Генеральский заговор или легитимная военная оппозиция?

 

В свое время А.Г. Тартаковский квалифицировал создавшуюся ситуацию как генеральский заговор против Барклая [336]. Да, безусловно, многие демарши военной оппозиции против главнокомандующего 1-й армии проводились в тайне, хотя борьба с высшим начальством вообще не характерна для военной среды. Но, на наш взгляд, деятельность «русской» партии в целом не выходила за рамки существовавшего тогда законодательства. Она как раз во многом была продиктована несовершенством военно-юридических норм.

Обычно, так или иначе, исследователи интерпретируют спор о старшинстве Барклая и Багратиона, приводя иногда самые неожиданные аргументы – мол, Барклай по должности военного министра принял командование. Необходимо также четко обозначить, что Багратион был старше Барклая в чине, хотя оба были произведены в полные генералы в один день и одним приказом 20 марта 1809 г. В списке по старшинству Багратион стоял впереди, следовательно, мог требовать подчинения себе младшего по чину в тех случаях, когда не имелось высочайшего приказа о назначении единого главнокомандующего. Устоявшийся военный регламент достаточно жестко регулировал эти отношения и не допускал иных трактований. Он же добровольно подчинил себя младшему Барклаю. Во-первых, 1-я армия по численности в два раза превосходила 2-ю армию; во-вторых, Барклай как главный разработчик плана отступления (а не только как военный министр) пользовался большим доверием императора, нежели Багратион. Юридически это подчинение никак не было зафиксировано. На это была лишь добрая воля Багратиона, однако он в любой момент мог отказаться выполнять приказы Барклая, и по закону никаких претензий ему нельзя было предъявить. Юридический парадокс заключался в том, что в отличие от всех предыдущих военных регламентов, предусматривавших подчинение, исходя из принципа старшинства, Учреждение для управления Большой действующей армией 1812 г. наделяло их абсолютно равными правами. Каждый в своей армии являлся полноправным хозяином и нес ответственность только перед императором. Об этом неоднократно упоминал Багратион в своей переписке: «Я хотя старее министра и по настоящей службе и должен командовать, о сем просила и вся армия, но на сие нет воли Государя и я не могу без особенного повеления на то приступить» [337].

Учитывая это обстоятельство, бездоказательно звучит мнение некоторых историков, что Барклай возглавил войска, поскольку являлся военным министром. В данном случае налицо попытка модернизации прошлого по аналогии с современной должностью. В те времена министр являлся всего лишь администратором с хозяйственными и инспекторскими функциями без права отдавать приказы главнокомандующим и вмешиваться в дела полевого управления войсками. Так, например, в начале войны главнокомандующий Молдавской армией П.В. Чичагов прямо писал царю, что отказывается выполнять распоряжения из военного ведомства без подтверждения императора и просил «предупредить военного министра, чтобы он не посылал мне приказаний от своего имени, – я их не приму». Еще ранее главнокомандующий русскими войсками в войну со шведами в 1808–1809 гг. граф Ф.Ф. Буксгевден направил резкое послание тогдашнему военному министру А.А. Аракчееву, пытавшемуся вмешиваться в дела управления его армией. В нем автор доказывал незаконность «вторжений в область ведомства главнокомандующего» и блестяще «представил разницу между главнокомандующим армиею, которому государь поручает судьбу государства, и ничтожным царедворцем, хотя бы он и назывался военным министром». Позже письмо получило рукописное распространение в общественных кругах. Сам Барклай никогда не позволял себе давать приказы другим главнокомандующим и даже в разгар военных событий, «видя необходимость действовать согласованно», как он писал в письме к царю от 26 июля, «мог выразить генералу Тормасову токмо частным письмом мое желание, чтобы он поддался, насколько возможно, вперед» [338].

В силу сложившихся обстоятельств «русская» партия приложила максимум усилий, чтобы донести свой голос до единственного человека, от которого полностью зависела ситуация в верхах – Александра I. С этой целью императору писали письма все, кто имел такое право (П.И. Багратион, А.П. Ермолов), воздействовали через отправлявшихся в Петербург генерал-адъютантов (П.В. Голенищева-Кутузова, П.А. Шувалова). Особенно настойчиво старались выражать свое негодование в переписке с видными сановниками – Аракчеевым (зная, что содержание станет известно царю) и Ростопчиным (тот мог в собственной интерпретации пересказать суть в своих письмах к монарху, но самое главное – влиять на общественное мнение Москвы). Багратион прямо писал об этом Ростопчину: «Прошу вас меня защитить перед публикой, ибо я не предатель, а служу так, как лучше не могу. Я не имел намерения вести неприятеля в столицу и даже в границы наши, но не моя вина» [339].

