Но когда Гюс останавливался, все тут же застывало, как на фотографии. Растения сохраняли полную неподвижность, и можно было подумать, что они затаивают дыхание, чтобы получше рассмотреть мальчика. И это пугало его еще больше, чем если бы они обратились к нему напрямую.
– Похоже, я становлюсь полным параноиком… Тут есть кто‑нибудь? – неуверенно спросил Гюс.
Ответом была мертвая тишина. Внутри же самого Гюса, наоборот, все шумело и ревело, добавляя ему страхов: кровь бежала по жилам с шумом автомобилей по шоссе в час пик. Сердце так и вовсе превратилось в гигантский гонг, а легкие пыхтели, будто огромный локомотив. Пустой желудок внезапно забурчал, издавая глухой рокот, напоминавший далекую грозу.
Гюс вздрогнул, пораженный непривычным шумом, исходящим из его собственных внутренностей.
– Есть тут кто? – уже закричал он. – Ответьте, пожалуйста!
Усталый и перепуганный, он рухнул на землю и вытянулся во весь рост. Земля была пушистой, как мех, но, несмотря на усталость и комфорт, Гюс не испытывал ни малейшего желания заснуть.
– Да я тут сдохну совсем один… – пробурчал он и добавил, похлопав себя по животу. – От голода в первую очередь. Вот уж никогда бы не подумал, что кончу таким образом. Полный атас…
Он довольно долго лежал, погруженный в тревожные размышления. При воспоминании о родителях у Гюса слезы навернулись на глаза. Увидит ли он их когда‑нибудь? Должно быть, они с ума сходят от беспокойства. А Окса? А Беглецы? Они наверняка сделают все возможное, чтобы вырвать его из этого кошмара… Ему нужно сохранять присутствие духа.
Мальчик инстинктивно прижал к себе сумку Оксы, которую носил через плечо с того момента, как Окса ему ее передала. Внутри что‑то копошилось! Гюс раскрыл сумку, и Кульбу‑Горлан – личный и живой сторож его верной подружки – высунулся оттуда с несколько оторопелым видом.
– Кульбу! – воскликнул Гюс. – Если бы ты только знал, как же здорово снова увидеть друга!
Кульбу‑Горлан выкарабкался из сумки и принялся смешно раскачиваться.
– Друг Юной Лучезарной весьма добр… – заявило существо, смущенно покраснев.
– Ты знаешь, где мы находимся?
Гюс знал, что Кульбу‑Горлан – специалист по установлению местонахождения чего и кого угодно. Может, он скажет что‑нибудь полезное?
– Могу обозначить точно, Юный Хозяин: мы в Великобритании, в Лондоне. Центр‑центр‑вест, конкретно – Бин‑стрит, колледж Святого Проксима, первый этаж, третий кабинет от главной лестницы, северная стена, полтора метра над полом, два метра пятнадцать сантиметров от западного угла, шесть метров сорок два сантиметра от восточного.
– Ээ… да… – пробормотал изумленный Гюс. – Но нельзя ли поточнее? Где мы – здесь? – он жестом обвел окружавший их странный лес.
– Мы в картине, Юный Хозяин! – ответил Кульбу‑Горлан, раскачиваясь. – В картине размером тридцать восемь сантиметров в длину и двадцать пять в ширину. Точнее сказать не могу, не сердитесь на меня. Не вижу ни одной из четырех точек координат, ни широты, ни долготы. Расстояние, время и измерения не существуют, но атмосфера пригодна для дыхания…
– Да, это я заметил, – буркнул Гюс.
– … и имеется несколько наложенных друг на друга уровней. Нет… – поправился Кульбу‑Горлан. – Они не наложены. Они один в другом.
– Как матрешки?
Малыш кивнул и, развернувшись, спрятался обратно в сумку. Гюс, еще больше удрученный и недоумевающий, некоторое время молча сидел, глядя в безмолвную темноту подлеска.
