Есть очень интересная книга культуролога З.В. Сикевич, в которой можно прочесть, что для русских характерны три особенности: этатизм, патернализм и эгалитаризм.
Этатизм (от фр. état – государство) означает гордость за свою страну, такую большую, такую красивую, такую свободную и счастливую. «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех», – пелось в одной советской песне. У неё даже есть, так сказать, сиквел, в котором такие слова поют якобы сами болгары… У нас всё самое лучшее, самое большое, самое высококачественное. У нас самая большая страна по площади, мы выпускаем самые большие самолёты и самосвалы, у нас самая большая телебашня и т.д. Короче говоря, «размер имеет значение». Правда, сегодня гордости у нас сильно поубавилось, особенно когда стало ясно, что гигантомания не обязательно приносит счастье.
В самом деле: хорошо это или плохо, что Волга теперь перегорожена несколькими огромными электростанциями? Конечно хорошо, электричество нам жизненно необходимо. А то, что Волга в результате превратилась в несколько вялотекущих водоёмов и как великая русская река, как символ России перестала существовать?
Останкинская телебашня – это шедевр архитектурной и инженерной мысли. Если бы не пожар…
Патриотизм – это, конечно, хорошо и правильно, но то, что называется квасным патриотизмом, к положительным качествам относить трудно. Вряд ли стоит гордиться чем‑либо просто потому, что это – наше, родное.
По этому поводу есть знаменитая бардовская песня, в которой автор, Ю. Визбор, издевается над «патриотом», усвоившим несколько прописных истин, которые он упорно талдычит, не желая слышать какую‑либо критику.
России и в самом деле есть чем гордиться, есть где мы «впереди планеты всей». Но не стоит гордо заявлять, что Россия – родина слонов.
В старом анекдоте рассказывается об иностранце, который гордо сообщает, что у них в стране произвели раскопки и нашли на уровне прошлых веков телеграфные провода. «Значит, – говорит иностранец, – у нас ещё тогда был проволочный телеграф». – «Ну и что? – парирует русский. – У нас рыли ещё глубже и ничего не нашли. Значит, у нас ещё раньше вашего был беспроволочный телеграф!..»
Патернализм (от лат. pater – отец) – это отношение к своему государству как к отцу. Это ожидание, что государство должно стоять на страже наших интересов, что оно только и думает о том, как бы помочь своим детям. Да, вокруг нас творится много безобразий, но это потому, что там, наверху, не знают о наших бедах, и стоит только рассказать президенту и премьер‑министру о том, что происходит, как они придут и наведут порядок: дадут жильё, снимут нерадивого чиновника, прибавят зарплату. Короче, «вот приедет барин, барин нас рассудит». Это опять наш родной коллективизм, на этот раз вылившийся в иждивенчество, надежду на помощь извне. «Они» должны нам дать квартиру, «они» должны нас бесплатно лечить, «они» обязаны обеспечить моим детям получение бесплатного образования… И мы даже не задумываемся, что «бесплатное» в данном случае означает, что мне просто недоплатили за работу, а потом часть этой недоплаты вернули в виде медицинского обслуживания или бесплатного посещения школы. Почему мы не относим к себе известную истину о только одном месте, где можно встретить бесплатный сыр?
Это вообще очень русское отношение к государству: «мы» тут, а «оно» где‑то там. «Они» – это те, кто нам обязан предоставить то и это. В США глава государства – это никакой не отец нации, а простой чиновник, которого избрали на определённый срок, и если он избирателей не устроит, они выберут другого.
Именно поэтому американцы не отделяют себя от государства. В своё время на Бродвее шла пьеса под названием US. То есть не то сокращение от United States, не то в смысле us, то есть «мы». US = us. Вот так вот.
А у нас государство нередко воспринимается именно как глава не всегда послушной семьи, суровый и справедливый отец, который, если надо, похвалит, если надо, накажет. А то как же? Отец ведь!
Сохранился рассказ о том, как некогда весной в Петербурге начальство поставило у Невы городового, который должен был не разрешать людям переходить реку по уже непрочному льду. Какой‑то мужик не послушался, пошёл и провалился, стал тонуть. Городовой его спас, но тот вместо благодарности упрекнул городового: «Что же ты?» – «Я тебе кричал», – отвечал городовой. «Кричал! Надо было в морду дать!»
