— Артем… Артем, ты что, не слышишь? Я говорю, что с Лешей на улице только такой спортсмен, как он, справится… Ну, если один на один… Правда?
Токарев оглянулся еще раз и чуть громче, чем следовало бы, ответил:
— Правда… Если один на один и если это будет не взрослый рукопашник…
Почудилось или нет скептическое хмыканье сверху? И вообще, почему Артема так задели, и не только задели, но и обеспокоили реплики какого-то незнакомого хмыря? В этих репликах была какая-то агрессия, какая-то угроза — реальная, но очень странная, совсем не такая, какая исходила, например, от напавших на Токарева «шкапинских». «Шкапинские» были злы, коварны, но тем не менее понятны и, как это ни странно, естественны в своих поступках. А вот от незнакомца шла какая-то совсем другая эмоция — темная, холодная и абсолютно непонятная. Чужая…
Разобраться в своих ощущениях Токарев не успел — Анька возбужденно сжала его руку даже привскочила:
— Смотри, смотри!
На ринге вспыхнула рубка — на бокс это уже мало походило. Леха и Сева, остервенившись и практически не уворачиваясь, начали просто бить друг друга — каждый пропустил по нескольку ударов. Зрителей как будто подхватило — трибуны заулюлюкали, послышались выкрики, свист, аплодисменты невпопад.
На очередном ударе Торопова вздрогнула и вжалась носом Артему в плечо:
— Ой, Тема… Как будто по мне лупят! Как они такое выдерживают.
Токарев досадливо сморщился и, не слушая подружку, заорал:
— Леха, Леха, зря, не надо! Леша, в свой футбол играй, в свой!
Артем кричал, зная, что Суворов его не слышит — во время боя боксеры почти никогда не слышат трибун ватный гул, хрип своего дыхания и дыхания соперника — вот и все…
— Тема, Тема! — Аня нервно теребила Артема за рукав. — Так кто побеждает-то?
Токарев махнул рукой:
— Смотри! Лешка держится — превозмогает, а Сева — он улыбается. Значит — это месиво Севе нужно, он на нем выигрывает.
* * *
Напряжение зала разрядил гонг, возвестивший окончание раунда. Артем вскочил и, оставив Анну на скамье, бросился к рингу. Там, в красном углу, тренер что-то сердито выговаривал Суворову. Тренер Гордеева, наоборот, выглядел довольным, он громко и азартно вколачивал в уши Севе словно гвозди забивал:
— Че ты с ним танцуешь? Прижми челюсти и при! Пропустил, не пропустил — давай! Ты его сломаешь, он тебя боится! Боли нет! Пропустил — и серия в голову! Лоб подставь — и серия в голову! Ты утюг — он белье! Пошел, пошел!..
Сева кивал и улыбался.
Тренер Суворова, увидев Артема, с досадой мотнул головой:
— Тема, хоть ты скажи этому… герою…
Токарев прижался к красному уху Лешки:
— Лешь, ты слышишь? Лех, ты на отходе его лови, не переходи в обмен, он тебя специально в обмен тянет, это не твое, слышишь? Вы разные! На отходе — левой сбоку, сбоку, покажи справа и давай левой! Корпус, корпус — и в башню! Давай, Леха!
…Но второй раунд оказался для Алексея еще более плачевным, чем первый. Трибуны визжали от Севиного напора. Леша еще раз поддался на провокацию оваций — не утерпел. К концу раунда его глаза заплыли, а Сева улыбался все более уверенно. Гордеев держал прямые удары, подставлял виски под боковые и обрушивал страшные серии на Суворова.
Трибуны ликовали.
— Еще пара минут — и конец… — сказал Артем притихшей Ане. Леху спас гонг.
Второй раз к рингу Токарев не пошел. Он остался сидеть с подружкой — до них долетали сердитые слова тренера:
— Леша, ты что делаешь? Профессионалов нанюхался? Может, тебе еще жевательную резинку дать и шелковый халат? Мы на соревнованиях или на Пулковских высотах в 41-м? Чего ты из себя корчишь? Сева так устроен, он негр с белой кожей. Ты его не пробьешь, слышишь?!
