12(24) декабря 1812 г. в Вильно император Александр I в день своего рождения заявил собранным генералам: «Вы спасли не одну Россию, вы спасли Европу» [449]. Собственно, уже в этих словах заключалась концепция будущих действий русской армии и уверенность российского императора в необходимости перенесения войны в Западную Европу. В данном случае есть необходимость остановиться подробней на очень важном и не проясненном до конца в историографии вопросе – стоило ли русским войскам после победоносного окончания военных действий в 1812 г. идти дальше в Европу? Как писал в свое время участник военных действий историк Д.П. Бутурлин: «гибельный Московский поход не заставил Наполеона быть умереннее; могущество его было сильно потрясено, но не совсем еще уничтожено» [450]. Необходимо прямо сказать, что Александр I в то время был один из немногих государственных европейских деятелей на континенте, кто верил в окончательную победу над Наполеоном. Но даже после катастрофы в России немногие предугадывали его падение. Верхи больших и малых держав все находились тогда в поисках нового «модуса вивенди». Большинство исходило из логики более чем десятилетнего наполеоновского господства, из тщетности усилий победить гениального «узурпатора». В лучшем случае рассматривали возможность нового «Тильзита». Но ситуация в начале 1813 г. для европейских политиков оказалась чрезвычайной, и в их рядах наблюдалась полная растерянность и колебания. Что делать? Как поступать? Выгодно ли будет и впредь поддерживать французского императора?
А российский император еще до 1812 г., разрабатывая оборонительные планы, принял на вооружение концепцию переноса военных действий в Европу, предвидя и делая ставку на антинаполеоновское и национальное движение в Германии. Он был убежден и до 1812 г., и после в необходимости добить дракона в его собственном логове. Это был продуманный внешнеполитический курс, иначе трудно объяснить, зачем русские власти так активно поддерживали всех немецких офицеров и патриотов из гражданских лиц, образовали в самом начале кампании 1812 г. Комитет по делам Германии, создавали Русско-немецкий легион, тратили денежные средства на пропаганду и поддержку «патриотов» внутри германских земель.
В последнее же время многие авторы высказывают мысль, что лучше было бы русским войскам остановиться на границе, чем продвигаться в Европу, обосновывая эту версию ссылкой на геополитические интересы России. Аргументация же приводится очень простая. Русские проливали кровь, а все дивиденды от окончательной победы над Наполеоном в итоге достались Великобритании, а отнюдь не России. В отечественной историографии одним из первых это суждение выразил авторитетный историк великий князь Николай Михайлович, комментируя высказывания сторонников невмешательства (как он выразился – «стариков») в дела Европы: «Будущее показало весьма скоро, что такое мнение имело свои основания и что России последующие войны принесли мало пользы, а скорее даже вред». Он не поддерживал «вполне ненужное для русских интересов освобождение Германии от ига Наполеона», так как «восторжествовала опять идея коалиции, но не прямые интересы России» [451]. Многие историки делают при этом акцент на том, что не кто иной, как сам М.И. Кутузов являлся сторонником идеи остановки армии на границе после освобождения русской территории [452]. Обычно при этом авторы приводят мнения Кутузова, высказанные им в конце кампании 1812 г. в разговорах с Р.Т. Вильсоном и А.С. Шишковым. Причем Шишков в своих воспоминаниях привел свою беседу с Кутузовым в форме диалога (вопрос-ответ). При анализе же этого текста становится ясно, что убежденным сторонником остановить дальнейшее продвижение русской армии в Европу был как раз сам мемуарист, а главнокомандующий лишь вяло соглашался с его доводами. Кутузов также упомянул, что на эту тему разговаривал с императором: «Я представлял ему об этом; но первое, он смотрит на это с другой стороны, которую также совсем опровергнуть не можно; и другое, скажу тебе откровенно и чистосердечно: когда он доказательств моих оспорить не может, то обнимет меня и поцалует; тут я заплачу и соглашусь с ним» [453].
