Язык в качестве порождающей структуры социального пространства-времени

Пока мы не слишком далеко продвинулись в понимании сложной проблемы происхождения языка. По сути дела, пока мы лишь в самом общем плане осмыслили то обстоятельство, что человеческий язык, скорее всего, не мог возникнуть из чисто практических повседневных нужд. Вероятнее всего, главной причиной его возникновения было создание социальности как таковой, а отнюдь не называние окружающих человека вещей (хотя, разумеется, позже он приобретает и эту функцию). В связи с этим только и может быть раскрыта подлинная сущность имени как такого первичного элемента языка, в котором "запрессована" соответствующая социальная роль и который передается от погребения к инициации. Тем самым обеспечивается самотождественность первой формы социальности — рода — во времени. Теперь необходимо рассмотреть социотворческую функцию языка, для чего мы обратимся к анализу социального пространства-времени.

В самом деле, культура — это определенная организация жизни, превращение хаоса в космос, т.е. в некоторую упорядоченность. Именно поэтому умерший предок чаще всего превращался в так называемого культурного героя, т.е. мифический персонаж, который добывает или впервые создает для людей предметы культуры. При этом мироустроение понимается именно как упорядочение — расстановка границ в пространстве и времени, в первую очередь.

Следует особо подчеркнуть, что пространственно-временные структуры, характерные для общественной жизни человека, не могут быть сведены ни к пространству-времени неживой природы, ни к биологическому пространству-времени. Мир формирующейся культуры порождает качественно иные пространственно-временные отношения, обладающие особым человеческим смыслом. В самом деле, чтобы жить вместе, люди должны находиться в одном пространстве и в одном времени. Находимся ли мы всегда в том же пространстве и том же времени, что и остальные люди?

Очевидно, нет. Вообще говоря, каждый человек словно заключен в "кокон" своего пространства-времени, границы которого определяются возможностями его органов чувств. Ведь отдельный человек воспринимает не "пространство вообще" и "время вообще", а людей, вещи и процессы "тут" и "там", "сегодня" и "вчера" и т.д. Пространство и время в единственном числе недоступны органам чувств. В предельном случае можно сказать, что чисто биологическое, природное существование человека является обособленным. Отсюда следует фундаментальный вывод: пространство и время культуры, т.е. пространство и время совместной жизни людей, не даны, не существуют естественным образом — они создаются. Человек, устанавливающий мир с другими людьми, покидает свое "здесь и теперь" и входит в некоторое общее, единое, искусственное (а отнюдь не естественное) пространство-время культуры.

Это видно хотя бы из восприятия пространства и времени. Пространство воспринимается как нечто целое и непрерывное, и человек расчленяет его. В противоположность этому, время воспринимается в качестве совокупности моментов времени, и человек сочленяет их. Жить в общем для всех, едином пространстве-времени — значит одинаковым образом расчленять пространство и одинаковым образом сочленять времена. Усилия, направленные на осуществление такого единообразного расчленения и сочленения, должны воспроизводиться постоянно, поскольку совместное пространство-время, как и все человеческие деяния, подвержено закону "энтропийного" разрушения. Но иметь общее пространство-время — значит уметь ориентироваться и уметь создавать общий ритм.

А условием всякого ориентирования является установление общей для всех членов общности точки отсчета и не только в пространстве, но и во времени. Ритм, в свою очередь, основан на жестко упорядоченном чередовании фиксированных элементов. Понятно, что никакая совместная, коллективная деятельность невозможна без единого ритма, поскольку в противном случае все усилия членов коллектива будут напоминать известную историю Лебедя, Рака и Щуки. Отсюда следует принципиально важный вывод: в процессе образования первой человеческой общности, рода, человек должен был воспринимать все свои действия и поступки в качестве повторения уже некогда совершенных поступков и действий.

Эти, последние, обычно рассматривались в качестве изначальных образцов (архетипов), созданных культурными героями в "нулевой" момент времени. В этом смысле для первого человека все действия, даже (с нашей точки зрения) чисто обыденные, могли быть лишь повторением некоторых однажды данных архетипов. И такое повторение понимается как возвращение начального времени, его регенерация.

В свете сказанного более понятной становится и роль ритуала в культуре, поскольку ритуал понимается именно в качестве такой регенерации времени. Ритуальные действия, и, прежде всего, танцы, служили одновременно и повторением архетипических действий, и своего рода репетицией деятельности в едином ритме. Ритуалы, будучи периодически повторяющимися действиями, служили своеобразным "защитным валом", предохранявшим от необратимого "энтропийного" рассеяния: они периодически возобновляли то, что иначе было бы забыто и утрачено. Мобилизуя психику человека, они готовили первых людей к серьезным и ответственным делам в настоящем и будущем.

На ранних этапах истории культуры устанавливается и особое отношение между пространством и временем. Скорее всего, главную роль здесь сыграло обращение с огнем, точнее, необходимость поддерживать огонь в стойбищах. Чтобы поддерживать огонь, необходимо подкладывать топливо непрерывно и определенными порциями. Между количеством топлива и временем горения существует четкое соответствие. Иными словами, динамика естественного процесса, огня, начинает "измеряться" определенными количествами горючего вещества, которые, разумеется, занимают определенное место в пространстве. В некотором смысле это уже измерение времени пространством. Время и пространство с самого начала истории культуры тесно переплетаются между собой, дополняют друг друга. Вполне естественное для неразвитого первобытного сознания отождествление огня на стойбище и "небесного огня" Солнца привело к увязыванию цикличности жизнедеятельности с появлением или исчезновением тех или иных объектов в пространстве.

