Несколькими часами раньше Павел вломился в жуткий лес. Окса недавно была здесь, Пьер и Леомидо шли за ней по пятам, из чего следовало, что она недалеко.
– Окса! – закричал он, сложив ладони рупором. – Окса! Ты где? Странно, она вроде бы должна быть где‑то рядом, – пробормотал он. – ОКСА!!!
Павел позвал еще несколько раз, поворачиваясь во все стороны. Тщетно… Попутно он заметил, что лес позади него сомкнулся: не осталось никаких следов тропинки, выходившей на небольшую полянку, где он не так давно стоял вместе с друзьями и дочкой.
– Отец Юной Лучезарной должен был переварить совет, данный головой с телом в виде корня… Нет Юной Лучезарной в окрестностях, пошла она другой дорогой, – раздался пронзительный голосок сидевшей у него за спиной Фолдинготы.
Павел остановился и задумался. Что там сказало это странное существо? «Ваши ноги приведут вас туда, куда ведет вас ваша воля. Лес выбирает маршрут и препятствия, но конечный пункт зависит только от воли идущего».
Павел глубоко вздохнул. Упорствовать глупо, это он прекрасно понимал. Впрочем, у него всю жизнь так: он упирался, тратя кучу энергии, а в результате не добивался ничего, постоянно чувствуя себя игрушкой в руках судьбы. Сжав кулаки, Павел испустил хриплый крик, полный горькой, бессильной ярости.
Перед ним появилась тропинка. Пробираясь между гигантскими деревьями и папоротниками, он довольно долго шел, переживая, что его разделили с дочерью. Что, на его взгляд, не предвещало ничего хорошего. Но что он мог сделать?
Как только их втянуло в картину, Павел мгновенно понял, что ни от кого из них тут ничего не зависит, и это ощущение бессилия заставляло его кривиться от злости. Злость ослепила его настолько, что он не сразу понял, что тропинка исчезает.
– Да соберись, идиот… – пробормотал он себе под нос.
Фолдингота мгновенно отреагировала на его замечание.
– Отец Юной Лучезарной впадать изволит в крайность! Конечно, безусловная нужда есть в сосредоточенности, но дурость в сей проект не входит. Не забывайте вы совет, что дан был головой на корне: друг Юной Лучезарной привязан прочно к цели, что должен в голове и пред глазами держать отец Юной Лучезарной.
Павел невесело хохотнул и успокаивающее погладил через плечо малышку‑домовую. Она права: сосредоточив мысли на Гюсе, он окажется там, где находится мальчик, на помощь которому они все и пришли.
Павел закрыл глаза, и перед ним возникло лицо Гюса. И тогда он пошел дальше, решительно и быстро.
Ему казалось, что он бредет по этому мрачному, безмолвному лесу уже много часов: окружающая обстановка не позволяла сориентироваться ни во времени, ни в пространстве. С шага Павел перешел на бег, но не особо продвинулся. Выдохшись, он остановился и нагнулся, уперев руки в бедра, чтобы отдышаться. Окружающая тишина подавляла.
Внезапно Павел скривился от острой боли и невольно застонал.
Резко выпрямившись, он изогнулся и вывернул назад, руку, стараясь дотянуться до сидевшей у него на спине Фолдинготы.
– Отец Юной Лучезаной испытывает страдания? Вес Фолдинготы доставил его телу неприятность, ой‑ой‑ой! Сожаление Фолдинготы полно раскаяния, и извинения она свои приносит!
Фолдингота заерзала, пытаясь выпутаться из ремней, а Павел стонал все сильнее, терзаемый почти невыносимой болью. Он с грехом пополам избавился от «фолдинготопереноски», и малышка тут же встала перед ним. Положив пухлые ручки Павлу на бедро, она прижалась круглой щекой к животу хозяина.
– Изволит ли отец Юной Лучезарной простить свою увесистую слугу? – пропищала Фолдингота, потершись щекой о живот Павла.
– Твой вес тут совершенно ни при чем, Фолдингота… – ответил Павел, с трудом выпрямляясь. – Я уж было подумал, что сейчас вспыхну, настолько жгло спину!
Боль потихоньку отступала. Павел, совершено измотанный, тяжело дышал. С висевшей у него на талии Фолдинготой он сделал несколько шагов и тяжело опустился у ствола одного из древесных гигантов, чтобы немного прийти в себя.
– Не Фолдингота ли причина жжения в спине отца Юной Лучезарной? – озабоченно спросила домовая Драгомиры.
– Да нет… – выдохнул Павел.
– Тогда, надеюсь, отец Юной Лучезарной изволит снять ответственность с Фолдинготы? – не отставала та.
– Угу… – подтвердил Павел. – Ну что, двинулись дальше? Сдается мне, это еще не конец.
И они побрели по тропинке, уходящей в самое сердце Безвозвратного леса. Фолдингота категорически отказалась влезать Павлу на спину, и теперь он для скорости нес ее на плече.
Его спина по‑прежнему болела. Боль была уже не столь острой, но все же столь же неприятной, как от сильного солнечного ожога.
Павел побежал и бежал, задыхаясь и теряя рассудок.
Время от времени он издавал приглушенный стон, приводя в панику бессильную ему помочь Фолдинготу. И хотя он был отличным бегуном, его ноги начали уставать, мускулы задеревенели. При таких обстоятельствах ему было все трудней и трудней думать о Гюсе. Боль, нетерпение и тревога выматывали, и все его помыслы были об Оксе. Павел чувствовал, что уже почти на грани и его последние силы тают, как снег на солнце.
Внезапно среди густой растительности, окружавшей тропу, он увидел какое‑то движение.
Павел резко остановился, насторожившись, оглядывая окрестности. И у него чуть сердце не остановилось, когда он увидел долгожданный силуэт.
– Окса? – неуверенно окликнул Павел. – Окса? Это ты?
Сойдя с тропинки, он углубился в папоротники, раздвигая их в стороны. Окса тут, буквально в нескольких метрах! Сидя под огромным папоротником, она улыбалась и гладила роскошного зайца.
– Окса! – воскликнул Павел, счастливый до невозможности, что нашел дочь.
Он двинулся к ней, окликая. Но девочка словно ничего не слышала и продолжала гладить зайца, не обращая внимания на отца.
Перепуганный Павел поспешил к ней, раздвигая мешавшие ветки. Но, когда он уже почти добрался до Оксы, его снова скрутил приступ дикой боли, еще более сильный, чем прежде. Он бросил отчаянный взгляд на дочь. Но та исчезла!
Павел издал гневный вопль, а Фолдингота спрыгнула на землю. Павлу было больно зверски, спина буквально полыхала, словно каждый сантиметр его кожи пожирал огонь.
– Горю… – простонал он, скривившись от боли.