В данном случае трудно опираться на косвенные свидетельства Вильсона и Шишкова, официально таких заявлений сам русский главнокомандующий никогда не делал, да и вся делопроизводственная переписка его и его штаба свидетельствовала об обратном. Главная армия, правда, в Вильно по его настоянию получила кратковременный отдых (она действительно нуждалась в этом), а остальные части продолжили безостановочное и, можно сказать, уже запланированное преследование противника в Европе. В докладе императору в начале декабря он считал, что «крайняя необходимость требует... чтобы Главная армия хотя на короткое время остановилась бы в окрестностях Вильны, ибо, если продолжать дальнейшее наступательное движение, подвергнется она в непродолжительном времени совершенному уничтожению. Впрочем, сей отдых Главной армии ни мало не останавливает наших наступательных действий, ибо армия адмирала Чичагова и корпусы графа Витгенштейна, генерала Платова, генерала Дохтурова и генерал-лейтенанта Сакена продолжают действовать на неприятеля, а партизаны наши не теряют его из виду» [454]. 15(27) декабря 1812 г. в приказе по русским войскам говорилось: «Уже нет ни единого неприятеля на лице земли нашей. Вы по трупам и костям их пришли к пределам империи. Остается еще вам перейти за оные, не для завоевания или внесения войны в земли соседей наших, но для достижения желанной и прочной тишины. Вы идете доставить себе спокойствие, а им свободу и независимость. Да будут они друзья наши!» [455]. А уже в приказе войскам о победоносном окончании кампании прямо заявлялось: «Не останавливаясь среди геройских подвигов, мы идем теперь далее. Пройдем границы и потщимся довершить поражение на собственных полях его» [456].
Об этом свидетельствуют и разработка последующих шагов в среде русской дипломатии. Из документов российского внешнеполитического ведомства можно выделить сделанный в конце 1812 г. доклад К.В. Нессельроде Александру I с анализом сложившейся ситуации в результате побед русского оружия. «Война, возникшая между нами и Францией, – полагал будущий министр иностранных дел, – не может быть рассматриваема как предприятие, начатое нами с намерением освободить Европу». По мысли дипломата, Россия не желала этой войны, а только оборонялась, но после кровопролитных и разорительных военных действий она, конечно, нуждалась в мире («верно понятые интересы России, очевидно, требуют мира прочного и крепкого, после того как успехи ее против французских армий упрочили ее жизнь и независимость»). Но добиться «прочного мира» можно было только в результате возвращения Франции в ее старые границы между Рейном, Альпами, Пиренеями и Шельдой. Только русской армии в одиночку решить такую задачу было не под силу, а для того, чтобы достичь такой цели, необходимо было создание широкой антифранцузской коалиции, основой которой по мысли Нессельроде должен был стать австро-русский союз. Впоследствии к нему планировалось присоединение Пруссии, а сами военные действия субсидировались бы Англией. И только в том случае, если не удастся добиться соглашения с австрийцами, предлагалось пойти на заключение мирного договора с Наполеоном [457]. Безусловно, последовавшие события несколько разошлись с прогнозом Нессельроде (основой стал русско-прусский союз, а затем к нему присоединились австрийцы), но в докладе в целом ситуация оценивалась прагматично и выдвигались разумные предложения, в том или ином виде затем взятые на вооружение русской дипломатией. Среди иностранных советников российского императора за перенос военных действий в Германию активно выступал Г.Ф.К. Штейн [458]. Достаточно реалистичную позицию занимала и любимая сестра Александра I великая княгиня Екатерина Павловна, с мнением которой считался император. Она полностью поддерживала переход русской армии через границы и в 1813 г. заявила: «Но теперь-то именно не следует нам пьянеть от успехов; но, напротив того, собрать жатву» [459].
Если же вернуться к позиции, занимаемой М.И. Кутузовым в конце 1812 г., то стоит заметить, что историки лишь однажды (в завершении обсуждения его личности на круглом столе, устроенном журналом «Родина» в 1995 г.) обменялись репликами по этому поводу [460]. А этот можно сказать базовый вопрос приобрел принципиальное значение в нашей историографии, поскольку появились любители рассматривать контрфактические ситуации в истории. Ведь очень соблазнительно переиграть те или иные события в сторону альтернативы, которая устраивала бы самого исследователя, а не современников исторического процесса. Но даже если Кутузов в приватных разговорах позволял себе высказывания о том, что русскими руками не нужно «таскать каштаны из огня» для британского льва, официально сказать подобное он, и как опытный царедворец, и как достаточно мудрый человек, не мог по слишком многим причинам. Даже если он искренне придерживался такого мнения (в чем у нас есть сомнения), окончательное решение по столь важному вопросу принимал не он, а прибывший к армии Александр I. А Кутузов был весьма проницательным и гибким сановником, всегда умел подстраиваться и действовать в унисон с российским императором. Кроме того, существовала логика развития военных и политических событий. Как Наполеон был не в силах остановиться на пути движения Великой армии к Москве в 1812 г. (а в пагубности этого и о возможных негативных последствиях его предупреждали многие соратники), так и русская армия, нанеся почти смертельный удар по противнику, не могла застыть на своих границах, застопорить победный марш и отказаться «добивать корсиканца». А с точки зрения современных поклонников наполеоновской Франции, безусловно, это был бы очень благоприятный вариант – Англия без русской помощи вряд ли бы поставила на колени Наполеона на континенте.