Ну и, наконец, эгалитаризм (от фр. egalité – равенство) – это стремление ко всеобщему равенству, причём, что особенно прискорбно, к равенству в бедности. У соседа сдохла корова – пустячок, а приятно…
Рассказывают анекдот. «Старая петербургская барыня, потомок декабристов, в 1917 году просит служанку выйти на улицу и узнать, о чём это шумит народ на окном. Служанка возвращается: „Барыня, они хотят, чтобы не было богатых!“ Барыня (задумчиво): „Странно. А мой дед хотел, чтобы не было бедных“».
Выше уже отмечалось: не любят русские состоятельных людей, не верят американской мечте, что чистильщик сапог может в один прекрасный день стать президентом США. Поэтому, коли нельзя сделать так, чтобы все были богатыми, пусть все будут бедными. Важно, чтобы все, чтобы никто не выделялся из общего ряда. Мы же коллективисты!
Однако из этого не следует, что нам не нравится быть богаче, чем мы сейчас. Вот несколько цифр, взятых из Интернета в 2010 году. Годовые доходы среднестатистического русского – 7819 долларов, в США и Люксембурге – 32 и 33 тысячи соответственно.
И тем не менее в 2000 году за гранью нормы потребления в России было 42,3 миллиона человек, а сегодня 18,5. В 1990‑е годы на сто русских семей приходилось 18 автомобилей, а сейчас – 47. Русские стали больше потреблять фруктов, мяса и рыбы и меньше – картофеля и хлеба. Если в 2000 году на питание у них уходило 50% доходов, сейчас – 33%. Ощутимая разница.
Другое дело, что бить в литавры рано. В сравнении с международными стандартами это ещё очень и очень мало. По этим стандартам бедняки – это те, кто тратит на еду 33% и более своих доходов. У нас даже у считающихся состоятельными граждан на питание уходит целых 25%.
НАРОД И ВЛАСТЬ
Самой большой заботой правительства должна стать забота о том, чтобы приучить народы обходиться без него.
А. Токвиль, французский социолог и политик
Русское терпение сложно увязывается с отношением русских к власти. К расхожей фразе о том, что в России две беды – дураки и дороги, они не так давно добавили важную составляющую: «…и дураки, которые указывают нам, какой дорогой идти».
Публичная власть в России возникла, как известно, с приходом скандинавских чужаков – варягов. Вообще‑то обычай приглашать правителя со стороны – нередкий: пусть правит тот, у кого не будет желания выдвигать на первое место «своих», из своего клана, чтобы не вызывать ревности остальных, не сеять раздор между местными группировками.
Но в данном случае всё пошло как‑то не совсем так. Чужаков приняли, но не сочли полностью своими. С тех самых пор на власть и смотрят как на что‑то чужое и враждебное. Со временем историческое развитие – например, владычество татаро‑монголов, а в XX веке большевистский террор – только усугубило это отношение. Так всю историю Руси народ и власть говорят на разных языках. Народ постоянно испытывает свою власть на прочность. Н. Бердяев называл Россию самой безгосударственной, самой анархической страной в мире, а анархизм – явлением русского духа.
Анархичность русского национального сознания хорошо демонстрируется разницей в значении двух слов – «свобода» и «воля». «Свобода» – это то, что хорошо понятно нашим западным соседям. Это возможность делать что хочешь, но при этом обязательно учитывать, что у других – такие же желания и намерения. «Моя свобода размахивать кулаками кончается там, где начинается нос соседа».
А вот «воля» – это нечто другое, по крайней мере в одном своём значении. Это та же свобода, но без учёта чужих интересов. Вспомним выражение «Зверь вырвался на волю». А была ещё «казачья вольница». Русские террористы назвали свою организацию «Земля и воля», а не «Земля и свобода». Они сами решили, что будет хорошо для народа, и ни с кем не собирались советоваться. До сих пор в России популярны имена Кропоткина, Бакунина, Махно – апологетов анархии и борцов за неё.
