Как многие ее современники по эпохе сталинского террора, привыкшие по ночам ждать ареста, она не могла спать ночью, вернее, засыпала под утро и вставала около двух часов дня.
В литературной работе, по дому, ей помогали Жозефина Оскаровна Хавкина ("Финочка") и Люша.
Для письма она использовала черные тонкие фломастеры, дающие хороший контраст на белой бумаге (однажды пачка таких фломастеров, присланная из-за границы, поступила к ней с тщательно обрезанными бритвой стержнями — доблестные сотрудники ГБ нашли блестящий способ отомстить полуслепой старухе); для глаз — сильную лупу с подсветкой.
Работала регулярно, ежедневно, превозмогая усталость, сердечную боль, тоску. Несколько раз дорабатывалась до того, что напрочь лопались кровеносные сосуды глаз, а то случались микроспазмы головного мозга, мгновенные потери сознания.
На Люшины и мои уговоры дать себе отдых была непреклонна — "Я еще не все долги отдала, я должна еще много успеть до смерти…"
В жару в Москве она изнывала и мучалась; пока была в силах ездить — спасало Переделкино, где одну зиму перед его высылкой под этой же крышей жил и работал Александр Исаевич Солженицын. Тамошний чистый воздух, сосны в саду, память об отце, действовали благотворно, даже несмотря на "топтунов" за окном.
("Обшарпаны стены, топтун у ворот / Опасная стерва в том доме живет", — как написала Инна Лиснянская).
Переделкинский дом, неофициальный тогда музей Корнея Чуковского, эпическая борьба за его сохранение с власть предержащими — это тема для отдельного рассказа.
В последние годы Л.К. практически безвыездно жила в Москве и летом с нетерпением ждала зимних холодов.
В свой последний приезд в Ленинград Л.К. очень хотела попасть в небольшой сад во дворе Фонтанного дома, где рос клен, воспетый Анной Ахматовой. В этом здании размещался теперь Институт Арктики и Антарктики, называемый в народе "ААНИИ".
Вход был по пропускам, но там работал мой приятель, доктор наук Дмитрий Х., и он сказал, что нет проблем заказать пропуск для Л.К. и меня. "Как честный человек", я решил предупредить Дмитрия, что Л.К. имеет "диссидентскую славу", и не смутит ли это его. Дмитрий ответил, что не смутит, но с пропуском вряд ли получится.
Поэтому я решил попробовать просто уговорить вахтершу пропустить нас.
Мы встретились с Л.К. в Летнем саду, посидели немного на скамейке, причем Л.К. читала мне стихи Блока, стараясь объяснить, почему его так любили современники. Мимо (день был воскресный) шли стайки туристов; из одной такой стайки вдруг выскочил небольшой человечек и моментально сфотографировал нас с Л.К.
Тогда это меня расстроило (сейчас я думаю, как бы из архивов ГБ вытащить этот снимок — у меня, как назло, нет ни одной совместно с Л.К. фотографии. Если агент прочтет эти строки — может быть, можно за вознаграждение выкупить снимок?).
Мы встали и двинулись по Фонтанке в сторону Шереметевского дворца.
В холле института бегали какие-то ребятишки, которых отправляли в пионерлагерь.
Я подошел к вахтерше и стал объяснять, что моя тетушка в блокаду жила в этом доме, и теперь хотела бы на несколько минут пройти в сад, посмотреть на окна квартиры, где были пережиты ужасные дни.
Вахтерша, естественно, как всякий мелкий начальник, начала немного важничать и задаваться, говоря, что вообще-то "не положено"…
Думаю, что я бы ее уговорил, но тут вмешалась Л.К.
В жесткой тональности она спросила вахтершу, слышала ли она имя великой поэтессы Анны Ахматовой.
Вахтерша разозлилась и сказала что-то вроде: "Ахматова, Шмахматова, ходют тут всякие…"
Л.К. схватила меня за рукав и грозно сказала: «Леня, немедленно уйдемте отсюда, иначе я ударю эту хамку зонтиком по голове!»
(Я был так поражен, услышав эти слова от всегда очень сдержанной в "выражениях речи" Л.К., что до сих пор помню эту фразу.)
Так что на клен мы смогли взглянуть только через щелку ворот внутреннего двора.
