Ленинград, Васильевский остров 6 страница

Наконец на старой «шестерке» и двух газиках разъехались в разные адреса. Артему с недовольным Лаптевым, Каликовым и еще одним «бэхаэсником» пришлось ехать в Куйбышевский район.

Всю дорогу до адреса Лаптев бухтел, не особенно заботясь — слышат его критические замечания коллеги или нет:

— На обыск — и вчетвером! А? А на задержания они, наверное, всем отделом ездют… А у старшего их, слышь, Тема, — видел, какая рожа гладенькая? Заметь — и все при галстуках, прям как комитетчики… И где они столько глаженых галстуков берут…

Иногда Артем фыркал в воротник куртки, «бэхи» же делали вид, что ничего не слышат. Токарев-младший, кстати, тоже обратил внимание на красивые галстучные узлы у сотрудников ОБХСС. Завязать такой узел — это же целая наука! Сам Артем как-то раз попытался научиться по схеме на галстучной упаковке — продержался у зеркала стойко минут пятнадцать, сопя и прижимая концы губами и подбородком, потом ахнул, затянул в узел, рванул и окончательно испортил отцовскую обнову, подаренную ему одной знакомой на день рождения…

Когда доехали наконец до адреса, Лаптев, выгружаясь, сразу же ступил в глубокую лужу. Его многострадальный носок намок тут же чуть не доверху. Материться Лаптев не стал, а лишь заметил кротко:

— Теряю былую легкость.

Артем, зная характер старшего опера, понял: что-то будет. Настроение у старшего товарища — совсем говно. И это надолго. И лучше бы он выматери лея.

— За мной! — скомандовал между тем Каликов, элегантно перепрыгивая очаги липкой грязи перед парадной.

— Это мы что — из окопов в рукопашную встаем, что ли? — немедленно раздражился Лаптев, пытавшийся безуспешно оббить об асфальт листья, прилипшие к промокшему дырявому ботинку.

Артем догадывался — лучше сейчас к Сергею не лезть с сочувствием и урезониванием. Токарев еще не до конца правильно понимал глубинные причины раздражения Лаптева на «бэхов». Возраст Артема пока не позволял безошибочно делить людей на «своих» и «чужих» не юридически, а нутром. Токарев считал, что все, с кем он едет на обыск, — свои, а те, к кому едет, — чужие. Ему не хватало опыта, который мог бы подсказать, что бывает по-всякому…

Квартира, которую собирались обыскивать, располагалась на втором этаже.

— Странно, что не на последнем, — откомментировал Лаптев. — По всему сегодняшнему раскладу должна она была быть на двенадцатом этаже при сломанном лифте…

Каликов уже нажимал на кнопку звонка, вскоре из-за двери послышался встревоженный женский голос:

— Кто там? Мужа нет дома, открыть не могу…

Каликов откашлялся и начал скандировать свою должность, полномочия, санкции… Лаптев вежливо отодвинул коллегу, оперся плечом о косяк и, прикуривая, сказал по-простому:

— Давай, мать, открывай, сама знаешь — дверь вышибем… Да тебе, наверное, дружки-то уже сообщили.

— Какие дружки? — зашипел нервно Каликов. — Не могли они…

— Сообщили, сообщили, отмахнулся от него Сергей. Дверь, как ни странно, открылась.

— Ну что же делать… Проходите!

Открывшей женщине — усталой и взвинченной — было лет под тридцать. Видно было, что она не знает, как себя вести, — то ли хамить, то ли, наоборот, молчать. Картина, в общем, грустная, но достаточно типичная. Хуже, когда с порога ор начинается или слезы с соплями — надо как-то успокаивать, а успокаивая, можно и самому — в такое сорваться…

В общем, вошли. Среди соседей быстро нашли понятого, второй был не нужен, вторым был Артем. Несмотря на позднее время, соседа упросили быстро — соседям, кстати, почти всегда интересно, в отличие от прохожих на улице. Прохожих-то — поди отлови да уговори — замучаешься.

Для проформы показали хозяйке постановление, она сделала вид, что прочитала. Люди редко всматриваются в постановления дотошно — сами все понимают…

Помаленьку начали шукать. Каликов сразу полез в секретер, достал коробку из-под московских конфет «Тройка» и пригласил понятых подойти поближе. В коробке лежала валюта — оперативники знали, что фальшивая, но, кстати, до того, как эксперт подпишет справку, все денежные знаки считаются настоящими.

