Знаменитый лицедей и его сфинкс

 

Но когда на следующий день утром Мила заглянула в расписание, чтобы узнать, когда у меченосцев очередной урок тайнописи, то оказалось, что только через неделю. Она не поленилась и посмотрела расписания белорогих и златоделов на текущую неделю – та же история. Сдаваться Мила не собиралась и еще перед уроками решила заглянуть в учительскую. Кроме профессора Мнемозины – преподавателя истории магии, там никого не было, и Мила поинтересовалась у нее, где можно найти профессора Чёрка.

– Профессор Чёрк? – тоненьким голоском переспросила Мнемозина. – Его до конца недели не будет – международный симпозиум криптографов. Насколько мне известно, он вернется к выходным. А что вы хотели, госпожа Рудик?

– Вопрос по домашнему заданию, – нашлась Мила, поникшая от огорчения.

– Похвально, – улыбнулась Мнемозина, – когда учащиеся не ленятся лишний раз обратиться к преподавателю за советом. Насколько мне известно, профессор Чёрк всегда с охотой принимает учеников у себя дома. Зайдите к нему в субботу – уверена, он к тому времени уже вернется. – Она встала из‑за стола, взяла в руки пару толстых книг и подошла к Миле. – А теперь пойдемте – у вас сейчас как раз моя пара.

Шагая за Мнемозиной к башне Геродота, Мила беспощадно ругала себя, что в первый учебный день упустила удобный случай и не подошла после урока к Чёрку. Как она могла поступить так безответственно? И какой умник придумал организовывать симпозиумы в начале учебного года?

Когда она вошла в класс вслед за Мнемозиной, Ромка и Белка уже сидели на своих местах.

– Ну что, – встретил ее вопросом Ромка, – нашла Чёрка?

Мила угрюмо покачала головой.

– Уехал на симпозиум. Вернется в субботу.

– Догадываюсь, что в субботу у него будут гости, – предположил Ромка.

Мила кивнула.

Темой первого в этом году урока истории магии была жизнь графа Дракулы. Профессор Мнемозина увлеченно повествовала об ужасных событиях многовековой давности, о кровавых войнах и великом проклятии правителя Трансильвании.

– То проклятие, которое было наложено на жестокого и кровожадного правителя колдунами, что охраняли Трансильванию от зла, – не первый случай, – детским голоском вещала Мнемозина, теребя от увлеченности бахрому на своей белой шали. – Колдуны тех мест – единственные в целом мире – владели тайной этого проклятия – умели превращать людей в оборотней и вампиров, карая их за злодеяния. Однако прежде люди, которые становились жертвами одержимых проклятием существ, либо долго болели, либо умирали. Но не таков был граф Дракула, чтобы довольствоваться уготованной ему участью. Он решил наказать колдунов, которые обрекли его на ужасное бессмертие, и придумал худшее наказание – поделиться своим проклятием с невинными. Он нашел способ превращать своих жертв в оборотней и вампиров, и они становились его слугами, его потомками, его легионом.

Мила сидела за партой, опершись подбородком на руки, и рассеянно слушала Мнемозину.

«Прямо как Многолик, – внезапно пришло ей на ум. – Мало ему было убить Горангеля у меня на глазах, мало было сделать меня убийцей, напав на меня и приняв огонь на себя, и вот: теперь, оказывается, он может быть моим отцом. Ну, чем не проклятие?»

Чтобы отвлечься от своих мрачных мыслей, Мила глянула на сидящего рядом Ромку и невольно вскинула брови от удивления: ее приятель замер с раскрытым ртом и выпученными глазами, зачарованно слушая Мнемозину. Мила хотела было сказать ему, что такой простовато‑наивный вид подрывает его репутацию тертого калача, но сдержалась, заметив для себя, что без ореола человека бывалого он в некотором роде приятнее смотрится.

Миле вдруг стало интересно, чем занимается позади нее Белка: Лирохвоста рисует или теперь ее муза – Поллукс Лучезарный, от которого она последние дни в диком восторге? Но, обернувшись, Мила удивилась еще больше. Никогда она еще не замечала между Ромкой и Белкой такого невероятного сходства: рот открыт, глаза – круглее не бывает. Мила вздохнула и обернулась назад, к учителю.

– Дракула мог обращаться в некоторых животных: летучих мышей, крыс и волков, – продолжала тем временем профессор. – Иногда превращался в туман и проникал в дома людей через замочную скважину. Те, кому по наследству досталось его проклятие, имеют и некоторые из его способностей. В отличие от оборотней, которые, превращаясь в зверя, теряют человеческий разум, вампиры всегда осознают свое проклятие, а потому наказаны еще больше – они не выносят дневного света. Солнце убивает их, поэтому эти наследники графа Дракулы могут жить только во тьме.

