщины представляют собой целый коллектив. Стоит ли удивляться,что истинная власть принадлежит гарему, а вовсе не его владельцу? Главныелица в Османской империи не султан и великий везир, а мать и любимая женападишаха. Ну и, разумеется, кизляр-агази - главный евнух гарема. - А сколько все-таки султану дозволено иметь жен? - спросил Перепелкини виновато покосился на Соболева. - Я только так, для познавательностиспрашиваю. - Как и любому правоверному, четыре. Однако кроме полноправных жен упадишаха есть еще икбал - нечто вроде фавориток - и совсем юные гедикли,"девы, приятные глазу", претендентки на роль икбал. - Ну, так-то лучше, - удовлетворенно кивнул Лукан и подкрутил ус, когдаВаря смерила его презрительным взглядом. Соболев (тоже хорош) плотоядно спросил: - Но ведь кроме жен и наложниц есть еще рабыни? - Все женщины султана - рабыни, но лишь до тех пор, пока не родилсяребенок. Тогда мать сразу получает титул принцессы и начинает пользоватьсявсеми подобающими привилегиями. Например, всесильная султанша Бесма, матьпокойного Абдул-Азиса, в свое время была простой банщицей, но так успешномылила Мехмеда II, что он сначала взял ее в наложницы, а потом сделаллюбимой женой. У женщин в Турции возможности для карьеры поистиненеограниченны. - Однако, должно быть, чертовски утомительно, когда у тебя на шее виситтакой обоз, - задумчиво произнес один из журналистов. - Пожалуй, это ужчересчур. - Некоторые султаны тоже приходили к такому заключению, - улыбнулсяд'Эвре. - Ибрагиму I, например, ужасно надоели все его жены. Ивану Грозномуили Генриху VIII в такой ситуации было проще - старую жену на плаху или вмонастырь, и можно брать новую. Но как быть, если у тебя целый гарем? - Да, в самом деле, - заинтересовались слушатели. - Турки, господа, перед трудностями не пасуют. Падишах велел запихатьвсех женщин в мешки и утопить в Босфоре. Наутро его величество оказалсяхолостяком и мог обзавестись новым гаремом. Мужчины захохотали, а Варя воскликнула: - Стыдитесь, господа, ведь это ужас что такое! - Но вот уже без малого сто лет, мадемуазель Варя, как нравы присултанском дворе смягчились, - утешил ее д'Эвре. - И все благодаря однойнезаурядной женщине, кстати моей соотечественнице. - Расскажите, - попросила Варя. - Дело было так. По Средиземному морю плыл французский корабль, а средипассажиров была семнадцатилетняя девушка необычайной красоты. Звали ее ЭмеДюбюк де Ривери, и родилась она на волшебном острове Мартиника, подарившеммиру немало легендарных красавиц, среди которых были мадам де Ментенон иЖозефина Богарне. С последней, которую тогда еще звали просто Жозефиной деТашери, наша юная Эме была хорошо знакома и даже дружна. История умалчивает,зачем прелестной креолке понадобилось пускаться в плавание по кишащимпиратами морям. Известно лишь, что у берегов Сардинии судно захватиликорсары, и француженка попала в Алжир, на невольничий рынок, где ее купилсам алжирский дей - тот самый, у кого по утверждению monsieur Popristchine{Мсье Поприщина} под носом шишка. Дей был стар, и женская красота его уже неинтересовала, зато его очень интересовали хорошие отношения с БлистательнойПортой, и бедняжка Эме поплыла в Стамбул, в качестве живого подарка султануАбдул-Гамиду I, прадеду нынешнего Абдул-Гамида II. Падишах отнесся кпленнице бережно, как к бесценному сокровищу: ни к чему не принуждал и дажене заставил обратиться в магометанство. Мудрый владыка проявил терпение, иза это Эме вознаградила его любовью. В Турции ее знают под именемНашедил-султан. Она родила принца Мехмеда, который впоследствии сталмонархом и вошел в историю как великий реформатор. Мать научила егофранцузскому языку, пристрастила к французской литературе и к французскомувольнодумству. С тех пор Турция повернулась лицом к Западу. - Вы просто сказочник, д'Эвре, - сварливо произнес Маклафлин. - Должнобыть, как всегда, приврали и приукрасили. Француз озорно улыбнулся и промолчал, а Зуров, с некоторых пор начавшийпроявлять явственные признаки нетерпения, вдруг с воодушевлением воскликнул: - А вот кстати, господа, не заложить ли нам банчишко? Что же мы всеразговоры да разговоры. Право слово, как-то не по-людски. Варя услышала, как глухо застонал Фандорин. - Эразм, тебя не приглашаю, - поспешно сказал граф. - Тебе чертворожит. - Ваше превосходительство, - возмутился Перепелкин. - Надеюсь, вы недопустите, чтобы в вашем присутствии шла азартная игра? Но Соболев отмахнулся от него, как от докучливой мухи: - Бросьте, капитан. Не будьте занудой. Хорошо вам, вы в своемоперативном отделе какой-никакой работой занимаетесь, а я весь заржавел отбезделья. Я, граф, сам не играю - больно натура неуемная, - а посмотретьпосмотрю. Варя увидела, что Перепелкин смотрит на красавца-генерала глазамиприбитой собаки. - Разве что по маленькой? - неуверенно протянул Лукан. - Для укреплениябоевого товарищества. - Конечно, для укрепления и исключительно по маленькой, - кивнул Зуров,высыпая из ташки на стол запечатанные колоды. - Заход по сотенке. Кто еще,господа? Банк составился в минуту, и вскоре в палатке зазвучало волшебное: - Шелехвосточка пошла. - А мы ее султанчиком, господа! - L'as de carreau {Туз бубей (фр.)