Я спрашивал студентов, что бы они хотели сделать с преступником, совершившим что‑нибудь гнусное, например, растление малолетних. Предлагалось что угодно, от отрезания соответствующего органа до медленной и мучительной смерти на колу. В любом случае об уголовном кодексе никто не задумывался. Американцы на такой же вопрос, без сомнения, ответили бы: поймать и судить по всей строгости закона.
Так что, как видим, суд Линча получил своё название в Америке, но применять его готовы в другой стране…
Однако и здесь всё не так просто. Анархизм русских уживается с бесконечным терпением народа. Русские могут ужасаться кровожадности власти и одновременно допускать её эксцессы – в отличие, например, от французов, которые уж никак такого отношения не потерпели бы. Русские же признают право власти быть такой, какая она есть («Несть власти аще не от Бога»).
И в то же самое время, как это характерно для многих восточных народов, послабление, идущее от властей, немедленно расценивается как слабость власти и возможность сесть ей на шею. Николай Бердяев пишет:
«Русский народ не хочет быть мужественным строителем, его природа определяется как женственная, пассивная и покорная в делах государственных, он всегда ждёт жениха, мужа, властелина. Россия – земля покорная, женственная».
Правда, покорность эта может принимать своеобразные формы. В книге культуролога А. Сергеевой приводится таблица отношения россиян к различным социальным группам. В ней к самым полезным группам относятся «трудящиеся»: рабочие, крестьяне, интеллигенция. Вторая, уже, стало быть, менее полезная, группа – это молодёжь и предприниматели. К третьей, «малополезной», группе относятся представители церкви, региональные власти, профсоюзы, Совет Федерации и пенсионеры. И наконец, последнюю, четвёртую, «совсем не полезную», группу образуют правительство, Государственная дума и политические партии.
«– Вы кто такой?
– Депутат.
– Стыдитесь! Здоровый человек! Лучше бы работать шли!»
Как видим, ироничное и даже презрительное отношение к властям предержащим выступает здесь из каждого слова.
А вы что хотели? Что ещё можно ожидать, если у нас разрыв между десятью процентами самых бедных и десятью процентами самых богатых – в 63 раза (данные по Москве). Для сравнения: в Китае эта цифра – 3, в США – 24.
В газете «Аргументы и факты» сообщался забавный факт. Время от времени редакция спрашивала читателей: а хотели ли бы вы, чтобы нашим руководителем был…? – и называли какого‑нибудь очередного иностранного политика. Так вот, однажды к нам приехал французский министр иностранных дел Б. Кушнер. И когда газетчики задали россиянам такой же вопрос, 55% ответили, что, мол, да, хотели бы. И тут выяснилось, что многие из отвечавших представления не имели, кто это такой, Кушнер. Одни думали, что это футболист, другие – что певец. Иными словами, нам так осточертели наши политики, что мы готовы сменить их на кого угодно, хоть на чёрта лысого или папу римского. А может быть, мы и этого не хотели, просто, видя, что в нашей невесёлой жизни ровно ничего не меняется, кто бы к власти ни пришёл, мы просто махнули рукой: «Кушнер какой‑то? Ну и наплевать, Кушнер так Кушнер…»
Некоторые исследователи (например, В.М. Соловьёв) отмечают, что терпимость к самодурству власти может опираться на традиции снизу: власти позволено быть нахлебником, паразитировать на шее народа в силу традиции. Ведь искони на Руси было множество тунеядцев: бродяг, липовых богомолов, приживалов, откровенных лодырей, – которых общество покорно содержало. В этом списке власти – это всего лишь ещё один дармоед, которого надо кормить.
В западных странах тоже есть нахлебники – как правило, мигранты, не имеющие толковой профессии и живущие на пособие по безработице. Пособие, как правило, совсем немаленькое, так что можно и не особенно стараться искать работу. Они и не стараются. Но если их права хоть как‑то затрагиваются, они устраивают бунты, жгут машины и громят магазины. Поэтому достаточно состоятельные страны предпочитают не связываться с этими скандалистами: дешевле откупиться.