– Ну же, мой мальчик, нельзя терять надежды…
Гюс вздрогнул и поднял голову, поискав глазами корень с головой, с которым давеча имел странную беседу. У подножья дерева росло несколько растений, и они словно наблюдали за ним.
Одно из растений, увенчанное огромным пушистым шаром, наклонилось к раскачивающимся ягодам и прошептало им что‑то, но что именно Гюс не понял.
– Уверенность и упорство зачастую являются ключом к успеху… – снова прозвучал голос.
И тут взгляд Гюса упал на силуэт, возникший неподалеку, в глубине подлеска. Голос показался ему знакомым. Где‑то он его уже слышал… Но где?
– Не бойся, – продолжил голос. – Главное, не бойся.
Гюс подобрался, готовясь к худшему. И внезапно смутный силуэт превратился в выходящую из леса женщину.
Мальчик вытаращил глаза, с изумлением узнав портрет, изображенный на картине. Именно эта особа заманила его в эту проклятую ловушку! А теперь стоит перед ним и смотрит с загадочной улыбкой!
Процедура Вкартинивания
Окса с Зоэ обменялись взглядами, в которых смешались удивление и беспокойство. Сидевшая напротив них Драгомира выглядел так, будто ей стало нехорошо. Бледная, с лихорадочно блестящими глазами, она схватила Абакума за руку и судорожно ее сжала.
– Вкартинивание… – с болью произнесла она.
Абакум глубоко вздохнул и, прикрыв глаза, потеребил свою короткую бороду. А когда снова открыл их, на его лице появилось выражение сильнейшего беспокойства, что отнюдь не успокоило тех, кто не имел ни малейшего представления о том, что такое это самое пресловутое «Вкартинивание». Наверняка что‑то очень скверное, раз уж даже фей казался таким озабоченным.
– Это невозможно, – резко произнес Абакум. – Я готов признать, что Реминисанс вкартинили, но не Гюса!
– Вы хотите сказать… моя бабушка не умерла? – подскочила Зоэ.
– Ничто ее не миновало, – выдохнул Леомидо. – Сперва Любовный Отворот, затем Вкартинивание… Но, хвала богам, она жива…
– А Гюс? – рискнула поинтересоваться Окса, испуганно покосившись на пребывавших в полном ужасе Пьера и Жанну.
Беглецы растерянно переглянулись. Никто не осмеливался высказать свое мнение, будто слова могли причинить им невыносимую боль.
Окса по свойственной ей привычке нарушила общее молчание.
– Раз Реминисанс жива в картине, то и Гюс тоже, нет? – с горячностью заявила она. – Это же логично! Та картина в кабинете колледжа – последнее, что видел Гюс. Сфотографировал ее и тут же исчез!
Все повернулись к монитору с портретом Реминисанс.
– Это и есть Вкартинивание, да? – продолжила Окса. – Гюс заперт в картине вместе с Реминисанс!
Хрупкая Жанна застонала и покачнулась на стуле. Сидевший рядом с ней супруг в ярости сжал кулаки.
– Гюс не может быть вкартинен… – дрогнувшим голосом произнес он.
– Реминисанс‑то вкартинили! – фыркнула Драгомира.
– Может, были причины ее вкартинить, – отрезал Абакум. – Но Гюс… Это невозможно, говорю же!
– Почему? – пылко возразила Окса. – Ты же сам видишь, что иного объяснения нет!
– Юная Лучезарная глаголет истину, – вмешался один из Фолдинготов, широко раскрыв глаза. – Должны все Беглецы принять уверенность в сердца свои об этом: друг Юной Лучезарной подвержен был Вкартиниванию, открытие сие трагичности полно, но истина в нем безусловная сокрыта.
– Спасибо, Фолдингот, – Драгомира потрепала по желтой шевелюре своего верного домового. – Боюсь, нам нужно признать очевидное. Я потрясена, что подобное произошло… Кто‑нибудь из вас может это объяснить? Нафтали? Брюн? Вы ведь до Великого Хаоса были Служителями Помпиньяка, вы знаете что‑нибудь о том, каким законам подчиняется Вкартинивание? Я была еще такой маленькой, когда нам пришлось бежать из Эдефии… Единственное, что помню – только справедливое решение позволяет вкартинить тех, кто допустил серьезные проступки или совершил преступление. Это ведь своего рода тюремное заключение, верно?