Краем глаза Мила заметила, как Иларий, сидящий в соседнем ряду, вскинул вверх руку.

– Да, господин Кроха, – откликнулась Мнемозина. – У вас есть вопрос?

– Есть, профессор, – ответил Иларий, опуская руку. – Вы сказали, что те, которых колдуны Трансильвании превращали в оборотней и вампиров, убивали ни в чем не повинных людей. Но ведь эти колдуны знали, что так будет, что пострадают невиновные. Разве это справедливо?

Мнемозина чуть округлила глаза, и ее лицо, которое всегда выглядело немного удивленным безо всякой на то причины, приобрело выражение крайней растерянности. Но тем не менее профессор не была сбита с толку, просто не ожидала подобного от второкурсника. Меченосцы же, которые неплохо знали Илария, удивлены не были. Задать такой вопрос было вполне в его стиле. Мила была уверена, что все остальные, как и она сама, ни о чем подобном даже не подумали.

– Видите ли, господин Кроха, – отвечала Мнемозина, – маги древности были абсолютно убеждены, что все разумные существа на этой земле отвечают друг за друга. Они считали, что если все начнут отрекаться друг от друга, то мир поглотит хаос. Всюду настанет война: люди и маги, эльфы и гномы будут убивать друг друга, пока не наступит конец нашего мира. А маги, как вы все знаете, высшими силами призваны охранять мир и защищать его. Именно поэтому испокон веков чародеи, наделенные силой, вознаграждая за добро, делили награду на всех и, карая за зло, на всех же делили и кару. Это делалось только затем, чтобы живущие на этой земле помнили: каждый их поступок, словно эхо, отзовется в судьбе других, и это эхо не замолкнет до последних дней жизни нашего мира.

Мнемозина смущенно улыбнулась, на ее щеках заиграл румянец, и, снова затеребив шаль, она добавила:

– Я даже позволю себе несколько дополнить эту древнюю мудрость смелым предположением, что каждый из ныне живущих… – Она на пару секунд замолчала и уточнила: – Каждый из нас с вами несет в себе это эхо – эхо добра и зла… Но вернемся к теме…

Все оставшееся до конца урока время Мнемозина рассказывала о бесчисленных злодеяниях графа Дракулы и его драматичной кончине. Но Мила почти не слушала профессора – она могла думать только об одном: что и она, если правы были колдуны Трансильвании, несет в себе эхо того зла, что совершил Многолик. Особенно, если она и вправду его дочь.

 

* * *

 

На первый в этом году урок искусства метаморфоз меченосцы шли снедаемые любопытством. Их ждал не просто новый преподаватель – всемирно известный маг‑лицедей. Они поднялись на четвертый этаж северного крыла замка и вошли в кабинет метаморфоз. Первое, что они заметили, – кабинет теперь выглядел иначе. При Многолике здесь было довольно сумрачно, окна почти всегда были наполовину зашторены темными занавесками. Сейчас в кабинете было светло, даже слишком. Проходы между рядами были устланы ярко красными ковровыми дорожками, возле доски лежал целый набор золотых мелков, а сам лицедей восседал в высоком кресле, положив руки на подлокотники. Когда ребята зашли в класс и застыли в дверях, он небрежно взмахнул кистью правой руки, не отнимая саму руку от подлокотника.

– Прошу вас, проходите.

Меченосцы расселись по своим местам. Темные глаза нового учителя окинули класс. Вид у него был мрачноватый и одновременно приковывающий внимание.

– Первый урок мы с вами посвятим знакомству. – Поллукс Лучезарный, не размыкая изогнутых в какой‑то искусственной улыбке губ, хохотнул. – Ах да! Что это я? Ну, разумеется, вы прекрасно знаете, кто перед вами. Но, так как нам с вами предстоит проводить много времени вместе, вы должны узнать меня получше…

Первые полчаса Поллукс Лучезарный действительно знакомил своих новых учеников с… собой. И нужно заметить у некоторых он имел успех. Например, Анжела с Кристиной и Белка слушали о последних гастролях Лучезарного с открытыми ртами.

– … Ах! Какой в Фивах театр! Огромный архитектурный ансамбль, сцена под открытым небом, к которой ведут тысячи ступеней! О! Это было одно из лучших представлений в моей жизни. Зритель был покорен с первых мгновений. И в знак преклонения перед моим талантом благодарные жители Фив сделали мне поистине царский подарок. Они подарили мне сфинкса.

Анжела с Кристиной замерли на полувздохе, часто захлопав ресницами.

– Со сфинксом мы очень быстро нашли общий язык. Как оказалось, мы похожи. Артисты ходят по свету и везде они желанные гости. Но нигде они не чувствуют себя, как дома. То же с моим сфинксом – Египет не был для него родным домом.