Российские приживалы – это другое. Мы не боимся их восстания, мы просто покорно смиряемся с тем фактом, что вот есть такие люди, которые работать не хотят, за квартиру не платят, правил общежития не признают, ведут, что называется, «антиобщественный образ жизни», – и их приходится содержать. Снова налицо наш родной коллективизм.
ЛЕНИН С НАМИ
Расхожая фраза советских пропагандистов, ставшая названием этой главы, вызывает в памяти издевательскую шутку тех приснопамятных времён. Нечто вроде рекламы новых товаров: в продажу поступила трёхспальная кровать «Ленин с нами»…
«Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить», – твердили нам не одно десятилетие. Если вдуматься, то перед нами страшноватая языческая фраза, подтверждаемая ежедневным поклонением забальзамированному телу «вождя мирового пролетариата» и огромным количеством памятников ему. В каждом городе, в каждом районном центре обязательно стоял хотя бы бюст «самому человечному человеку». В крупных городах таких памятников имелось несколько, а главная улица обязательно носила имя Ленина. Весь народ был убеждён, что так будет века. Ведь ему так упорно это внушали! Так сказать, «доведём ленинское поголовье до предельного уровня!».
Но вот прошло некоторое время, и… Sic transit gloria mundi, как сказали бы древние римляне (так проходит земная слава). Американский профессор, работавший в Кирове (бывшая Вятка), пишет, что он с изумлением наблюдал, как на самом гладком покрытии в этом городе – на гранитной площадке у памятника Ленину – лихо катаются на роликовых коньках мальчишки. Совсем недавно такое кощунство кончилось бы для них приводом в милицию, а сегодня это в порядке вещей. Ленина можно теперь видеть в самом непотребном виде: на футболках, где он пьёт кока‑колу, курит сигареты «Мальборо» или показывает вам средний палец. А на всех сколько‑нибудь значительных мероприятиях обязательно появляется какой‑нибудь шут гороховый, загримированный под Ленина, и, по‑ленински картавя, под общий смех произносит дурацкий монолог. Ему щедро подают.
Трудно сказать однозначно, хорошо это или плохо. Низвержение кумиров – неблагодарная и опасная вещь. Конечно, хорошо, что дутая фигура жестокого тирана свергнута с постамента, но и глумиться над своей историей вряд ли стоит. Сегодня большинство бюстов и гипсовых памятников Ленину уже снесены, но, быть может, оно и правильно, что наиболее значительные скульптуры всё же остаются на наших улицах и площадях. Надо помнить: была, была в нашей жизни такая вот мрачная страница, горький урок, который не надо бы повторять. Вот и в Западной Европе памятники генералу Франко или Муссолини как стояли, так и стоят, и никто не думает, что они самим своим существованием зовут нас назад, к фашизму.
Тем более что от Ленина со Сталиным мы вроде бы избавились, а вот от культа вождей – вряд ли. Свято место пусто не бывает. Как сказал замечательный польский остроумец Станислав Лец, «разрушая памятники, оставляйте цоколи: всегда могут пригодиться». Мы уже сегодня видим, как на опустевшие пьедесталы, кряхтя, взбираются новые фигуры.
Но и старые персонажи, честно говоря, не так далеко от нас ушли. Это видно уже по тому, с какими страстными лицами идут на коммунистический митинг старушки, прижимая к впалой груди портреты усатого «вождя всех времён и народов». Старческая память избирательна; всё хорошее помнится лучше, чем плохое, а в молодости и плохое выглядит не так уж ужасно.
Но старушки – это не самое страшное, их можно только пожалеть. Хуже, что о Сталине мечтает и кое‑кто из власть имущих.
Вновь встаёт вопрос о переименовании городов, улиц и площадей. Общеизвестно, что большевики активно пачкали карту России своими именами. Начиная с Санкт‑Петербурга и кончая едва ли не большинством губернских городов, населённые пункты получили имена разных, часто малограмотных правителей, страстно желавших оставить хоть какой‑нибудь след в истории. Когда очередного вождя вычищали, город переименовывали в честь ещё оставшегося, иногда даже возвращали старое название. Так, Гатчина под Петербургом побывала Троцком, а потом вернулась к исконному наименованию. Рыбинск под Ярославлем пожил под псевдонимом Щербаков, потом стал Андроповым, сейчас – снова Рыбинск.
