Феминистская политическая теория

Одним из наиболее оригинальных и перспективных направлений в разви­тии политической теории за последнюю четверть века стала феминистская политическая теория. Ее сторонники политизируют социальное начало, ставя под вопрос дихотомию личного и общественного и предлагая в связи с этим отнести проблемы семейных, гендерных отношений и сексуальности, кото­рые проявляются на улице, в школе и на рабочем месте, к числу проблем политических.

Отведенное для данной главы место не позволяет детально рассмотреть все разнообразие мнений представителей феминистской политической теории. Одной из стержневых тем их работ является разрушение дихотомии личного и обще­ственного, свойственной как традиционной, так и современной политичес­кой мысли. Сфера публичной политики может выглядеть столь рациональной, благородной и универсальной лишь потому, что существуют люди, которые берут на себя всю грязную работу по поддержанию жизни, заботу о хлебе насущном, решение имущественных проблем, хлопоты, связанные с рожде­нием и смертью. Мужчины, стоящие во главе семейств, получают возмож­ность воевать, писать законы или философствовать лишь благодаря тому, что в частной жизни на них работают другие. Поэтому нет ничего удивительного в том, что понятие благородства они моделируют исходя из своего опыта. Однако политическая теория, претендующая на осмысление реалий сегодняшнего дня, не может не признать, что успех и признание в публичной сфере диалектичес­ки связаны с эксплуатацией и угнетением в частной жизни и предполагают наличие людей, которые, дабы иметь возможность заботиться о нуждах своих ближних, вынуждены ограничивать свою активность частной сферой. Развивая эти идеи, сторонники феминистской политической теории приходят к выводу о том, что в XX в. политика должна заново осмыслить суть и практическое значение этой дихотомии (Okin, 1979; dark, Lange, 1979; Elshtain, 1981; Nicholson, 1986; Young, 1987; Landes, 1988; Shanley, Pateman, 1991).

Многие сторонники феминистской политической теории рассматривают маскулинность в качестве некой всеобщей причины, которая порождает нена­висть к созиданию и страсть к убийству, а также возвеличивает риск, угро­жающий жизни человека (Hartsock, 1983; Brown, 1988). Еще в античности храбрость занимала первое место в перечне гражданских достоинств, пред­ставляя воина образцом гражданственности. Н. Макиавелли считается осново­положником как современной realpolitik, так и идеалов республиканства, по­скольку созданный им яркий образ «политического человека» исполнен стра­сти к риску и опасностям, стремления к победам и соперничеству как в спортивных состязаниях, так и на полях сражений. В посвященной Макиавел-

ли блестящей работе Ханны Питкин, основанной на принципах феминистс­кого психоанализа и изобилующей критическими замечаниями в адрес прин­ципа дихотомии публичного и частного, вскрываются истоки маскулинной гражданственности, трактуемые как психологическое противопоставление «я — другие» (Pitkin, 1984).

Многие сторонники феминистских концепций при осмыслении различных представлений о человеческой природе, о действиях и оценках, присущих мужскому мировосприятию, исходят из идеи общественного договора. По их мнению, эта идея порождает односторонние представления о политической жизни и политических процессах. Некоторые из них обращают внимание на такие характеристики, структурирующие образ рационального гражданина в современной политической мысли, как индивидуализм, атомизированная ав­тономия и независимость. Кэрол Пейтман пишет о том, что индивидуализм, на котором основывается концепция общественного договора, на деле пред­ставляет собой манифестацию андрогенного начала, поскольку предполагает независимость индивида от забот об удовлетворении физических потребнос­тей, возможную лишь в том случае, когда их берет на себя кто-то другой (Pateman, 1988). Сторонники феминизма доказывают, что понятие рациональ­ного автономного индивидуализма, присущее теории общественного догово­ра, ассоциируется с представлением о личности, абсолютно ни от кого не зависящей, о человеке, создавшем себя самостоятельно, а не рожденном жен­щиной. И если бы подобное представление возобладало над убеждением в изначальной зависимости всех людей от своих близких, то тогда все здание общественных отношений, понимаемых как добровольные договоренности, немедленно рухнуло бы. Некоторые авторы уделяли особое внимание изуче­нию альтернативных оснований концепции общества и политической жизни, исходящих не из идеи автономии и независимости, а из принципа всеобщей взаимосвязи и взаимозависимости (Held, 1987).

Феминизм подверг серьезному анализу многие важные понятия, которыми оперирует политическая наука, в том числе такие, как власть, властные полно­мочия, политические обязательства, гражданство, частная жизнь, демократия и справедливость (Hartsock, 1983; Jones, 1993; Hirschmann, 1992; Dietz, 1985; Stiehm, 1984; Bock, James, 1992; Alien, 1988; Phillips, 1991; Okin, 1989).