«Русская» партия в целом боролась легитимными методами. Она отнюдь не скрывала своих целей, действовала под влиянием и в рамках тогдашнего негласного поворота внутриполитического курса. Можно назвать лишь одно исключение, которое могло иметь негативные последствия для сторонников Багратиона. В этот период военная оппозиция попыталась оказать прямое давление на Александра I не только с целью назначения подходящего для генералов главнокомандующего, но и удаления от дел некоторых лиц в правительственной сфере. Находившийся в Смоленске проездом в Петербург британский генерал р. Вильсон, имея в армейской среде еще с 1807 г. много друзей, увез, по его словам, «горячие мольбы всей армии открыть Императору правду». Англичанин имел с ним в столице продолжительную беседу, касавшуюся, как он выразился в своем дневнике, «деликатных предметов». Не называя конкретных фамилий генералов, Вильсон сформулировал их желание, чтобы российский самодержец лишил «доверенности ненадежных советников». Речь шла об увольнении от должности министра иностранных дел графа Н.П. Румянцева-Задунайского, ответственного в глазах общества за довоенную профранцузскую политику. Генералы опасались, что партия «мира» в Петербурге (вдовствующая императрица Мария Федоровна, Великий князь Константин, А.А. Аракчеев) пойдет на заключение мирного соглашения с Наполеоном. Об этом писал Багратион Ростопчину 14 августа: «Слух носится, что канцлера потребовали в Петербург и что думают наши как бы помириться. Чего доброго от Румянцева и Аракчеева все статься может. Боже сохрани! тогда надо всякому офицеру снять мундир». Уязвленный в самое сердце Александр I (военные пытались вмешиваться в далекую от них гражданскую сферу) все-таки не пошел на поводу у оппозиционного генералитета (его требования подозрительно совпадали с британскими интересами) и вынужден был попросить отправлявшегося в армию Вильсона донести до анонимных друзей его бескомпромиссную позицию, что ни при каких условиях «он никогда не войдет в какие-либо переговоры с Наполеоном до тех пор, пока хоть один вооруженный француз будет оставаться в русских пределах». В то же время он уполномочил английского генерала «использовать все свое влияние ради защиты императорских интересов во всех обнаруженных им случаях или замыслов нарушений оных» [340]. Заморский гость впоследствии не преминул воспользоваться заманчивым правом выступать в роли защитника интересов Российской, а по совместительству и Британской империй.

 

«Избрание, сверх воинских дарований»

 

Еще до сдачи Смоленска Петербург был вынужден решать наболевший для армий вопрос о назначении единого главнокомандующего. В конечном счете все замыкалось на государе императоре. В этот период борьба мнений в генеральской среде по поводу способа действий окончательно переросла в столкновения личностей и группировок. Собравшийся для этой цели 5 (17) августа Чрезвычайный комитет по избранию состоял из высших сановников империи, двое из которых являлись сугубо штатскими лицами, остальные четверо – не имели боевого опыта, а лишь подходили под категорию военных администраторов. Это доказывает тот факт, что один из самых важнейших вопросов предполагалось решать политическим способом. Комитет сначала заслушал полученные донесения и частные письма из армии (от императора их представил А.А. Аракчеев), а затем рассмотрел претендентов на высший пост. Из шести предложенных кандидатов на этот пост в списке (Л.Л. Беннигсен, П.И. Багратион, Д.С. Дохтуров, А.П. Тормасов, М.И. Голенищев-Кутузов, П.А. Пален) двое – Пален и Беннигсен – по этнической принадлежности считались «немцами», но это обстоятельство никого не смущало. Окончательный выбор (М.И. Кутузов) был предопределен несколькими факторами. Во-первых, учитывалось общественное настроение, во-вторых, предварительное негласное утверждение Кутузова на этот пост самим императором.

Хорошо известно, что Александр I по многим причинам не очень благосклонно относился к старому полководцу. Но не оставляет сомнения, что он не только дал согласие на это назначение, вынужденный идти на поводу у общественного мнения, выраженного дворянством (как бытует в литературе), но и заранее (с середины июля) искусно подготавливал его кандидатуру для занятия такой важной должности. Этот выбор был предопределен предшествующими шагами царя: 15 июля – рескрипт Кутузову об организации корпуса для обороны Петербурга, помимо этого: 15 и 17 июля – решения дворянских собраний об избрании Кутузова начальником Московского и Петербургского ополчений, 29 июля – указ императора о возведении его в княжеское достоинство с титулом светлости, 31 июля – рескрипт о подчинении ему всех военных сил в Петербурге, Кронштадте и в Финляндии, 2 августа – указ о его назначении членом Государственного совета. Вся эта череда назначений и почестей свидетельствует о том, что Александр I как тонкий и умный политик предвидел возможность высокого положения Кутузова в будущем, ибо другие кандидатуры на этот пост, по самым разным причинам, устраивали его еще меньше. Можно сказать, что скамейка запасных у Александра I была слишком маленькой, ее, по существу, практически не существовало.

Кутузов обладал двумя качествами, возмещающими все его недостатки: во-первых, он был русским по национальности, а во-вторых, (и это самое главное) – он являлся одним из старейших боевых генералов. В «Списке генералитету по старшинству» на 24 июня 1812 г. Кутузов значился восьмым. Но все семь старших генералов из-за преклонных лет, болезней или отсутствия боевого опыта не могли считаться его конкурентами. Укажем нумерацию старшинства остальных: А.П. Тормасов – 14, Л.Л. Беннигсен –17, П.И. Багратион – 23, М.Б. Барклай де Толли – 24, Д.С. Дохтуров – 28. Уволенный со службы П.А. Пален вовсе не числился. Не случайно комитет аргументировал в первую очередь его «избрание, сверх воинских дарований», основываясь «и на самом старшинстве» [341]. Рескрипт же о назначении Кутузова общим главнокомандующим действующих армий был подписан императором 8 августа.