– Почему, профессор? – вытянул вверх руку Иларий Кроха. – Ведь это египетский сфинкс.

– Совершенно верно, – профессор картинно закинул ногу на ногу, при этом на мгновение задержав ногу в воздухе и потянув носок сапога так, чтобы все могли разглядеть золотые пряжки в виде египетских пирамид.

– Ой, какие красивые! – не сдержалась Белка, выразив тоненьким голоском свое восхищение. Ромка тоже не сдержался, и издал что‑то похожее на «ве‑э‑э».

– Эксклюзив, – откликнулся профессор Лучезарный с напыщенным видом. – Каждый мой костюм – единственный в своем роде. – Он опустил глаза, и сам с удовольствием полюбовался пряжками, потом, словно очнувшись, поднял глаза к потолку. – Э‑э‑э… Что там у нас?

– Почему сфинкс не чувствовал себя в Египте, как дома? – терпеливо повторил Иларий, скривив на лице недовольную мину.

Судя по его виду, он считал, что обсуждение пряжек на уроке искусства метаморфоз заслуживало как минимум смертной казни.

– Ах да! – ожил профессор Лучезарный. – Дело в том, что этот сфинкс еще детенышем лет эдак пятьсот тому назад был волею судьбы вывезен из Египта и заброшен в Грецию. Там он воспитывался вместе с греческими сфинксами. Этих существ, как вы, надеюсь, знаете, специально обучают загадывать загадки. В древности, если человек разгадывал загадку, то сфинкс должен был свести свои счеты с жизнью. Если не разгадывал, то с жизнью прощался человек. В наше время к этим существам относятся более гуманно: если человек разгадывает загадку, сфинкс совершенно не обязан себя убивать. Правда, если загадка не разгадана, – Лучезарный с сожалением развел руки, – тут традиции до сих пор остаются в силе – сфинкс буквально разрывает несчастного в клочья.

Ребята пораженно переглядывались друг с другом, пытаясь понять: относиться ли к этим словам серьезно. А что, если этот артист привез сюда, да еще и поселил в Думгроте опасное существо, которое способно любого разорвать в клочья? Мила вопросительно глянула на Ромку. Тот в недоумении пожал плечами.

Профессор Лучезарный откинулся назад в кресле и изящно закинул руку на подлокотник, сверкнув изумрудными пуговицами, от которых блеснули в сторону вспышки зеленого света. Он окинул класс долгим взглядом и беззаботно улыбнулся.

– Но это никоим образом не относится к моему сфинксу. К загадкам он пристрастился в Греции – это да. Но загадывает он их по своему усмотрению, без всякой особой цели. К тем, кто разгадывает его загадку, а таких на моей памяти было ничтожно мало, он проникается глубоким почтением и обходится учтиво и с достоинством. Все‑таки это по рождению египетский сфинкс и в его жилах течет кровь фараонов.

– А если не разгадаешь загадку? – недоверчиво спросил Мишка – мысль о дурных привычках сфинксов не давала ему покоя.

Лучезарный призадумался.

– Ну… что я могу вам сказать… – Он задумчиво склонил голову набок. – Это зависит оттого, в каком настроении он пребывает. А фантазия у него… гм… поистине царская. – Профессор ободряюще улыбнулся. – Но, например… Разорвать в клочья…

Мишка с заметным волнением сглотнул.

– Скинуть с высокой скалы, – продолжал перечислять профессор.

Костя Мамонт бросил на своего друга Илария взгляд «последней надежды». Иларий косо глянул на него и, отстранившись, покрутил пальцем у виска.

– Оторвать голову…

Анжела, Кристина, а за компанию с ними и Белка хором ахнули.

– Вырвать когтями глаза из глазниц…

Яшка Берман почти окончательно сполз под стол.

– Все это… э‑э‑э… совершенно исключено, – как ни в чем не бывало подытожил профессор Лучезарный, не замечая, что половина класса находится в предобморочном состоянии. – Исключено, поскольку просто‑напросто недостойно его царственной особы.

Меченосцы все дружно, как один, с облегчением выдохнули.

– Но предсказать, как он поступит, невозможно. Может забросать тухлыми яйцами, как поступают с плохими актерами. – Лучезарный выпрямился в кресле и весь вдруг преисполнился самодовольства. – Со мной, разумеется, такого никогда не случалось, – гордо уточнил он. – Как вы сами понимаете, такое и в мыслях допустить невозможно.

Мишка Мокронос с готовностью закивал. Он был так рад, что сфинкс Лучезарного обладает такими царскими достоинствами, которые не позволяют ему разрывать на части ни в чем не повинных малограмотных детей, что готов был согласно кивать, пока голова не отвалится.