— Что вы можете сказать по этому поводу? — торжественно спросил у хозяйки Каликов. У нее глаза уже набухали слезами:

— Вам и так муж уже все рассказал, раз вы малом деньги отыскали…

Второй сотрудник ОБХСС — молчаливый, собранный, вежливый — внес «валюту» в опись.

Квартирка-то, кстати говоря, была так себе — не хоромы, хотя и не сказать, чтобы хозяева голодали. Попадались в ней и западные этикетки, и диковинные пепельницы, и стаканчики с изображенными на них невиданными гоночными машинами. Обыск подходил к концу — всем и так было ясно, что все нашли сразу и в одном месте. Лаптев вообще с самого начала не столько «шмонал», сколько делал вид. В туалетном шкафчике он обнаружил ящик для инструмента, а в нем маленькую-премаленькую отверточку. Брат Сергея подхалтуривал на ремонте радиоаппаратуры всех мастей и разновидностей — Лаптев подумал о нем и сунул инструментик себе в верхний карман пиджака.

От соседей не вовремя вернулся сын — парнишка лет девяти, не больше. Огромными глазами он не по-детски серьезно и как-то… тускло… смотрел на взрослых незнакомых дяденек. Дяденьки делали вид, что не замечают ребенка. Артем вздохнул и присел рядом с парнишкой на корточки:

— Ну, как дела, брат?

Мальчик преувеличенно добрый тон не принял, покачал головой и неожиданно ответил:

— Скверно.

Это слово, такие соответствующее возрасту ребенка, непонятно почему зацепило Токарева. По мнению Артема обозначить имевшую место быть ситуацию словом «скверно» мог бы какой-нибудь приват-доцент из дореволюционной России (вроде того, кого играл Баталов в «Беге»), но никак не советский пацаненок. От короткого слова, произнесенного ребенком, вдруг так повеяло тоской и обреченностью, что у Токарева-младшего первый раз в жизни кольнуло сердце. Он даже грудь потер через рубашку…

Неожиданно мальчик направился в центр комнаты. Он подошел к столу и тихо (однако все почему-то услышали) произнес:

— Это папа вчера принес… Я очень хотел посмотреть…

А на столе лежала обнаруженная товарищем Каликовым игровая приставка к телевизору, сверкающая ненашенской упаковкой. Такие приставки были в то время диковинкой еще большей, чем видеомагнитофоны. Про такие приставки уже что-то слышали, но никто из сотрудников Василеостровского РУВД их еще никогда не видел — это точно.

Довольный добычей Каликов что-то хмыкнул про фарцовку и контрабанду — возможно, что и справедливо. Второй «бэх» — вежливый молчун — даже заерзал на стуле в предвкушении возвращения в РУВД и подключения электронного чуда — как перед нераспечатанным еще порнографическим журналом…

…Артем и сам не понял, как очутился у стола и почему сказал Каликову шепотом — но смело и указующе:

— Оставь!

Лаптев, словно почувствовавший что-то, тоже оказался поблизости и с развязностью (но не прежней, органичной, а чуть фальшивой) поддержал Токарева:

— Ой, надо нам это… Описывай, сдавай следователю. Оставь погремушку.

— А это не твоя забота — грубо парировал Каликов, кожей почуявший покушение на добычу. — Вы нам приданы, а не наоборот… Вернее, ты придан… с понятым… своим.

Вот это «своим», произнесенное после короткой паузы, и стало роковым.

— Я чегой-то недопонял… — вскипел офицер уголовного розыска, плечом оттирая Артема в сторону. Такие офицеры, как Сергей, могли вынести все, что угодно, кроме неуважения к «траншеям» и к тем, кто в них живет и воюет.

— А чего тут понимать? — Каликов несколько оробел оттого, что Лаптев при всех позволяет себе такую интонацию. — Игрушку изымаем, и точка! Делай свое дело…

— Ага, — кивнул Лаптев, складывая губы трубочкой — То есть делай, что ты приказываешь?!

Каликов замялся, ощущая нарастающее обострение. Второй «бэх» уткнулся в опись и делал вид, что ничего не слышит:..

Артем увел мальчишку на кухню, усадил на табуретку и собрался было по-взрослому поговорить с ребенком. Но тут у него в груди что-то снова екнуло, и он резко вернулся в комнату. Коротко глянув на онемевшего Каликова, Токарев схватил яркую коробку со стола и молча унес ее на кухню.

Каликов хрюкнул носом и направился было за Артемом.