О том, что этот принцип во взаимоотношениях генералов играл огромную роль, сохранилось немало свидетельств. Так, 9 августа тот же Кутузов сообщил, что генерала от инфантерии И.С. Свечина не утвердили в должности начальника Новгородского ополчения. Причина отказа оказалась прозаической, ибо прямым начальником был уже «назначен генерал младший его старшинством». Приведем другой показательный пример. После ранения П.И. Багратиона в Бородинской битве на должность главнокомандующего 2-й армии назначили Д.С. Дохтурова, но на следующий день он был заменен М.И. Милорадовичем. Вот как сам Дохтуров описывал это событие в письме к своей жене: «...во время последнего сражения командовал 2-ю армиею на место князя Багратиона, как он был ранен, после же сражения, когда Кутузов узнал, что я моложе Милорадовича, то очень передо мною извинялся, что должен армию, как старшему, препоручить ему. Я не был сим нимало оскорблен, ибо по старшинству сие следует, между тем я командовал сею армиею во время страшного сего сражения и уверен, что дело свое сделал хорошо и заслужил уважение целой армии». «Кто не служил в армии, тот не может постигнуть, сколь прискорбно находиться в команде младшего, редкие могут сие постигнуть», – считал адъютант Кутузова А.И. Михайловский-Данилевский. А такое случалось в боевой практике 1812 г., вследствие чего происходили скандалы. Можно припомнить имевший громкий резонанс инцидент с казачьим генерал-майором И.К. Красновым, которого во время боев под Смоленском подчинили младшему в чине генерал-майору И.Г. Шевичу. Получивший от своего подчиненного рапорт, возмущенный атаман М.И. Платов сделал А.П. Ермолову запрос, составленный фактически в виде жалобы: «Обида, Господином Красновым описываемая... не только для него, но и для меня и даже всего войска, очень чувствительна... прошу Вас приказать в подобных случаях по военному списку выправляться о старшинстве Господ Генералов, во избежание обиды, от подчинения старшего младшему чувствуемой» [342]. Среди генералитета господствовал устойчивый стереотип, что старшинство в чине – выше старшинства в должности, по крайней мере, чин должен был соответствовать должности. Но на практике это не всегда выдерживалось. Например, если младший в чине генерал получал в командование корпус, а старший оставался дивизионным командиром (а такие случаи были нередкими и в 1812 г.), то это воспринималось как нарушение субординации и устоявшихся негласных норм.

Новый главнокомандующий, помимо того что он был самым старым из всех дееспособных полных генералов империи, единственный имел титул светлейшего князя. Его титулование не только отличало из всех генералов, но и усиливало старшинство. Этот фактор, а также концентрация почти неограниченной власти в одних руках внешне утихомирили генеральские страсти, хотя и не уменьшили количества недовольных. «Русская» партия не добилась поставленных целей, но у нее выбили главный козырь. Во главе армий был поставлен полководец с русской фамилией, имевший как ученик и продолжатель дела знаменитого А.В. Суворова популярность в армии, а также пользовавшийся поддержкой консервативных кругов дворянского общества. Кроме того, пропала даже видимая легитимная возможность вести какую-то борьбу. Субординация и дисциплина препятствовали этому, оставалось лишь выражать недовольство в частных разговорах.

С прибытием Кутузова к войскам кардинально изменился и расклад сил в армейских верхах. По свидетельству Ж. де Местра, новый главнокомандующий перед отъездом из Петербурга изъявлял желание определить на место начальника штаба маркиза Паулуччи, и даже договорился с ним об этом. Но в последний момент все же предпочел выполнить решение чрезвычайного комитета об употреблении Л.Л. Беннигсена («по собственному усмотрению») и отдал эту ключевую должность данному генералу, до того лишь состоявшему при Особе Его Величества без определенных обязанностей. Рескрипт о назначении Беннигсена был подписан 8 августа Александром I. Кутузов же встретил его по дороге в армию в Торжке и уговорил занять это место. Беннигсен следующим образом описал свою реакцию и возникшие сомнения: «Честолюбие и особое самолюбие, которое не может и не должно никогда покидать военного человека, внушало мне нежелание служить под начальством другого генерала после того, как я был уже главнокомандующим армиею, действовав-шею против Наполеона...» Кутузов же сослался на «желание Государя». Скорее всего, эта идея принадлежала самому императору, он особенно не жаловал обоих военачальников, не доверял каждому из них, но, учитывая их личные качества, предпочитал держать вместе для взаимоконтроля. Нахождение под одной крышей этих двух маститых генералов, претендовавших на лавры полководцев и придерживавшихся совершенно противоположных методов ведения войны, очень скоро, как показали дальнейшие события, превратили их из друзей с 40-летним стажем в непримиримых конкурентов и противников. Именно их взаимоотношения определили развертывание последующей борьбы в генеральской среде. В целом при оценке складывавшейся новой ситуации оказался прав нелюбивший и хорошо знавший в этом отношении Кутузова Багратион: «теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги» [343].