Но после 1812 г. такого решения не поняла и не приняла бы ни русская армия, ни дворянское общество. Но как бы тогда дальше развивалась ситуация? После нокаута в России в 1812 г. Наполеону, потерявшему армию, но отнюдь не энергию и решительность, судьба предоставляла бы в таком случае возможность не просто перевести дух, а полностью прийти в себя. Наивно даже предполагать, что после отрезвляющего русского душа он отказался бы от попытки впоследствии взять реванш. Такие вещи в политике не забываются и не прощаются. Спрогнозировать возможную будущую ситуацию было нетрудно и в начале ХIХ в., и сейчас. Французский император через год или два года мобилизовал бы весь потенциал Европы (включая опять же Австрию и Пруссию) и двинулся на Россию во второй поход. По образному сравнению историка-эмигранта А.А. Керсновского: «Недорубленный лес грозил вырасти. Наполеон... никогда не смог бы примириться с разгромом 1812 года. Через год или два он вновь собрал бы войска подвластной ему Европы и снова повторил бы нашествие – причем, конечно, постарался бы избежать прежних ошибок». Поэтому он сделал совершенно правильный вывод: «Поход за границу был настоятельной государственной необходимостью» [461]. Тут можно даже провести аналогию со Второй мировой войной: СССР в 1944 г., дойдя до своих границ, предложил бы союзникам дальше самим разбираться с Гитлером, ну, подумаешь, закончилась бы война позже, но наши солдаты не имели бы возможности увидеть, как жили европейцы, да и не было бы тогда разделения Европы на два лагеря, «холодной войны», а мы бы продолжали мирно строить социализм. Как обычно, в данном случае мешает приставка «бы».
Всегда трудно выбрать оптимальную стратегию, но российский император, твердо решивший воевать до победного конца, в данном случае исходил из национальных (и, следовательно, геополитических) интересов своего государства. Для Александра I все последующие ходы были определены еще до 1812 г., и он являлся убежденным сторонником переноса военных действий в Европу. Уже в 1812 г., благодаря заблаговременным решениям в русле принятой стратегии, были заложены условия для будущей окончательной русской победы в 1814 г. В то время, когда регулярные войска в судьбоносный для России год сражались с французами, в тылу на основе рекрутских депо готовились запасные части. В течение 1812 г. было объявлено четыре рекрутских набора, которые могли дать в армию и флот свыше 400 тыс. солдат, правда, для их подготовки и обучения требовалось время. Уже во второй период кампании 1812 г. Кутузов, как умудренный опытом военачальник, понимая важность наличия резервов в будущем, отказывался принимать в Главную армию пехотные пополнения из спешно подготовленных рекрут, оставлял их в тылу, а старался брать только конные части. Уже 5(17) февраля 1813 г. под командованием генерала от инфантерии князя Д.И. Лобанова-Ростовского была развернута Резервная армия из четырех пехотных и двух кавалерийских корпусов, которые первоначально были дислоцированы частично в Белоруссии, а затем переведены в герцогство Варшавское. Она была создана для восполнения больших потерь в 1812 г. и служила мощным резервуаром для укомплектования обученными пополнениями войск за границей в 1813–1814 гг. Это дало возможность в 1813–1814 гг. постоянно пополнять поредевшие в боях полевые войска и поддерживать их относительно стабильную численность. В роли резерва также использовали ополчение, сформированное в 1812 г., в основном для блокады гарнизонов крепостей, оставленных противником в тылу русской армии. Кутузов, как главнокомандующий, отлично знал численное состояние русской армии после кампании 1812 г. Если просмотреть десятидневные рапорты, им подписываемые за период от декабря 1812 г. – до апреля 1813 г., то станет ясно, что, несмотря на неполноту данных (многие части вовремя не подавали отчетов), что численность русских войск, вошедших в Германию, колебалась от 114 тыс. до 130 тыс. бойцов, многие пехотные полки насчитывали в своих рядах от 200 до 500 солдат (в лучшем случае – довоенный батальон), дивизии – 1,5 – 2 тыс. человек (довоенный полк), даже гвардейские полки имели под знаменами 500 – 700 человек [462]. Конечно, с такими силами удержать уже контролируемые немецкие земли было проблематично, не говоря уж о дальнейшем победоносном продвижении вперед в Европу.