— Навряд ли он слышит, — усмехнулся Артем.
— Почему? — вскинула брови Аня. — Потому что по ушам бьют?
Артем невесело рассмеялся:
— По ушам бьют а карточным столом. Понимаешь, сейчас вокруг него шум — и все…
…Третий раунд пролетел очень быстро — Алексей держался более уверенно, в обмен не шел, а в конце и вовсе сделал красиво — уходя в сторону, он пробил два раза Севе в корпус, нырнул справа, обманул и дождался-таки своего бокового левого… Сева зашатался, стал опускаться на колени.
— Еще раз! — заорал восторженно Артем. — Вот она, техника!
Гонг не дал Алексею добить Гордеева. Не хватило нескольких секунд — а еще сил, скорости, опыта и выносливости. По очкам победил Сева — с минимальным преимуществом. По внешнему виду, впрочем, его преимущество было более очевидным.
— Ну вот! — когда рефери объявил победителя, Аня от досады даже ударила себя кулачками по коленям. — Все напрасно!
— Напрасно — девушку у памятника с букетом часами выжидать, — сорвался Артем, употребив позаимствованный у отца афоризм. — Леха молодец, ему просто чуть-чуть не повезло… Боксер не тот, кто не пропускает и не падает, а тот, кто поднимается… А Лехе — и подниматься не надо, он и не упал, и с Севой их бой по-настоящему не закончен. Не последние соревнования — Леха свое возьмет.
— Не возьмет, — приговором упала фраза сверху, и Токарев, взорвавшись, вскочил на ноги и обернулся:
— Да кто там каркает-то все время?! Объявитесь, уважаемый!!!
Но увидеть Артем смог только спины потянувшихся к проходам зрителей — соревнования еще не закончились, но болельщики, видимо, решили размять ноги и освежиться. Напрасно Токарев бешено вращал глазами и пытался идентифицировать анонимного собеседника. Никто из зрителей не проявил желания продолжить разговор в открытую.
Аня Торопова тоже поднялась и, положив Артему руку на грудь, сказала:
— Да брось ты, Тема, что ты реагируешь на всяких… Скажи, мы Лешу ждать будем?
Токарев еще несколько секунд следил глазами за уходившими зрителями, пытаясь вычислить своего странного собеседника — что-то слышалось тревожное в его репликах… Но что? Ощущение ускользало, его было очень трудно сформулировать…
— Что? — перевел взгляд на девушку Артем. — Леху? Нет, Леху мы не ждем. Он сейчас, после душа, ни с кем разговаривать не захочет. Пойдет домой спать, но не заснет. И тогда, недовольный, начнет искать меня. Вот тогда и поговорим.
— Точно? — удивилась прогнозу Аня.
— А то я Леху не знаю, — усмехнулся Артем. — Ему сейчас немного отойти надо. А вечером — увидимся и нормально пообщаемся…
…Они действительно увиделись вечером, но встреча эта оказалась совсем не такой, на которую рассчитывал Токарев… поскольку ей предшествовали весьма странные и даже отчасти трагические для Алексея события.
…После окончания быстрой и не очень торжественной церемонии награждения призеров соревнования Суворов долго сидел (стоять не было сил) в душе под сильным потоком воды, поглаживая рукой шершавый, но все равно осклизлый кафель. Легче не становилось — внутри все гудело, да и снаружи — тоже. Сева, надо признать, настучал по чугунку от души. Устал, наверное, лупить так сильно — кулаки сточил, поди…
Одевался Леша медленно, натягивая брюки — чуть не упал… Тренер не стал терзать его «разбором полетов», понял состояние ученика и лишь вяло махнул рукой — мол, после поговорим.
Надо было еще доехать на тряском трамвае до дома — а голова очень чутко реагировала на все рельсовые стыки. Полторы остановки удалось посидеть, а потом в вагон вошла пожилая женщина, и Леша, умудрившись собрать волю в кулак, встал, хотя организм и сопротивлялся благородству: «Сиди ровно, закрой глаза. У нас нет сил на вежливость!»