Хотя Беннигсен и считался начальником штаба, Кутузов с самого начала попытался ограничить его влияние через своих доверенных лиц. Первоначально он использовал своего зятя – князя Н.Д. Кудашева, назначенного дежурным генералом, и своего доверенного лица полковника П.С. Кайсарова. Близость к светлейшему и влияние на него этих двух молодых полковников на первых порах вызывало явное неудовольствие со стороны генералитета. Вскоре они были заменены, на первые роли вышли П.П. Коновницын и К.Ф. Толь, действия которых оказались более профессиональными и эффективными. Они сумели за короткий срок замкнуть на себе все реальные нити управления армейской жизнью и отрезать их от Беннигсена. Появился и другой фактор – важнейшую и ключевую должность в войсках стал занимать приведший пополнение перед Бородинским сражением М. Милорадович, один из старейших полных генералов. К Кутузову он относился лояльно, хотя позволял себе критические высказывания в его адрес, но вряд ли разделял взгляды «русской» партии. К тому же у него имелся солидный груз личных претензий к Багратиону, что наглядно проявилось, когда после оставления Москвы 2-я армия поступила под его начало. Вот как вспоминал С.И. Маевский этот момент: «Милорадович встретил штаб его длинною и несвязною речью, делал колкости памяти покойного Багратиона...» Кроме того, главнокомандующий 3-й Обсервационной армии А.П. Тормасов после соединения с частями адмирала П.В. Чичагова был переведен в главную квартиру, первоначально на место Багратиона, а затем он принял командование над войсками Главной армии, исключая авангард и отдельные отряды. За короткий срок своего пребывания при Кутузове он фактически не успел себя проявить и не занимал какой-либо особой позиции в генеральских интригах [344].

 

На пути к Бородину

 

После борьбы за Смоленск Наполеону окончательно стало ясно, что русская кампания приобретает затяжной характер. По свидетельству многих мемуаристов, Наполеон, не сумев реализовать свои планы уничтожения российских армий порознь в генеральных сражениях, вновь, как в Вильно и Витебске, стал испытывать колебания относительно целесообразности дальнейшего продвижения в глубь России и даже намеревался остановиться на занятых рубежах. Во время его встречи с плененным генералом П.А. Тучковым он не только приказал вернуть тому шпагу, но и попросил написать письмо брату (генералу Н.А. Тучкову) с предложением Александру I о мире (российский император этот и последовавшие за ним призывы оставил без ответа). Поэтому в Смоленске Наполеон, столкнувшись в очередной раз с дилеммой: остановиться или продолжить движение вперед, должен был принять решение. Большинство соратников из окружения французского императора советовали «закончить кампанию на этой стадии» [345]. Но тут же возникал вопрос – как закончить? Пока у противника оставалась боеспособная армия, военные действия будут продолжаться, царь не пойдет на подписание мира, да и политический резонанс в Европе от такого исхода дел был бы негативным. Наполеон не мог просто так остановиться, закончить кампанию и организовать оборону занятых рубежей. Наличие крупных резервов в России, по данным его разведки, уже зимой 1813 г. увеличило бы силы русских войск и поставило бы Великую армию, вынужденную оборонять значительную территорию, в тяжелое положение. Императору такая зимовка не давала больших шансов на успех. По словам К. Клаузевица, Наполеон всегда ставил «весь выигрыш на карту до тех пор, пока не будет сорван банк» [346]. Только постоянные победы могли поддерживать его престиж. Ему был крайне нужен и важен успех, поражение русской армии, выгодный мир, подписанный «на барабане». В выборе решения он проявлял известные колебания, но обстоятельства требовали продолжить преследование. Политическая необходимость закончить войну с Россией за одну кампанию, логика событий и надежда вот-вот догнать и разгромить русских заставляли его каждый раз идти вперед. И после Смоленска французский император продолжил движение уже на Москву. К этому времени, после неудач его фланговых корпусов под Клястицами и Кобрином, он вынужден был направить значительную часть сил на обеспечение своих флангов и растянутых коммуникаций и тем самым ослабить центральную группировку. Кроме того, в результате ускоренных маршей, недостатка провианта и фуража и походных лишений Великая армия уже за первые месяцы войны понесла значительные потери отставшими, заболевшими и дезертировавшими, а начавшийся массовый падеж лошадей снизил боеспособность ее кавалерии.

После боев под Валутиной горой, где французские генералы не смогли в полной мере воспользоваться выгодной для него оперативной ситуацией, соединенные российские армии продолжили отход в направлении Москвы. После назначения М.И. Кутузова общим главнокомандующим до его прибытия Барклай продолжал осуществлять формальное командование объединенными силами 1-й и 2-й Западных армий. В создавшейся обстановке армии уже не могли действовать на разных операционных направлениях: они были вынуждены отступать по одной дороге. Впереди совершали отход войска Багратиона, за ними следовала армия Барклая, прикрывал это движение общий арьергард. В историографии господствует мнение, что после Смоленска Барклай стал сторонником генерального сражения. Так, уже 10(22) августа была выбрана позиция у д. Умолье, где обсуждался вопрос: давать сражение или нет. Позиция была найдена слишком тесною. Нам же представляется, что отношение Барклая де Толли к этому вопросу было более сложным.

По оценкам Барклая, противник в это время располагал силами в 150 тыс., поэтому численное неравенство диктовало необходимость дальнейшего отступления. В тот же день, 10(22) августа, он писал царю: «...имея постоянно дело с неприятелем, превосходным в силах, я постараюсь вместе с князем Багратионом уклониться от генерального сражения. Однако наше положение таково, что сомнительно, чтобы это нам удалось». Как видно из письма, он решил оттягивать решительное столкновение с противником до Гжатска или Вязьмы, куда предписал прибыть резервным войскам генерала М.А. Милорадовича. Через четыре дня тон Барклая несколько меняется. 14(26) августа уже он писал, что скоро наступит «минута, когда военные действия могут принять благоприятный оборот», так как противник, сконцентрировав все наличные силы, «ослабляется с каждым делаемым им вперед шагом и с каждым боем», а русские армии должны были, получив подкрепления Милорадовича в районе Гжатска – Вязьмы, «действовать наступательно». Но, пока армия «не усилится резервами, они составляют единственную силу России... Поэтому нужно, насколько возможно, сохранить ее и отнюдь не подвергать ее опасности поражения, действуя... совершенно вразрез с желанием противника, который сосредоточил все свои силы для решительной битвы». Далее Барклай высказал надежду, что когда вскоре Наполеон вынужден будет рассредоточить свои силы, вот тогда «должны начаться наши наступательные действия» [347]. Предполагали остановиться под Вязьмой, но выяснилось, что там нет удобной позиции, и продолжили отход. Фактически Барклай решил давать генеральное сражение лишь в крайнем случае и, возможно, даже постараться избежать столкновения с главными силами противника.

