Если понимать "культуру" в самом общем смысле как совокупность продуктов материального и духовного творчества людей, то такое понимание оказывается неразрывно связанным с понятием "опыт". В самом деле, культура — это определенный опыт деятельности людей, который передается от одного поколения к другому, развиваясь и обогащаясь. Социально значимые формы жизнедеятельности людей закрепляются в самых разнообразных формах — в стереотипах и нормах поведения, обычаях, приемах и способах действий. Не менее важны и вещественные формы социально значимого опыта — орудия и продукты труда, различные инженерные, архитектурные сооружения. Еще одной существенной формой воплощения социально значимого опыта является язык в самом широком его понимании. Язык фиксирует опыт деятельности людей в своем словарном фонде и грамматике. Однако, как мы увидим позже, роль языка не сводится только к фиксации. Он выполняет более важные функции, будучи одним из наиболее существенных элементов межчеловеческих связей.
Социально значимый опыт, передаваясь от поколения к поколению, определяет, порой очень жестко, поведение людей. Каждый человек, овладевший культурным богатством, накопленным предшествующими поколениями, делает этот опыт своеобразной программой собственного поведения. Разумеется, можно говорить о запрограммированности поведения не только человека, но и животных. Прежде всего, следует подчеркнуть генетическую запрограммированность структуры и характера развития организма животных. А это означает, что поведение животных наследственно предопределено. Конечно же, из этого отнюдь не следует, что животные в своем поведении руководствуются только безусловными рефлексами: ведь тогда ни одно животное не смогло бы выжить в постоянно меняющейся окружающей среде. Целый ряд форм поведения животных является индивидуально приобретенным, т.е. основывается на условных рефлексах. В частности, хорошо известно, что у высших млекопитающих распространены подражание и обучение, которые обеспечивают передачу навыков поведения от взрослых особей к детенышам. Показ, пример и подражание — вот суть усвоения чужого опыта у животных, причем этот процесс является внегенетическим. Можно ли это назвать культурой? Очевидно, нет, и вот почему.
Дело в том, что хотя в животном мире и существуют небиологические, внегенетические формы передачи опыта от одной особи к другой, сам этот опыт не может быть закреплен с помощью каких-либо средств, отличных от биологических. Иными словами, животные не создают никаких особых материальных объектов и структур, с помощью которых передавался бы накопленный опыт. Животные, относящиеся к одному виду, ведут себя, в сущности, одинаково. Это поведение определяется исключительно биологическими закономерностями. Все потребности жизнедеятельности животных могут быть удовлетворены и удовлетворяются в сфере чисто биологических процессов. Поэтому поведение животных детерминируется их чисто биологической наследственностью, хотя какие-то формы поведения и являются условно-рефлекторными. Эти, пусть даже по своему происхождению условно-рефлекторные программы поведения могут фиксироваться в молекулах ДНК и передаваться через половые клетки. Половые клетки — вот единственный способ фиксации и передачи приобретенного опыта. А это — биологическая материальная структура. Поэтому поведение животного определяется все же биологической наследственностью. В конечном счете их поведение детерминируется структурой их организма.
У человека все обстоит иначе. Все живущие ныне люди относятся к одному биологическому виду. Но в обществах с разной культурой они ведут себя по-разному по той простой причине, что поведение человека детерминируется не биологической наследственностью, не структурой организма, а именно культурой в качестве социально значимого опыта, передаваемого небиологическим путем. Этот "небиологический путь" предполагает создание особых материальных предметов и структур, которые бы фиксировали накопленный предшествующими поколениями опыт. Таким образом, эти предметы и структуры являются искусственными, они не существуют сами по себе в качестве элемента природы, а создаются. Именно их мы и подразумевали в начале лекции, определив культуру в качестве совокупности продуктов материального и духовного творчества людей. Поэтому говорить о культуре можно только применительно к людям. Следовательно, культура возникла одновременно с человеком, и проблема возникновения культуры предполагает рассмотрение проблемы происхождения человека.
Одним из основных требований гигиены ума и дисциплины мышления является необходимость четко формулировать проблему. В данном случае речь идет о выделении следующих шести аспектов. Во-первых, это вопрос о непосредственных предках человека, т.е. о тех существах, эволюция которых и привела к возникновению человека. Во-вторых, необходимо установить время появления первых людей. В-третьих, это вопрос о прародине человечества. В-четвертых, следует выделить основные стадии антропогенеза. В-пятых, это вопрос о движущих силах антропогенеза. И, наконец, в-шестых, проблема предполагает анализ развития речи и мышления.
В полном объеме эти вопросы не могут быть решены ни одной из отдельных наук. Речь может идти только о комплексном подходе к их решению с использованием данных геологии, археологии, этнографии, приматологии, языкознания и других наук. Исследования уже имеющихся находок продолжаются и в наши дни. В итоге многие аспекты проблемы уточняются и конкретизируются. Кроме того, постоянно появляются и новые находки, которые в отдельных случаях могут привести к радикальному пересмотру некоторых гипотез и концепций.
Долгое время в отечественной литературе относительно проблемы происхождения человека высказывались самые оптимистические суждения и прогнозы. Казалось, что принятая марксизмом трудовая теория антропогенеза вот-вот даст ответы на все "проклятые" вопросы. Оказалось, что все не так просто, и сейчас самое время процитировать весьма выразительное суждение известного немецкого экзистенциального философа Карла Ясперса. «Первое становление человека, — пишет Ясперс, — глубочайшая тайна, до сих пор совершенно нам недоступная, непонятная. Такие обороты речи, как «постепенно», «переход», лишь маскируют ее. Можно, конечно, фантазировать по поводу возникновения человека. Однако эти фантазии очень быстро оказываются несостоятельными: представление о человеке всегда уже есть в момент, к которому относят его становление. К тому же нам не известен даже окончательный, удовлетворительный ответ на вопрос: что такое человек?» (Ясперс. 1991. С.62).
Тем не менее некоторое, хотя бы наполовину интуитивное представление о человеке у нас имеется, и мы можем кратко рассмотреть выделенные выше аспекты нашей проблемы. Что касается вопроса о непосредственных предках человека, то это — приматы. Мы не будем вдаваться в детали современных представлений об эволюции высших обезьян — об этом можно прочитать в любом учебнике по древней истории. Подчеркнем лишь важные для дальнейшего изложения моменты.
Далекими предками человека считаются древние человекообразные обезьяны, жившие 22—6 млн. лет назад. В сущности, они, скорее всего, мало чем отличались от современных обезьян и целиком принадлежали к животному миру. Большинство исследователей сходится во мнении, что более всего эти обезьяны походили на современных шимпанзе. Жили они в первобытных лесах и обитали на деревьях. Затем часть из них перешла к чисто наземному существованию. Причина такого изменения образа жизни не совсем ясна. Некоторые ученые считают, что он был обусловлен изменением климата и соответственно поредением лесов, другие выдвигают гипотезу о появлении неких чисто древесных обезьян, вытеснивших более раннюю разновидность на землю. Как бы то ни было, событие произошло, и на земле предки человека столкнулись с множеством опасностей.
Поэтомуих развитие пошло двумя путями. Первый — путь гигантизма, увеличения размеров и соответственно физической силы. Другая часть предков попыталась восполнить недостаток силы использованием камней и палок для защиты от хищников. Именно этот, второй путь, оказался наиболее перспективным. Прежде всего, необходимо подчеркнуть, что это привело к двуногой локомоции, т.е. к передвижению на задних конечностях. В свою очередь, прямохождение окончательно высвободило передние конечности и создало условия для их дальнейшего развития, для их превращения в руки. Видимо, верно мнение, что первоначально палки и камни использовались только для защиты от хищников. Но верно и то, что постепенно они стали использоваться и для нападения. Покинув лес и перейдя в саванну, предки людей открыли весьма благоприятные возможности для охоты.
И вот здесь следует обратить внимание на очень важный момент. Скорее всего, предки человека по природе не были хищниками, поскольку не обладали, так сказать, соответствующим вооружением. Начав охотиться, они превратились в весьма своеобразных хищников, охотящихся с помощью орудий. Кроме того, они питались не только мясом, но и растительной пищей. Таким образом, они стали существами всеядными. И это лишь одно из проявлений качественного отличия предков человека от прочих живых существ.