Проходя через свой двор, Суворов поднял руку, приветствуя завсегдатаев беседки. Там пили портвейн «Иверия» — дорогой, за 2 рубля 42 копейки. Леше тоже предложили, но он мотнул головой, и его чуть не вырвало — то ли от мысли о портвейне, то ли от собственного резкого движения… В парадной перед вторым пролетом, у почтовых ящиков, Лешин взгляд наткнулся на чью-то спину в клетчатой рубашке. Руки, приделанные к этой спине, копались в почтовых ящиках, а у ног фигуры стояло помятое ржавое ведро, набитое газетами. С тех пор как за сданную макулатуру можно стало получать талоны на приобретение дефицитных художественных книг, почтовые ящики часто обчищались любителями чтения и спекуляций на книгах. Разъяриться у Леши не хватило сил, еле разлепляя губы, Суворов тихо и неагрессивно:
— Эй, макулатурщик… Вали отсюда, пока мозг о череп не ударился!
Чугунно-непослушной ногой Леха выдал клетчатому легкий пендель, чтобы ускорить процесс. Фигура съежилась, как и положено, хныкнула: «Простите меня…» А дальше… Дальше правая рука незнакомца безвольно свисла к набитому газетами ведру и… Суворову почудилось, что кто-то сбоку наотмашь ударил его рельсой: гул, боль, какие-то вспышки в мозгу. Закрыв глаза, он уперся ладонями в колени, почувствовал, как что-то мягкое толкает его, и упал в темноту…
Очнулся он, лежа в неудобной позе на ступеньках. Леша почувствовал на лбу что-то неправильное, поднял руку и убедился, что с головы свисает лоскут кожи в пол-лба, вместе с бровью. Кровь уже не текла, а устало выдавливалась из раны… Рядом лежало ведро, наполовину заполненное обломками кирпичей. Леха понял, почему удар получился таким страшным.
— Веселый разговор, — прохрипел сам себе Суворов и на карачках пополз к своей квартире…
…Минут через сорок подъехал тренер (по счастью, до него Леше удалось дозвониться сразу) и хирург. Врач, человек уверенно спивающийся, но профессионал, осмотрев Суворова, бодро хмыкнул:
— Ни хера страшного не вижу. Вижу одно — с боксом завязано. Не ссы — умнее будешь.
— Это как же?.. — растерянно спросил Леха, ища глаза тренера, который, засопев, отвернулся и ушел курить на кухню.
— А так же! — рыгнул перегаром эскулап. — Зашьем, подлатаем. Не Мерлин… Брандо — сойдет. Но! При первой же хорошей плюхе все начнет на хрен отваливаться.
— Вы… вы… — от волнения и отчаяния Суворов начал даже заикаться. — Вы на вечный технический нокаут намекаете?
Врач вздохнул, глаза его подобрели и даже подернулись дымкой сочувствия:
— Сынок… Я намекаю, что не надо в парадных шайками мордоваться… Всё! Сиди ровно. Снимаю мерку. Через полчасика съездим в травму, все зашьем в лучшем виде. Жить будешь. Может, без бокса еще и проживешь подольше…
…Артем успел подъехать к Суворову еще до того, как его повезли в «травму».
Токарев выслушал сбивчивый рассказ приятеля, задал дополнительные вопросы, осмотрел оставшееся на лестнице ведро с кирпичами…
…Лешке Артем не стал ничего говорить, но сам постоянно вспоминал странного анонима на соревнованиях, утверждавшего, что и в одиночку он сможет урыть Леху… Совпадение?.. Но отчего такая тоска на душе, будто с чем-то потусторонним соприкоснулся, будто из кошмарного сна выныриваешь, в котором царят какие-то жуткие личности — упыри, вурдалаки и прочие мистические монстры?..
