II. О смерти

Люди страшатся смерти, как малые дети потемок; и как у детей этотврожденный страх усиливается сказками, так же точно и страх смерти. Конечно,мысль о смерти как каре за грехи и переходе в иной мир благочестива. Нобоязнь ее как неизбежной дани природе есть слабость. Да и в благочестивые оней размышления примешивается порой доля суетности и суеверия. В иныхмонашеских сочинениях о смертных муках нам напоминают, какова боль,ощущаемая человеком, если терзать хотя бы кончик пальца его, и каковы,следовательно, должны быть муки смерти, когда разрушается все тело. А междутем смерть зачастую менее мучительна, чем повреждение одного члена, ибосамые важные для жизни органы не есть самые чувствительные. "Pompa mortismagis terret quam mors ipsa"^[4] -- слова эти заключают в себе ифилософскую и житейскую истину. Стоны, судороги, мертвенный лик, слезыдрузей, траур, погребение и прочее -- вот отчего смерть предстает ужасной. Заметьте, что нет в душе человека такой даже самой слабой страсти,которая не побеждала бы страха смерти; а значит, смерть не может быть стольуж страшным врагом, раз есть у человека целая рать, способная ее одолеть.Месть торжествует над смертью; любовь ее презирает; честь призывает ее; гореищет в ней прибежища; страх предвосхищает ее. А когда убил себя императорОтон, жалость -- это слабейшее из чувств -- многих побудила искать смерти изсочувствия императору и в знак верности. Сюда же Сенека прибавляет ещеприхотливость и пресыщение: "Cogita quamdiu eadem feceris, mori velle nontantum fortis, aut miser, sed etiam fastidiosus potest"^[5]. Ведьчеловек бывает готов умереть, не будучи ни храбрецом, ни несчастливцем,оттого только, что ему наскучит однообразие. Заметьте и то, как малодействует приближение смерти на сильных духом, ибо каждый из них до концаостается самим собой. Цезарь Август умер с любезностью на устах: "Livia,conjugii nostri memor, vive et vale!"^[6] Тиберий -- продолжаялукавить; как говорит Тацит: "Jam Tiberium vires, et corpus, nondissimulatio, deserebant"^[7]; Веспасиан -- с шуткой, сидя настульчаке: "Ut puto deus fio"^[8]; Гальба -- с изречением,подставляя шею убийце: "Feri, si ex re sit populi Romani"^[9];Септимий Север -- впопыхах: "Adeste, si quid mihi restatagendum"^[10]. И так далее. Стоики, несомненно, уделяли смерти чрезмерно много внимания и пышными кней приготовлениями делали ее еще более устрашающей. Мне же более по душетот, "qui finem vitae extremum inter munera ponat naturae"^[11].Умереть столь же естественно, как и родиться; а для младенца второе, бытьможет, не менее болезненно, чем первое. Кто умирает за важным делом --подобен раненному в жарком бою, поначалу едва ощущающему боль. Поэтому, ктопоглощен благими помыслами, тот поистине избавлен от мук смерти. Но всегослаще, поверьте, звучит гимн "Nunc dimittis"^[12], когда человекдостиг достойной цели и оправдал ожидания. У смерти есть еще то, что онаоткрывает врата доброй славы и унимает завистников: "Extinctus amabituridem"^[13]. III. О единой религии^[14] Будучи главной связующей силой общества, религия и сама должна бытьскреплена силой единства. Религиозные расколы и распри были неизвестныязычникам. Причиной было то, что религия их состояла более в обрядах ицеремониях, нежели в твердой вере. Какого рода была эта вера, можно видетьиз того, что учителями и отцами церкви были у них поэты. Но истинный Боготличается именно тем, что он -- Бог-ревнитель, а поэтому и служения себетребует безраздельного. Скажем же несколько слов о единстве церкви: каковыплоды его, каковы границы и каковы пути к его достижению. Плодами единства -- не говоря уж о том, что оно угодно Богу, а этопревыше всего -- равно пользуются и те, кто не приобщен к церкви, и те, ктонаходится в лоне ее. Что касается первых, то, несомненно, ереси и расколыявляются величайшим соблазном, худшим даже, нежели развращенность нравов.Ибо, как в теле человеческом ранение или нарушение связей более опасны, чемскопление испорченных соков, так же точно и в теле церковном. Ничто так неотдаляет и не отвращает людей от церкви, как нарушение единства. А поэтомувсякий раз, когда один говорит: "Ecce in deserto", а другой: "Ecce inpenetralibus"^[15], т. e. когда одни ищут Христа на сборищахеретиков, а другие -- во внешней церкви, надо, чтоб непрерывно звучал в ушахлюдей голос: "Nolite exire!" -- "Не выходите!" Учительязычников^[16] (чьим призванием была забота о не приобщенных кцеркви) говорит: "Если вся церковь сойдется вместе, и все станут говоритьнезнакомыми языками, и войдут к вам незнающие или неверующие, то не скажутли, что вы беснуетесь?". А ведь так оно и есть: атеисты и нечестивцы, слышао стольких разногласиях в делах веры, отвращаются от церкви и "занимаютместа в собрании развратителей"^[17]. Сошлюсь на пример, хотя ипустяшный для столь серьезного предмета, зато наглядно рисующий уродство, окотором я говорю. Один мастер насмешки в свой список книг для вымышленнойбиблиотеки включил такое заглавие, как "Мавританская пляскаеретиков"^[18]. И действительно, каждая секта кривляется на свойлад; как же не вызвать насмешек у нечестивцев и развращенных политиканов,склонных относиться непочтительно к священным предметам? Для тех, кто уже находится в лоне церкви, плодом единства является мир,таящий в себе неисчислимые блага, ибо он укрепляет веру, побуждает кмилосердию, из мира церковного претворяется в мир душевный; а силы, ранеезатрачиваемые на полемические