Наполеон, как мог, постарался скрыть от Западной Европы масштабы катастрофы и потерь, понесенных в русском походе. Тем не менее влияние России в Европе резко возросло именно после 1812 г. Феноменальные результаты русского похода буквально ошеломили многих европейских государственных деятелей, они явно находились в растерянности из-за неожиданной перемены ситуации, не знали, как реагировать, какую политику проводить дальше. Но обстоятельства складывались так, что им необходимо было делать выбор – оставаться с Наполеоном или идти против него. Оттяжка с быстрым и, главное, верным решением этого вопроса грозила очень большими издержками, динамичное развитие событий и слишком большие державы, боровшиеся друг с другом, не предоставят возможности постоять в стороне, все равно зацепят и вовлекут. Все понимали, что соблюсти нейтралитет не удастся. Все высшие государственные лица отдавали себе отчет в том, что может произойти резкое изменение положения их страны в европейской политической обойме, от взлета до падения. В то же время цена ошибки была очень дорогой, вплоть до потери государственного суверенитета.
А на повестке дня перед Александром I вставал вопрос привлечения на свою сторону бывших союзников и сателлитов Наполеона, по крайней мере, вывода их из состояния войны с Россией. В первую очередь речь шла об Австрии и Пруссии. Наполеону же в этот период было крайне важно выиграть время для того, чтобы восстановить свои вооруженные силы в Европе и продолжить войну с Россией.
Подписание российско-прусской Таурогенской конвенции 18(30) декабря 1812 г. генерал-майором И.И. Дибичем и командующим Прусским вспомогательным корпусом генерал-лейтенантом Г. Йорком открыло новый этап в русско-германских отношениях. Надо сказать, что попытки переговоров с пруссаками велись (очень осторожно) с июля 1812 г. с помощью и через членов Комитета по делам Германии (бывших прусских офицеров на русской службе), созданного во время войны в России. О русских предложениях генерал Йорк извещал прусского короля. Но окончательно убедить и склонить на сторону России прусское командование удалось лишь в конце кампании. Генерал Йорк, официально не имевший полномочий на подписание соглашения, позволил русским отрезать его от корпуса маршала Макдональда и тем самым создать условия для заключения перемирия. В результате заключения конвенции прусский корпус становился нейтральным и уже не участвовал в боевых действиях, хотя сохранял полную свободу действий и оружие.
Правда, первоначально прусский король проявлял колебания и нерешительность, не ратифицировал конвенцию и даже приказал отдать Йорка под суд за грубое нарушение дисциплины, опасаясь в первую очередь возмездия со стороны Наполеона. Но значение Таурогена, как показали дальнейшие события, было очень велико. Очень быстро под влиянием успехов русской армии и под общественным давлением (вся Пруссия переживала национальный подъем) прусский король резко изменил свою позицию. Горячий патриот Г.Ф.К. Штейн, попав в Кенигсберг, созвал лантаг Восточной Пруссии, взял в свои руки административный контроль над этой землей и начал формировать ландвер (милицию). Возникала и реальная угроза, что студенты, роптавшие офицеры и Штейн могут все решить за короля. Фактически для правящих кругов Пруссии уже не оставалось выбора, его предопределяло давление снизу. Вскоре, по мере продвижения русских войск на территорию королевства, все страхи и колебания Фридриха-Вильгельма III (и его окружения) сошли на нет. В Бреславле и Калише 15–16 (27–28) февраля 1813 г. М.И. Кутузовым и прусским канцлером К.А. Гарденбергом были подписаны союзные соглашения России с Пруссией [463]. Пруссия вступала в войну против наполеоновской Франции (выставляла на первых порах 80 тыс. человек, а Россия – 150 тыс. человек), а обе стороны взяли на себя обязательства не заключать мира до восстановления ее границ на западе, существовавших до 1806 г. Калишский союзный договор стал первым официальным актом и сердцевиной шестой антинаполеоновской коалиции, а резкий внешнеполитический поворот Пруссии и полный разрыв с Наполеоном подал пример другим государствам, кроме того, бесспорно, он способствовал дальнейшему подъему освободительного движения в Германии. Позднее к союзу присоединились, в силу уже имевшихся договоренностей, Великобритания и Швеция, а шведские войска высадились в Шведской Померании. О присоединении к союзникам заявили герцоги Мекленбург-Шверинский, Ангальт-Дессауский, курфюрст Гессен-Кассальский, против французов восстали города Гамбург, Любек и Люнебург, волнения происходили в герцогстве Ольденбургском и других районах Северной Германии. Король Саксонский первоначально заявил о нейтралитете. В апреле союзниками была создана Центральная комиссия по управлению освобожденными северогерманскими землями, которую возглавил известный немецкий либерал и патриот Г.Ф.К. Штейн. 29 апреля (11 мая) датские войска пришли на помощь освобожденному Гамбургу, тем самым Дания стремилась заручиться поддержкой союзников. О шаткости и неустойчивости положения Наполеона в тот момент свидетельствовал и факт зондирования почвы об условиях присоединения к коалиции шурина французского императора неаполитанского короля И. Мюрата, стремившегося любой ценой сохранить свою власть.