…Когда тренер и врач повезли Лешку в «травму» зашиваться, Токарев пошел на работу к отцу. Опыт соприкосновения с жизнью и работой уголовного розыска был у Артема уже достаточным для четкого понимания того, что зацепиться в этой странной истории с ведром не за что. И тем не менее Токарев хотел посоветоваться с отцом, потому что внутреннее напряжение не проходило, потому что интуиция подсказывала: беда, случившаяся с Лешкой, — это не обычное хулиганство, это что-то другое — совсем не понятное, а потому — страшное…
Отца он застал в кабинете, когда тот беседовал со своим заместителем Петровым (по прозвищу, разумеется, Петров-Водкин) о том, что необходимо срочно переписать книгу «КП». Дело в том, что несколько заявлений от потерпевших граждан (а точнее, не несколько, а более двадцати) вообще не были зарегистрированы. Система липы и очковтирательства, навязанная министерством, принуждала работающих на земле делать вид, что абсолютно все заявления фиксируются. В действительности же огромный процент этих заявлений шел «генералу Корзинкину». Естественно, иногда случались сбои — чья-то жалоба, плановые заявления от подставных заявителей, проверки инспекции по личному составу. А книга «КП» представляла из себя пронумерованную полистно и прошнурованную главтетрадь. Из нее ни листа нельзя было вырвать или, наоборот, вклеить в нее что-то. Ее можно было только переписать сызнова — меняя почерки, цвет чернил, подделывая подписи — то есть совершить еще одно привычное должностное преступление в устойчивой группе территориальных оперов, дежурной части, да и всего руководящего звена. Где-то раз в три года почти каждое отделение милиции с переменным успехом эту операцию проделывало и — выходило из кризиса. Недреманое око государево — прокуратура, которой полагалось надзирать за милицией, — была частенько если и не в доле, то уж по меньшей мере в курсе… Вот в этот ответственный момент составления плана на фальсификацию официального документа Артем и заглянул к отцу.
— О! — обрадовался Василий Павлович. — Заходи, прям вовремя ты — у тебя ж почерк набитый, взрослый. Нам позарез нужно набрать человек восемь своих…
— Много задержанных? — спросил, думая о своем, Токарев-младший. Отец укоризненно хмыкнул:
— Пока ни одного — и не до них. К утру не сдюжим — разжалованных будет с лихвой. А вы, сударь, невнимательны — я про почерк заикнулся, а не про кулаки…
— Опять липуете, — понимающе кивнул Артем. Петров-Водкин возмущенно вскинул брови:
— А ты знаешь другой путь к счастью?
Токарев-младший, не желая вступать в бессмысленную дискуссию, неопределенно повел плечами и обратился к отцу:
— Пап, минутка есть?
— He бзди, сын, какая минутка — мы будем жить вечно… Чего стряслось?
— Леху Суворова избили…
Василий Павлович усмехнулся:
— Водкин, ты слышишь, что творится-то?.. Боксеру по морде надавали.
— Не может быть! — сделал строгое лицо Петров-Водкин. — Да как же им не стыдно!
Артем вздохнул:
— Я серьезно… Его отоварили в парадной, били ведром с кирпичами. Пол-брови — как слизало. На соревнованиях Леха больше никогда не сможет выступать… Он только сегодня второе место по городу взял…
Василий Павлович помотал головой:
— И в чем проблема?
Артем упрямо наклонил голову:
— В этом… Непонятно все… Его как будто ждали специально…
Токарев-старший прищурился:
— И в чем странность? Боксеру, твоему корешу, в парадной наваляли. Почему-то ведром. И что? Странно, что бьют обычно в голову, или странно, что ведром? Цапнулся твой Леха где-то со шпаной, вот они его и встретили… Мы-то чем помочь можем?
Токарев-младший понимал, что отец говорит так не от черствости, а потому, что знает реальную практику работы УРа, и все равно не согласился — душа протестовала:
— Леха никогда ни с какой шпаной не бился, предпочитал по морде получить, был случай — он же понимает, что у него удар страшный. Леха — он вообще почти «толстовец». Здесь что-то другое… Позвони…
Василий Павлович нахмурился, давя в себе раздражение:
— Кому и зачем? Я бы сказал: на хера? Злодей пойман?