сочинения, обращаются на проповедь смирения иблагочестия. В отношении границ единства чрезвычайно важным является правильное ихобозначение. Тут возможны две крайности. Иным фанатикам невыносим малейшийнамек на примирение: "С миром ли? И сказал Ииуй: что тебе до мира? Поезжайза мною"^[19]. Не мир им важен, но вербовка приверженцев. Инапротив, иные лаодикийцы^[20] и нерадивые полагают, что в делахверы можно сойтись на полпути, хитроумно согласовав стороны и взявши отобеих понемногу -- словно берутся быть судьями между Богом и людьми. Обеихкрайностей следует избегать; а этого можно достичь, если будут просто ипонятно разъяснены два по видимости противоречивых положения христианскогоустава, начертанного самим Спасителем: "Кто не с нами, тот против нас" и"Кто не против нас, тот с нами"^[21], т. e. если основные исущественные вопросы веры будут отделены и отграничены от вопросов,касающихся не столько веры, сколько мнений, порядка или добрых намерений.Это многие могут счесть чем-то само собой разумеющимся и уже свершившимся.Однако если бы оно вершилось с меньшим пристрастием, то получило бы большеераспространение. Касательно этого я могу дать лишь один совет, сообразно моему скромномуразумению. Следует остерегаться двух видов разногласий, терзающих божьюцерковь. В одном случае спорный вопрос настолько пуст и ничтожен, что нестоит затрачиваемого на него пыла, каковой разжигается единственно духомпротиворечия; ибо, как замечает один из отцов церкви, "хитон Христа не имелшвов, одежды же церкви были пестры". При этом он добавляет: "In vestevarietas sit, scissura non sit"^[22], ибо единство и единообразие --вещи различные. В другом случае спор идет по вопросу серьезному, нодоводится до чрезмерной тонкости и запутывается, так что становится скорееизощренным, нежели существенным. Человек здравых понятий и суждений, слушаяпорой спор глупцов, знает про себя, что спорящие разумеют одно и то же, носами никогда не придут к согласию. И если такова разница в суждении междуодним человеком и другим, нельзя разве предположить, что всевышний, читающийв сердцах, различает в некоторых людских спорах единое намерение и приемлетправду обеих сторон. Природа подобных разногласий отлично определена святымПавлом в его предостережении против таковых: "Devita profanas vocumnovitates, et oppositiones falsi nominis scientiae"^[23]. Люди самисоздают несуществующие противоречия и облекают их в новые слова, причемтаким образом, что смысл, вместо того чтобы подчинять себе слово, сам емуподчиняется. Есть также два вида ложного единения, или примирения:во-первых, когда единение зиждется лишь на невежестве, ибо в темноте всецвета сливаются; и, во-вторых, когда оно кое-как слажено при прямомдопущении разногласий в основных вопросах. Ибо в таких делах истинное иложное подобны железу и глине в ногах Навуходоносороваистукана^[24]: их можно смешать, но они не соединятся. Что касается способов обеспечения единства, то должно остерегаться,чтобы при создании и укреплении единства церкви не уничтожить и не извратитьзаконов милосердия и человеческого общежития. Христиане владеют двумя мечами-- духовным и светским, и оба они имеют в делах веры надлежащее место иназначение. Но нельзя браться за третий меч -- меч Магомета и подобных ему,т. е. за проповедь религии оружием и насилование совести путем кровавыхпреследований -- разве лишь в случаях открытых бесчинств, кощунства илизаговора против государства. Тем более нельзя прибегать в этих же целях кпоощрению смуты, допускать заговоры и мятежи, вооружать народ или как-либоиначе подрывать власть, ибо власти установлены от Бога. Это значило быразбивать одну скрижаль о другую и в заботах о христианах забывать, что онитакже и люди. Поэт Лукреций, негодуя против Агамемнона, допустившегопринесение в жертву собственной дочери, воскликнул: Tantum religio potuit suadere malorum^[25]. Что же сказал бы он, если бы знал о резне во Франции или о пороховомзаговоре в Англии?^[26] Он стал бы еще большим эпикурейцем иатеистом, нежели был. Коль скоро меч светской власти должен лишь с великойосторожностью извлекаться из ножен в защиту религии, то совсем уже чудовищновооружать им простой народ. Оставим это анабаптистам и другим безумцам.Великое богохульство изрек дьявол, когда сказал: "Взойду на высоты облачные,буду подобен Всевышнему"^[27], но еще большее богохульство --действовать именем Бога, как бы заставляя его говорить: "Опущусь впреисподнюю, буду подобен князю тьмы". А разве не это именно происходит,когда дело веры унижается до таких жестоких и омерзительных деяний, какубийство государей, избиение целого народа, ниспровержение государств иправительств. Поистине, это значит ниспосылать святого духа не в видеголубя, но ворона или коршуна и водружать на ковчеге христианской церквифлаг пиратов и убийц. Вот почему необходимо церкви вооружиться своим учениеми божественными установлениями, государям -- мечом, а богословию инравственной философии -- как бы жезлом Меркурия, дабы навеки изгнать ипредать проклятию все подобные деяния, равно как и учения, имспособствующие, что, впрочем, уже в немалой степени сделано. Поистине, вделах веры надлежит руководствоваться апостольским изречением: "Ira hominisnon implet justitiam dei"^[28]. А один из мудрых отцов церквиоставил следующее изречение, примечательное своей откровенностью: "Те, ктопроповедует и осуществляет насилие над совестью, обычно имеют при этомсобственные корыстные цели".