– А где мне только не приходилось выступать… – в очередной раз закатив глаза к потолку, утомленно выдохнул Лучезарный.

– Профессор, расскажите!!! – потребовали Анжела с Кристиной, с восхищенными улыбками на лицах.

– Ну что ж… – начал Поллукс Лучезарный и перебросил ногу на ногу, чтобы поменять их местами. Пряжки‑пирамидки, конечно же, эффектно мелькнули в воздухе. – Чаще всего выступать приходится перед обыкновенной публикой во Внешнем мире – они называют меня иллюзионистом. Они так трогательно убеждены, что облики, в которые я перевоплощаюсь, – это реквизит, сплошная бутафория. Правда, рукоплещут и цветами одаривают щедро.

Но иногда я выступаю и в волшебном мире. В Троллинбурге, например, или в Фивах – волшебных, разумеется, – в иных городах мира По‑Ту‑Сторону. Жаль, что их немного. Ведь только в волшебном мире зритель способен оценить мои перевоплощения по достоинству, потому что он знает: то, что происходит у него на глазах, – реальность, а не бутафория, уникальное дарование, которым обладает редкий маг в наше время…

Лучезарный на последней фразе вздохнул с легкой грустью. Анжела и Кристина вздохнули тоже. Белка издала жалостливый звук, готовая прослезиться от сочувствия к профессору Лучезарному, чей выдающийся талант так немного людей могут оценить по достоинству. Иларий Кроха второй раз на протяжении урока покрутил пальцем у виска.

А Мила подумала, что от этого профессора искусства метаморфоз, в отличие от предыдущего, вряд ли можно всерьез ожидать каких‑либо колоссальных злодейств.

 

* * *

 

– Это мало напоминало урок, верно? – спросил Ромка, когда они шли с искусства метаморфоз. – Целый доклад на тему: «Кто лучезарнее всех на свете» и ни слова о метаморфозах.

– Но это же был первый урок – ознакомительный. Он просто хотел с нами поближе познакомиться, – решила заступиться за лицедея Белка.

– Ага, – скептически фыркнул Ромка. – Клянусь чем угодно, что он никого из нас по имени не запомнил. Пойди‑ка, спроси у него, как тебя зовут. Представляю, как ты его озадачишь.

Белка ничего не сказала в ответ, в глубине души понимая, что Ромка, скорее всего, прав.

– Эй, смотрите! – воскликнула Мила, которая бесцельно пялилась по сторонам, пока друзья спорили между собой. – А это не сфинкс там?

Ромка и Белка подняли головы.

– Точно, – подтвердил Ромка. – Он.

Белка вдруг ахнула.

– Ой, а с ним рядом профессор Лирохвост!

Ребята подошли ближе. На площадке возле лестницы, ведущей в одну из башен замка, стоял сфинкс. Прямо перед ним топтался профессор Лирохвост, по‑видимому, только что спустившийся из башни. Он делал шаг то в одну сторону, то в другую, но без толку – сфинкс стоял у него на пути и явно не давал пройти.

Ребят в этот момент догнали Иларий Кроха, Костя Мамонт и Яшка Берман. Мила быстро окинула взглядом широкий коридор: старшие златоделы, младшие белорогие – все взгляды были прикованы к сфинксу.

– Что происходит? – спросил Иларий.

– Тсс! – отмахнулась от него Белка.

Иларий косо глянул на нее и пожал плечами, а потом посмотрел туда же, куда и все.

– Не могли бы вы оказать милость… – начал Лирохвост, намекая на то, что сфинкс загораживает ему дорогу.

– Я достаточно милостив, – довольно резко ответил сфинкс, грозно окинув профессора своим лиловым взором.

– Э‑э‑э… Н‑да… – опешил Лирохвост и нерешительно улыбнулся. – Я просто хотел бы пройти.

– Я уйду с дороги, но только если дашь ответ на мою загадку, – заявил сфинкс.

– Загадку? – удивился профессор.

– Если не хочешь слушать загадку – возвращайся в башню, – безапелляционным тоном добавил сфинкс.

Лирохвост растерянно оглянулся в сторону лестницы.

– Позвольте, но мне не нужно в башню! – искренне изумился профессор. – Я только что оттуда.

– Тогда выслушай меня и дай верный ответ, – стоял на своем сфинкс.

Профессор беспомощно развел руками и, неуверенным жестом пригладив собранные в хвост белесые волосы, произнес:

– Ну… если вы настаиваете…

– Эта загадка как раз по тебе, – быстро отреагировал сфинкс. – Слушай же:

 

Инструмент этот славный известен давно.

Нарисую я в красках о нем полотно.