— Молодой человек! Вы пока еще понятой… Договорить ему не дал преградивший проход на кухню Лаптев:

— Артем прав. Нам забава, а пацану праздник. Отца-то не выпустят, — тон Сергея был уже абсолютно серьезным. Каликов безуспешно попытался обогнуть офицера угрозыска, остановился и зашипел:

— А у моего сына такой игрушки нет!

— И что?! У него есть ты!

— Мы… Мы обязаны арестовать имущество, нажитое незаконным путем!

— Велико имущество!

— Знаешь, сколько на черном рынке стоит?!

— Догадываюсь… И что?

— В доход государства — вот что!

— He нравится мне, когда государству таким образом доход пополняют.

— Что?! — Каликов придал своему лицу крайне заинтересованное выражение. — Может тебе, и…

— Давай-давай, — зло улыбаясь поощрил его Лаптев. — Давай — про то, что мне и само государство не нравится, вместе с партией и правительством! Давай!

— А все начинается с потакания…

— Да пошел ты в жопу!!!

Растерявшаяся хозяйка успела тактично выскочить из комнаты, второй «бэх» уже просто медитировал в описи, а сосед-понятой слушал милицейский диалог с восторженным выражением на глуповатом лице — во, мол, дают, во дают-то!

Тем временем Артем сунул приставку в руку мальчику:

— Дуй к соседям, спрячь! Мальчишка сглотнул и спросил — уже по-детски:

— А они не будут меня искать?

— Нет, — покачал головой Токарев. — Не будут.

— Попадет вам! — понимающе улыбнулся парнишка и шустро юркнул в коридор. От этой улыбки Артему стало светло, она подтверждала, что все он сделал правильно…

Услышав, как хлопнула входная дверь, Кали-ков прошел резко в коридор, заглянул на кухню, поймал издевательский взгляд хозяйки и обо всем догадался.

— Ну, ладно, — сказал он со скрытой угрозой. — Ладно…

Потом быстро дописали протокол, все расписались, и оперативники с понятыми вышли из квартиры. Спустившись до первого этажа, Лаптев вдруг вспомнил про отверточку и побежал назад. Хозяйка еще не успела запереть дверь и смотрела на опера непонимающе. Лаптев вынул отвертку из кармана и положил ее на полочку в прихожей — рядом с губной помадой.

— Я тут у вас забыл случайно, — Сергей и сам не понял, что, собственно, сказал. Хозяйка тоже ничего не поняла, взяла отверточку, повертела ее в руках, положила обратно и наконец-то расплакалась вволю.

…В машину залезали молча, сопя и толкаясь чуть ли не специально. Атмосферка сгустилась — хоть ножом ее режь.

— Ну что? Мимо кассы? — спросил водитель, учуяв напряжение.

— Ты давай — вперед смотри! — зло обрезал его Каликов.

— Куда?.. Да я вообще после смены… Дежурный упросил пересесть с козелка! Сейчас выйду — и домой! Тоже мне, командир! — разошелся младший сержант Старков, водитель дежурной машины по РУВД.

Лаптев положил ему руку на плечо и сказал тихо и устало:

— Вить, давай в отдел, а? После делаемся, поздно уже…

Возвращались молча. По прибытии в управление Лаптев и Токарев попрощались с «бэхами» кивками, руки пожимать не стали и нырнули в ОУР. Уже в кабинете Артем стал оправдываться, сказал, что может предупредить отца — но Сергей только отмахнулся:

— Пустое…

А вот Каликов не отмахнулся. Он, как говорят зэки, «первым добежал до оперчасти», — то есть официально доложился утром своему руководству. И доклад его выглядел следующим образом: когда он, Каликов, во время обыска обнаружил залежи импортной видеоаппаратуры, имеющей не только материальную ценность, но и явный интерес для следствия с точки зрения дальнейшего изобличения подозреваемого по иным эпизодам его преступной деятельности, старший оперуполномоченный ОУР Лаптев и его дружок понятой Токарев из неизвестных побуждений (не мешало бы выяснить — из каких) чуть ли не силой воспрепятствовали процессуальным действиям. Второй опер ОБХСС молча кивнул, подтверждая доклад Каликова…

Ну и — пошли звонки по служебным телефонам, начались раздраженные разбирательства, вылившиеся во вполне официальную служебную проверку. Формально — не формально, а офицеров заставили писать рапорта… И вдруг — все как опомнились: а ведь Токарев-младший — он же судимый! Как будто раньше не знали… Знали, конечно, и раньше весь этот скверный анекдот, но… А тут — дело такое, скандал-то уже и до главка дошел…

Токареву-старшему напрямую звонить не посмели — то ли понимали отцовские чувства и прошлую несправедливость, то ли, — зная характер Василия Павловича — опасались нарваться на… а хрен его знает, на что, но…

В общем, начальник РУВД мялся-мялся, а потом сам спустился к Токареву в кабинет и начал так — издалека:

— Палыч… гм… Ну… Прошлое-то не исправишь, всем все не объяснишь, и в газете не пропечатаешь. Ты пойми — неправильно это…

— Что неправильно?! — вставая перед руководством, спросил сквозь зубы Василий Павлович — хотя, конечно, прекрасно понимал, о чем идет речь.