Проблемы, поставленные в данных концептуальных работах, как и выво­ды авторов, чрезвычайно разнообразны, что же касается аргументации, то можно сказать, что эти труды распадаются на две большие группы. Во-пер­вых, сторонники феминистского направления сходятся во мнении о том, что во всех теориях справедливости, власти, обязанностей и т.п. отражается маскулинный опыт, а потому эти теории следует пересмотреть с учетом жизнен­ного опыта другой половины человечества. Нередко критицизм авторов при­нимает форму утверждения, что обобщающие выводы политологов на самом деле не могут претендовать на универсальность, поскольку не учитывают факта половых различий. Так, например, Сьюзен Оукин отмечает, что аргу­ментация Уолзера, касающаяся проблемы справедливости, утрачивает смысл, если принять во внимание факт доминирования мужчин в обществе.

Во-вторых, подобного рода концептуальный анализ нередко выдвигает в адрес политической теории обвинение в том, что она имеет тенденцию к выхолащиванию смысла основополагающих политических понятий. Так, на­пример, Нэнси Хартсок полагает, что в господствующих теориях власти по­давляются характерные для детского мировосприятия отношения, основан-

ные на ощущении собственной уязвимости, а из-за присущей этим концеп­циям жесткой дихотомии «я — другие» власть сводится к конкуренции и контролю. Если бы политологи рассматривали власть с точки зрения возмож­ности претворения в жизнь замыслов человека, то их внимание было бы сконцентрировано на власти как способности что-то сделать, а не что-то пре­одолеть (ср.: Wartenberg, 1990). Джоан Тронто разрабатывает подход к понима­нию власти в контексте проблемы заботы о других и изучает следствия, кото­рые он влечет за собой для политической теории и практики (Tronto, 1993). Большое внимание сторонники феминистских концепций уделяют проблеме равенства. В частности, они поставили вопрос о том, означает ли требование равного уважения к мужчинам и женщинам призыв относиться к ним одина­ково. Ведь женщины несут тяготы беременности и родов, и они более уязви­мы в сексистском обществе (Scott, 1987; Bacchi, 1991).

Феминистский подход к оценке индивидуализма, противопоставления ча­стной и общественной жизни, теории общественного договора и тех преду­беждений, которыми проникнуты распространенные на Западе идеи разумно­сти и универсальности, оказали определенное влияние на некоторые работы политологов-мужчин, занимающихся разработкой современных проблем по­литической науки (Green, 1985; Smith, 1989). Вместе с тем во многих областях политической теории продолжают господствовать традиционные представле­ния, поскольку политологи не пытаются ни пересматривать их в свете феми­нистской критики, ни аргументирование дискутировать с выдвинутыми фе­минизмом положениями.

Постмодернизм

В связи с темой политизации социального есть смысл поговорить о пост­модернизме, причем по крайней мере по двум причинам. Во-первых, как и некоторые из вышеупомянутых авторов, разделяющих феминистскую точку зрения, многие политологи постмодернистского направления уделяют боль­шое внимание проблеме распределения власти между различными социальны­ми силами, а также вопросам о том, какое воздействие общественная власть оказывает на политические институты и возникающие конфликты и как они, в свою очередь, влияют на нее. Во-вторых, многие теоретики постмо­дернизма настаивают на том, что действия политических акторов становятся более понятными, если рассматривать их как порождение социальных про­цессов, хотя и не вытекающее из них с жесткой необходимостью, а не в качестве возможных результатов функционирования отношений сотрудни­чества и соперничества.

Пожалуй, наиболее весомым вкладом в развитие политической теории с позиций постмодернизма является работа М. Фуко, хотя она и подрывает многие традиционные постулаты этого направления. Фуко полагает, что по­литическая теория и анализ имеют дело с парадигмой власти, сформирован­ной на основе опыта, характерного для домодернистской эпохи. В то же время начиная с XVIII в. складывается новая структура власти. В традиционной пара­дигме власть рассматривалась как суверенитет: то, что разрешено, и то, что запрещено, определяется репрессивными правящими силами. Новый же ре­жим власти действует не столько через прямые распоряжения, сколько по­средством дисциплинарных норм. В системе современного правления король и

его представители не стремятся контролировать неповинующихся подданных из центра, держа их в страхе. Вместо этого институты управления распростра­няют свое влияние на местах, проникая во все капилляры общества, и это оказывает дисциплинирующее воздействие на все уровни общественной струк­туры, заставляя их считаться с нормами здравого смысла, порядка и хороше­го вкуса. Власть, таким образом, распространяется на дисциплинарные инсти­туты, которые организуют деятельность людей и руководят ею в сложных условиях современного разделения труда: в больницах и поликлиниках, шко­лах, тюрьмах, организациях помощи безработным, полицейских участках (Foucault, 1979; 1980; Burchell et ai, 1991).