Доходило до курьёзов. Небольшой волжский город Романов‑Борисоглебск был переименован из‑за элемента «Романов», ровно никакого отношения к царской семье не имевшего, так как имя он получил от князя Романа. В Гражданскую войну невдалеке от города погиб молодой красноармеец по фамилии Тутаев. Особых подвигов за ним как будто не числилось, но местные власти в угаре переименований самовольно дали древнему городу его имя.
Так что интересно: когда встал вопрос о возвращении городу прежнего имени, тутаевцы восстали – привыкли к новому названию, и оно стало восприниматься как исконное, а Романов‑Борисоглебск – как навязываемое свыше и только поэтому неприемлемое. Красноармеец их интересовал очень мало.
С улицами было совсем плохо, чуть ли не все они получили новые названия, в большинстве увековечившие имена новых партийных лидеров. Иногда власть даже проявляла своеобразный юмор: улицу, ведущую к храму, называли именем завзятого богоборца; в Ярославле кафедральный собор XVII века, освящённый в честь иконы Фёдоровской Божией Матери, стоял, естественно, на Большой Фёдоровской улице. Улицу переименовали в честь большевика Емельяна Ярославского, яростного борца с «религиозным дурманом».
Обратное переименование улиц идёт у нас с большим скрипом. И не только потому, что за десятилетия жители привыкли к новым названиям. И даже не потому, что возврат старого имени ведёт к неизбежным расходам. Нередко активно сопротивляются коммунисты, которые справедливо видят в этом покушение на их былую известность. Сейчас, когда компартия, счастливо избежавшая запрета, превратилась в оппозиционную, подобные акты воспринимаются ею особенно болезненно.
Чтобы не дразнить гусей, местные власти порой принимают соломоново решение: на углах домов появляются сразу старые и новые названия улиц. Например, «улица Большая Октябрьская. Бывшая Большая Рождественская». А если переименовывали улицу раза три, размещаются друг под другом все три названия.
Что ж, и волки сыты, и овцы целы.
А станция метро в Москве по‑прежнему носит имя Войкова, большевика, принимавшего непосредственное участие в расстреле царской семьи.
Не утихают споры по поводу нахождения на главной площади страны мавзолея Ленина. Коммунисты готовы стоять насмерть, чтобы не допустить не только уничтожения, но даже переноса мавзолея в другое место, не говоря уж о захоронении тела вождя на кладбище по общепринятому обряду. Их не останавливает даже тот очевидный факт, что десятилетия их кумир остаётся фактически не похороненным; пока вождь лежит на своём месте, дух коммунизма так и будет витать над Красной площадью и, значит, над страной.
Проблема здесь серьёзнее, чем может показаться. В настоящее время страна расколота, чуть ли не половина населения ностальгирует по советским временам. И коммунисты очень хорошо это понимают, отчего и выступают с призывом в духе крыловского «Волка на псарне»: «Забудем прошлое, уставим общий лад!» Сегодня им выгодно, вынужденно примирившись с новым порядком, сохранить то, что осталось от их былого могущества. И мавзолей здесь – далеко не последнее средство.
Но – что поделать – русский юмор не обошёл стороной и коммунистическую идеологию. Народ, даже в самые страшные годы, в годы неимоверных страданий, умел над своей властью смеяться.
«– Дедушка, когда жизнь была лучше, при Хрущёве или позже, при Брежневе?
– При Хрущёве, конечно.
– Но почему?
– Бабы моложе были…»
Анекдоты о наших вождях хорошо демонстрируют отношение к ним народа, даже когда эти анекдоты придумываются самими вождями. А среди вождей изредка попадались и остроумные люди. Таков был Карл Радек, которого, по слухам, расстреляли как раз за его едкие анекдоты. Вот один такой, обвиняющий власти в отрыве от народа.
«Прихожу как‑то к Сталину в Кремль и говорю:
– Ты знаешь, Мишка‑то Калинин жениться собрался и из Кремля выезжает.