– О… ну да, в принципе, – кивнул Нафтали Кнуд, огромный лысый швед. – Но это не просто обычное заключение. Вкартинивание – это мощное волшебство, очень сложное. И эта сложность и гарантирует его надежность и безошибочность. Потому‑то, мягко говоря, я весьма удивлен происшедшим, друзья мои.
– Что ты имеешь в виду? – Драгомира прищурила внимательные синие глаза.
– Я имею в виду, что, если человек осужден ошибочно, процесс немедленно прерывается.
– То есть юридическая ошибка исключена? – уточнила Окса.
– Да, – гортанным голосом заявил Нафтали. – Но позвольте объяснить… бывает, люди совершают очень скверные поступки по отношению к другим. Из зависти, от отчаяния или по глупости. В Эдефии общество базировалось на справедливости и гармонии, и это позволяло избегать такого рода проступков. Прибыв Во‑Вне, мы обнаружили тут мир, куда более склонный к недоброжелательности – ну, по крайней мере, таким мы его ощутили, где некоторые готовы пожертвовать свободой ради денег, славы или любви. Не говоря уже о главах государств, способных передраться друг с другом и подвергнуть жителей своих стран смертельной опасности из‑за политических или религиозных разногласий… Нас всех ввергло в шок открытие, насколько мало тут ценится жизнь, потому что в Эдефии жизнь – ключевое понятие, обуславливающее и управляющее повседневным бытием всех и каждого. Тем не менее иногда случалось, что кое‑кто пренебрегал этими фундаментальными ценностями. Как и Во‑Вне, в Эдефии тоже случались заговоры и убийства… С той разницей, что такие деяния там были чрезвычайно редкими…
– До Великого Хаоса… – перебила Окса.
– Верно, – кивнул Нафтали. – Великий Хаос был проявлением такой жестокости, с которой нам никогда не доводилось доселе сталкиваться. И мы оказались совсем не готовы к этому. Это и было нашей основной слабостью, причиной нашего поражения. Добро и Справедливость не смогли победить Зло.
Массивный швед немного помолчал, устремив свои изумрудные глаза на подрагивающие руки жены. Брюн нервно теребила серебряные кольца, унизывавшие ее длинные пальцы. Она взглядом подтолкнула мужа продолжать.
– Вполне возможно, человек далеко не такое хорошее существо, как нам бы этого хотелось, – продолжил Нафтали. – Некоторые да, безусловно. И доброта – не прирожденное свойство. Она обретается с годами, передается, ей учатся, быть может… Живя тут, Во‑Вне, я много размышлял над этим: в этом мире доброте приходится нелегко, потому что все против нее. В Эдефии это поняли в незапамятные времена. Именно потому Эдефия и базируется на выработанных веками принципах доброжелательности. Эти принципы передавались из поколения в поколение, с каждым разом все легче завоевывая сердца, поскольку на всех уровнях все этому способствовало. Но, как я уже сказал, доброта – не врожденное свойство, и, несмотря на усилия большинства, некоторые оказались способны на жестокость, а кое‑кто даже на убийство…
– Марпель… – пробормотала Окса. – Тот, что убил Гонзаля, чтобы украсть у него Этернитаты…
– Да, Марпель – отличный пример, – подтвердил Нафтали. – Точнее, плохой пример. Еще будучи ребенком, он демонстрировал скверный характер. Совершенно не желая прилагать ни к чему усилий, ни во благо общества, ни для себя самого, он хотел получить все, ничего не давая взамен. Став взрослым, он начал воровать, сперва втихую, а потом бить тех, кто оказывал сопротивление. Ювелирная мастерская стала жертвой его последнего ограбления, и именно после этого Марпеля вкартинили. И его наверняка вкартинили бы снова за убийство старого Гонзаля. Но это уже другая история… Вкартинивание, в отличие от тюремного заключения, принятого Во‑Вне, вынуждает того, кого ему подвергли, уйти от мира, чтобы стать лучше. В Эдефии нельзя избежать наказания за свои проступки, там не выплачивают штрафов: мы полагаем, что единственная возможная расплата – усовершенствовать то, что можно улучшить.