— Нет…
— Тем более… Слушай, давай делом займемся. Леша твой жив, очухается, до свадьбы — заживет. Давай набирай разных авторучек — присоединяйся к нарушителям социалистической законности. И не забивай мне голову…
— Подожди, папа…
И Артем все-таки рассказал подробно, сухо и детально все, что узнал о нападении со слов Алексея и по результатам своего осмотра лестничной клетки. Много времени рассказ не занял.
— М-да, — сказал отец, когда сын замолчал. — Водкин, слыхал?
— Угу, — кивнул Петров.
— Тогда — мнение подбрось!
Петров-Водкин пожал плечами и почесал в затылке.
— А что тут… Несовершеннолетний мудак тырил газеты и журналы из ящиков, рядом почему-то стояло ржавое ведро (не факт, что он с ним пришел, его кто угодно мог приволочь по миллиону причин). Он складывал газеты в ведро, чтобы проходящие не увидели беспорядка. Получил поджопник — испугался — отмахнулся. Попал удачно — ваши не пляшут. Все — лейся песня!
— Во, — одобрительно кивнул Токарев-старший. — Моя школа! С ходу, правда, не раскрытие, а — сокрытие, но — на то воля товарища СТАТИСТИКА.
Артем сжал зубы и, понимая, что, наверное, ничего убедительного добавить не сможет, все же попытался еще раз:
— Пап, я не спорю, но… Понимаешь, мы сегодня с Анькой на соревнованиях были, как раз Лехин бой смотрели… И я назвал его манеру доброй… А там был какой-то чувак странный, он выше сидел, я его лица не видел, он комментировать начал… Что, мол, доброта — это всегда слабость и проигрыш, и что, мол, Леху и на улице урыть — не фиг делать… Анька ему еще сказала что-то типа, мол, попробуй…
— И что?
— Ничего… Но он очень как-то странно говорил. Знаешь, как будто рассуждал, что сильная личность — может все… Нездорово так рассуждал, тревожно… И сразу после этого — Леху чисто и грамотно делают, и ничего не берут при этом… Не случайное это совпадение…
* * *
В кабинете повисла тишина. Потом Петров-Водкин хрюкнул, но тут же, сделав серьезное лицо, направился к выходу:
— Я сейчас. Вы тут поговорите пока, а я за ручками.
Отец и сын остались в кабинете вдвоем. Наконец Василий Павлович сказал негромко:
— Ну и как прикажешь реагировать? Водкин — человек деликатный, потому здесь ржать не стал, к себе пошел… Все — харэ трепаться! В то время как все здоровые силы пытаются уйти от уголовной ответственности, совершая новое должностное преступление, то есть борются за переходящий вымпел лучших по раскрываемости имени Сутулова, некоторые переживают из-за разбитой хари… Позор!
…Чуть позже, чувствуя все-таки обиду и несогласие сына, прилежно писавшего новую КП, Василий Павлович вернулся к, казалось, уже закрытой теме:
— Ты пойми… Дело ведь не в том, что лень морочиться… Просто… Понимаешь, я без малого двадцать лет в розыске — и не видел ни одного фильма и не читал ни одной книги, где бы хоть как-то похоже рассказывалось о том, как на самом деле совершаются и раскрываются преступления. Потому что в книгах и фильмах должно быть красиво и интересно. А в жизни — в жизни все намного проще и приземленнее. В абсолютно подавляющем большинстве случаев самая простая и банальная версия и оказывается самой реальной — наиболее близкой к тому, что на самом деле случилось. Но есть любители романтизировать — и у нас в розыске, кстати говоря — тоже. Знаешь, такие пиздоболы, которые вместо того, чтобы работать, начинают версии перебирать — и заходят, бывает, далеко. Мне и про Достоевского доводилось слышать, и про мистику, и даже, извини, про внеземные цивилизации. Это — дело такое только начни, так заговориться можно — до сумасшествия один шаг останется… Люди так себя сами утешают и развлекаются — чтобы жизнь не казалась слишком серой, обыденной и прозаичной… «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман»… или «все возвышающий»? Не важно. Это я к чему — по поводу Лехи твоего… Там, с ведром, — действительно что-то… Какой-то перебор…
— Так скажи своим, в отделении, — вскинул голову Артем.