}. - Ха-ха, бито! Варя подошла к Эрасту Петровичу, спросила: - А что это он вас Эразмом называет? - Так уж п-повелось, - уклонился от ответа скрытный Фандорин. - Эхе-хе, - шумно вздохнул Соболев. - Криденер, поди, к Плевнеподходит, а я все сижу, как фоска в сносе. Перепелкин торчал рядом со своим кумиром, делая вид, что тожезаинтересован игрой. Сердитый Маклафлин, сиротливо стоя с шахматной доской под мышкой,пробурчал что-то по-английски и сам себя перевел на русский: - Был пресс-клаб, а стал какой-то прытон. - Эй, человечек, шустовский есть? Неси! - крикнул гусар, обернувшись кбуфетчику. - Веселиться так веселиться. Вечер и вправду складывался весело. Зато назавтра пресс-клуб было не узнать: русские сидели мрачные иподавленные, корреспонденты же были взвинченны, переговаривались вполголоса,и время от времени то один, то другой, узнав новые подробности, бежал нателеграфный пункт - произошла большущая сенсация. Еще в обед по лагерю поползли какие-то нехорошие слухи, а в шестомчасу, когда Варя и Фандорин шли со стрельбища (титулярный советник училпомощницу обращаться с револьвером системы "кольт"), им встретилсяхмуро-возбужденный Соболев. - Хорошенькое дело, - сказал он, нервно потирая руки. - Слыхали? - Плевна? - обреченно спросил Фандорин. - Полный разгром. Генерал Шильдер-Шульднер шел напролом, без разведки,хотел опередить Осман-пашу. Наших было семь тысяч, турок - много больше.Колонны атаковали в лоб и угодили под перекрестный огонь. Убит командирАрхангелогородского полка Розенбом, смертельно ранен командир Костромскогополка Клейнгауз, генерал-майора Кнорринга принесли на носилках. Треть нашихполегла. Прямо мясорубка. Вот вам и три табора. И турки какие-то другие, нете, что раньше. Дрались как черти. - Что д'Эвре? - быстро спросил Эраст Петрович. - А ничего. Весь зеленый, лепечет оправдания. Казанзаки его,допрашивать увел... Ну, теперь начнется. Может, наконец и мне назначениедадут. Перепелкин намекал, что есть шанс. - И генерал пружинистой походкойзашагал в сторону штаба. До вечера Варя пробыла в госпитале, помогала стерилизоватьхирургические инструменты. Раненых навезли столько, что пришлось поставитьеще две временные палатки. Сестры сбивались с ног. Пахло кровью истраданием, раненые кричали и молились. Лишь к ночи удалось выбраться в корреспондентский шатер, где, как ужебыло сказано, атмосфера разительно отличалась от вчерашней. Жизнь кипела лишь за карточным столом, где вторые сутки не прекращаясьшла игра. Бледный Зуров, дымя сигарой, быстро сдавал карты. Он ничего не ел,зато не переставая пил и при этом нисколько не пьянел. Возле его локтявыросла гора банкнот, золотых монет и долговых расписок. Напротив, ерошаволосы, сидел обезумевший полковник Лукан. Рядом спал какой-то офицер, егосветло-русая голова лежала на скрещенных руках. Поблизости жирным мотылькомпорхал буфетчик, ловя на лету пожелания везучего гусара. Фандорина в клубе не было, д'Эвре тоже, Маклафлин играл в шахматы, аСоболев, окруженный офицерами, колдовал над трехверсткой и на Варю даже невзглянул. Уже жалея, что пришла, она сказала: - Граф, вам не стыдно? Столько людей погибло. - Но мы-то еще живы, мадемуазель, - рассеянно откликнулся Зуров,постукивая по колоде. - Что ж хоронить себя раньше времени? Ой блефуешь,Лука. Поднимаю на две. Лукан рванул с пальца бриллиантовый перстень: - Вскрываю. - И дрожащей рукой медленно-медленно потянулся к картамЗурова, небрежно лежавшим на столе рубашкой кверху. В этот миг Варя увидела, как в шатер бесшумно вплывает подполковникКазанзаки, ужасно похожий на черного ворона, унюхавшего сладкий трупныйзапах. Она вспомнила, чем закончилось предыдущее появление жандарма, ипередернулась. - Господин Кэзанзаки, где д'Эвре? - обернулся к вошедшему Маклафлин. Подполковник многозначительно помолчал, выждав, чтобы в клубе сталотихо. Ответил коротко: - У меня. Пишет объяснение. - Откашлялся, зловеще добавил. - А тамбудем решать. Повисшую паузу нарушил развязный басок Зурова: - Это и есть знаменитый жандарм Козинаки? Приветствую вас, господинбитая морда. - И, блестя наглыми глазами, выжидательно посмотрел назалившегося краской подполковника. - И я про вас наслышан, господин бретер, - неторопливо произнесКазанзаки, тоже глядя на гусара в упор. - Личность известная. Извольте-каприкусить язык, не то кликну часового да отправлю вас на гауптвахту заазартные игры в лагере. А банк арестую. - Сразу видать серьезного человека, - ухмыльнулся граф. - Все понял инем, как могила. Лукан наконец вскрыл зуровские карты, протяжно застонал и схватился заголову. Граф скептически разглядывал выигранный перстень. - Да нет, майор, какая к черту измена! - услышала Варя раздраженныйголос Соболева. - Прав Перепелкин, штабная голова, - просто Осман прошелфорсированным маршем, а наши шапкозакидатели такой прыти от турок не ждали.Теперь шутки кончены. У нас появился грозный противник, и война пойдетвсерьез.