– А… а если плохое ВСЕ? – поинтересовалась Окса. – Если нет ничего хорошего?
– Даже самого скверного человека можно исправить, лапушка! – заявила Драгомира.
Нафтали и Брюн с большим недоверием хмуро переглянулись.
– Я далеко не такая идеалистка, как твоя бабушка, Окса, – заявила Брюн. – Но да, в Эдефии мы были убеждены, что нужно трудиться над положительными качествами, которые более или менее есть у каждого. Это и есть основная цель Вкартинивания.
– Значит, у Марпеля имелись такие качества? – спросила Окса.
– Ну конечно!
– И какие же? Пример можешь привести?
– Нет… – признала Брюн.
– Как это? Его вкартинили, а ты не знаешь, в чем он стал лучше? Фигня какая‑то!
Несмотря на всю трагичность ситуации, все улыбнулись, глядя на возмущенную Оксу.
– Совершивший проступок не обязан демонстрировать окружающим доказательства своего внутреннего совершенствования, – вмешался Фолдингот. – Вкартинивание задает испытание, а Сердцевед проводит оценку.
Окса прищелкнула языком и наморщила лоб.
– Извини, Фолдингот. Обычно я тебя понимаю, но на сей раз не поняла ничегошеньки…
– В этом и заключается сложность Вкартинивания, – продолжил Нафтали. – Когда кого‑то застигают на месте преступления, его приводят к Лучезарной, и та подвергает его Чарам Вкартинивания. Разворачивают Схлоп‑Холст – волшебную ткань, сотканную Феями Без‑Возраста, и закрепляют ее на раме. Проступок оглашается вслух и записывается на Схлоп‑Холсте. Потом совершивший проступок дует на эти слова, его дыхание впитывается в ткань и достигает Сердцеведа. Сердцевед – дух Схлоп‑Холста. Он – его ядро и хозяин.
Как только до Сердцеведа доходят дыхание осужденного и описание его проступка, он проникает в душу оступившегося, тщательно ее обозревает, изучая самые потаенные уголки, а потом, после долгих часов размышлений, решает, заслуживает ли этот человек Вкартинивания или нет. Если да, он создает череду испытаний, целью которых является усовершенствование качеств, которые еще можно улучшить в этом человеке. Испытания записываются внутри Схлоп‑Холста, и холст начинает готовиться к приему преступника, портрет которого мало‑помалу начинает проступать на ткани холста. А потом его вкартинивают, то есть втягивают внутрь картины, после того, как он подтвердит свою личность, а именно капнув капельку своей крови на холст. Если он преодолеет испытания, заготовленные для него Сердцеведом, если ему удается побороть собственных демонов и проявить свои лучшие качества, он освободится.
В комнате повисло изумленное молчание. Присутствующие затаили дыхание, обмениваясь встревоженными взглядами.
И снова Окса задала главный вопрос:
– А Сердцевед может ошибаться?
Она покосилась на родителей Гюса, больше всех ждавших на него ответа.
– Это невозможно… – с трудом произнес Нафтали. – Сердцевед никогда не вкартинивает невиновных…
– Почему ты так в этом уверен? – не отставала Окса.
– Мне довелось не единожды присутствовать при испытании чарами Вкартинивания, – ответил Нафтали. – И Сердцевед не ошибся ни разу. Даже когда все мы были убеждены в виновности кого‑то, иногда оказывалось, что мы не правы. И должен сообщить еще одну немаловажную деталь: за всю историю Эдефии были вкартинены лишь те, кто покусился на жизнь другого.
– Но Гюс в жизни никого не убил! – в панике воскликнула Окса. – Так за что?! Почему его вкартинили?