— Что сказать? — перебил его отец. — Что с ведром перебор? Что были какие-то странные слова непонятно кого на соревнованиях?
Артем молчал — крыть было нечем. Василий Павлович улыбнулся и потрепал сына по волосам:
— У этой странной истории есть две более-менее логичных версии, вытекающих из той информации, которую ты мне сообщил. Версия первая: у нас в городе появился некто — будущий (а может быть, уже и настоящий) суперпреступник и монстр. Вынашивая амбициозные планы и готовясь к будущим суперпреступлениям, этот гражданин тренируется пока на боксерах — призерах городских соревнований. То есть мы имеем пролог жуткого кошмара. И кровушки этот упырь, не оставляющий следов, и которого даже не разглядеть в толпе, еще попьет. Версия вторая: просто шпана, просто какие-то детали мы не знаем. Может, и Леха — по миллиону своих сугубо личных причин — не хочет говорить всего. Может, он чьей-то жене или дочке под юбку залез, а теперь стесняется… Короче — простая история, в которой мы просто чего-то не знаем. Ну, а теперь скажи мне: какая из двух версий приведет нас в сумасшедший дом, а какая — если и не даст раскрытия, то хотя бы позволит нам остаться нормальными людьми в реальной, а не киношной жизни?
— Вторая, — через силу, но все-таки улыбнулся после небольшой паузы Артем.
— Слава Богу, — с облегчением вздохнул отец. — А то я уж думал, что ты… это… Бубен Верхнего Мира услышал… Мистика — это дело такое, серьезное. Головой ебануться очень легко. …А что касается моих, из отделения, — просто на реверансы для Лехи людей нет. У нас сейчас как раз серия — развратные действия по малолеткам. И она — под сукном. Но — вчера поймали эту мразь. Сейчас из него выколачивают душу. Доказательств — ноль. Ты сам понимаешь, какие приметы и опознания у испуганных детей в 10–12 лет… Потому — либо выбьют и закрепятся, либо — могут быть проблемы.
— Понимаю…
Больше к истории с Лешей Суворовым не возвращались. Артем понемногу успокоился, умом приняв правоту отца. Самое странное заключалось в том, что опытный розыскник Токарев действительно интуитивно угадал в одной из двух своих с ходу выдвинутых версий. Но Артему стало бы по-настоящему жутко, если бы он узнал, какая из этих версий действительно — реальная…
Тульский
Сентября 1979 г.
Ленинград, В.О.
Артур жмурился на сентябрьском московском солнышке, раскинув руки на деревянной изрезанной перочинными ножами скамье. На душе было легко и ровно, клонившийся к оконцовке день не обещал неприятных сюрпризов, а вечером он собирался с ребятами завалиться на дискотеку в университетскую общагу — там у Тульского появилась знакомая, первокурсница с экономического. Девушка приехала в Питер из Новгорода, Артура по наивности тоже принимали за студента… Короче, планы были самые что ни на есть добрые…
— Эй, Артур! — со смехом окликнул чуть придремавшего в тепле Тульского Вася-Пряник, занявший в их ватажке место ушедшего в армию Гоги. — Тут маменькина сопля интересные набои дает. Хочешь постебаться?
Артур лениво отлип от скамейки. Рядом с Васей стоял щуплый паренек лет 15–16, по виду типичный «очкарик» — «интеллигент в маминой кофте» — нескладный, чистенько одетый и действительно в смешных очках — на резиночках между дужками.
— Из Крупы, что ль — поинтересовался Тульский — не у незнакомого очкарика, разумеется, а у Васи.