Хоть не создан он был, чтобы беды нести,

Можем горьких следов мы немало найти.

Был учитель один – принял смерть от него.

Был один музыкант – ослепили его.

А другой музыкант, хоть и богом он был,

От героя загадки позора вкусил.

А четвертый – сатир – состязаться решил,

Но без кожи остался несчастный сатир…

 

Сфинкс сделал паузу, медленно прошелся из стороны в сторону перед Лирохвостом с мечтательным выражением на лице, которое только больше придавало его виду загадочности, и мелодичным голосом продолжил:

 

Только гневное слово о том инструменте мы скажем едва ли.

Ведь, когда он играл, даже боги прекрасным тем звукам внимали.

 

Сфинкс снова замолчал, потом опустился на все четыре лапы и с крайне дружелюбной улыбкой обратился к Лирохвосту:

 

Тот, кто с музами дружен, легко даст ответ:

Как называется сей инструмент?

 

– Трудная загадка, – взволнованно хмурясь и переминаясь с ноги на ногу от переживаний за профессора Лирохвоста, посетовала Белка.

– Нет, – покачал головой Яшка и, безмятежно улыбнувшись, поспешил успокоить Белку: – Совсем не трудная.

– Правда? – с надеждой вскинула на него глаза Белка.

Яшка закивал.

– Надеюсь, – вздохнула Белка.

– Да чего ты переживаешь? – спросил Ромка над ухом Белки. – А даже если и не разгадает – что сфинкс ему сделает? Этот… лучистый… то есть Лучезарный, он что о сфинксе сказал? Рвать горемычных пианистов на части – это ниже его фараоновского достоинства.

Белка смерила Ромку холодным взглядом, не желая оценить по достоинству его юмор.

Профессор Лирохвост тем временем скрестил руки на груди и задумчиво склонил голову набок.

– Право… надо подумать, – изрек он.

Сфинкс терпеливо улыбался.

Профессор глубоко втянул в себя воздух и изящно взмахнул рукой, не выходя из легкой задумчивости.

– Ну… может быть, флейта или свирель… – произнес он, словно разговаривая с самим собой. – Что‑то знакомое. Я сейчас непременно вспомню…

Но тут все заметили, что сфинкс перестал улыбаться, и выражение его лиловых глаз изменилось.

– Это неправильный ответ, – громогласно заявил он.

Глаза профессора Лирохвоста округлились от неожиданности.

– Но, постойте… Я просто размышлял вслух. Это был не ответ…

Однако сфинкс его уже не слушал. Он поднял голову, словно желая посмотреть на потолок. Но потолок явно его не интересовал, потому что глаза сфинкса закрылись, а рот, наоборот, открылся. Золотые губы начали медленно растягиваться. Они растягивались все шире и шире, и вскоре рот сфинкса стал напоминать огромную черную дыру.

– Что это? – со слезами в голосе пробормотала Белка.

Но ей никто не ответил. Мила, Ромка, Иларий, Костя и Яшка были так ошеломлены этим зрелищем, что просто стояли, раскрыв рты, и не могли даже пошевелиться.

Но настоящий ужас испытывал в этот момент профессор Лирохвост. В панике он сделал шаг назад, но было поздно. Со странным ревом, как будто поблизости загудела водопроводная труба, изо рта сфинкса посыпалась целая груда каких‑то непонятных предметов. И лишь когда они стали ударяться об пол с громким клацаньем, все разглядели, что это самые обыкновенные дудочки.

Дудочки ударялись о голову Лирохвоста и падали на пол. Сначала он прикрывал руками голову, но вскоре профессору стало не до того. Дудочки мешались у него под ногами, он наступал на них и принимался танцевать, выделывая самые невероятные па, чтобы только удержаться на ногах и не упасть.

Изумление и первый испуг ребят мгновенно сменились неудержимым весельем. И Ромка, и Иларий, и Мила, и все, кто находился сейчас поблизости, включая златоделов и белорогих, хохотали так, что стены дрожали.

Несчастный Лирохвост отчаянно размахивал руками и ногами, чудом до сих пор сохраняя свое тело в вертикальном положении. Его светлые волосы растрепались и торчали теперь во все стороны.

– Перестаньте смеяться, – чуть не плача, бормотала Белка, но ее почти никто не слышал в грохоте всеобщего смеха.

Но вдруг водопад деревянных дудочек иссяк. Сфинкс медленно закрыл рот, поднялся и, не обращая внимания на страдания профессора, прошел мимо него. И только после этого профессор вдруг перестал танцевать на дудочках и благополучно растянулся на полу, ничего не повредив при падении. А о том, как сильно пострадало его чувство собственного достоинства, можно было судить по растерянному и униженному выражению лица профессора нотных искусств.