Нафтали, сглотнув ком в горле, поглядел сперва на Юную Лучезарную, потом на родителей Гюса и прошептал:
– Боюсь, что Сердцевед стал жертвой злого колдовства…
Трагическая ошибка
Когда над Бигтоу‑сквер взошла заря, все Беглецы признали ужасный факт. Хотя никто не мог понять, как такое вообще могло произойти, теперь все четко знали, что Гюс оказался вкартинен.
Пьер и Жанна Белланже были совершенно выбиты из колеи, и друзья пытались всячески их приободрить. Больше всех старался Фолдингот Драгомиры.
– Фолдингот знаком с таинством Жизни и Смерти, – говорил он, положив пухленькую ручку на плечо матери Гюса. – И умеет он определить, что живое, а что уже живым не станет никогда. И данный момент окрашен уверенностью полной: друг Юной Лучезарной жизни полон, и присутствием своим почтил опасную картину в компании с несчастной Реминисанс. Должны хранить вы в сердце вашем в том уверенность.
– Надеюсь, ты прав… – выдохнул Пьер, нервно растирая руки.
– Мой Фолдингот всегда прав, ты отлично это знаешь, – ласково улыбнулась Драгомира. – Но, полагаю, больше мы можем узнать у нашей Вещуньи, – добавила она, поднимаясь.
Придерживая широкий подол платья из серого атласа, Бабуля Поллок покинула комнату и вскоре вернулась с крошечной, дрожащей от холода курочкой.
– Мои дорогие, – обратилась она к Оксе с Зоэ, поглаживая прижавшуюся к ней Вещунью, – это маленькое мерзлявое создание умеет не только определять, откуда дуют самые холодные ветры или на сколько градусов упадет температура… У нее есть и другой талант: она умеет открывать истину. И если кто и может нам рассказать, что произошло, то это она!
Все поглядели на крошечную курочку, которая дрожала крупной дрожью, поплотнее прижимаясь к мохеровой шали Бабули Поллок.
– Вещунья, Гюса вкартинили… – сообщила ей пожилая дама.
– Да знаю я! – сварливо заметила тварюшка. – Но может мне кто‑то скажет, почему тут так холодно, хотя уже почти разгар лета?
– Напоминаю, что мы в Лондоне, то есть чуть ниже 45 параллели, вдали от тропиков, но сейчас двадцать два градуса тепла… – сообщил ей Леомидо, устало вздохнув.
– Пусть так! – возразила Вещунья, распушив маленькие рыжие крылышки. – Но все же можно было ожидать более приемлемой температуры!
Окса заговорщицки подмигнула Зоэ: Вещунья никогда не упускала возможности пожаловаться на английский климат.
– Можешь нам сказать, что случилось с картиной? – Драгомира решительно оборвала дискуссию о климате. – Сердцевед попал под воздействие какого‑то злого колдовства?
– Это же очевидно! – фыркнула Вещунья. – Сердцевед допустил трагическую ошибку, втянув в картину Реминисанс вместо ее брата‑близнеца, Изменника Ортона. Это его за многочисленные проступки должны были вкартинить, а не ее… С тех пор Сердцевед съехал с катушек. Спятил из‑за своей ошибки, как рискую спятить я, если кто‑то немедленно не закроет это чертово окно! – заорала курочка тоненьким пронзительным и противным голоском. – У меня перышки леденеют, довожу до вашего сведения!
Леомидо, вздохнув, встал с кресла, чтобы закрыть окно, из которого дул легкий теплый ветерок.
– Ошибка Сердцеведа была случайной, – продолжила Вещунья. – У Реминисанс и Изменника Ортона одинаковые ДНК, возникла путаница – кто знает, случайная или нет.
– А Гюс? Что тебе об этом известно? – спросила Драгомира.
– После ошибки с близнецами Сердцевед пребывает в полном раздрае, – очень серьезно ответила Вещунья. – Мальчик никак не должен был быть вкартинен: два человека не могут находиться в одной картине одновременно.