– Что ты, что ты! – испугался Сталин. – Отговори его. Говорят, в Москве голод!»
По‑моему, за такой анекдот и расстрелять мало, как вы думаете?..
Или вот популярный анекдот, автор которого неизвестен.
«Сталин потерял свою трубку и потребовал найти и покарать преступника, который, как он считал, эту трубку похитил. Трубку он скоро нашёл, но к этому времени из восьми городов уже пришли телеграммы о том, что этого преступника нашли и он сознался. Из девятого города сообщили, что их преступник ещё упирается, но они надеются, что он тоже признает свою вину…»
Анекдоты про Хрущёва уже приводились. Вот ещё один.
«– Дяденька Хрущёв, это вы запустили ракету?
– Я, мальчик.
– А сельское хозяйство?
– Кто тебя научил такое говорить?
– Папа.
– Так вот скажи папе, что я умею сажать не только кукурузу!..»
Очень много анекдотов сочинено про Брежнева. Высмеиваются его старческое слабоумие, жажда наград, покорное чтение речей, которые для него составляли спичрайтеры.
«Брежнев встречает в аэропорту Маргарет Тэтчер. Вынимает бумажку и читает:
– Дорогая Индира Ганди!
Ему шепчут:
– Леонид Ильич, это Маргарет Тэтчер!
Брежнев снова читает:
– Дорогая Индира Ганди!
– Тэтчер, Леонид Ильич, Тэтчер!
– Да я сам вижу, что Тэтчер! Но тут написано „Индира Ганди“!»
«Вы слышали? В Москве землетрясение. С вешалки упал парадный костюм Леонида Ильича!»
«В квартиру Брежнева звонит Николай Подгорный, тогдашний председатель Президиума Верховного Совета. Брежнев подходит к двери, вынимает бумажку и читает:
– Кто там?
С той стороны двери Подгорный вынимает свою бумажку и читает:
– Это я, Подгорный».
Вариант этого анекдота:
«На вопрос Брежнева Подгорный не отвечает. Брежнев слышит шевеление за дверью, открывает, видит коллегу и спрашивает:
– Ты почему не отвечал?
– А я бумажку дома забыл…»
«– Почему Брежневу не присваивают звания генералиссимуса?
– Потому что он не может выговорить это слово».
Эпоха правления Михаила Горбачёва ознаменовалась многими знаковыми событиями, среди который важнейшие – падение Берлинской стены и начало потепления отношений между Россией и Западом. Запад впервые увидел перед собой не только нормального, сравнительно молодого, вполне физически адекватного русского руководителя, но даже – совершенно неслыханно! – его молодую, привлекательную жену. Престарелые советские вожди производили совершенно другое впечатление, а об их жёнах вообще не было слышно практически ничего. Жёны Молотова, Калинина и некоторых других лидеров сидели в лагерях: так Сталину было спокойнее за верность своих соратников. Понятие «первая леди государства» для нас не существовало. Наша же первая «первая леди» сделала много полезного для развития нашей культуры, литературы и просвещения.
Но для русского народа всё это затмевала антиалкогольная кампания, которую инициировал вовсе не Горбачёв, а один из наиболее консервативных членов «старой гвардии» Лигачёв, однако все шишки обрушились на Горбачёва. В результате этой кампании на какое‑то время продажа алкоголя в стране заметно сократилась, хотя, естественно, тут же выросло самогоноварение. Чиновники же решили во что бы то ни стало побежать впереди паровоза, и в результате их усердия не по разуму в стране вырубили огромное количество виноградников, в том числе знаменитых элитных сортов.
И всё это было списано на Горбачёва, который получил прозвище Минеральный секретарь или, по названию популярного тогда фильма, Лимонадный Джо. Это не говоря уже о кличках, приводить которые в печатном издании не принято. Досталось и Раисе Горбачёвой. Не привыкшие к традиции «первых леди» русские негодовали: чего она всюду лезет? Это же унижает генсека! Настоящий мужик такого никогда бы не позволил!
«У нас в стране три Райкина: Аркадий Райкин, Костя Райкин и Райкин муж».