Под неутихающий в коридоре хохот профессор ползком миновал раскиданные по полу дудочки, потом поднялся и, поправив выбившиеся из хвоста золотистые локоны, чуть ли не бегом бросился вон из коридора.

– Дураки! – всхлипнула Белка, глядя ему вслед. – Совсем не смешно. Вас бы на его место – я бы тогда посмотрела, как бы вы над собой потешались.

– Да ладно тебе! – воскликнул Ромка, все еще всхлипывая от смеха. – Сам виноват. Не смог ведь разгадать загадку. Яшка вон говорил, что она нетрудная.

– Но ведь он не дал ответ, – слезно вскрикнула Белка. – Он просто размышлял вслух. Этот сфинкс… его обманул.

– Размышлял – значит, не знал ответа, – безапелляционно заявил Иларий. – Яшка без размышлений сказал, что ответ простой. Значит, знал. Правда, Яшка?

Яшка, неловко помявшись, кивнул.

– Ну вот! – Ромка хлопнул Яшку по плечу. – Видала? Кстати, Яшка, разъясни нам, что там в той загадке было. Какой ответ‑то?

– Кифара, – тягостно вздохнул Яшка, бросая на Белку жалостливые взгляды. – Это греческий цикл. Входит в курс истории магии. Учитель – это Лин. Он обучал Геракла играть на кифаре, но у Геракла плохо получалось. Тогда Лин разозлился и ударил его. А Геракл ударил Лина в ответ. Кифарой. Но силы не рассчитал, и тот от удара умер. Музыканты – это Фамирис и Пан. Первый был певцом и хорошо играл на кифаре. Он вызвал на состязание Муз, а те разозлились, взяли и ослепили его. Пан был богом. Он хорошо играл на свирели и вызвал на состязание самого Аполлона. Аполлон играл на своей золотой кифаре и выиграл. А Пан с позором ушел. А сатир – это Марсий. Он тоже вызвал на состязание Аполлона и тоже проиграл. Но так как он был простым сатиром, а не богом, то с него в наказание за дерзость сняли кожу.

– Во дают! Кошмар, – изумился Костя, увлеченно слушая Яшку. – Эти греки – страшные люди. Изверги. – И на всякий случай добавил: – Были.

– Ага, – подтвердил Иларий. – И боги у них были добрые‑добрые: кого без глаз оставят, кому кожу сдерут.

– Получается, – вставила Мила, надеясь хоть как‑то поддержать Белку. – Сфинкс не такой уж плохой. Лирохвост ведь жив и здоров остался, верно? Ну станцевал что‑то непонятное, но это ведь не смертельно.

Но только лицо Белки просветлело, как ребята, все, как один, прыснули со смеху. Мила, глядя на покатывающихся от хохота Ромку и Илария, сначала отчаянно кусала губы, но потом не выдержала и рассмеялась вместе со всеми.

Белка яростно топнула ногой и, взвизгнув, быстрым шагом пошла прочь в ту же сторону, куда только что ушел взлохмаченный профессор Лирохвост. Но все были так одержимы весельем, что никто не бросился ее догонять. И только Яшка печально посмотрел ей вслед.

 

* * *

 

По окончании уроков, когда ребята вернулись в Львиный зев, возле лестницы, ведущей в башню девочек, Милу встретила Альбина.

– Госпожа Рудик, – холодным тоном начала она, и Мила испугалась, что ей снова за что‑то будут делать выговор, хотя и не могла припомнить, что еще она успела натворить после «тяжелого обезвоживания организма» Степаныча. Однако ее опасения были напрасны. – Профессор Варивода просила вас зайти сегодня к ней. Она живет во флигеле на территории Думгрота, если вам до сих пор это неизвестно.

Миле это было неизвестно. К тому же, она не сразу поняла, что «профессор Варивода» это Акулина. Расставшись с друзьями, Мила поспешила обратно к замку, на ходу размышляя о том, что же хочет сказать ей ее опекунша. Миле, конечно же, давно хотелось увидеться с Акулиной. Но, во‑первых, она не знала, где Акулина остановилась, а уроков зельеварения в первую неделю не было ни на одном курсе – Мила проверяла. А во‑вторых, она прекрасно помнила о выговоре, который сделала ей Альбина, и об угрозе сообщить опекуну все подробности августовского происшествия.

Подходя к флигелю, который был пристроен к южному крылу замка, и дорожка к которому шла не с территории Думгрота, а со стороны реки, Мила подозревала, что ее ждет серьезный разговор. И она оказалась права…

Акулина положила руки на колени и сплела пальцы в замок.

– Скажи мне, – начала Акулина, – зачем ты пошла туда? Ну зачем?!