В самом деле, у всех животных развивались органы, которые наилучшим образом были приспособлены к определенной среде. Иными словами, органы животных являются специализированными, и поэтому все животные какими-то своими свойствами превосходят человека. Но это превосходство обусловлено именно специализацией органов, что, вообще говоря, суживает диапазон возможностей этих органов. Человек уже начинался как существо с неспециализированными органами. Отдельные свойства у человека с самого начала были развиты недостаточно, но это позволило расширить диапазон их возможностей и сделать человека сильнее всех животных. Оказалось, что сила может быть заключена в слабости. В связи с этим в развитии высших обезьян особо выделяются австралопитеки (от лат. australis — южный и греч. pithecos — обезьяна).
Относительно места австралопитеков в процессе антропогенеза мнения ученых расходятся. Одни ученые считают именно австралопитеков прообразом непосредственных предков человека, а другие, наоборот, относят австралопитеков к тупиковой ветви эволюции. От этого зависит и ответ на вопрос о начале человеческой истории. Если относить австралопитеков к непосредственным предкам человека, то их наиболее ранний геологический возраст ~ 4—5 млн. лет — соответствует и началу человеческой истории. Если же придерживаться второй точки зрения, то начало человеческой истории должно быть соотнесено с возрастом наиболее древних находок так называемых, питекантропов (греч. pithecos — обезьяна, antropos — человек) — 2—2,5 млн. лет.
В зависимости от ответа на вопрос о непосредственных предках человека решается и вопрос о прародине человечества. Одни исследователи считают прародиной человечества Африку, другие — Южную Азию, третьи — юг Европы и Азии. Таким образом, из возможных областей прародины исключаются Америка и Австралия. Но преобладающая точка зрения связана с гипотезой, что прародиной человечества является Африка. Однако следует признать, что этот вопрос еще весьма далек от окончательного разрешения. Нет никаких гарантий, что обнаруженные до настоящего времени останки австралопитеков и питекантропов указывают на единственные места их расселения. Поэтому по мере накопления новых находок многие современные ученые все больше склоняются к мнению, согласно которому древнейшее человечество с самого начала существовало во многих локальных формах. Иными словами, на первый план выходит принцип многолинейности эволюции.
Этот принцип существенно модифицирует истолкование этапов антропогенеза. Ведь традиционно в процессе антропогенеза выделяются три стадии: 1) антропоидные предки человека; 2) древнейшие и древние люди; 3) люди современного морфологического строения. Кроме того, считается, что в процессе эволюции имели место два скачка — переход от первой стадии ко второй и от второй к третьей, причем и этапы эволюции, и скачки характеризуют человечество в целом. Сейчас чаша весов склоняется к тому, чтобы признать в процессе эволюции наличие постоянных задержек и ускорений. Иначе говоря, признается, что на протяжении тысячелетий имело место существование форм, соответствующих разным этапам эволюции.
Вопрос о движущихся силах антропогенеза относится к числу самых сложных. Как уже отмечалось, в отечественной науке долгое время безраздельно господствовала трудовая теория антропогенеза. Согласно этой теории, движущей силой антропогенеза является трудовая деятельность с помощью изготовленных самим человеком орудий. Принимая трудовую теорию антропогенеза в целом, следует все же признать, что с позиции современной науки, в свете новых методологических подходов и новых фактов эта теория в ее классическом виде во многом оказывается уязвимой. В сущности, мы могли бы ограничиться этой констатацией, но тем не менее сформулируем некоторые уточнения, которые помогут лучше понять выводы последующих рассуждений.
Прежде всего, это касается главной, но неявной предпосылки трудовой теории антропогенеза — противоречащему очевидности предположению о качественной однородности человеческой жизнедеятельности. Другие, отличные от труда формы деятельности если и признаются, то все же рассматриваются в качестве несущественных. Между тем в своей жизни человек занят далеко не только трудом: он участвует в ритуалах и обрядах, рисует, молится, играет. Эти отличные от труда формы жизнедеятельности вместе с тем находятся и за пределами труда, они не являются его элементом.