Тот мазнул рукой:
— Какое — пришлый с Линии.
— Дожили, — вздохнул Артур. — Ну, тащи сюда провокатора…
— Цып-цып-цып, — тоненько пропел Вася-Пряник, и «очкарик», растерянно озираясь, подошел к Тульскому.
— Здравствуйте…
— Здоровее некуда, — ухмыльнулся Тульский, рассматривая паренька в упор. — С чем пришел? Небось двадцать копеек, которые мама на завтраки дала, отобрал кто? Так мы — пас, мыв опасные истории не вписываемся.
— Ага, — подхватил Вася. — Нас в комсомол принять обещали, у нас — испытательный срок, понимаешь…
— Не, — совсем застеснялся мальчик. — Я по другому делу. По серьезному.
— По серьезному? — ужаснулся Артур, а Вася, возмутившись, враз огрубел голосом:
— Да ты куда нас втравливаешь?!
— Никак, рубль у тебя отняли? — догадливо прищурился Тульский.
У паренька задрожали губы, но он сделал усилие над собой и как мог твердо пролепетал:
— Нет, я по другому делу.
— Ладно, выкладывай, все равно — скучно, — милостиво махнул рукой Артур.
Парнишка глубоко вздохнул, как перед нырком, и вдруг выпалил:
— Только дослушайте до конца…
— Не обещаем, — развел руками Тульский. — Может, ты сквернословить будешь?
— Я не понял, — набычился Пряник. — «Только» — это что, угроза?
«Очкарик» смешался вновь, но тут же поднял голову, демонстрируя решимость идти до конца, несмотря ни на что:
— Родители заставляют меня заниматься музыкой…
— Аналогичная история произошла на Минской пересылке, — серьезно сказал Артур Васе. Пряник понимающе кивнул.
— Я прошу вас, дослушайте, — в голосе маленького интеллигента послышались нотки отчаяния. — Только вы мне можете помочь… Я хожу к репетитору, тут недалеко, на Второй линии, первый этаж…
— Рояль не белый? — прищурился с подозрением Тульский.
— Нет…
— Это меняет дело, — облегченно вздохнул Вася.
Парнишка покрутил головой, нервно сжал пальцы и продолжил:
— Меня тошнит от музыки, от преподавателя и вообще… Я хочу… чтобы вы их ограбили… Не перебивайте, пожалуйста… Я все продумал. Когда буду у них пить чай на кухне — открою аккуратно щеколду на окне — оно выходит во двор… Форточку они не закрывают… У них семья приличная — муж какой-то ученый — книги, вазы, картины… Жена — учитель музыки… Там везде шкатулки, ящички. Я точно буду знать, когда они уедут на дачу. Дача, кстати, тоже — будь здоров. Заберите все — и им… ей, то есть… не до занятий со мной будет… какое-то время… А мне — отдайте спортивный велосипед, он в кладовке стоит. Все.
Парнишка шумно выдохнул, нервно вытер лоб. Какое-то время обомлевшие Артур с Васей не могли нарушить тишину…
Тульский потряс головой и уже абсолютно серьезным тоном, без прежней дурашливой издевки, сказал очень тихо:
— Похоже, действительно все…
Резким, неуловимым движением Артур схватил очкарика за волосы и пригнул к земле. Интересно, что сначала тело мальчишки инстинктивно среагировало, выгнулось, но мгновение спустя страх, видимо, победил — упругое сопротивление исчезло, парнишка рыхло осел, стукнулся коленками об асфальт. Вывернув мальчику голову, Тульский наклонился к нему вплотную, так, что почти дотрагивался своими губами до перекошенного лица:
— Я сейчас тебе глаз высосу… Опер по детям из 37-го послал?
— Како…го 37-го? — запинаясь, чуть не заплакал юный ненавистник музыкального образования.
— Быстро… Князев подослал? Говори тихо и быстро — останешься зрячим…
Мальчишка захлебнулся не слезами и болью, а, скорее — страхом и нервами.