Еще ранее 18(30) января 1813 г. русской дипломатии удалось заключить секретную конвенцию о перемирии с австрийским командованием, по которой был принят план отвода австрийских войск с территории герцогства Варшавского в Галицию [464]. Это означало фактический выход Австрии из состоянии войны с Россией и прекращение боевых действий против русских войск. Другое дело, что Венский кабинет не торопился с полным разрывом отношений с Наполеоном (лавировал и пытался погреть на этом руки), но это был первый шаг на этом пути. Австрийская дипломатия явно выжидала и предпочитала проведение уклончивой политики, пытаясь использовать свое важное стратегическое положение – нахождение Австрийской империи на фланге театра военных действий. Сначала Венский двор предложил свое посредничество по ведению мирных переговоров между союзниками и Наполеоном. Александр I, мало веря в положительный результат, 27 февраля (11 марта) 1813 г. все же официально дал согласие на посреднические услуги, поскольку не раз высказывал надежду, что вскоре Австрия присоединится к коалиции. Но переговоры с Наполеоном, как несложно было предвидеть, не дали положительных результатов, и австрийская дипломатия (в лице К. Меттерниха) рекомендовала своему правительству ускорить военные приготовления, так как уже стало ясно, что Австрии не удастся избежать вовлечения в войну против Наполеона, в противном случае она могла оказаться на обочине европейской политики. Русский посол в Вене граф Г.О. Штакельберг достаточно прагматично в то время оценивал внешнеполитические шаги Австрии и 29 марта (10 апреля) 1813 г. докладывал своему императору: «Мы до известной степени имеем право беспокоиться и осуждать австрийский способ нейтралитета, ибо Россия могла с полным основанием надеяться на лучшее отношение венского двора. Однако, здраво оценив руководящие последним принципы и выдвинутые Австрией основы умиротворения, совершенно неприемлемые для императора Наполеона, легко прийти к выводу, что нынешний важный шаг австрийского императора почти неминуемо приведет к желательному для нас результату, т.е. к войне Австрии с Францией. Это требует логика вещей, сегодняшние и завтрашние интересы венского двора... Иллюзорные надежды на возможность решить дело миром – единственное, чего мы могли опасаться со стороны австрийского императора, отныне, – как мне кажется, недопустимы» [465].
Русские в Германии
Международная обстановка в 1813 г. постепенно теряла черты неопределенности и стала проясняться. Четко обозначенные политические цели войны со стороны России (сокрушение империи Наполеона, освобождение Германии, установление европейского равновесия) обозначили прочный вектор развития будущих событий и создавали все предпосылки для присоединения к союзникам других заинтересованных государств и общественных сил. Вступление русской армии в Европу способствовало поднятию освободительных тенденций, в первую очередь в Германии. Русских восторженно встречали как избавителей во всех прусских городах. Офицер В.С. Норов, описывая переход русских войск по прусским землям, сообщал: «Весь сей путь, от Одера до Эльбы, казался нам триумфальным маршем» [466]. Офицер-артиллерист Г.П. Мешетич вспоминал про свое пребывание в Пруссии: «Народ встречал россиян с радостными лицами, начал считать своими друзьями и избавителями от французских войск» [467]. Другой офицер, князь Н.Б. Голицын, также запечатлел в своих воспоминаниях радостный прием русских: «С каким уважением и даже восторгом принимали тогда русских офицеров жители этой Германии, которые после долгого угнетения под игом Наполеона видели в нас будущих избавителей и людей, показавших первый пример сопротивления непобедимому » [468]. Известный немецкий историк и современник этих событий Б.Г. Нибур следующим образом описывал вход казаков в Берлин в письме своей знакомой: «Ты не представляешь себе ликование при вступлении русских и оказанную им повсюду встречу. Русские и пруссаки как братья между собой...» А один из немецких журналов писал в те дни: «Ничего подобного уже целый век не было в Берлине! Хрупкие женщины целовали бородатых казаков и лихо прикладывались к фляжкам с простой водкой, которые им подносились в ответ. Разве кто мог в чем-либо отказать людям, которые отвоевали для нас Отечество и готовы были в дальнейшем жертвовать ради нас своей жизнью. Во многих окнах развевались белые платки и повсюду раздавалось тысячекратное «ура» [469].