По поводу попытки государственного переворота, когда Горбачёв с семьёй оказались пленниками путчистов в курортном городе Форосе, в стране ходила издевательская частушка:
Горби в Форосе купался,
Вдруг путчисты – испугался.
Туалета не нашёл,
А процесс уже пошёл.
(«Процесс пошёл» – это из репертуара речей Михаила Сергеевича.)
Думается, что огульное обвинение Горбачёва во всех смертных грехах несправедливо. Вопросов к нему действительно хватает, но стоило бы помнить, что это был первый более или менее нормальный руководитель среди группы маразматиков, судорожно цеплявшихся за власть и делавших всё возможное, чтобы связать ему руки.
Последние годы правления Хрущёва и Брежнева ознаменовались безудержным восхвалением их заслуг, как правило несуществующих. Во время Великой Отечественной войны Брежнев был всего лишь полковником и прославиться как стратег при всём желании не мог. Вот анекдот на эту тему.
«Маршал Жуков знакомит Сталина со своим планом штурма Берлина. Сталин:
– Очень хорошо, товарищ Жуков, план мне нравится, но я хотел бы сперва согласовать его с полковником Брежневым…»
К сожалению, среди митингующих коммунистов можно увидеть и молодые лица. Наша смена – люди, которые только понаслышке знают о концлагерях, геноциде целых народов, физическом уничтожении цвета нации. Для них это что‑то из истории, вместе с битвой на Чудском озере и войной 1812 года.
Ностальгии по советскому прошлому способствуют и нынешняя неразбериха, всеобщая потеря нравственных критериев, коррупция и прочие беды. Поэтому многие сочувственно слушают речи вроде «Сталина на них нет!».
Кто выкрикивает такие лозунги? Кто‑то сказал, что при сталинском режиме люди делились на две категории: на тех, кто сидел в концлагерях, и тех, кто их там охранял. Одна часть народа была по ту сторону колючей проволоки, а другая – по эту. Вот которая по эту и кричит…
ПАРТИЯ – НАШ РУЛЕВОЙ
Есть преимущество у однопартийной системы,
Но в чём оно состоит, смертным понять не дано.
Игорь Иртеньев. «Подражание древним»
Очень поучительно вспомнить все гимны, которые выражали суть русского самосознания в последние века. С 1791 года мы пели:
Гром победы, раздавайся,
Веселися, храбрый росс,
Звучной славой украшайся,
Магомета ты потрёс!
Припев:
Славься сим, Екатерина,
Славься, нежная нам мать!
То есть во главу угла ставились славные победы русского оружия, одержанные, естественно, с помощью царицы, нашей «нежной матери»
С 1833 года и до самого рокового 1917‑го гимном был «Боже, Царя храни!», ориентированный на гимн родственной нам династии английских королей «Боже, храни короля!». Русские слова были написаны В.А. Жуковским, а мелодия оставалась английской, её автор Г. Кэрри. Позже текст был немного изменён. Вот слова гимна, он был очень коротким.
Боже, Царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу,
На славу нам,
Царствуй на страх врагам,
Царь православный,
Боже, Царя,
Царя храни!
Как видим, здесь и религиозная составляющая, причём только православная в многоконфессиональной стране, и угроза врагам России. Но прежде всего это прославление царской власти.
В феврале 1917 года, когда царская власть кончилась и срочно потребовался новый гимн, на вооружение была взята кровожадная французская «Марсельеза» с новым, подходящим ко времени русским текстом известного народника и идеолога терроризма П. Лаврова.
Отречёмся от старого мира,
Отряхнём его прах с наших ног!
Нам не нужно златого кумира,
Ненавистен нам царский чертог.
Припев:
Вставай, подымайся, рабочий народ,
Вставай на врага, люд голодный!
Раздайся, клич мести народной!
Вперёд, вперёд, вперёд, вперёд, вперёд!
Здесь перед нами прямой призыв к восстанию, к мести, обращённый к «голодному люду» – пролетариату. Про власть пока ничего.
В 1922 году «Рабочую Марсельезу» сменил «Интернационал». И снова это была переведённая на русский язык французская песня Руже де Лилля, русский текст А.Я. Коца.
Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущённый
И в смертный бой идти готов!
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем!
