Довольно часто мне доводилось служить курьером между Москвой и Ленинградом.
Из Москвы я привозил лекарства, письма, иногда деньги для политзаключенных, но чаще всего — "запрещенные" книги для друзей Л.К. Так я познакомился с Дмитрием Сергеевичем Лихачевым, Алексеем Ивановичем Пантелеевым, Лидией Яковлевной Гинзбург, Гершем Исааковичем Егудиным, Александрой Иосифовной Любарской, Ниной Ивановной Гаген-Торн, Владимиром Григорьевичем Адмони и многими другими ее друзьями. Это были представители "старой гвардии" петербургской интеллигенции — высокообразованные, прекрасно воспитанные, независимо и оригинально мыслящие; многие из них тоже не спали по ночам, многих коснулась черная рука ГПУ-НКВД-КГБ.
С некоторыми из них у меня впоследствии завязались тесные дружеские отношения — в первую очередь, с автором "Республики ШКИД" Л. Пантелеевым и с профессором математики Г. Егудиным.
Что касается покойных ленинградских друзей Л.К., то я больше всего жалел, что не встретился с Тамарой Григорьевной Габбе — по рассказам многих людей она была умнейшим и мужественным человеком. Ее теория о бессмертии души (как рассказывала Л.К.) вкратце такова: каждый человек от рождения имеет душу, находящуюся в эмбриональном состоянии, и может развить ее до состояния настоящего бессмертия. «Пушкин, конечно, развил», — говорила она.
(Через несколько лет я прочел у поэтессы Ирины Знаменской следующие строчки: "…Этот, запевший, вы думали, кто? Соловей? / Нет, это скворец, отстрадавший бессмертную душу!")
Кстати, с "чтением и распространением" книжек Л.К. у меня связано одно забавное воспоминание. Понятно, что по телефону нельзя было ничего говорить открытым текстом, и мы придумывали всякие условные термины. Так, если я хотел узнать, вернулась ли из прочтения у друзей книга Л.К., я звонил и спрашивал: «Скажите, пожалуйста, "Лида" дома?» Иногда мне говорили: «Лидочка ушла в гости, вернется через неделю». Если же говорили "да", я ехал забирать. Однажды я позвонил, и мне ответили: "Да, Лидочка вернулась из гостей два дня назад в новом платье".
Я поехал туда в недоумении, а оказывается, ее переплели (растрепанную от множества читавших) в новый красивый переплет!
Из Питера я вез письма, рукописи, самиздат, иногда устные сообщения, которые нельзя было передать по телефону, а можно было только написать на бумаге, дать прочитать, а потом бумагу сжечь.
Помню, как я уходил от Алексея Ивановича Пантелеева, унося с собой рукопись его исповедальной книги "Верую". Я должен был отвезти ее в Москву Л.К. для передачи на Запад. На лестничной площадке Алексей Иванович перекрестил меня, и сказал: "Помните, что Вы везете мою голову!".
Однако ничего особенно плохого со мной не случалось до самого 1982 года, когда органы произвели обыск на моей квартире и изъяли более 50 книг, некоторые с дарственными надписями Л.К.
Надо ли говорить, что я тут же потерял работу, был неоднократно допрашиваем и в конечном итоге получил официальное предостережение от прокурора Ленинграда с обещанием посадить меня в тюрьму «в случае продолжения антисоветской деятельности!» Надо ли говорить, что я ее продолжал, только более тщательно конспирируясь…
Из близких мне людей я "подарил" Л.К. и Люше свою сестру — близнеца, Любовь Петровну Мясникову, которая пришлась им по душе своей громадной доброй энергией и открытостью и была всегда желанным гостем на Тверской.
В доме Л.К. я встретил Андрея Дмитриевича Сахарова с Еленой Георгиевной Боннер (это было еще до горьковской ссылки), Владимира Войновича, Владимира Корнилова; но, как правило, мы разговаривали только вдвоем, иногда за ужином к нам присоединялись Люша и Финочка.