Выдохшись, Вещунья уронила головку и обмякла, прижавшись к Драгомире и дрожа так, будто промерзла до мозга костей.
Беглецы удивленно переглянулись.
– Возможно, это Юную Лучезарную туда призывали…
– Господи! – ахнула Драгомира, прижав руку к сердцу.
– Но как Сердцевед мог так ошибиться? – возмутилась Окса. – Не знаю, заметили ли вы, но все же есть некоторая разница между Гюсом и мной! Нужно совсем сбрендить, чтобы нас перепутать…
– Вещунья, ты говорила об одинаковой ДНК Ортона и Реминисанс, – вмешалась Зоэ, лихорадочно теребя рукав футболки. – Этим, возможно, и объясняется, почему Сердцевед ошибся: в его глазах они идентичны.
Вещунья кивнула, дрожа от холода.
– А достаточно ли наличия на Гюсе ДНК Оксы, чтобы Сердцевед ошибся? – продолжила Зоэ.
– Что вы имеете в виду? – вскинула голову Вещунья.
Девочка покраснела, смущенная тем, что оказалась в центре внимания Беглецов.
– Кажется, я понимаю, к чему клонит Зоэ, – протянул Нафтали, придя ей на помощь. – Ты думаешь о волосе Оксы, который мог бы оказаться на Гюсе, или…
Все поглядели на Оксу, которая сосредоточено хмурилась, а потом неожиданно хлопнула себя по лбу, буквально задохнувшись.
– О НЕТ! ТОЛЬКО НЕ ЭТО!
Все замерли.
– У Гюса моя сумка… – возвестила Юная Лучезарная трагическим голосом.
– Э‑э… а‑а‑а… а что в твоей сумке? – сдавленно пробормотал Пьер.
– М‑да, хуже не придумаешь… – тяжело вздохнула Окса. – Мой Кульбу‑Горлан… Мой Ларчик… Мой Гранокодуй…
Драгомира изумленно вытаращилась на нее, раздираемая жгучим желанием впасть в тотальное бешенство или панику и своим страхом усугубить ситуацию. Ситуацию, только что перешедшую на следующий уровень сложности в сторону полной драмы.
Бабуля Поллок сжала руки, чтобы попытаться успокоиться, но от остальных Беглецов ее волнение не ускользнуло.
Окса, начав понимать масштабы катастрофы, почувствовала себя виноватой. А ведь бабушка с Абакумом ее предупреждали: никогда не отдавать никому параферналию Юной Лучезарной. Никогда. Если кто‑то враждебно настроенный завладеет этим, последствия могут быть непредсказуемыми. Но откуда ей было знать, что произойдет?
У Оксы защипало в носу, слезы подступили к глазам, а в груди начал зарождаться всхлип.
Окса судорожно вдохнула, стараясь проглотить ком в горле. А когда ее глаза встретились с глазами Драгомиры, горящими и сердитыми, она готова была дать руку на отсечение, – тот стал еще больше…
– Что же я натворила… – едва слышно пробормотала девочка.
– Теперь понимаешь, что мы имели в виду, когда предостерегали тебя? Малейшая неосторожность может дорого нам обойтись… – заявила Драгомира, с трудом сдерживая гнев.
– Мы все в опасности, – удрученно заметил Абакум. – Постоянно. Всегда. И хорошо бы всем это крепко вбить себе в голову.
– Давайте не будем тратить время на обсуждение того, что уже случилось, – решительно вмешался Нафтали. – Теперь надо действовать! И прежде всего необходимо раздобыть эту картину. Если кто‑нибудь доберется до нее раньше нас…
Окса подняла голову и поглядела на огромного шведа. Если кто‑то доберется до картины раньше, то никто из них больше никогда не увидит Гюса…
Отец & дочь ниндзя
По мнению Оксы, ночь в тот вечер никак не желала наступать. К тому времени, когда, наконец, вокруг легли вечерние тени, а небо решило‑таки потемнеть, Юная Лучезарная буквально сгорала от нетерпения, готовая вот‑вот взорваться. Она сгрызла последний целый ноготь и с отчаянием взглянула в окно.