Мила бесхитростно посмотрела на Акулину.

– Хотела спросить у бабушки о маме, – ответила она и тут же поймала себя на том, что не сказала «о родителях», только – «о маме».

– Но почему мне ничего не сказала? – На лице Акулины промелькнула обида.

– Я подумала… – Мила виновато вздохнула, – что ты будешь против и не отпустишь.

– Ну почему же сразу «против»!? – всплеснула руками Акулина. – Мы могли бы это обсудить. Но… – Она нахмурилась. – Откровенно говоря, не думаю, что это благоразумно – встречаться с этими людьми, учитывая все известные тебе обстоятельства.

Мила понимала, о каких «обстоятельствах» говорит Акулина. За те тринадцать лет, что Мила жила в доме бабушки, ее троюродный дед Степаныч как минимум трижды пытался подстроить Миле несчастный случай, а сама бабушка отослала Милу в детский дом. Но, вместо того чтобы согласиться с Акулиной, Мила подумала про себя:

«Ну вот, так и есть – вернее всего, что не отпустила бы».

– Значит, Владыка Велемир предложил тебе должность учителя зельеварения? – поспешила сменить тему Мила.

Акулина просияла.

– Ты не обиделась, что я сразу тебе не рассказала? – с виноватой улыбкой спросила она.

Мила отрицательно покачала головой. Хотя это было не совсем честно – все‑таки немного она обиделась.

– Мне хотелось сделать тебе сюрприз, – пояснила Акулина. – Когда мы в посольстве встретили Антуана Лирохвоста, я просто не могла не воспользоваться случаем. Мне нужно было о многом его расспросить. Все‑таки в каждой работе есть свои особенности – мне не хотелось приехать в Думгрот и выглядеть последней невеждой.

– Я совсем не обижаюсь, – сказала Мила и в этот раз абсолютно честно – ей было приятно видеть Акулину такой довольной и взволнованной.

– Владыка оказал мне такую честь, – глаза Акулины сияли от удовольствия. – С его стороны это так… так… – Акулина явно не находила слов и, помявшись, махнула рукой. – Одним словом, я очень рада, что заслужила его доверие. Но хватит обо мне. Как дела в школе?

– Спасибо, хорошо, – ответила Мила.

Она немного расслабилась, когда опасная тема сошла на нет, и стала рассматривать жилище Акулины. Флигель был не слишком просторным. Здесь было много пустых клеток как больших, так и маленьких. В самой ближайшей к Миле клетке было много птичьих перьев и помета.

– Не обращай внимания, – сказала Акулина, заметив, что Мила рассматривает клетки. – Это осталось от прошлого жильца. Здесь обитал в прошлом году профессор Корешок, небезызвестный тебе. Сейчас, говорят, родные отвезли его поближе к морю – поправить пошатнувшееся здоровье. Насколько я слышала от госпожи Мамми – пошатнулось оно основательно. – Акулина вручила Миле кружку с квасом. – Милейшая женщина, эта госпожа Мамми. А как в зельях разбирается… Уму непостижимо, как она все успевает: Дом Знахарей, кураторская работа в Думгроте… Она, кажется, взяла надо мной шефство: обещала помочь, если у меня возникнут какие‑то трудности на первых порах.

Акулина усадила Милу на маленький диванчик возле письменного стола, а сама села за стол, заваленный книгами, какими‑то таблицами, свитками и чернильницами – в некоторых из них чернила высохли целое столетие тому назад.

– Ты не против, если я буду слушать тебя и одновременно работать? – спросила Акулина, с озабоченным видом отыскивая что‑то на столе среди беспорядочного нагромождения всяких канцелярских принадлежностей.

Мила покачала головой. Попивая квас, она рассказала Акулине, как прошли первые дни учебы, про профессора Лучезарного и про сфинкса. Акулина сказала, что слышала, как пострадал из‑за сфинкса профессор Лирохвост, и она очень ему сочувствует. Но Миле показалось, что на лице Акулины промелькнула еле заметная улыбка.

Когда кружка Милы опустела, она какое‑то время смотрела на ее дно, раздумывая над одним вопросом, который в последнее время занимал все ее мысли.

– Акулина, я хотела тебя спросить…

– О чем? – откликнулась Акулина, перелистывая толстую книгу с пожухлой и почерневшей лакированной обложкой с золотым тиснением. Позолота местами потрескалась, но название читалось хорошо: «Таинства зелий. О целительных снадобьях и ядах».

– Кем был мой отец?

Задав вопрос, который так волновал ее, Мила задержала дыхание, с нетерпением ожидая, что скажет Акулина.

Акулина подняла глаза.