Тактика Барклая очень раздражала Наполеона. Даже смоленский маневр, блестящий в своем решении, дал средний результат. Сама задержка Наполеона почти на неделю в Смоленске была вызвана неясностью обстановки на флангах и необходимостью организовать новую коммуникационную линию Минск – Орша, вместо Глубокое – Витебск. Уже 10(22) августа корпуса Великой армии продолжили преследование, и Наполеон потребовал от маршалов сведений о русских армиях. На флангах двигались войска Э. Богарне и Ю. Понятовского, слева – 4-й армейский корпус от Духовщины, справа – 5-й (польский) корпус от Ельни. Движение происходило «через леса и болота, без хорошей топографической карты, без проводников...», а ориентировкой служили «звуки орудийных выcтрелов» [348]. Не в лучшем положении находились войска авангарда под командованием Мюрата, следующие по главной дороге. Барклай применял тактику «выжженной земли», не оставляя ничего французам, а жители покидали населенные пункты. Наполеон же, чтобы в любой момент быть готовым к генеральному сражению, сконцентрировал все имеющиеся силы, войска при этом испытывали недостаток продовольствия. Если Понятовскому и Богарне была поставлена задача обходить фланги Барклая, то авангард Мюрата старался вытеснить русских быстрым продвижением. Делалось все, чтобы заставить русские армии вступить в сражение. Командующим корпусами на флангах Великой армии Наполеон также отдал приказания активизировать действия. Кроме того, он предписал корпусу К. Виктора (последний стратегический резерв) вступить в пределы России, а корпусу маршала Ш.П.Ф. Ожеро приблизиться к русским границам.

Барклай видел реальную угрозу обхода своих флангов. Вытеснение русского арьергарда, как, например, 14(26) августа, с учетом фланговых движений противника приводило к решению оставить позиции, которые выбирались для возможного сражения с Великой армией. Наконец, 17(29) августа была найдена позиция у Царева Займища, где, вероятно, Барклай намеревался дать большой бой – начали строить укрепления и готовиться к отражению неприятеля. Но М.И. Кутузов, прибывший к войскам, дал приказ о дальнейшем отступлении. Это решение во многом было мотивировано необходимостью подхода сил московского ополчения и распределением по частям войск Милорадовича.

Российский император, назначив нового главнокомандующего, не дал ему четких инструкций, и по-видимому ему предоставлялась в этом отношении большая самостоятельность. Хотя Александр I перед отъездом нового главнокомандующего к войскам в личной беседе с ним не мог не высказать свое отношение к происходящему, Кутузов, как новое лицо, естественно, не придерживался точно во всем взглядов Барклая, впрочем, как и Багратиона. У него сложилась своя точка зрения и, надо сказать, более гибкая, чем у Барклая, что в немалой степени диктовалось личными качествами нового главнокомандующего. Например, он учел настойчивое требование армии дать сражение, так как понимал, что дальнейшее отступление без боя может подорвать моральное состояние войск. Как видно из командно-штабной переписки, суть его плана заключалась в подтягивании резервов с целью дать большое сражение в районе Можайска, в то время как 3-я Обсервационная армия должна была начать наступление на правый фланг противника. Но логика событий и остающееся численное неравенство сил вынуждали Кутузова продолжить избранную Барклаем тактику отступления до с. Бородино. Только здесь было решено дать генеральное сражение на заранее выбранной позиции. Русское командование выступило инициатором первого столкновения главных сил сторон, заблаговременно заняв оборонительное положение. По данным разведки, представленным Г.Ф. Орловым, численность Великой армии на тот момент оценивалась в 165 тыс. человек. Хотя Кутузов полагал «донесение Орлова несколько увеличенным», он считал, что перевес сил все еще остается на стороне противника. К.Ф. Толь тогда оценивал силы Наполеона в 185 тыс., П.И. Багратион – в 130–140 тыс. [349]