Политической теории еще предстоит в полной степени осмыслить и при­нять подобное понимание власти как продуктивного процесса распростране­ния влияния дисциплинарных институтов. Основную роль в осмыслении по­ложений концепции Фуко, бросающей вызов некритической зависимости политической теории от идей эпохи Просвещения, сыграла работа У. Коннолли (Connolly, 1987). Он пишет о том, что любые нормы неизбежно отличаются противоречивостью и двойственностью, и поэтому следует всячески противо­действовать стремлению бюрократии подвергнуть их произвольному толкова­нию. Некоторые теоретики рассматривали концепцию власти в свете идей Фуко (Smart, 1983; Wartenberg, 1990; Spivak, 1992; Hometh, 1991). Более под­робная разработка данной проблематики потребует переосмысления концеп­ций государства, закона, органов власти, обязанностей, свободы, а также прав человека.

Критическая сила концепции Фуко очевидна. Однако его теория страдает отсутствием нормативных идеалов свободы и справедливости, с помощью которых можно было бы оценивать институты и практические действия раз­личных политических сил. Некоторые политологи небезосновательно полага­ют, что взгляды Фуко внутренне противоречивы, поскольку он не уделяет внимания этим позитивным идеалам (Taylor, 1984; Fraser, 1989, ch. 1; Habermas, 1990, ch. 9, 10).

Весомый вклад в развитие политической теории внесли также выступаю­щие с позиций постмодернизма французские ученые, в число которых входят Ж. Лакан, Ж. Деррида, Ж.-Ф. Лиотар, Ж. Бодрийар и И. Кристева. Я останов­люсь лишь на некоторых из рассматриваемых ими тем, имеющих особенно важное значение для развития политической теории.

Сторонники постмодернизма ставят под сомнение тезис о том, что пер­вичной ячейкой общества и носителем политического действия являются объе­диненные единичные субъекты. Субъективность порождается языком и обще­нием, а не наоборот, поэтому субъекты внутренне многозначны и противоре­чивы, как и социальная среда, в которой они живут. Этот онтологический тезис ставит перед политической теорией серьезные вопросы о значении мо­рали и политической деятельности. Опираясь на идеи Мерло-Понти и других упомянутых выше ученых, Ф. Далмайр предлагает такую схему политического процесса, при которой стремление к контролю пропадает (Dallmayr, 1981).

В работах ряда авторов, развивающих критические положения теории Дерриды о метафизике присутствия (Derrida, 1974), утверждается, что стремле­ние человека к ясным и определенным принципам политического регулиро­вания приводит к подавлению и преследованию всех иных, отличающихся от данных принципов, представлений как у него самого, так и у всех, кто его окружает (White, 1991). В своей работе «Идентичность и различие» У. Конопли

переиначивает этот тезис, заявляя, что такого рода унификация политичес­кой практики приводит к разочарованию в ней слишком быстро для того, чтобы найти виноватого, и слишком неявно для того, чтобы определить, в чем состоит ее двусмысленность (Connolly, 1991). Бонни Хёниг применяет по­добные аргументы в критике работ таких мыслителей, как И. Кант, Дж. Роулз и М. Сандел. Она доказывает, что их тяга к унификации политической теории объясняется стремлением подавить и «отлучить от науки» всех ученых, не согласных с их представлениями о рациональном гражданине и обществе (Honig, 1993).

На наш взгляд, наиболее важным следствием постмодернистской критики унифицирующего мышления является переосмысление концепции демокра­тического плюрализма. Демократическая политика представляет собой такую область, в которой постоянно меняются отношения отдельных личностей и групп людей, взаимодействующих друг с другом (Yeatman, 1994). Именно эта мысль проходит красной нитью в работе Э. Лакло и Ш. Муфф «Гегемония и социалистическая стратегия» (Laclau, Mouffe, 1985). Они пишут о том, что марксистская концепция революционной роли рабочего класса является мета­физической фикцией, не соответствующей современной эпохе роста ради­кальных общественных движений, преследующих самые разные цели и пред­ставляющих самые разнообразные интересы. Проведенный К. Лефортом в рус­ле идей Лиотара (Lyotard, 1984) анализ мифа о народе как субъекте истори­ческого развития, свидетельствует о том, что современная политика, особенно в относительно свободных и демократичных обществах, исключает возмож­ность легитимности объединенной «воли народа». Напротив, современная де­мократия представляет собой не что иное, как процесс соперничества требо­ваний, не имеющих обоснования ни в одном из объединенных субъектов (Lefort, 1986). Радикальную демократическую политику следует понимать как содействие объединению разнообразных общественных движений в гражданс­кое общество с целью углубления демократии на практике — как в государ­стве, так и в обществе (ср.: Mouffe, 1993). Я от всего сердца поддерживаю политическую теорию, которая высоко ценит социальное многообразие и по­дозрительно относится к любым попыткам унификации (Young, 1990). Что же касается значительной части публикуемых работ, то их авторы, скорее всего, либо относятся к нормативным стандартам справедливости и свободы как к чему-то изначально сомнительному, либо вообще не затрагивают проблемы свободы и справедливости. Задача политической теории, выступающей против репрессивных последствий навешивания ярлыков и стремления всех стричь под одну гребенку, заключается в том, чтобы разрабатывать методы, посред­ством которых можно было бы призывать к справедливости, не давая основа­ний для изложенной выше критики.