– Я даже не знаю, что тебе ответить, – пожала плечами она. – Видишь ли, я совершенно ничего не знаю о твоем отце. – Акулина с озадаченным видом повертела в руках красивое фазанье перо. – У нас нет о нем никаких сведений.

– А в той картотеке, которую показывал мне Прозор, – предположила Мила, – там тоже ничего нет?

– Ни слова, – отозвалась Акулина и взялась за другую книгу.

Открывая ее, она неудачно согнула ладонь и сломала перо. Сокрушенно вздохнула и бросила перо на пол.

– Пятое. Я и перья – вещи несовместимые.

Мила проследила за спланировавшим вниз пером. На полу валялось еще четыре сломанных пера. Мила попыталась угадать: черное – перо ворона; полосатое, серебристо‑черное – филина; простое белое – гусиное; еще одно, ярко‑красное, явно принадлежало заморской птице.

– В этом нет ничего удивительного, – произнесла Акулина, доставая из ящика стола шестое по счету перо – на этот раз ярко‑синее и очень длинное. – Мы изучаем каждый магический род, поэтому о магах знаем все. В тех случаях, когда иссякает волшебная сила и не проявляется до трех поколений кряду, мы перестаем вести генеалогический учет. Но в случае с твоим отцом, я думаю, все намного проще.

– Проще? – переспросила Мила. – Что это значит?

– Это значит… – Акулина, нахмурившись, сверяла страницы сразу трех книг. – Это значит, что твой отец был человеком немагического происхождения, вот и все.

Она снова вздохнула, но на этот раз устало и немного раздраженно.

– Готовлю темы для уроков, – пояснила Акулина, кивая на книги. – Для каждого курса нужно что‑то свое. Предстоит очень много работы. Мне просто повезло, что госпожа Мамми согласилась мне помочь.

Мила наблюдала, как Акулина борется с длинным свитком пергамента, пытаясь разложить его на столе. Она раскатывала его во всю длину, но свиток упорно скручивался обратно.

– Значит, ты уверена, что мой отец никак не мог быть магом? – осторожно спросила Мила.

Наверное, что‑то такое прозвучало в ее интонации, что Акулина на мгновение оторвалась от непослушного пергамента и подняла глаза на Милу.

– А у тебя что, есть причины думать иначе? – подозрительно вглядываясь в лицо своей воспитанницы, спросила Акулина.

Мила округлила глаза и отрицательно покачала головой.

– Нет. Никаких, – быстро отозвалась она. – Просто… уточняю.

Акулина пожала плечами.

– Думаю, не мог, – ответила она. – Фамилии Рудик нет ни в одной генеалогической картотеке магов и чародеев.

Мила вздохнула. На языке у нее вертелся еще один вопрос. Она терзалась сомнениями: спросить или не стоит. Акулина слишком занята, ей не до Милы. К тому же из‑за Милы у нее уже возникли неприятности, а лишние вопросы могут только прибавить новых проблем.

Нет. Лучше не спрашивать.

– Мне очень жаль, Мила, – произнесла Акулина, усиленно скрипя ярко‑синим пером по бумаге; наверное, делала какие‑то заметки для будущих лекций, – но вряд ли возможно узнать что‑то о твоем отце.

Хрясь!

Длинное перо цвета гиацинта переломилось надвое.

– Шестое, – удрученно вздохнула Акулина, и шестое перо полетело на пол вслед за остальными.

Мила протянула руку над столом и взяла из чернильницы деревянную ручку с металлическим пером. Постучала по горлышку чернильницы, сбрасывая излишки чернил, и протянула Акулине.

– Попробуй это.

– Хорошая мысль, – приободрилась Акулина и, взяв ручку из рук Милы, продолжила записывать что‑то в тетрадь.

– Я уже пойду, – сказала Мила, вставая.

– Да, конечно, – оторвалась от своего занятия Акулина и улыбнулась. – Закроешь дверь сама, хорошо? – Она взглядом показала на груду книг и пергамента вокруг себя. – А то мне не выбраться.

Мила кивнула и пошла к двери.

– Заходи завтра! – крикнула ей вслед Акулина, не поднимая головы от письменного стола…

Когда Мила вышла из флигеля, уже темнело. По пути в Львиный зев, она обдумывала разговор с Акулиной и все время возвращалась к одному и тому же вопросу – к вопросу, который так и не задала Акулине: «Возможно ли, что фамилии Рудик нет ни в одной генеалогической картотеке магов и чародеев не потому, что ее отец был немагического происхождения, а потому, что эта фамилия вымышленная – ненастоящая?»

Мила была рада, что не спросила об этом Акулину. Этот вопрос мог встревожить Акулину не на шутку. А ответ на него Мила могла дать себе и сама. Конечно, такое возможно. Очень даже возможно.

 

Глава 6