— Уткт, уткт, — заходил по горлу его кадычок, глаза начали закатываться.
— Ладно, вставай, — Артур отпустил его, сунул руки в карманы и задумчиво наблюдал, как «интеллигенция» судорожно пытается прийти в себя…
— Ученый, говоришь?.. Мальчишка кивнул. Тульский цыкнул зубом, сплюнул и задал новый вопрос:
— Велосипед, значит? Ногти у твоей учительницы красивые?
— Да… Не очень длинные, такие — розово-голубые, пахнут… Артур покивал:
— А муж курит «БТ»?
— Да… — удивление в голосе мальчишки нарастало.
— И телевизор — ненашенский?
— Да… черного цвета…
— И сыр режут тонко и кладут в одну тарелку?
Паренек широко распахнутыми глазами изумленно смотрел на Тульского, ничего не понимая:
— А вы… Вы что, их знаете?
Артур вспомнил квартиру Дины, несостоявшейся своей любви, и ухмыльнулся жестко:
— Профессура… За границей бывали, публичные дома видали… Так когда они на дачу едут?
Парнишка оживился:
— А вы… Я — узнаю, узнаю точно.
— Как тебя найти, пианист?
— В 11-й школе… Точнее… лучше у школы с трех до четырех, мы там почти каждый день в «минус пять» играем…
— Ну, ладно, — подытожил беседу Тульский. — Рисковый ты, я смотрю, паренек… Иди. Настроение будет — потолкуем. Да, про глаза — помни, Князев один, а нас — много.
— Кто такой Князев? — не удержался от вопроса мальчишка, уже готовый припустить прочь с высокого старта.
— Тебе не грозит, — дернул уголком рта Тульский. — Исчезни.
Понукать дважды очкарика не пришлось — улепетнул он шустро, как воробей от вороны. Артур, прищурившись, смотрел ему вслед, а потом перевел взгляд на Васю, не проронившего во второй половине «допроса» ни слова. Пряник почесал в затылке:
— Ну что? Есть тема?
Тульский покачал головой:
— Порожняк, пустые хлопоты… А пацаненок забавный, даром что очкарик… Есть в нем что-то… Такой подрастет, злобу подкопит — и учительницу свою прям на рояле отдрючит, а потом струной от того же рояля ей же и горло распахтает… Варшава говорил, что интеллигенты, когда до края доходят, — зверствуют поболе простых — с выдумкой и фантазиями… Начитаются в своих книжках… Ладно, забудь. Постебались маленько, атмосферку колыхнули — и хорош…
Вася спорить не стал, хотя видно было, что мнение Тульского он разделяет не до конца. Но Артур был для Пряника авторитетом практически непререкаемым, а стало быть — забыли, так забыли…
На самом же деле Тульский ничего забывать не собирался — он, что называется, вполне «закусил тему». Просто Артур сразу же вспомнил слова Варшавы о том, что чем меньше людей в теме, тем меньше и риска запалиться. А Вася — он пацан, конечно, свой, но языком почесать любит, да и пуд соли с ним еще не съели. Пусть забудет, от греха, так оно спокойнее.
Варшаву Тульский нашел примерно через час у Андреевского рынка — вор сидел в будочке у своего приятеля, глухонемого айсора-сапожника, ждал, пока тот поставит набойки ему на ботинки. Варшава новую обувь страсть как не любил, предпочитал донашивать старую до последнего. При этом за ботинками своими вор следил почти по-офицерски, они всегда у него были начищены до какого-то невероятного глянца.
Подкатившись к профессору уголовных дел, меланхолически перебиравшему пальчиками ног в одних носках, Артур азартно выдохнул вместо приветствия:
— Варшава, можно сделать вещь.
— Делай, — с философским спокойствием ответил вор, не проявляя внешне никакого любопытства и даже не поворачивая головы в сторону бьющего копытом представителя подрастающего поколения. Однако совсем уж дотошный наблюдатель заметил бы, что морщины вокруг глаз Варшавы стали чуть глубже. Артур помялся и слегка сбавил тон:
