Со времени второй мировой войны произошли важные сдвиги в понимании значимости и направленности интересов политической теории, которые в основном были обусловлены развитием самой этой дисциплины. По мере того как набирала силу поведенческая революция, представителей которой мало волновали макропроблемы, в нормативной политической теории в 50—60-х годов нарастали признаки существенного спада (Miller, 1990). Прежний интерес к метафизическим теориям государства сменился углубленным анализом поведения отдельных индивидов и групп. Вновь возросло внимание к таким концепциям, как теория А. Бентли (Bentley, 1949). Позитивная политическая теория пыталась ограничить себя концептуальным анализом, несмотря на протесты сторонников нормативного подхода. Тем не менее, в конце 60-х годов наметилось возрождение интереса к проблемам «большой» теории, которые нередко принимали идеологизированную форму. Однако к концу 70-х годов широковещательные дискуссии между «позитивистами» и «марксистами» исчерпали себя, и им на смену пришел политологический анализ в форме теорий среднего уровня, включавших в себя как эмпирические, так и нормативные элементы (Веуте, 1992, р. 248ff.).
Важные изменения в политической теории произошли как в связи с политическими факторами, не имевшими к ней непосредственного отношения, так и за счет внутреннего развития самой дисциплины. В послевоенный период в большинстве государств ослабла вера в способность политического центра направлять развитие общества. В 60-е и начале 70-х годов широкое распространение — особенно в Европе — получили иллюзии, связанные с возможностями планирования, и кейнсианская вера в антициклическое управление экономикой. Однако в 70-е годы господствующее в рамках политической науки направление утратило интерес к масштабным идеологическим проектам и переключилось на эмпирические политические исследования, вполне удовлетворяясь типологической разработкой политических циклов и изучением политических и социальных акторов. В теоретических изысканиях того периода основное внимание уделялось различным способам организации и управления
обществом через социальное сотрудничество. К числу наиболее значимых из этих изысканий относятся следующие направления:
— консоциативизм (Lijphart, 1977);
— неокорпоративизм (Schmitter, 1981);
— концепция социетального сотрудничества (Wilike, 1983);
— теория универсального политического обмена (Мапп, 1990);
— концепция правительства частных групп интересов (Streeck, Schmitter, 1985); истоки этого направления восходят к либерально-корпоративным идеям, и возникло оно отчасти как негативная реакция на попытки «вернуть государству его значение» (Skocpol, 1979);
— теории, представляющие различные модели государства как центра, направляющего общественное развитие, в частности, такие, как «политическая кибернетика» (Deutsch, 1966) и «теория активного общества» (Etzioni, 1986).
В 80-е годы сложился специфический тип социальных и политических акторов — новые общественные движения. Ф. Шмиттер назвал эту оппозиционную силу «синдикализмом», хотя такой термин мог иметь право на существование лишь в католических странах; он все еще полагал, что неокорпоративизм представляет собой лучшую защиту и от неуправляемости, и от угрозы государственному порядку (Schmitter, 1981). В 80-е годы политическая теория столкнулась еще с одной проблемой, а именно с вопросом защиты окружающей среды. Большинство политологов из англосаксонских стран не решались разрабатывать комплексные теории новых социальных движений, ограничиваясь рассмотрением лишь отдельных аспектов последних (Goodin, 1992). Тем не менее, специалисты из европейских стран, отличающиеся философским подходом к исследованию проблем, — такие, например, как У. Бек (Beck, 1986 / 1992), — разрабатывали теорию «общества риска», развитие которого существенно отличается от эволюции классического индустриального общества. Избегая модных рассуждений о самопорождающихся массовых движениях, Бек (независимо от теории франкфуртской школы) настаивает на необходимости дополнения картины современного общества нетехнократическими и нерационалистическими элементами. В 80-е годы Ю. Хабермас отказался от своего позднегегельянского историцистского проекта воссоздания еще большего числа типологий кризиса. И если его работа на эту тему (Habemas, 1987) почти не дает оснований надеяться на то, что новым движениям удастся защитить жизненный мир (Lebenswelt) от «системы» с ее силами отчуждения (бюрократизация, коммерциализация, культ законности), то в более поздней философской концепции правового государства эта надежда, по-видимому, возрождается вновь (Habemas, 1992).
Марксизм изжил себя задолго до крушения «реального социализма». Таких блестящих интеллектуалов, как А. Пшеворский и И. Элстер, пытавшихся соединить различные варианты демократического социализма с теорией рационального выбора, окрестили «марксистами рационального выбора». В то же самое время в Америке происходила неведомая ранее политизация теоретических построений во имя «политической корректности» и «декларативных действий», направленных в защиту непривилегированных расовых, этнических и сексуальных общественных групп; даже в дни фракционного раскола Американской ассоциации политических наук (APSA) новое политическое и нормативное влияние никогда не оказывало столь сильного воздействия, как в 80-е годы (Ricci, 1984, р. 188—190). Несмотря на рост интереса к идеологии «зеленых» и новым общественным движениям, в Европе, видимо, уже угасло
стремление к политизации, характерное для б0-х и 70-х годов. На протяжении всех этих лет марксизм неизменно доминировал в спорах и определял повестку дня даже «буржуазных» направлений общественной мысли, выдвигая на передний план проблемы эмансипации и партиципации в новой волне радикализма руссоистского толка. Данное фундаментальное противостояние сыграло свою роль в процессе интернационализации проходивших дискуссий. Как только закончилась эта скрытая интеллектуальная гражданская война в политической теории, проявилась новая тенденция к регионализации отдельных парадигм.
В 80-е годы наблюдался также упадок неоконсервативной мысли, происходивший параллельно с ослаблением левацких течений, которые в свое время спровоцировали временный возврат интереса к консерватизму. В это время во многих странах господствующим консервативным направлением стал неолиберализм. Либералы — главный объект нападок сторонников коммунитаризма, — в свою очередь, «либерализовали» угасающие силы своих противников из социалистического лагеря и марксистов. Либерализм оказался способен вернуться к идеалу гражданского общества, на базе которого сложился консенсус в просвещенных демократических государствах. Либералы продолжали подчеркивать значение понятия 1'homme, ставя его выше понятия социально активного citoyen. Однако они, в свою очередь, стали более терпимыми в вопросах политического участия, имеющего место на уровне подсистем социальной системы и рассматриваемого с позиций групп и новых общественных движений. Мирная, «бархатная» революция в Восточной Европе показала сторонникам либерального направления, что не всякая коллективная демократическая деятельность с широким участием народных масс обречена на то, чтобы завершиться установлением нового авторитарного правления (Cohen, Arato, 1992).