Итак, род ищет образцы, смотря в прошлое. Смерть культурного героя задает точку отсчета во времени, а биокосмические процессы — общий ритм. Без ритуального повторения архетипов нет рода, и именно культурный герой обеспечивает ориентирование во времени. Ритуалы — повествование о его героических делах в начале времени и подготовка к их повторению. Культурный герой и ритуалы вводили первых людей в общее время.

Что касается пространственной структуры, обеспечивающей жизнь рода, то следует признать, что лес и прерия, в которых чаще всего обитали роды, — не самые лучшие условия для четкого и быстрого ориентирования. В обычных условиях члены рода обитали в различных природных укрытиях (чаще всего в пещерах). Как они могли собираться вместе для ритуальных танцев? Вряд ли можно предполагать, что первый человек мог ориентироваться в лесу или в прерии намного лучше, чем современный. Лишь двигаясь по звериным тропам, можно было всем вместе точно прийти в определенное место. По-видимому, именно этим объясняется огромная роль животных в представлениях первых людей. Здесь следует указать, прежде всего, на то фундаментальное представление, согласно которому каждый член рода способен духовно представить какое-либо живое существо — бобра, рыбу, тигра, змею и т.д. Как писал в связи с этим известный русский религиозный мыслитель С.Н.Булгаков, "...человек есть всеживотное и в себе содержит как бы всю программу творения. В нем можно найти и орлиность, и львиность, и другие душевные качества, образующие основу животного мира, этого спектра, на который может быть разложен белый цвет человечества... В тотемизме, столь распространенном в истории, проявляется та же интуиция всеживотности человека, причем, избирая определенное животное своим тотемом и изображая его на своем гербе или знамени, данное племя выражает этим чувство нарочитой связи с ним, особенной подчеркнутости этого свойства в своем характере" (Булгаков. 1994. С.249—250). Об этом же говорят и сказки практически всех народов.

В итоге мы можем сделать вывод: предки обеспечивают ориентацию рода во времени, животные — в пространстве. Поэтому род почитает тех и других, создает маски тех и других и заставляет звучать "их" голоса сквозь эти маски. Ритуалы рода — это ритуалы вечного возвращения к однажды данным образцам, и именно в ритуальных танцах, в общем ритме и в состоянии экстаза создавалось совместное пространство-время и поддерживалось его существование. Язык — одно из главнейших орудий образования этого совместного пространства-времени. Таким образом, мы снова обращаемся к теме языка.

В самом деле, ритм жизни рода — это собирание и рассеяние: члены рода живут семьями и собираются только для праздников (ритуальных танцев). Праздник — это не просто добавление к повседневности. Есть много оснований считать, что именно праздник, а отнюдь не труд поддерживает существование рода в качестве некоторого целостного образования и в пространстве, и во времени. Еще больше оснований считать, что именно на празднике, во время ритуальных танцев (которые сами по себе вполне возможны и без языка) и возник первый язык.

В самом деле, отдельный человек мог выкрикивать различные звуки, сопряженные с теми или иными его состояниями. Но, вообще говоря, у каждого человека такие выкрики могут быть достаточно индивидуальными и, кроме того, изменяются в зависимости от различных обстоятельств. Праздник и представляет собой ту "мельницу", жерновами которой "перемалываются" первые индивидуальные словесные формулы. Люди начинают говорить на общем языке, языке рода, и тем самым, одинаково расчленяют пространство и одинаково сочленяют моменты времени. На празднике с помощью языка устанавливается связь между живыми и мертвыми, т.е. между видимым и невидимым, между "чувственным" и "сверхчувственным". В отличие от звуков, издаваемых животными и служащих, в сущности, простыми сигналами, человеческий язык изначально нацелен на сверхчувственное. Язык вводит в такие области, в которых мы сами телесно не можем присутствовать.

А это означает, что, будучи членом человеческой общности, человек существует в таком пространстве-времени, границы которого выходят за пределы возможностей его органов чувств. Пространство оказывается больше того, которое реально доступно отдельному человеку, а время — длиннее времени индивидуальной жизни, т.е. промежутка от физического рождения до физической смерти. Именно человеческий язык расширяет пространство-время отдельного человека.

Иными словами, язык создает искусственное, сверхчувственное, социальное пространство-время культуры. В этом проявляется социотворческая функция языка. Благодаря языку человек может узнать о том, что было до его рождения, и верить в то, что будет после его смерти. Ни одно другое живое существо на это не способно. Язык — это континуум, "растянутый" во времени и пространстве, а не "собственность" отдельного человека. Это и не развитие жестикуляции, потому что жесты — это язык в ситуации близких расстояний, и они никогда не могут обозначать сверхчувственное. Образование "социального тела", а не называние вещей — вот цель первого языка, языка имен. Отсюда можно сделать вывод принципиальной важности: язык моделирует общественную структуру группы в пространстве и во времени, и эта структура выходит за пределы пространства и времени жизни отдельного человека.

Если в имени "запрессована" социальная роль его носителя, его функция, то набор имен данного рода моделирует структуру этого рода в целом, которая и "транслируется" во времени, обеспечивая самотождественность данной общности. Эта регенерация начального времени обеспечивается постоянным усилием, сохраняющим неизменной пространственно-временную матрицу данного рода. Язык оказывается порождающей структурой ("матрицей") социального пространства-времени и тем самым служит целям куда более серьезным, чем простая передача бытовых и "производственных" сообщений. Более того, оказывается, что на этой стадии "вещи" как таковые вовлекаются в сферу языка лишь постольку, поскольку они способны выполнять какую-либо социальную функцию. Рассмотрим это подробнее.