20 февраля (4 марта) 1813 г. передовой отряд русской армии под командованием генерала А.И. Чернышева занял Берлин, а затем прусский король подписал воззвания «К Моему народу» и «К Моим войскам» и призвал к войне против Франции («Befreiungskieg» – «войну за освобождение»). Проведенные после 1807 г. военные реформы (Krьmper Sistem, когда в армии мирного времени служили лишь 6 месяцев) и создание корпуса резервистов дали возможность Пруссии быстро выставить боеспособную армию. Кроме того, создавался ландвер – прусское ополчение численностью около 100 тыс. человек. «В Пруссии, – написал в своем дневнике А.И. Михайловский-Данилевский, – все принимало военный вид, вооружение было поголовное» [470]. Все это происходило в условиях невиданного национального подъема во многих частях Германии. Очень быстро, помимо уже созданного в 1812 г. Русско-немецкого легиона, началось формирование из добровольцев Ганзейского легиона (около 3 тыс. человек), германо-английского легиона (почти 4 тыс. человек), гражданской гвардии Гамбурга, отряда вольных партизан («дружина мести») полковника А. Люцова (2,5 тыс. человек) и других подразделений. Все эти части позднее вошли в корпус генерал-лейтенанта Л.Г.Т. Вальмодена-Гимборна, достаточно пестрого по своему составу образования. Но сами эти во многом стихийные явления стали верным знаком быстро нараставшей воли к сопротивлению и готовности немцев сбросить с себя чужеземное господство.
Вслед за Берлином в марте русские войска очень быстро очистили всю территорию к востоку от Эльбы, а затем заняли Гамбург, Бреслау, Любек, Лауэнбург, Дрезден. Но назначенный общим главнокомандующим союзных войск Кутузов старался осторожно продвигаться вперед, предпочитал действовать отрядами легких войск и активно проводить партизанскую войну, оставляя основные силы в резерве. В первую очередь он стремился использовать преимущества в коннице. «Летучие» партизанские отряды под командованием генералов А.И. Чернышева, А.Х. Бенкендорфа, В.К.Ф. Дернберга, С. Н. Ланского, полковников Ф.К. Тетенборна, Д.В. Давыдова, В.Г. Мадатова, В.А. Пренделя, К.Х. Бенкендорфа, ротмистра М.Ф. Орлова, капитана Ф.К. Гейсмара действовали очень удачно и буквально хозяйничали в тылу и на коммуникациях противника. Правда весной 1813 г. Кутузов не торопился с переходом Главной армии через Эльбу, предпочитая держать основные силы в районе Калиша. Он хотел произвести сосредоточение сил перед переходом в наступление и не раз осаживал генералов, нетерпеливо рвавшихся в бой. Так, главнокомандующий 25 марта (6 апреля) внушал в очередной раз генералу П.Х. Витгенштейну на его предложение переправиться и активно действовать на левом берегу Эльбы: «Повторить должен то, что ваше сиятельство из прежних моих отношений видеть изволили, а именно: что быстрое движение наше вперед для главного предмета будущей кампании никакой пользы принесть не может. Сие предположение мое исчислено на приближающихся силах неприятельских и на тех, которые к нам прибыть имеют» [471]. В частном письме к своему родственнику адмиралу Л.И. Голенищеву-Кутузову старый генерал-фельдмаршал довольно прагматично объяснял свои действия политическими и стратегическими моментами: «Отдаление наше от границ наших, а с тем вместе и от способов может показаться нерасчетливым, особливо если исчислить расстояние от Немана к Эльбе и расстояние от Эльбы к Рейну. Большие силы неприятельские могут нас встретить прежде, нежели мы усилимся прибывающими из России резервами, вот что тебе и всем, может быть, представляется. Но ежели войти в обстоятельства и действия наши подробнее, то увидишь, что мы действуем за