Фолдингота обхватила ручками лицо хозяина и, массируя ему виски, пристально глядела ему в глаза своими большими круглыми глазками. Через несколько секунд боль стала стихать, а потом исчезла вовсе, оставив Павла совсем без сил.
– Спасибо, Фолдингота… – с благодарностью прошептал он маленькой целительнице.
– Согласен ли отец Юной Лучезарной, чтобы Фолдингота посмотрела горящую спину его?
Павел вместо ответа, стиснув зубы и скривившись, со стоном задрал футболку.
Фолдингота отпустила его виски и покачивающейся походкой переместилась Павлу за спину.
Повисло тревожное молчание, нарушаемое лишь постаныванием Павла.
– Ну, Фолдингота? Что ты там видишь? – глухо спросил он.
Фолдингота еще помолчала несколько долгих секунд, а потом ответила:
– Имеет отец Юной Лучезарной след на спине.
– След? Что еще за след? – скрипнул зубами Павел.
– След фантастического существа, с течением лет забытого, но которого доныне боятся люди. Отец Юной Лучезарной носит след этого существа!
– А‑а, это ты о моей татуировке… – с облегчением заметил Павел.
– Татуировка наличествует, – подтвердила Фолдингота. – Чернильный Дракон виден. Однако его края познали изменение. Чернильный Дракон завоевывает спину, но также душу и сердце отца Юной Лучезарной. Теперь Чернильный Дракон познал сладость жизни, амбициями полон он освободиться от хозяина и силу дать ему свою.
Павел в полном отчаянии схватился за голову.
– Известно ведь отцу Юной Лучезарной о своего Чернильного Дракона возможностях, не так ли? – добавила Фолдингота, потрепав Павла по плечу. – Проснулся твой Дракон Чернильный.
– Да… – едва слышно ответил Павел. – Я всегда знал, что этот день настанет. И всегда этого боялся…
– Но нет опасности в том пробуждении! – отрезала Фолдингота. – Наполнится отец Юной Лучезарной силой Чернильного Дракона, что дремлет в его сердце, и познает он высвобождение мощи, что его душит.
– Мощь, что меня душит… – пробормотал Павел. – Душит…
Страдания и огорчения
Павел резко остановился. Перед ним, обозначая границу безмолвного леса, возвышалась странная, будто сделанная из воды, колышущаяся стена. Он обернулся и увидел, что тропинка, деревья и растительность исчезли. Лес будто испарялся по мере того, как Павел в него углублялся. На этом месте возникла темная и густая пустота.
Удивленный Павел, насторожившись, протянул руку и ощутил приближающийся к нему ледяной ветер. Кончики пальцев его мгновенно посинели от холода, в противовес горящей спине. Павел отдернул руку и, подчиняясь лишь своим инстинктам, с воинственным криком ринулся прямо на колышущуюся стену. Оказавшись в каком‑то перламутровом мареве, он на миг утратил ощущение собственного тела, а миг спустя уже катился кубарем по травяному ковру.
– ПАПА! – подскочила Окса к лежащему на земле отцу. – Папа! Я так испугалась!
Павел сел и, испытывая огромную радость и облегчение, сжал дочь в объятиях.
– Доченька! – пробормотал он, уткнувшись лицом в ее волосы. – Наконец‑то я тебя нашел…
Сдерживая слезы, он так плотно зажмурился, что в его глазах заплясали искорки.
– Ты в порядке? – шепотом спросил он Оксу. – Я так волновался, зная, что ты бродишь где‑то одна по этому лесу…
– Но я вовсе не была одна! – тихо ответила девочка. – Со мной все время был Абакум. Ну… его животная ипостась, если ты меня понимаешь… – лукаво добавила она. – И Тугдуал тоже. Неподалеку.
– Ну что ж, эти двое оказались куда более надежными, чем твой бестолковый отец… – буркнул Павел, еще крепче обнимая Оксу.
– Ой, пап! Ты, как всегда, преувеличиваешь!
– Рад тебя видеть, Павел! – громко произнес Абакум.
– Я тоже рад тебя видеть, Абакум, – вздохнул Павел. – Пьер, Леомидо, Тугдуал… Как вижу, я последний! – с горечью констатировал он, поздоровавшись с друзьями.
– Не суть важно! – ответил Абакум. – Главное, мы вместе. Смотри, чего мы тут нашли!
Его узкое лицо осветила широкая улыбка.
К Павлу подошел Гюс. Павел с откровенной радостью оглядел мальчика.
– Ну и перепугал ты нас, парень! Должно быть, твой отец счастлив до невозможности! – сказал он, обнимая Гюса.
– Спасибо, Павел, спасибо… – горячо поблагодарил его Пьер. – Я твой должник, старина.
Павел молча поднял голову и поглядел на друга. Тот стоял прямо, положив руки на плечи вновь обретенного сына. Благодарность в его взгляде подействовала на Павла как удар хлыстом.
– Пора представить тебе нового Беглеца, нашу старую подругу Реминисанс! – воскликнул Абакум.
Прекрасная дама подошла к ним легкой походкой и поклонилась, пристально глядя на Павла.
– Ты так похож на Драгомиру… – заметила она.
Павел почтительно поздоровался, взволнованный встречей с дамой, о которой был весьма наслышан. Он и подумать не мог, что однажды ее увидит. Ведь теоретически Реминисанс должна была оставаться в Эдефии!
– Да, кое в чем я похож на мать, – натянуто подтвердил он, недовольный этим сравнением, которое упорно считал для себя нелестным. – А вот вы, если позволите заметить, совсем не такая, как ваш брат Ортон.
Реминисанс побледнела и взволнованно сложила руки.
– Позволь объяснить, дорогая Реминисанс. То, что Павел сейчас сказал, – в его устах это комплимент, – поспешил внести ясность Абакум к ее вящему облегчению.
– Значит, я буду считать это комплиментом… – заявила пожилая дама, одарив Павла сияющей улыбкой.
– Не хочешь снять с себя свою маленькую спутницу? – поинтересовался Абакум, указывая на Фолдинготу, тихо сидящую в переноске за спиной Павла.
– В устах фея звучит доброжелательство, – кивнуло маленькое существо. – Спина отца Юной Лучезарной и так уже горит от его Чернильного Дракона, и вес слуги покорной весьма излишен тут.
Абакум заинтригованно нахмурился.
– О каком это Чернильном Драконе ты толкуешь, Фолдингота? – ласково поинтересовался он.
– Я просто спину поцарапал в том месте, где татуировка! – отрезал Павел.
– Ты должен мне показать! – предложил Абакум, направляясь к нему.
– Нет необходимости! – тут же ответил Павел, выгибаясь, чтобы помочь Фолдинготе вылезти из переноски. – Обычная царапина. Бывало и похуже…
Фолдингота стала совершенно пунцовой, что было явным признаком ее смущения.
– Отец Юной Лучезарной норовит преуменьшить значимость Чернильного Дракона… – чуть слышно пробормотала она.
– Все нормально, Фолдингота! – решительно и слегка раздраженно осадил ее Павел. – Давай не будем делать драмы из мелкой царапины… Ну, Окса? – резко сменил он тон. – Не покажешь мне это чудесное место? Идеально для каникул, да?
Все рассмеялись и двинулись за Павлом, направившимся на вершину ближайшего холма, чтобы полюбоваться странным пейзажем. Фолдингота тут же воспользовалась моментом, чтобы привлечь внимание Абакума, только этого и дожидавшегося.
Окса, от бдительного ока которой сей маневр не ускользнул, замедлила шаг и навострила уши, радуясь подвернувшейся возможности воспользоваться таким полезным даром, как Шепталка.
– Иметь фею следует то знание, что не встречался отец Юной Лучезарной с царапиной, – тихонько прошелестела Фолдингота.
– Нисколько не сомневался, – кивнул Абакум. – Что произошло, Фолдингота? Можешь мне довериться, я не выдам, откуда сведения.
– Не знает Фолдингота привычки своих хозяев предавать, но трудно ей хранить секрет столь важного события… – призналось маленькое существо, став фиолетовой, как баклажан.
– Говори, не бойся. Что случилось в лесу?
Фолдингота встревожено огляделась, нервно вытирая пухленькие руки о туловище. И издала тихий стон, который тут же подавила, прижав ладошку к широкому рту.
– Высвобождение Чернильного Дракона случилось пережить отцу Юной Лучезарной… – сообщила она, и сама испугалась собственных слов.
– Наконец‑то! – прошептал Абакум. – Свершилось…
Фолдингота поглядела на него и опять застонала.
Довольная улыбка на лице фея привела ее в полное замешательство, и Фолдингота хлопнулась в обморок, не выдержав накала эмоций.
Реминисанс
Маленькая группа поднималась по пологому холму, следуя за Павлом, прилагавшим все усилия, чтобы отвлечь их от сообщения Фолдинготы о его Чернильном Драконе. Только Окса, сознательно плетясь в хвосте, слышала беседу домовой с Абакумом. И услышанное привело ее в сильное волнение.
Пока группа топала к вершине холма, в мозгу Юной Лучезарной крутилась масса вопросов.
«У папы татуировка на спине? А видела ли я ее когда‑нибудь? Кажется, нет. Папа никогда не ходит с голым торсом. Слишком застенчивый? Или из‑за татуировки? Он ее стыдится? А если да, то почему? Нет, тут какая‑то другая причина».
Из слов Фолдинготы и из вопросов Абакума она поняла, что причина этого более скрытая, чем просто эстетические проблемы.
– Гр‑р‑р… как же это бесит! – Окса раздраженно почесала щеку.
– Проблемы, Окса? – поинтересовался присоединившийся к ней Абакум, державший на руках сомлевшую Фолдинготу.
Девочку буквально распирало от желания напрямую задать вопросы, роящиеся у нее в голове. Но она предпочла этого не делать, решив понаблюдать, поискать и, главное, – узнать все самостоятельно.
– Да нет, все нормально, спасибо, Абакум! – ответила она скорее задумчиво, чем весело. – Что с ней? – она погладила Фолдинготу по щеке. – Переволновалась?
– Да, все это для нее весьма непросто… – объяснил Абакум.
– У этого странного существа полно психологических проблем, – заявил Простофиля, тоже невольно оказавшийся в конце процессии. – Посмотрите на цвет ее кожи! Можно подумать, у нее несварение… О, я понял! – радостно воскликнул он. – У нее эмоциональное несварение!
– Ты прав, Простофиля! – прыснула Окса. – Очень правильный диагноз!
– Да, я отличный диагност, – подтвердил Простофиля. – Но не напомните ли, кто вы? Ваше лицо мне кажется знакомым…
Гюс с Оксой расхохотались. И в этом взрыве веселья выплеснулось напряжение, копившееся в них все эти часы, страх потеряться навсегда, волнения и отчаяние. Ребята буквально рыдали от смеха.
Простофиля недоуменно взирал на них, удивленный этим приступом гомерического хохота.
– У вас очень веселый характер… – простодушно сообщил он.
Окса вытерла глаза и подмигнула Гюсу, скрепив таким образом их вновь обретенное единство. Мальчик покраснел и опустил голову. Длинная темная прядь почти закрыла его лицо. Он отбросил ее назад и, словно желая скрыть обуревающие его переживания, необычно высоким голосом воскликнул:
– Посмотрите туда!
Абакум с Оксой обернулись.
Леомидо с Реминисанс остановились в стороне от группы и о чем‑то живо беседовали. Двоюродный дед Оксы казался очень взволнованным, слушая не сводившую с него глаз Реминисанс.
– Нет, вы можете себе представить? – Гюс немного успокоился. – Они не виделись целых пятьдесят семь лет!
– И она по‑прежнему такая же красавица… – пробормотал погруженный в свои мысли Абакум.
– Да, дама просто потрясающая! – добавил присоединившийся к их группке Тугдуал. – Дочь Осия, сестра‑близнец Ортона и прямой потомок гениального Темистокла, изобретателя человеческого метаморфизма, позвольте вам напомнить…
– И ты находишь это потрясающим? – не удержался Гюс.
– Конечно! – не остался в долгу Тугдуал. – Она – сосредоточение могущества! Почти как Лучезарная, то есть, если я смею выразиться, Очень Уважаемая Юная Лучезарная… К тому же она перенесла Любовный Отворот! Прозрачник вытянул из нее любовь. Потрясающе, правда, да? Представляете вероятность встретить такого человека, как она? Вы хоть задумывались об этом?
– Нет, не задумывались! Видишь ли, не у всех такие вывихнутые мозги, как у тебя! – процедил Гюс. – Пошли лучше к ним, чем слушать твою ахинею…
Тугдуал, продолжая иронично улыбаться, лишь пожал плечами.
– Вы когда‑нибудь прекратите грызню? – огорченно поглядела на него Окса.
– А мы и не грыземся! – хмыкнул Тугдуал. – Я бы сказал, у нас состоялся откровенный и прямой разговор.
– Ты просто невозможен! – задохнулась Окса.
– Так это‑то тебе во мне и нравится, разве нет? – лукаво подмигнул парень.
– Заткнись уже! – возмутилсь Окса. – Болтаешь много!
Тугдуал заржал в голос, на его хохот обернулись все остальные Беглецы, стоявшие на верхушке холма вокруг Леомидо и Реминисанс.
Гюс казался сильно раздраженным.
– И что вас так развеселило, дети мои? – с улыбкой поинтересовалась Реминисанс.
– Ой, знаете, Тугдуал считает себя большим юмористом, только проблема в том, что смешно ему одному! – мигом отыгралась на парне Окса, избегая сердитого взгляда Гюса и смеющихся глаз Тугдуала.
– Если бы вы только знали, как я счастлива! – продолжила Реминисанс. – Познакомиться с вами, а главное – встретить старых друзей, которых уже и не надеялась когда‑нибудь увидеть…
– А можно вас кое о чем спросить? – вдруг перебила ее Окса. – Э‑э… Ну, вопрос, возможно, несколько нескромный…
– Но который ты просто жаждешь задать! – блеснула глазами Реминисанс.
– Ага… – щеки Оксы заалели.
– Слушаю тебя.
– Так вот, я хочу спросить, почему вы не пытались найти Леомидо, когда оказались Во‑Вне.
Реминисанс опустила голову, явно смутившись.
– Так и знала, что кто‑нибудь из вас задаст этот вопрос раньше или позже. Это долгая история…
– А мы никуда не торопимся, – спокойно заявил Абакум.
Реминисанс грустно поглядела на него, медленно разглаживая подол платья. Затем, уставившись куда‑то вдаль, заговорила:
– Чтобы ответить на твой вопрос, Окса, нужно начать издалека. Вернуться на много десятков лет назад, когда я была очень влюблена в твоего двоюродного деда Леомидо. Наши семьи всегда были тесно связаны. Мой брат‑близнец Ортон, Леомидо и я фактически выросли вместе в Хрустальной Колонне под бдительным присмотром Малораны и ее Первого Служителя Осия, моего отца.
Когда я подросла и стала девушкой, то обнаружила, что моя детская привязанность превратилась в глубокую и горячую любовь к тому, кто доселе был моим лучшим другом. А когда Леомидо признался, что и его чувства претерпели подобные изменения, моему счастью не было конца. О нашей любви прознали быстро, и с этого момента начались наши с Леомидо несчастья…
Мы не понимали почему, но Малорана с Осием делали все возможное, чтобы разлучить нас. Сначала Малорана начала знакомить Леомидо с девушками, одна очаровательней другой, а мой отец прогнал передо мной целую вереницу молодых людей, заявлявших, что они без ума от меня. Мы с Леомидо тогда немало повеселились, все эти маневры нас развлекали, мы были такими наивными… Но наши родители перешли к более крутым мерам. Моя семья переехала на другой конец Эдефии, официально – чтобы упростить моему отцу управление территорией Обрывистых гор, землей Твердоруков.
Тогда я еще не знала, что целью переезда было разлучить нас, и, хотя очень огорчилась, что буду реже видеть любимого, я подчинилась воле отца. Осий был очень ярким человеком, а главное, очень властным. Его многие опасались, но он был моим отцом, и узы крови довлели над моим разумом, подавляя в зародыше вопросы, которые я могла бы задать. Однако я была влюблена. Мы с Леомидо продолжали тайно встречаться. Время пролетало так быстро… Каждый раз при расставании наши души буквально разрывались. Почему нас стремились разлучить?
Однажды нас застукал брат. Местом нашей встречи был один из принадлежавших семье Лучезарной домов, прекрасный особняк в лесах Зеленой Мантии. Мы в очередной раз поклялись друг другу в верности и пообещали не терять надежды на то, что все переменится, когда ввалился Ортон…
В жизни не видела его в таком бешенстве. А уж что он нес… Грубо и зло. Прежде мне не доводилось сталкиваться с этой стороной его натуры. Ортон всегда восхищался Леомидо, считал его братом и немного завидовал. Но в тот день я увидела в нем зверя, жестокого и ограниченного.
Я совсем не понимала, что происходит, реакция брата казалась мне абсурдной, чрезмерной и бессмысленной. Я попыталась вмешаться, заявив, что люблю Леомидо и хочу прожить с ним всю жизнь. И тогда Ортон посмел поднять на меня руку. Я почувствовала дикую боль, но физическая боль не шла ни в какое сравнение с душевной, моя душа истекала кровью от страха и горечи. Хотя потом мне пришлось пережить куда худшие моменты, именно об этом дне у меня на всю жизнь сохранились самые тяжелые воспоминания: тогда что‑то разбилось навсегда: мой брат‑близнец, с которым мы всегда были близки, ударил меня потому, что я посмела любить вопреки воле нашего отца.
Ортон в слепом бешенстве обрушился на Леомидо, младше его по возрасту, но куда более сильного. После их стычки брат был весь в синяках, у него был сломан нос, но сильнее всего пострадала его гордыня.
С этого дня моя жизнь превратилась в ад. Брат с отцом глаз с меня не спускали, любыми путями пытаясь доказать, что Леомидо не такой, как я думаю. В ход шло все: угрозы, убеждения, шантаж… А Леомидо точно так же обрабатывала его мать. Такое впечатление, что наши родители сговорились, чтобы нас разлучить!
Я ужасно страдала. И совершенно не понимала причины всего происходящего. Но не желала принимать участие в мерзких интригах Ортона, Осия и Малораны. Я любила Леомидо, только это и имело значение. Нам удавалось изредка встречаться с помощью немногих оставшихся у нас друзей. Таковых было всего несколько.
Родители сделали все, чтобы отрезать нас от мира и изолировать, меня даже больше, чем Леомидо. В основном я сидела дома взаперти – мы жили в роскошном, облицованном драгоценными камнями гроте в горах Твердоруков. За мной следила мать. Она ничем не могла мне помочь – слишком боялась моего отца, становившегося все более нетерпимым и злым. Она всячески уговаривала меня разлюбить Леомидо. Но ни один из ее аргументов на меня не действовал. Наоборот! Чем больше на меня давили, тем больше я скучала по Леомидо и сильнее его любила.
Я была пленницей в собственном доме. Жизнь для меня теряла всякий смысл. Выходила я лишь под бдительным присмотром отца или брата. Ортон становился все более и более грубым. Юноша, которому прежде так не хватало уверенности в себе, внезапно, буквально в считанные месяцы, превратился в безжалостного и жестокого стража.
Я его совсем не узнавала. Леомидо, его «почти брат», стал для него заклятым врагом, и Ортон постоянно о чем‑то секретничал с отцом. Это навело меня на мысль, что я – вовсе не единственная причина столь радикальных перемен.
Постепенно у меня сложилось впечатление, что я всего лишь песчинка в интриге, выходящей далеко за рамки моих отношений с Леомидо. Именно тогда я подслушала один разговор, окончательно подтвердивший мои подозрения: Осий и Ортон готовили заговор, чтобы захватить власть! Но их интересовало вовсе не правление Эдефией, отнюдь! Они замахнулись на большее…
Малорана допустила страшную ошибку, показав свои снолеты по Во‑Вне. В результате она лишь пробудила в некоторых амбиции, темная составляющая которых вам всем отлично известна.
Когда я поняла, какой опасности подвергает наш народ банда Изменников, я помчалась к Леомидо, левитируя на предельной скорости. Он три дня прятал меня в тайном убежище в Зеленой Мантии, а потом отец с его приспешниками меня нашли… На следующий же день Осий притащил меня в Вырви‑Глаз, в один из гротов тайного общества Застеней, где мне пришлось пережить самое страшное из наказаний…
Любовный Отворот
– Прозрачник вытянул из меня чувство любви до последней капли. Это мерзкое создание так обожралось им, что чуть не лопнуло. Из его ноздрей текла черная жидкость… В жизни не видела большей гадости… А из меня словно вынули душу. Сердце замерло, будто его пронзили ледяной стрелой, каменея по мере того, как из меня вытекала жизнь.
Я не чувствовала боли, ничего, кроме ощущения жуткого холода. Даже моего брата потрясла эта мерзость. Я помню его взгляд… Пребывающий в трансе Прозрачник словно лишил меня воли…
Ортон стоял в углу грота, ломая руки, с выражением страдания на лице. И только отец невозмутимо взирал на всю эту сцену, чего я ему никогда не прощу. Его глаза безжалостно сверкали: в них сияло удовлетворение человека, добившегося своего. Он подошел к Прозрачнику, собрал в небольшой флакон черную слизь, вытекавшую у того из ноздрей, и быстро убрал флакон в карман. «Теперь все будет хорошо, малышка…» – произнес он, погладив меня по щеке. А я смогла только плюнуть ему в лицо – у меня совсем не осталось сил, несмотря на жгучее желание его прикончить. Отец медленно утерся рукавом, посмотрел мне прямо в глаза и жестко улыбнулся, не проронив ни слова.
На следующий день мы вернулись в Хрустальную Колонну, и я с ужасом осознала последствия того, что со мной сделали: я больше не питала к Леомидо никаких чувств.
Встретившись с ним в коридоре Колонны, я сама поразилась своему равнодушию. Еще вчера любила этого юношу больше всех на свете. Но у меня украли мою любовь. И я потеряла сознание, сраженная болью утраты. Я была обречена страдать от Любовного Отворота всю жизнь, ибо с того проклятого дня я никого больше не могла любить.
Отец победил. И Малорана, его союзница в этом гнусном деле, тоже могла праздновать победу. Леомидо скоро понял, что я ничего к нему не чувствую, и стал меня избегать. Мне следовало все ему рассказать, но я не смогла. В глубине души я стыдилась происшедшего. Но, скорее всего, просто боялась его реакции: узнай он правду, пролилась бы кровь, я в этом нисколько не сомневалась, потому что Леомидо был не из тех, кто оставил бы безнаказанным такое злодеяние.
Вынужденная молчать, я впала в глубокую депрессию, и только мама могла ко мне пробиться.
А тем временем отец с братом расставляли ловушку для Малораны. И я их совершенно не интересовала, они не обращали на меня никакого внимания. Я ходила, где хотела, слушала их разговоры, а они даже не пытались сдерживаться. Так я поняла, что скоро откроется проход к Во‑Вне и они станут править всем миром.
Я попыталась предупредить Леомидо, но он исчезал, едва я к нему приближалась. А Малорану я видеть не могла, не то чтобы с ней заговорить. Ее отношения с моим отцом сильно испортились, кроме того, эта женщина была не меньше него виновата в моем несчастье. И тогда я все рассказала матери, которая тоже страдала от жестокости отца.
Мне пришла в голову мысль вырваться Во‑Вне одновременно с Изменниками. Не для того, чтобы править миром, а просто, чтобы убежать из страны, которая не принесла мне ни счастья, ни защиты.
Мама колебалась, но одно событие заставило ее принять окончательное решение. Я ждала ребенка от Леомидо. Узнай об этом отец, ребенок мгновенно стал бы орудием в его руках. Вы только представьте: дитя Застеня, потомка Темистокла, и сына Лучезарной Малораны! Так что нам оставалось только ждать…
Хаос начался несколько недель спустя в результате разглашения Тайны‑О‑Которой‑Не‑Говорят. Стараниями Изменников наша прекрасная земля заполыхала, пролилась кровь. Мы с мамой, воспользовавшись неразберихой, отправились к Порталу. Я видела, как в него ушли Леомидо, Юная Лучезарная Драгомира и еще несколько человек.
Портал уже закрывался, когда мы подоспели. Я взяла маму за руку, сжала ее, и мы бросились в Портал под изумленным взглядом отца. Он закричал «НЕЕТ!», но было поздно. Мы были уже на другой стороне, в Во‑Вне.
Нам повезло. Нас выкинуло в Нидерланды, спокойную и процветающую страну. А шесть месяцев спустя родился мой сын. Ему не посчастливилось узнать свою бабушку: мама умерла от горя через несколько недель после нашего прибытия. Тот период был для меня самым тяжелым. Не будь сына, кто знает, перенесла бы я одиночество, которое любой Внутренник так или иначе испытал Во‑Вне…
Я часто думала об Эдефии и о тех, кто прошел Портал. Я осталась одна со своими страхами, горестями, а главное – со своим сильным внутренним отличием от Внешников, что превращало меня – как и всех вас – в человека, постоянно подвергающегося опасности. Но я выстояла, изменилась и в конечном итоге привыкла к этой жизни. Я стала ювелиром, приобрела хорошую репутацию, и это придало мне сил и уверенности в себе. Я растила сына, жизнь текла тихо и спокойно, без всяких сюрпризов, хороших или плохих.
Но однажды, через двадцать лет после Великого Хаоса, судьбе было угодно оживить мои воспоминания, которые начали мало‑помалу стираться. Я читала какую‑то газету, когда наткнулась на статью о Леомидо Фортенски, выдающемся дирижере. И тут же узнала его по фотографии. Как вам объяснить охватившие меня чувства? У меня словно земля разверзлась под ногами. Двадцать лет я потратила на то, чтобы жить как все, и вдруг из небытия возникает мое прошлое, как бы говоря: «Не забывай, кто ты есть». В статье было написано, что Леомидо дает этим вечером единственный концерт в Альберт‑Холле.
Не знаю, какая муха меня укусила: я помчалась в аэропорт и первым же рейсом вылетела в Лондон. Там меня ждало разочарование: все билеты были проданы! И тогда я сделала то, чего не делала двадцать лет и поклялась больше никогда не делать: я воспользовалась своими способностями и получила билет, с помощью магии стянув его из сумочки какой‑то незнакомки!
К счастью, место оказалось в одной из закрытых лож, что позволило мне незаметно изучать зал. Не знаю, чего я ожидала, но я очень нервничала. Когда я узнала Нафтали и Брюн, у меня душа в пятки ушла. Они оба были тут, во втором ряду партера. А чуть дальше я увидела Бодкина, ювелира, чьи изделия мне так нравились в Эдефии. Кстати, по чистой случайности, одно из его творений было у меня на запястье в тот день: великолепный браслет с крошечными изумрудами в форме звездочек. Я нервно обежала глазами весь зал. Внезапно свет погас, а сцена осветилась.
Я думала, у меня сердце разорвется, когда я увидела Леомидо. Он поклонился публике и повернулся лицом к оркестру. И целых два часа я любовалась его профилем, обуреваемая чувствами. Он совсем не изменился, ну или совсем чуть‑чуть…
В конце к нему подошла женщина и обняла.
«Наверняка его жена, – сказала я себе, испытав при этом куда более болезненный удар, чем могла предположить. – Ну конечно… Почему нет?»
Я испытывала и облегчение и боль. Я давно уже перестала думать на эту тему, но теперь, глядя на эту красивую пару, такую счастливую, осознание, насколько я одинока, буквально подкосило меня.
Я сидела в ложе, совершенно убитая, когда позади меня раздался негромкий голос: «Добрый вечер, дорогая сестрица… Счастлив тебя снова видеть».
Прошло двадцать лет, но этот голос я узнала бы из тысячи. Мой брат Ортон был здесь, совсем рядом… Совершенно выбитая из колеи, я не хотела оборачиваться. Но мне и не пришлось. Ортон сел рядом и положил ладонь на мою руку. Я не возражала, окаменев от неожиданности.
«Наш общий друг – просто настоящий катализатор для Внутренников, не находишь? – не без иронии заметил он. – Ты, как и я, наверняка узнала наших общих знакомых. Но главное – я нашел тебя. Так и думал, что ты не сможешь устоять…».
Когда я, наконец, повернулась, чтобы взглянуть на Ортона, то не удержалась от возгласа: он выглядел так молодо! Но… У меня сохранились о нем далеко не лучшие воспоминания. Именно в этот конкретный момент я его ненавидела. И это чувство лишь укрепилось, когда я поняла, какими мотивами он руководствуется, стремясь вернуться в Эдефию… Он всю свою жизнь посвятил стремлению открыть Портал, а для этого ему нужно было наложить лапу на новую Лучезарную. Он разъезжал по всему миру, тайком наблюдая за обнаруженными им Внешниками. И каждая рождающаяся девочка становилась объектом его пристального внимания: среди них скрывалась новая Лучезарная… Когда я сообщила ему, что у меня сын, его разочарование было таким очевидным, что, признаюсь, я испытала большое облегчение.
Брат меня пугал, я не желала, чтобы он снова становился частью моей жизни. Но после этого концерта он стал меня изредка навещать. И не только для того чтобы поделиться результатами своих изысканий, но и чтобы убедиться, что возле меня нет никакой потенциальной Лучезарной.
Когда у сына с невесткой родилась Зоэ, его интерес к нашей семье существенно возрос, и визиты Ортона стали частыми. Учитывая ее происхождение, существовала вероятность, что Зоэ станет следующей Лучезарной. Я это понимала лучше, чем кто бы то ни было, и это меня ужасало. Но, к счастью, этого не произошло, и Ортон перенес все свое внимание на Оксу, которую недавно обнаружил.
Однако моя жизнь от этого лучше не стала: мания величия Ортона тревожила меня все сильней. Этот человек был опасен, я не могла закрывать на это глаза, и, кстати говоря, он этого и не скрывал. Я знала, что он не постесняется убрать тех, кто встанет у него на пути, он сам этим совершенно беззастенчиво хвастался. И тогда я допустила роковую ошибку: пригрозила все рассказать Леомидо, если Ортон не откажется от своих планов. Я очень беспокоилась за Оксу, которая – я это чувствовала – и была новой Лучезарной.
Я собиралась поехать к Леомидо и обо всем ему рассказать. К сожалению, мне помешало это сделать страшное несчастье. Сын с невесткой погибли в авиакатастрофе, от этой трагедии мне не оправиться вовек…
Пожилая дама замолчала, губы ее дрожали. С повлажневшими от слез глазами она отвернулась и постаралась справиться с дыханием.
– С того момента в моей душе поселилось подозрение: а не Ортон ли их убил? Я знала, что он вполне на это способен. Эта мысль отравляла мне душу на протяжении многих месяцев, но я никому ничего не могла сказать. Зоэ требовала внимания, надо было как‑то справляться с нашим общим горем… Однажды ко мне заявился Ортон. Как обычно во время его визитов разговор быстро перерос в ссору. Я выложила ему свои подозрения – у меня сдали нервы. Пригрозила, что отправлюсь к Леомидо или Драгомире и все расскажу. Это было несколько месяцев назад. В тот же день я оказалась в картине…
Движущиеся холмы
Реминисанс замолчала, сложила руки перед собой и застыла, как статуя. Беглецы, взволнованные ее повествованием, с состраданием взирали на нее. Ее поразительная история произвела на них сильное впечатление.
Фолдингота всхлипнула, нарушив тишину.
– Моя дорогая Реминисанс… – пробормотал бледный, как смерть, Леомидо. – Я не мог поступить иначе…
– Не стоит себя корить.
– Не мог! – взорвался Леомидо, яростно сжимая кулаки.
– Давай не будем тревожить прошлое, – сказала Реминисанс. – все равно ничего не изменить. Что было, то было. Надо научиться жить, примирившись со своими страданиями.
– Я не знала этих подробностей. Ужас какой… – пробормотала потрясенная Окса.
Реминисанс обреченно поглядела на нее, а потом вскинула голову.
– Ладно… По‑моему, нам пора двигаться, как считаете?
– Тут с вершины открывается просто фантастический вид! Уверен, вы никогда такого не видели! – воскликнул Гюс.
Он взял за руку недоуменно поглядевшего на него Простофилю и пружинящим шагом направился к вершине холма.
– Эй! – внезапно воскликнул Простофиля. – Это ведь выходит, что Зоэ – внучка Реминисанс и Леомидо!!!
– Э‑э… ну да, – подтвердила Окса. – И должна тебе сказать, Простофиля, что мы об этом знаем всего лишь четыре месяца!
– Четыре месяца? – изумленно повторило существо. – А, так вот почему я не в курсе…
– Он совсем дуб! – прыснул Гюс.
Окса ускорила шаг и, оказавшись на вершине, мгновенно поняла, что имел в виду Гюс, говоря о фантастическом зрелище: перед ее глазами до самого горизонта простирался великолепный пейзаж – бесконечная череда темных бархатистых холмов. Но самым поразительным было вовсе не их количество! Дыхание у Беглецов захватило совсем от другого: холмы двигались! Шевелясь в каком‑то гипнотизирующем регулярном ритме, колыхаясь, как волны растительного океана, они издавали мощный гул. Покрывающий их вереск переливался нежными, поразительно красивыми оттенками.
– Ух ты‑ы… – восхищенно воскликнула Окса. – Похоже на море! Прямо хочется туда нырнуть…
– Нет! – ухватил ее за руку Гюс, когда она шагнула вперед. – Не знаю, что будет, но, по‑моему, лучше не надо…
– Он прав, – кивнул Тугдуал, тоже очарованный зрелищем, от которого никак не мог оторвать глаз. – У меня такое ощущение, что, если туда прыгнуть, тебя проглотят, как глотает муху хищное растение!
Окса, вздрогнув, отошла назад. Гюс зыркнул на Тугдуала, ответившего ему невинной улыбкой.
– Смотри, Окса! – указал Гюс вверх. – Небо!
Окса задрала голову и перестала дышать: небо, такое же сиреневое, каким она его видела сквозь листву, пока шла по Безвозвратному лесу, теперь было усыпано планетами, быстро вращающимися вокруг той, что тут выполняла роль Солнца – огромного диска, испускавшего фиолетовые лучи.
– Да где это мы? – поразилась Окса.
– Желаете услышать точно? – предложил Кульбу‑Горлан.
– Ну, если ты можешь, то я вся – одно большое ухо! – недоверчиво ответила девочка.
– Я абсолютно точен! – продолжил Кульбу‑Горлан. – Мы по‑прежнему в Великобритании, в западно‑центральной части Лондона. Но мы сменили дислокацию: теперь мы находимся на Бигтоу‑сквер, последний этаж, в помещении, именуемом личной мастерской Старой Лучезарной, южная стена, метр двадцать от пола, три двадцать пять от западного угла, три сорок от восточного. Добавлю, что мы на столике и на нас смотрят три пары глаз.
Беглецы проследили за взглядом Кульбу‑Горлана, уставившегося в сиреневое небо.
– Откуда он это знает? – прищурившись, тихо спросил Гюс.
– Я не знаю, Молодой Хозяин, – ответило существо, раскачиваясь в вереске. – Я вижу!
– А он прав! – вдруг пронзительно закричала Окса. – Смотрите! На небе видны какие‑то движущиеся тени!
Все снова пристально уставились в небо. Действительно, там двигались какие‑то странные, похожие на дымку тени, постоянно перемещающиеся или приближающиеся.
– Тени вовсе не на небе, Молодая Хозяйка, – уточнил Кульбу‑Горлан. – Они за небом! Вот! Смотрите… Одна из них на нас смотрит!
Прямо над маленькой группой небо затмил темный неровный овал. Потом внезапно прорисовались контуры лица, и все узнали Драгомиру.
– Бабуля! – завопила Окса. – БА‑БУ‑УЛЬ! МЫ ЗДЕСЬ!!!
Но глаза Бабули Поллок продолжали смотреть в картину, ни на чем особо не останавливаясь. Крики и отчаянная жестикуляция Беглецов терялись в сиреневом небе, не достигая ни ушей, ни глаз Драгомиры… Потом лицо пожилой дамы исчезло, повергнув обитателей картины в глубокое уныние.
– В данный момент нас скатывают в трубочку диаметром восемь сантиметров, перевязывают кожаным шнуром длиной в сорок три сантиметра, – внезапно сообщил Кульбу‑Горлан, нарушив мертвую тишину. – Старая Лучезарная скатала картину и убрала в деревянный футляр. По‑моему, из бука. Теперь мы находимся в тайнике в ее личной мастерской, за портретом сына Старой Лучезарной.
– Ниша с Граноками! – воскликнула Окса. – Это хорошо, значит, мы в безопасности! Эй! Смотрите‑ка, вроде бы та бабочка из леса!
Беглецы увидели великолепную черную бабочку, увеличивающуюся с каждой секундой по мере ее приближения к холму.
– Это Дозорный эмиссара Сердцеведа! – пояснил Гюс.
– Ты его уже видел? – удивилась Окса. – Ты знаешь эмиссара?
Тогда Гюс рассказал о своей встрече с вороном и передал Беглецам драгоценные – и тревожные – сведения, сообщенные птицей.
– Ладно… Ну, по крайней мере, мы теперь знаем, что не одни! – заметила Окса после того, как Гюс сообщил все, что ему было известно о Вкартинивании.
Бабочка к этому моменту уже подлетала к Беглецам и внимательно слушала то, что говорили друзья, время от времени кивая головкой. А потом зависла прямо перед Оксой.
– Вы должны бежать, Юная Лучезарная! – раздался гортанный голос, весьма впечатляющий по мощи. – Спасайтесь, Беглецы! – повторил Дозорный для всех остальных. – Бегите, пока Ничто не поглотило вас! Нужно спасти Юную Лучезарную!
– Посмотрите туда! – внезапно произнес Павел севшим голосом. – Что это?
– Это Ничто! – ответила бабочка. – Оно приближается! Поспешите!
Издали сюда с грохотом надвигалась огромная темная масса, поглощая все на своем пути: небо, планеты, движущиеся холмы…
– Бегите! – настойчиво закричала бабочка, слетая вниз по холму.
Осознав, что происходит, Беглецы мигом скатились с холма. Бабочка летела впереди, указывая путь к гроту, вход в который находился у подножия другого холма, в нескольких десятках метров от предыдущего.
– Скорее к пещере! – зарокотал голос Дозорного. – Туда Ничто не войдет!
– Простофиля! – внезапно воскликнула Окса, оглянувшись назад. – Простофилю забыли!
Павел мгновенно остановился и, не задумываясь, понесся назад вверх по холму, откуда только что спустился.
– Папа! – закричала Окса. – Нет! Не ходи туда!
Но Павел уже был далеко. Абакум схватил девочку за руку и бегом потащил к пещере, а Павел тем временем как раз домчался до вершины холма.
Простофиля с отсутствующим видом стоял на месте, верный своей репутации. Павел, не церемонясь, подхватил его на руки. Но, прежде чем сбежать вниз, не удержался и еще раз оглядел окрестности. И побелел, пораженный увиденным.
Холмы, до этого медленно колыхавшиеся, теперь ходили ходуном, как под действием могучего урагана. Ничто надвигалось, а перед ним взметались земляные валы, закрывая тьмой небо, словно сама природа всеми силами старалась противостоять смертельной опасности. Отчаянная, но тщетная борьба: Ничто неумолимо продвигалось, с чудовищным грохотом поглощая все формы жизни.
– ПАПА! СКОРЕЙ!!!
Умоляющий голос Оксы вывел Павла из состояния ступора. Распахнув глаза, он вздрогнул и с трудом оторвал взгляд от апокалипсического зрелища. С удвоившимися от ужаса силами он развернулся и помчался вниз по склону, перепрыгивая через заросли вереска.
Все Беглецы к этому времени уже добрались до грота и поджидали его у входа, не находя себе места от беспокойства.
– Папа! Быстрее! – ломая руки, крикнула Окса.
Ничто догоняло, почти наступая на пятки Павла. Последним отчаянным усилием тот прибавил скорость. Спина его горела огнем. Окса, снедаемая тревогой, не сводила глаз с отца, и вдруг ей показалось, что она бредит: за спиной Павла неожиданно выросли крылья дракона и распахнулись, пламенея.
Четыре взмаха – и Павел достиг пещеры на ставших квадратными от изумления глазах дочери, его крылья снова втянулись в татуировку, и он рывком ввалился в грот. А через пару мгновений вход в пещеру исчез во тьме.
Грохот мгновенно стих, и убежище Беглецов окатило холодным, леденящим и жестоким воздушным потоком.
Поучительная беседа
Драгомира тяжело вздохнула и закрыла спрятанную в стене маленькую нишу, предварительно аккуратно вложив в нее деревянный футляр. Две недели назад Павел с Оксой ушли в картину вместе с верными друзьями на помощь Гюсу. Опасное путешествие с непредсказуемым итогом.
– Как же долго… – снова вздохнула Бабуля Поллок. – Как же я по ним скучаю…
Подошел Фолдингот и встал перед хозяйкой, переминаясь с ноги на ногу.
– Должна Старая Лучезарная уверенность хранить в душе своей, – пропищал он. – Познает Юная Лучезарная множество перипетий, но обеспечат Беглецы защиту ей и помощь. А сын почтенной Старой Лучезарной, отец Юной Лучезарной – там силу несказанную и могущественную обретет.
– Павел… – Драгомира недоверчиво поглядела на Фолдингота. – Он с таким нежеланием принимает наш выбор!
– Нежелание не есть помеха укоренению прочному уверенности, – сообщил Фолдингот.
Драгомира пристально посмотрела на него и кивнула, грустно улыбнувшись.
– Обожаю твои умозаключения, Фолдингот. Они всегда загадочны, но когда их расшифруешь, то понимаешь, что они всегда верны.
– Владеют Фолдинготы умением видеть истину в каждом Лучезарном сердце, уверенность свою всю может положить на Фолдинготов Старая Лучезарная.
– Договорились, так я и сделаю… – заверила Драгомира.
– Однако должна узнать при этом Старая Лучезарная, что бродит близ нее измена. Сидит опасность не только внутри картины сей, но и снаружи. Недруги мешают Старой Лучезарной и обладать картиной хотят, чтобы схватить на выходе Юную Лучезарную.
– Недруги? – Драгомира побелела. – Кто?
– Известно будет Старой Лучезарной, что Фолдингот ее о том не знает. Фолдингот не знает, он чувствует. Зависть ужасную картина у Изменников пробудит, и защитить ее необходимость острая.
Драгомира кинула встревоженный взгляд на скрытую в стене нишу.
– Но ни у кого нет доступа к этому тайнику… Ни у кого! – вздрогнув, заявила она.
– Изменникам знакома хитрость, – настаивал Фолдингот. – Хитрость и жестокость, что делает их более могущественными, чем Беглецы и Старая Лучезарная.
Драгомира плюхнулась в обитое фиолетовым бархатом кресло и принялась размышлять, прикрыв глаза и чуть склонив на бок голову. Она едва слышно застонала, пораженная до глубины души откровениями Фолдингота.
Тварюшки и растения, находившиеся в мастерской, прекратили свои занятия и затаили дыхание, дабы не мешать размышлениям пожилой дамы. Только крохотные золотистые птички подлетели к ней и сели на плечи, где и застыли совершенно неподвижно.
Примерно через час Драгомира резко выпрямилась, выйдя из состояния оцепенения. Горанова, с самого начала за ней пристально наблюдавшая, вздрогнула и отчаянно затрясла листочками.
– Полагаю, опасность весьма велика, коль Старая Лучезарная в подобном состоянии! – заметило нервное растение. – Мы все умрем!
– Прекрати всех пугать, зануда! – поддело ее волосатое существо.
– Заткнись, Геториг! – отрезала Горанова. – Я первая на очереди!
– Первая в чем? – заржало лохматое создание. – Первая среди плакс, это да!
– Ты забываешь, что я ценное растение! – возмутилась Горанова, трепеща листочками. – Без меня не будет ни Гранокодуев, ни Ларцов, ни Экзекуты, ни Эликсира Застеней!
Драгомира вздрогнула.
– Что ты только что сказала? – напряженно подалась она к Горанове.
– Без меня не будет ни Г'ранокодуев, ни Ларцов, ни Экзекуты, ни Эликсира Застеней! – повторила Горанова, задрожав еще сильней. – Изготовление этого жуткого снадобья повлекло за собой самое массовое истребление Горанов за все времена, не забывайте! Застени отнюдь не прибегали к предосторожностям Гранокологов, которые всегда обращались с нами бережно и аккуратно. Нет! – возмутилась Горанова, гневно сотрясаясь. – Вместо того, чтобы нас доить, эти чудовища Застени резали нам веточки! Делали такие глубокие надрезы, что некоторые из нас никогда от этого не оправились! Я не хочу снова это пережить! Никогда!
И несчастная хлопнулась в обморок, ее мелкие листочки опали вдоль ствола.
Драгомира взяла маленький распылитель и обрызгала каждый листочек бедного растения.
– Новое средство, Старая Лучезарная? – поинтересовался Геториг, небрежно приподняв один из листочков, который тут же снова опал.
– Угу… – подтвердила Драгомира. – Стопколлапсин. Очень действенное средство от обмороков нашей дражайшей Горановы.
– Вы вроде бы встревожены, Старая Лучезарная… – продолжил Геториг, сунув нос в маленький флакон.
Драгомира кивнула.
– Так и есть, Геториг. Так и есть… Конечно, Горанова от скромности никогда не страдала, но ее закидоны всегда имеют объяснение. И она только что сказала нечто очень точное: она является основным ингредиентом наших тайных рецептов. И наших врагов тоже, в том‑то и проблема… А история с Эликсиром Застеней… Я даже об этом не думала. Горанова – самый мощный катализатор из существующих в природе. Понимаешь, что это значит?
– Очень даже, Старая Лучезарная… – волосики на голове Геторига встали дыбом.
– В этом доме хранятся четыре бесценных и очень важных вещи: картина, Фолдингот‑хранитель Абсолютного Ориентира, медальон Малораны и Горанова. Их ценность велика, но она же делает нас очень уязвимыми…
С этими словами Драгомира поспешила к узенькой лестнице и быстро спустилась в свои апартаменты этажом ниже. Пройдя через футляр контрабаса, она приложила ладонь к дну, и футляр закрылся, отсекая винтовую лестницу и скрывая проход к ее личной мастерской.
Драгомира нетерпеливым жестом смахнула все лишнее с большого стола, стоявшего в глубине квартиры, и принялась за работу.