По данным французской разведки, представленным Наполеону перед Бородино, численность двух русских сил, вероятно, оценивалась в 110 тыс. бойцов [350]. Необходимо заметить, что после Смоленска войсковая разведка Наполеона уже находилась в кризисном состоянии. Французская конница авангарда Мюрата иногда находилась в движении с 3 часов утра до 10 вечера. Легкая кавалерия уже подкреплялась кирасирскими полками, так как не выдерживала нагрузок и дороги «были покрыты конскими трупами». По свидетельству А. Коленкура, «император каждый день, каждый миг лелеял мечту настигнуть врага. Любою ценою он хотел добыть пленных: это было единственным средством получить какие-либо сведения о русской армии, так как их нельзя было получить через шпионов, сразу переставших приносить нам какую-либо пользу, как только мы очутились в России... Сведения получались только через Вильно. Прямым путем не доходило ничего. Наши переходы были слишком большими и быстрыми; а наша слишком истомленная кавалерия не могла выслать разведочные отряды и даже фланговые патрули. Таким образом, император чаще всего не знал, что происходит в двух лье от него. Но какую бы цену ни придавали захвату пленных, захватить их не удавалось. Сторожевое охранение у казаков было лучше, чем у нас; их лошади, пользовавшиеся лучшим уходом, чем наши, оказывались более выносливыми при атаке, казаки нападали только при удобном случае и никогда не ввязывались в бой» [351]. Под Гжатском Наполеон узнал о прибытии Кутузова к войскам и очень обрадовался, полагая, что тот даст сражение. В успехе французский полководец не сомневался, он считал, полагаясь на показания пленных и дезертиров, что русская армия давно уже находится в деморализованном состоянии.

Лишь достигнув примерного равенства сил, новый главнокомандующий М.И. Кутузов решил дать генеральное сражение, чтобы не допустить французов к Москве. 22 августа (3 сентября) русские армии подошли к селу Бородино (в 124 верстах от Москвы), где по предложению генерал-квартирмейстера полковника К.Ф. Толя и генерала Л.Л. Беннигсена была выбрана плоская позиция протяженностью до 8 верст. Она представляла собой холмистую равнину, покрытую кустарником и перелесками, а через местность протекало несколько речек, русла которых проходили по глубоким оврагам. С левого фланга ее прикрывал труднопроходимый Утицкий лес, а правый, проходивший по высокому берегу р. Колочи, заканчивался у д. Маслово, где были воздвигнуты Масловские флеши. Правый фланг имел естественные препятствия, а левый и центр позиции находились на открытой местности. Поэтому в центре был построен люнет (получил разные названия: «Центральной», «Курганной» высоты или батареи «Раевского»). Первоначально на левом фланге у д. Шевардино построили редут, но после ожесточенного боя 24 августа (5 сентября) русские оставили его. Для обеих сторон это дело, по существу, являлось разведкой боем. Но, в отличие от русских, французам было необходимо произвести разведку местности. К 26 августа (7 сентября) на левом фланге были возведены Семеновские (Багратионовы) флеши (две флеши и редан между ними). Правый фланг занимали боевые порядки 1-й Западной армии (главнокомандующий генерал от инфантерии М.Б. Барклай де Толли), на левом стояли части 2-й Западной армии (главнокомандующий генерал от инфантерии П.И. Багратион), а Старую Смоленскую дорогу у д. Утица прикрывал выделенный из состава 1-й армии, 3-й пехотный корпус (командир генерал-лейтенант Н.А. Тучков). В резерве находились 5-й гвардейский корпус и часть кавалерии. Глубина боевых порядков не превышала 4 км. Русские занимали оборонительное положение и были развернуты в форме буквы «Г», так что 1-я армия из-за рельефа избранной позиции оказалась повернутой к противнику не фронтом, а флангом. Такое расположение объяснялось тем, что Кутузов стремился контролировать ведущие к Москве Старую и Новую Смоленские дороги, и у него возникли серьезные опасения в возможности обходного движения противника справа, поэтому на этом направлении оказалась размещенными значительная часть корпусов 1-й армии. Это было чисто оборонительное и растянутое построение войск, а Кутузов был не уверен, на каком направлении противник будет наносить главный удар. Учитывая численное преимущество французов, он принял решение «привлечь на себя силы неприятельские и действовать сообразно его движениям». Затем, истощив противника, нанести ему контрудар. На случай неудачи было отыскано несколько дорог для дальнейшего отступления [352].

Наполеон же, имея слишком мало сведений о расположении русских частей, лично 25 августа (6 сентября) произвел рекогносцировку, во время которой сделал закономерный вывод о неудобстве наступления на правый фланг русских войск через овраг р. Колочи и наметил для главных атак центр и левый фланг, как наиболее слабые пункты позиции [353]. Для чего ночью 26 августа (7 сентября) он перевел основные силы через р. Колочу, оставив для прикрытия собственного левого фланга лишь несколько кавалерийских и пехотных частей. Даву перед сражением предлагал совершить рискованный обходной маневр против левого фланга русских через Утицкий лес, но и это не было сделано за отсутствием карт и точных сведений о местности [354]. Помимо того что этот маневр был крайне опасен при относительном равенстве сил, французский император боялся, что русские, заметив обходное движение, снимутся с занимаемых позиций и продолжат фабианскую тактику отступления, а ему крайне важно было дать генеральное сражение. Он предпочел обходам лобовые атаки русских построений.

Накануне сражения солдатам Великой армии было зачитано лаконичное воззвание Наполеона: «Солдаты! Вот сражение, которого вы так желали. Победа в ваших руках. Она нам необходима. Она доставит нам изобилие, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение домой! Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, при Фридланде, Витебске и под Смоленском, и потомки вспомнят с гордостью о ваших подвигах в этот день и скажут о вас: и он был в великой битве под стенами Москвы!» [355]. Русские же полки перед сражением с церковным пением обнесли икону Смоленской Божьей Матери, вывезенную из оставленного Смоленска.

Перед сражением русские войска имели под ружьем примерно 150 тыс. человек (из них 9,5 тыс. казаков и 28 тыс. ополченцев) и 624 орудия. Во французской армии в строю находилось 135 тыс. человек и 587 орудий. В целом вопрос о точной численности сторон является до сих пор предметом научных споров среди историков.