Эльбою легкими отрядами, из которых (по качеству наших легких войск) ни один не пропадет. Берлин занять было надобно, а занявши Берлин, как оставить Саксонию и по изобилию ее и потому, чтобы отнять у неприятеля сообщение с Польшею. Мекленбург и ганзейские города прибавляют нам способов. Я согласен, что отдаление от границ отдаляют нас от подкреплений наших, но ежели бы мы остались за Вислою, тогда бы должны были вести войну, какую вели в [1]807 г. С Пруссиею бы союзу не было, вся немецкая земля служила бы неприятелю людьми и всеми способами, в том числе и Австрия» [472]. Кутузов, видимо, старался не увлекаться (слишком был опытен) и пытался контролировать процесс продвижения войск вперед. Как военачальник, он вполне реально оценивал возможности противника и опасался возможного контрудара, и однажды сказал с раздражением: «Самое легкое дело – идти теперь за Эльбу, но как воротимся? С рылом в крови!» [473]. Его предвидение в некоторой степени оказалось пророческим. Нелишне будет напомнить, что переход через Эльбу диктовался еще и важными политическими соображениями, надеждами союзников, что наступление и первые успехи поднимут всю Германию, заставят вступить в войну против Наполеона Австрию. В целом за наступление высказывался и прусский генералитет, горевший мотивами отмщения за позор 1806 г. В данном случае стоит отметить, что Кутузов, так же как и в «годину бед, годину славы», имел отличное от большинства генералов мнение, но проводить свои решения в жизнь ему стало значительно труднее, чем в 1812 г.
Заграничные походы. Генералитет под главенством «кротчайшего монарха»
Приезд императора в армию (вместе с ним в Вильно прибыли великий князь Константин, генералы А.А. Аракчеев, П.М. Волконский) повлек за собой очередную корректировку в расстановке сил среди верхушки армейского управления. Новые назначения происходили не без личных столкновений и подковерной борьбы, чему способствовало и прибытие в армию императорского окружения. «Главная квартира, где присутствует особенно царь, – писал С. Г. Волконский, – есть тот же столичный быт дворцовых интриг». «Связи и интриги делают все, заслуги – очень мало», – вторил ему Н.Н. Раевский. Александр I вынужден был считаться с Кутузовым, но недовольный, во многом справедливо, его деятельностью, твердо решил взять под строгий контроль происходившие процессы. Тем самым главнокомандующий продолжал выполнять почетную функцию победителя Наполеона (что было очень важно для привлечения будущих союзников по европейской коалиции), но его роль оказалась уже сильно ограниченной. В конце кампании 1812 г. стали отодвигать от дел дежурного генерала П.П. Коновницына. «По тем же разсчетам, по коим пал Беннигсен, начал упадать и Коновницын; ибо слишком прославляемая в Петербурге слава его начала рябить в глазах Кутузова», – писал впоследствии С.И. Маевский. По его мнению, которое разделяли многие современники, К.Ф. Толь «после отступления неприятеля из Москвы начал играть большое лицо, независимо от Коновницына». Кутузов хотел видеть на должности дежурного генерала К.И. Оппермана, чему противился не хотевший терять своего влияния Толь. Но император распорядился по-своему. Пост начальника штаба занял доверенный генерал-адъютант императора князь П.М. Волконский. «Как мне показалось, – вспоминал Маевский, – фельдмаршал этим выбором крайне был недоволен, потому что живой свидетель царя мог ему передавать живую картину фельдмаршала; при том, с нами он работал, когда хотел, а с Волконским работал хотя и по неволе, но без отказа» [474]. С этого момента все оперативные вопросы стали решаться уже через Волконского.