– Сейчас уже можно? Идем? – в двадцатый раз за вечер спросила девочка.
Ее отец взглянул на небо, а потом, очень серьезно, на Оксу, и, чтобы скрыть собственное волнение, опустился на колени, зашнуровывая кроссовки.
Павел Поллок был человеком, склонным к излишним переживаниям. Ему всегда было трудно смириться со своим необычным происхождением, а последние месяцы не проходило и недели, чтобы ему так или иначе не напоминали, что он сын Драгомиры, Старой Лучезарной, обладающей удивительными способностями, и Владимира, могучего шамана. А заодно и отец Оксы, последней и единственной надежды Беглецов вернуться в Эдефию, Потерянную Землю. Отец Долгожданной…
Тщетно попытавшись воспротивиться неизбежной судьбе Беглецов, к которым относился и он сам, нравилось ему это или нет, Павел установил для себя приоритеты и старался следовать главной поставленной перед собой задаче: защищать жену и единственную дочь.
Мари Поллок по‑прежнему страдала от последствий воздействия отравленного мыла, подсунутого ей их злейшим врагом, мерзавцем и Изменником Ортоном МакГроу. И хотя Павел не был в этом виноват, он рассматривал ухудшение состояния жены как личное поражение, которое постоянно грызло его душу, и ничто не могло облегчить или успокоить эту боль.
До сегодняшнего дня пользы от него как от сына Лучезарной не было никакой, и настало время доказать Беглецам, что они могут на него положиться так же, как на Абакума и Леомидо.
– Приготовься, Окса, – глухо сказал он. – Пошли за картиной…
Когда они прибыли к величественному зданию колледжа Святого Проксима, находившемуся через несколько улиц от Бигтоу‑сквер, уже совсем стемнело. Однако уличные фонари светили достаточно ярко, чтобы помешать затее отца и дочери Поллок.
В отличие от Оксы, Павел отлично понимал, чем они рискуют, вламываясь незваными посреди ночи в колледж. И не собирался допустить ни малейшего промаха. Ни за что! Это простой «визит», и его врожденных способностей должно хватить…
Он ткнул пальцем в фонари, и те мгновенно погасли, погрузив улицу во тьму. Окса тихонько восторженно вскрикнула.
– Класс! Надо бы и мне так научиться…
– Двинулись… – сказал ее отец, натягивая на лицо черный платок.
– Ты похож на настоящего ниндзя, пап! – заметила Окса, оглядывая своего одетого с ног до головы в черное отца.
– Ты тоже, Окса‑сан, – едва слышно ответил Павел.
– Я готова, Почтенный Учитель… – сообщила девочка, тоже закрывая лицо платком.
Она еще успела заметить промелькнувшие в глазах отца грусть и отчаяние, перед тем как тот с кошачьей ловкостью начал совершать проникновение на территорию колледжа.
Упершись ногами в камень, Павел взбирался по стене с легкостью паука и быстро оказался наверху. Восхищенная отцом Юная Лучезарная поднялась к нему с помощью Левитаро. А потом рука об руку они спустились вниз с другой стороны.
Колледж был темным и пустым. Похоже, тут не было ни одной живой души. Только журчал фонтан в центре двора, регулярно выбрасывая вверх сверкавшую в темноте струю воды. На фоне освещенного огнями большого города неба отчетливо виднелись силуэты горгулий, сидевших на крыше бывшего монастыря.
Окса, задрав голову, взглянула на них и вздрогнула, представив на секунду, как эти каменные монстры срываются со своих насестов и обрушиваются на нее, чтобы сожрать.
– Ладно, не будем терять времени… – пробормотал Павел, увлекая дочь к идущей вдоль двора галерее.
В полной тишине они просочились в один из четырех коридоров цокольного этажа. Луна освещала холодным светом статуи, стоявшие вдоль выложенного большими плитами прохода.
Оксе было как‑то неуютно, что ее весьма удивило. Девочка обернулась. У нее было ощущение, что за ними кто‑то следит. Может, это Абакум, фей, снова превратился в тень, чтобы составить им компанию и защитить? Нет. Никаких теней не наблюдалось. Только невозмутимые статуи вдоль галлереи.
Сердце Оксы билось так сильно, что ее почти тошнило. Да что происходит‑то? Неужели ей страшно? Тогда это впервые… Будь здесь Гюс, он бы удивленно на нее посмотрел, а потом пихнул локтем в бок со словами: «Эй, Окса! Ты не забыла, что трус у нас я, а не ты!?»
Гюс… Как же Оксе его недоставало… Вдруг Беглецы не сумеют найти решения? Вдруг колдовство, которым воздействовали на Сердцеведа, такое мощное, что никто не сможет с ним справиться?
Окса обнаружила, что эта чудовищная мысль приводит ее в ужас. И страх, что ее друг навсегда останется в этой чертовой картине, снова поселился у нее в душе. В приступе паники у девочки перехватило дыхание, она начала хватать воздух ртом, вытаращив глаза и прислонившись к одной из сурово глядевшей на нее статуй. Курбита‑пуко на ее запястье заколыхался, почувствовав состояние юной хозяйки.
Окса вздрогнула, и у нее внутри прошла теплая волна, мгновенно вернув ей самообладание.
– Держись, Гюс… – решительно прошептала она. – Пошли, пап, нам сюда.
Они поднялись по монументальной парадной лестнице на первый этаж и вскоре оказались в пресловутом кабинете естествознания.
Картина была тут, в нескольких метрах от двери, и сияла странным мерцающим светом. Но Павел, застигнутый врасплох царившей в кабинете тьмой, задел вешалку, и та упала на пол со стуком, показавшимся обоим незваным визитерам громовым раскатом.
– Вот дурак! – обругал себя Павел.
Он достал Гранокодуй, быстро произнес несколько слов и дунул. И помещение тут же осветил яркий свет.
Окса бросилась к картине.
– Мы тебя оттуда вытащим, Гюс! – прошептала она, почти уткнувшись лицом в холст.
– Осторожно! – отец оттащил ее назад. – Вспомни, что сказала Драгомира: ни при каких условиях нельзя прикасаться к Схлоп‑Холсту! Всякий, кто к нему притронется, рискует быть мгновенно вкартиненным!
С этими словами Павел вынул из кармана тряпичную сумку, развернул ее и положил на стол. Затем с кучей предосторожностей снял картину со стены, держась за раму.
– Открывай сумку, Окса!
Девочка, затаив дыхание, выполнила приказ отца.
Павел сунул картину внутрь, застегнул сумку и повесил через плечо.
– Все. Уходим!
Но едва он успел открыть дверь, как в коридоре вспыхнул яркий свет.
Окса закусила губу, чтобы подавить возглас. Кто‑то их услышал! Хуже того: кто‑то поднимался по лестнице! Охранник? Призрак МакГроу?
Окаменев от этой мысли, девочка потеряла несколько драгоценных секунд, прежде чем последовать за отцом, тащившим ее назад, в кабинет естествознания. Шаги приближались, тяжелые и грозные.
Павел рывком втащил дочь в кабинет и прижал к стене, сунув ей в руку крошечный шарик. А потом тихонько закрыл дверь.
Когда ручка двери начал со скрипом поворачиваться, Оксе показалось, что она прямо сейчас потеряет сознание.
Охранник – а это оказался именно он – просунул голову в дверной проем.
– Есть тут кто? – громко спросил он, вынудив девочку вздрогнуть.
Окса понадеялась, что на этом он и остановится. Но охранник оказался человеком дотошным и с поразительно хорошим слухом. То, что он услышал, находясь в кладовке на цокольном этаже, не вызывало никаких сомнений: кто‑то проник в здание колледжа! Его приняли на работу буквально несколько дней назад, чтобы охранять колледж во время каникул и делать мелкий ремонт и уборку. Эта ночь была его первой рабочей, и вот, пожалуйста, уже начались проблемы! Что за невезение!