Поэтому — и это второе возражение — трудовая теория антропогенеза, рассуждая о трудовой деятельности человека, даже не задается вопросом об условиях этой деятельности. Между тем непредвзятое рассмотрение со всей очевидностью подводит к выводу, что сама возможность трудиться обусловлена целым рядом факторов и, прежде всего, установлением мира внутри первобытного стада. А сам этот мир в качестве некоторого длящегося состояния трудом не создается. Условия труда не даны, а создаются, они являются не естественными, а искусственными.
Следовательно, должна быть качественно иная деятельность, отличная от собственно-трудовой и служащая приготовлением, "надстройкой" для этой последней, но сама трудом не являющаяся. В самом деле, для того чтобы продуктивно использовать палки, камни и т.д., необходима не только известная сноровка, но и особое психологическое состояние, характеризующееся внимательностью и собранностью. В противном случае человек неминуемо размозжит себе руку, порежется и т.д. Между тем в условиях повседневного существования психика человека находится на "нулевом" уровне: человек не внимателен, но и не рассеян. Одного только желания стать внимательным и собранным явно недостаточно. Если такое желание и мобилизует психику, то лишь на весьма непродолжительное время, поскольку для более продолжительных состояний необходима своего рода "репетиция" предстоящей деятельности.
Такая репетиция, замещая собой реальные действия и будучи символическим воспроизведением того или иного реального дела, свободна и от сопряженных с этим делом опасностей; Вырабатывая у человека определенный навык, доводя его действия до автоматизма и тем самым программируя последовательность смены психологических состояний, символическая деятельность обеспечивает успех дела в реальных условиях. Нетрудно видеть, что эта символическая деятельность есть не что иное, как ритуал. Ведь по самому своему определению, ритуал и есть социально значимая и социально санкционированная форма упорядоченного, символически значимого поведения, не имеющего непосредственного утилитарного смысла и практической цели.
Так, нетрудно, например, увидеть происхождение способа принятия пищи среди людей из ритуальных действий. Ведь совместная трапеза с соблюдением определенных правил поведения за столом — это один из важнейших цивилизирующих ритуалов. С чисто утилитарной точки зрения, для того чтобы удовлетворить голод, т.е. одну из основных биологических потребностей, не нужно садиться всем вместе за один стол, передавать лучшие куски соседу, не чавкать, не сморкаться во время еды и т.д. Но только такой способ приема пищи, с утилитарной точки зрения совершенно бессмысленный, способен стать "матрицей" последующего поведения людей, имеющего место за пределами совместной трапезы.
Это — символическое действие, сообщающее совершающим его людям мощный энергетический импульс, и инерция вызванного им состояния достаточно длительное время сохраняется за пределами ритуала. После того как угасание созданного ритуалом социального порядка достигнет некоторого критического уровня, ритуал повторяется. Нетрудно видеть, что консолидирующая способность совместной трапезы, ставшей простой условностью, все же сохраняется, хотя участники трапезы могут относиться к ней чисто утилитарно, как к "простому обычаю", делающему прием пищи "более удобным и приятным".
Сказанное позволяет сделать вывод, что ритуал сам по себе не может быть отделен непроницаемой границей от повседневной целесообразной и утилитарной деятельности. На самом деле, кто-то должен был сначала размозжить руку и порезаться, потом научиться избегать этих неприятностей и только в итоге обрести способность избегать этих состояний и передавать эту способность другим. Ведь нет никакой гарантии, что однажды, наконец, не порезавшись, человек сразу научится правильно держать нож. При этом открытый в практической деятельности навык лучше оттачивать не реально, но символически, в безопасных условиях ритуала.
Таким образом, именно сфера ритуальной деятельности является тем "плавильным тиглем", в котором переплавляются, становятся пластичными и текучими природные силы и способности человека и затем, так сказать, отливаются в новые формы. Пластичность человеческих сил и способностей и необходимость "формовать" их в ритуале — плата за универсальность человеческой жизнедеятельности. В отличие от прочих живых существ, наделенных тем, что обычно называется "безусловными рефлексами", почти исчерпывающе обеспечивающими жизнедеятельность этих существ, человек как человек нуждается в формировании новых сил и способностей. Если деятельность всех прочих живых существ, взятых по отдельности, является ограниченной, специализированной, то человек — это существо универсальное, способное в принципе к любой деятельности. Но способность эта является не "врожденной", а приобретенной. Однако только труда для появления этой способности и ее развития недостаточно.
Что касается последнего выделенного нами вопроса, касающегося происхождения речи и мышления, то здесь существуют различные точки зрения. Большим влиянием пользуется та теория, которая органично связана с трудовой теорией антропогенеза, Согласно этой теории фундаментальную роль в процессе формирования человеческого языка и мышления сыграл именно труд. Но и здесь существуют некоторые проблемы. Не претендуя ни на исчерпывающую критику, ни на изложение какой-либо принципиально иной концепции, отметим только принципиально важные для дальнейших рассуждений моменты.
Прежде всего подчеркнем то немаловажное обстоятельство, что труд — это сфера повседневного существования человека. Поэтому принимается первый основополагающий тезис, согласно которому язык возник в сфере повседневности. У человека, как предполагается, возникает потребность договориться с другими людьми о совместной работе и обменяться с ними опытом, что и дает толчок развитию языка. Бесспорно, что развитие языка предполагает особое анатомическое строение гортани, легких, языка и ряда других органов, делающее возможным произнесение не жестко фиксированных, а весьма разнообразных звуков.
Второй основополагающий тезис рассматриваемой теории происхождения языка заключается в том, что язык развился постепенно. Считается, что первоначально человек, как и животные, пользовался для выражения страха, радости, боли отрывочными криками. Эти крики, как предполагается, подкреплялись мимикой и жестикуляцией, которые служили подсобными средствами формирующегося языка. Но поскольку живущие совместно люди находились в одинаковых условиях, то они научились распознавать причину и тем самым смысл того или иного крика. Усложнение условий жизни должно было вести к обогащению языка, причем считается, что имена предметов возникли из мимолетного контакта с ними и закреплялись по общему согласию, по уговору.
Соответственно третий основополагающий тезис рассматриваемой теории заключается в предположении, что человек начал сначала думать, а уже затем выражать свои мысли с помощью языка — сначала плохо, неточно, а затем все более и более точно. Разумеется, при этом не отрицается обратное воздействие языка на мышление, но в целом истолкование языка в качестве орудия мысли сохраняется.
Однако при ближайшем рассмотрении этой теории возникает ряд серьезных вопросов. Прежде всего, мог ли вообще первый человек трудиться, если не установлен мир с другими людьми? И если этот мир не установлен, то можно ли вообще осуществлять "совместную работу" и "обмениваться опытом", или не остается ничего другого как — увы! — угрожающе рычать на других людей? Получается, что первый человек не мог начать трудиться, т.е. активно воздействовать на природу, до того как был установлен мир с другими людьми. А труд сам по себе такого мира не создает, во всяком случае, мира как длящегося состояния. Из рычания членораздельной речи не возникнет, и отсутствие мира между первыми людьми — это доязыковая ситуация.
Таким образом, нельзя считать, что первые люди каким-то непонятным образом сначала образуют общность, а затем начинают говорить. Не было ли отсутствие мира и согласия между первыми людьми той причиной, которая и вызвала к жизни человеческий язык? Во всяком случае, такое предположение нельзя отвергать не подумав. Но если вывести из него определенные следствия, то они помогут выявить некоторые аспекты языка, которые прежде оставались в тени. Как бы то ни было, мы приходим к выводу, что вопрос о происхождении языка и мышления оказывается, пожалуй, самым сложным из всех рассмотренных нами в этой лекции вопросов. Рассмотрим его подробнее, что потребует привлечения дополнительного материала и, прежде всего, рассмотрения общественных отношений первых людей. Таким образом, последующее изложение будет иметь, помимо своей основной задачи, еще и рассмотрение некоторых аспектов, проблемы происхождения языка и мышления.
Back to Top