Все внутренние вопросы военного управления (хозяйственные, подготовка резервов, назначения, награды, переписка императора и многие другие вопросы) уже с начала войны Александр I сразу же замкнул на Аракчеева. «Июня 17-го дня, 1812 года в городе Свенцянах, – писал об этом событии сам знаменитый временщик, – призвал меня Государь к себе и просил, чтобы я опять вступил в управление военных дел, и с оного числа вся Французская война шла через мои руки, все тайные донесения и собственноручные повеления Государя Императора». Многие военачальники начали его именовать дежурным генералом, за что получали замечания от царского фаворита [475]. Роль Аракчеева в военном управлении на рассматриваемый период времени остается до сих пор до конца не исследованной в нашей историографии. Для публики он оставался в тени, но некоторое представление о значимости его фигуры в 1812 г. дает переписка между ним и Александром I [476]. Не случайно также, что большое количество документов той эпохи отложилось в личном фонде Аракчеева, хранящихся в Военно-историческом архиве (РГВИА, фонд 154). Во всяком случае, осведомленные современники отмечали его резко возросшую роль в коридорах власти. Прибывший в ноябре 1812 г. из армии в столицу А.А. Закревский в письме к А.Я. Булгакову отмечал: «Аракчеев в Петербурге сила всемогучая». Эту «силу» очень скоро почувствовал на себе и Кутузов. Он желал назначить на пост начальника артиллерии объединенных армий генерала Д.П. Резвого, но Аракчеев настоял, сославшись «на волю Государя», чтобы в этой должности был утвержден А.П. Ермолов. Сменивший Чичагова на посту 3-й Западной армии и призванный в главную квартиру, Барклай вынужден был несколько дней дожидаться приема у всесильного любимца императора, а когда наконец 10 февраля 1813 г. был удостоен аудиенции, то подвергся изощренному унижению [477]. Собственно, полный контроль над армией через близких лиц позволил императору единолично принять стратегически важное решение о переносе боевых действий за пределы России. Повторим то, о чем уже писали: еще во время кампании 1812 г. Александр I был уверен, что «если хотеть мира прочного и надежного, то надо подписать его в Париже» [478]. Престарелый генерал-фельдмаршал, даже имея собственное видение ситуации, в силу осмотрительности своего характера и будучи слишком опытным и искушенным царедворцем, по сути, и не имел иного выбора: он не противился царской воле и вынужден был подчиниться принятой стратегии, в лучшем случае, мог в тактических вопросах сдерживать увлекающихся генералов.
Отметим другой важный фактор. В 1813–1814 гг. произошел карьерный взлет молодежи. За заслуги на поле брани 1812 г. генеральские чины получили немногие. Основной поток наград и чинопроизводства за отличие пришелся на два последующих года. Генеральская среда пополнялась как ветеранами армии, так и молодежью. Эта новая генерация во многом определяла настроение армейского офицерского корпуса, а ее появление вносило коррективы в расстановку сил. Молодежь активно подпирала стариков, возникали новые нюансы во взаимоотношениях генералов. Многие следили уже не столько за ростом сверстников (имевших равные с ними чины), сколько опасались, что их обгонят скороспелые карьеристы.
Генеральские страсти не затухли к концу 1812 г., отголоски былых бурь были слышны и позднее. Так, осведомленный петербуржец И.П. Оденталь в письме к А.Я. Булгакову от 5 января 1813 г. писал, что П.Х. Витгенштейн, сказавшись больным, сдал команду и «писал к Государю, что не может продолжать службу со связанными руками». В этом же письме сообщалось: «В армии три противных партии и это между подданными кротчайшего монарха!!!» [479]. Необходимо заметить, что Кутузов предпринял ряд шагов, чтобы осадить Витгенштейна, резко набравшего очки в 1812 г. и завоевавшего славу «защитника Петрополя». По мнению светлейшего князя, в операциях на Березине он показал себя не с лучшей стороны; помимо этого, ему ставили в вину беспрепятственный уход за границу остатков войск маршала Макдональда.
Тем не менее, после того как в зените славы ушел из жизни в г. Бунцлау 16(28) апреля 1813 г. М.И. Кутузов, на место главнокомандующего объединенной русско-прусской армии был назначен «победоносный» П.Х. Витгенштейн. Этот выбор российского императора оказался обусловлен общественным мнением сановного Петербурга в ущерб принципу старшинства. Под его командой оставались многие дееспособные генералы, старшие его в чине: М.Б. Барклай де Толли, М.А. Милорадович, А.Ф. Ланжерон, М.И. Платов, а в запасе по разным причинам оставались Д.С. Дохтуров, Л.Л. Беннигсен, А. Вюртембергский, А.С. Феньш, помимо прусских генералов. В тот момент старейший полный генерал А.П. Тормасов не захотел подчиниться молодому в чине П.Х. Витгенштейну и, сказавшись «больным», отбыл из армии. Последовали и другие инциденты, в первую очередь с недовольным М.И. Милорадовичем, который в разгар сражения мог отказаться от командования арьергардом или через присланного адъютанта передавать главнокомандующему выговор («когда он бывал под моим начальством, я не посылал ему противоречивых повелений»). Случались и другие столкновения между генералами и неудовольствия друг другом.