 

Бородинская битва

 

Наполеон в 5 часов утра 26 августа (7 сентября) 1812 г. выехал на рекогносцировку и, убедившись, что русские занимают позиции, отдал приказ о выдвижении войск на исходные позиции. Сражение началось около 6 часов утра атакой частей корпуса вице-короля Э. Богарне на позицию лейб-гвардии Егерского полка у с. Бородино. Французы овладели этим пунктом, но это был их отвлекающий маневр. Почти в это же время Наполеон обрушил свой главный удар против 2-й Западной армии. Корпуса маршалов Л.-Н. Даву, М. Нея, И. Мюрата и генерала А. Жюно несколько раз атаковали Семеновские флеши (некоторые историки насчитывали до восьми атак). Когда замысел противника из-за его огромного численного преимущества против русского левого крыла стал очевиден, Багратиону передали войска с соседних участков и большую часть резервов. 1-я армия начала перегруппировываться и поворачиваться фронтом на Запад, 2-й, затем 4-й пехотный корпус получили приказ быстро идти на помощь левому флангу и центру, но прибыть своевременно туда они не успевали из-за значительной удаленности их первоначального местоположения от указанных пунктов. Части 2-й армии героически сражались против превосходящего в силах противника. Первые атаки пришлись на позиции 2-й сводно-гренадерской дивизии генерал-майора М.С. Воронцова и 27-й пехотной дивизии генерал-майора Д.П. Неверовского. Затем в боевое соприкосновение с противником были втянуты остальные части 2-й армии, подходившие подкрепления сразу же вступали в бой. Атаки отбивались плотным ружейным и артиллерийским огнем, напор наступающих сдерживался и кровопролитными рукопашными схватками. Французы неоднократно врывались на флеши, но всякий раз после контратаки оставляли их. Лишь к 9 часам они окончательно овладели укреплениями русского левого фланга, а попытавшийся организовать в это время очередную контратаку Багратион получил смертельное ранение и окончательно выбыл из строя. Командование над 2-й Западной армией принял сначала генерал П.П. Коновницын, а затем Д.С. Дохтуров. Русские войска отошли за Семеновский овраг (примерно на одну версту) и продолжали отбивать яростные атаки противника. В литературе преобладает мнение, что французы взяли флеши в 12 часов, и тогда же был ранен Багратион. Данную точку зрения впервые изложил К.Ф. Толь, стремившийся задним числом перевести часовую стрелку во избежание нареканий за первоначально неудачное расположение войск и постоянное запаздывание с вводом в бой подкреплений. Эту доминировавшую в науке долгое время версию опровергают последние исследования.

После захвата флешей главным событием стала борьба за центр русской позиции – батарею «Раевского». Это опорный пункт, господствовавший над местностью, после 9 часов утра он подвергся сильной атаке противника. Во время этой атаки войскам Э. Богарне удалось овладеть высотой, но вскоре они были выбиты после успешной контратаки нескольких русских батальонов, один из которых возглавлял генерал-майор А.П. Ермолов. В плен попал израненный штыками бригадный генерал Ш.О. Бонами, а у русских погиб командующий артиллерией генерал-майор А.И. Кутайсов. В полдень казаки генерала от кавалерии М.И. Платова и 1-й кавалерийский корпус генерал-адъютанта Ф.П. Уварова (всего 5 тыс. сабель) совершили рейд в тыл левого фланга Великой армии, что оказалось неожиданным для Наполеона. О результатах этой диверсии ведется спор среди историков (из всех крупных военачальников только Платов и Уваров не получили наград, в отличие от других). Но демонстрация русской конницы отвлекла внимание французского императора и заставила почти на два часа задержать готовящийся новый штурм ослабленного русского центра, что позволило Барклаю де Толли перегруппировать силы и выставить на переднюю линию свежие войска.

Лишь около 15 часов наполеоновские части предприняли третью атаку на батарею «Раевского». Защитников высоты осыпал смертоносный огонь из 300 орудий, а на приступ были брошены три дивизии, подкрепленные фланговой атакой кирасир генерала О. Коленкура (погиб во время атаки). Комбинированные действия пехоты и конницы привели к успеху, и французы окончательно захватили и это укрепление (в плен к ним попал руководивший обороной израненный генерал-майор П.Г. Лихачев). Русские отошли на 800 метров, но прорвать новый фронт их обороны противник не смог, несмотря на упорные атаки двух кавалерийских корпусов.

На крайней оконечности левого фланга у д. Утицы после 15 часов польский корпус Ю. Понятовского после третьей попытки оттеснил русские части от Утицкого кургана, вынудил их отойти и встать на одну линию с войсками, ранее оборонявшими Семеновские флеши.

На всех основных участках французы смогли достичь некоторых тактических успехов – русские оставили первоначальные позиции и отступили примерно на 1–1,5 версты. Но прорвать их оборону, несмотря на многочисленные атаки, или совершить обход флангов наполеоновским частям не удалось. Поредевшие русские полки стояли, готовые встретить новые атаки. Находясь до 16 часов на Шевардинском редуте, Наполеон получал информацию только от командиров атакующих частей: о минимальном продвижении, стойкости русских войск и требовании подкреплений. После взятия «батареи Раевского» французский полководец по предложению А. Бертье осмотрел поле сражения в районе д. Семеновская и, увидев русские части, готовые вновь встретить французов, окончательно, несмотря на неоднократные просьбы его маршалов, отказался ввести в дело для завершающего удара свой последний резерв – старую гвардию (20 тыс. человек).

До 20 часов противные стороны вели интенсивную артиллерийскую ружейную перестрелку, а вечером французские части были отведены на исходные рубежи. Русских победить не удалось. Кутузов намеревался на следующий день продолжить сражение, но, узнав о собственных потерях в войсках (40–50 тыс. человек; практически перестала быть боеспособной 2-я Западная армия), отказался от принятого им накануне решения возобновить битву на следующий день и около полуночи приказал начать отступление к Москве. «Когда дело идет не о славах выигранных только баталий, но вся цель будучи устремлена на истребление французской армии... – писал он, – я взял намерение отступать 6 верст...» [356].

Это сражение недаром получило название «битвы генералов»: у русских было убито или смертельно ранено 4 и ранено 23 генерала; среди французского генералитета еще больше: 12 – убито и 38 – ранено. Примерно на 35 тыс. убавился личный состав армии Наполеона. Количество захваченных в плен с обеих сторон оказалось примерно одинаковым – по 1 тыс. человек и одному генералу. В литературе встречаются самые разноречивые факты о потерях сторон, в целом спорным является до сих пор и вопрос о победителе. Иностранные авторы, как правило, отдают предпочтение Наполеону, большинство же отечественных историков – Кутузову, лишь немногие считают итог ничейным.

Необходимо признать, что ни один из противников не решил поставленных задач и не добился существенных результатов. Наполеон не разгромил русскую армию, Кутузов не защитил Москву. Абсолютно бездоказательно выглядит бытовавшее в советской литературе утверждение, что Наполеон потерпел поражение в этой битве. Инициатива весь день была в его руках, французы постоянно атаковали, а все их полки и дивизии к концу дня сохранили боеспособность. На направлении главного удара французский полководец умело создавал превосходство во всех видах оружия, особенно в концентрации мощи артиллерийского огня, что было одной из причин крупных потерь среди русских войск. Но огромные усилия, предпринятые армией великого полководца, оказались бесплодными, он не добился, как хотел, решающей победы. Несмотря на явные первоначальные просчеты, Кутузов смог, хотя и дорогой ценой, латая дыры в обороне, перестроить боевые порядки и держать войска в одну линию, из-за чего его противник постоянно был вынужден вести лобовые атаки. Сражение превратилось во фронтальное столкновение, в котором у Наполеона шансы для окончательной победы над армией с такими боевыми качествами, как русская, оказались минимальными и были сведены к нулю. Есть и авторы, которые утверждают, что Наполеон в этот день страдал насморком и «лихорадочной мигренью», с трудом садился на лошадь и именно в силу своего плохого физического самочувствия не смог разгромить русских. В то же время почему-то не упоминают о старческих недомоганиях тучного Кутузова, уж он-то точно, в силу своей немощи, редко взбирался на лошадь. Может быть, он из-за своей старческой болезненности не разгромил Наполеона? Вопрос почему-то так не ставится.

Сам же Кутузов в докладах царю по горячим следам изображал «баталию... самую кровопролитнейшую из всех тех, которые в новейших временах известны», как бесспорную победу русского оружия. При этом умудрился слово «победа» не употребить, о ней свидетельствовал виртуозно написанный текст. Правда, позже у него возникли трудности с объяснением отхода русских войск к Москве, а потом уж и за Москву. Несколько затруднительно было объяснять после одержанной «победы» свое отступление ссылками на «чрезвычайную потерю» с нашей стороны, на выбытие из строя раненых «нужных генералов», затем в ход пошла версия о нераздельной связи потери Москвы «с потерею Смоленска». Даже не знаешь, как односложно оценить бородинскую реляцию Кутузова, назвать ли ее прямым обманом императора, умело составленной дезинформацией, хорошо рассчитанной придворной комбинацией или пиар-кампанией?

Написана она была мастерски, вполне в духе ХVIII столетия, даже была сказана почти правда, но далеко не вся. Но его первые рапорты сделали свое дело. Радостный император («чудовищу» нанесли поражение!), не скупясь, через пять дней после сражения «в вознаграждение достоинств и трудов» произвел его в генерал-фельдмаршалы, пожаловал сто тысяч рублей, а его жену сделал статс-дамой Двора [357]. Глаза Александра I, по-видимому, открывались на истинную картину произошедшего постепенно, по мере получения дополнительной информации. Положение старого военачальника оказалось незавидным, но император уже не мог изменить то, о чем он известил всю Россию. Как-то было не с руки отменять «победу», да и как уволить признанного «победителя», к тому же еще только что произведенного в генерал-фельдмаршалы. Нужно было сохранять правительственную версию, подождать, пока не прояснится и не изменится ситуация дальше. Главное – существовала армия, значит, не все еще было потеряно.

На наш взгляд, необходимо говорить о промежуточном значении Бородинского сражения и рассматривать последствия для судеб каждой армии. Русские войска, находясь на своей территории, за короткий срок все же имели шанс восстановить численность своих рядов (даже несмотря на то, что оставили на поле сражения более 10 тыс. раненых). Для Наполеона самым ощутимым оказалась большая убыль конного состава. Бородино стало кладбищем французской конницы, что пагубно сказалось во время второго этапа войны. Недостаток кавалерии и потеря, вследствие этого, маневренности в военном отношении стали одними из основных причин катастрофической гибели наполеоновской армии в России.