Начальник РУВД страдальчески вздохнул:

— Ну… то, что ранее судимый… спокойно, спокойно… является внештатным сотрудником… там…

— Не «там», а у нас в РУВД!

— Вася… Ну ты же видишь — как что, так всплывает!

— Говно в коллективе всплывает, — отвернувшись к окну, тихо сказал Токарев.

— Согласен, — дернул шеей начальник РУВД. — Ну, неправильно… Но ты меня-то пойми…

— Понял, — еще тише сказал Василий Павлович и кивнул с горькой усмешкой — нет, лишь с намеком на нее.

Лицо начальника РУВД пошло красными пятнами:

— Нет, не понял!!! Твою мать!!! Я что — крыса отъевшаяся?! Что за тон?! Сам же мне говорил: соглашайся на начальника — а мне эта должность на хрен не вперлась!!! Говорил?

— Говорил…

— Что, хуево вас прикрываю?

— Согласен…

— А раз согласен, то… Должен понять. А то я — крайний. В управлении кадров считают, что я тут «малину» развел, а в ОУРе — дескать, братву сдаю! Оно мне надо?! Меняемся местами?! А?!

Начальник РУВД еще долго надрывался (хотя Токарев-старший и не спорил с ним — просто молчал), а потом устал и ушел, даже не хлопнув дверью.

«Лучше бы уж хлопнул», — подумал Василий Павлович, закуривая и растирая ладонью поверх рубашки левую половинку груди…

А начальник РУВД вернулся к себе в кабинет и дал команду отметить в приказе старшего оперуполномоченного Каликова, как проявившего бдительность и принципиальность, а приказ огласить всему личному составу РУВД. Это было единственное, чем он мог отомстить за Токарева-младшего.

(…Приказ огласили, и с Каликовым перестала здороваться даже Светка-кинолог. Лаптев потом по пьяной лавочке пытался начистить рожу Каликову, но «бэх» словно чувствовал — всегда вовремя куда-то испарялся. Отношения между ОУРом и ОБХСС стали напряженными — это очень-очень мягко говоря. Цепная реакция амбиций десятков характеров довела в конце концов начальника РУВД до натуральной истерики, и однажды на очередной оперативке он сорвался на всех сразу и выдал незабываемый перл: «Все, хватит!!! Завтра всем собраться по тревоге на случай войны! Тревожные чемоданы и противогазы буду лично проверять у каждого!!! Все!!!» Еле-еле его успокоили…)

 

* * *

 

Из статьи известного писателя и журналиста Гелия Ядова

 

«СКОЛЬКО ЛИЦ У МИЛИЦИИ?»

 

…Я продолжу. Алчущие антиквариата сотрудники УБХСС Ленинграда приходят к ветерану войны Г., переворачивают все, как при обыске в «квартире Ульяновых» (я был через несколько часов у неё после обыска, поэтому так уверенно и пищу), изымают ценности, доводят хозяйку до сердечного приступа. Через месяц дело в отношении ее прекращают за отсутствием состава преступления и все ценности возвращают без особых извинений.

А вот пример методов, применяемых при подобных «расследованиях». В.Укупина «пригласили» сотрудники ВХСС Василеостровского РУВД Ленинграда и потребовали оговорить «нужных» коллекционеров. Когда же Укупин отказался, то старший оперуполномоченный Каликов «разъяснил» ему: «Отберем твою коллекцию, задержим, к чертовой матери, а у тебя, кажется, тяжело больная астмой мамуля?»

По заявлению лиц, незаконно оказавшихся под прессом подобных «Каликовых», у них были совершены во время обысков кражи личного имущества.

А какова реакция руководства МВД?

Простая! Факты не подтвердились.

Все это мерзко! Или я напрасно обобщаю?..

 

 

* * *

 

А Василий Павлович вернулся в день своего разговора с начальником домой раньше обычного. Артем видел, как отец мается, но не знал, чем помочь. Сбегал за водкой. Подошел Богуславский, и начались посиделки, которые Токарев-младший очень любил — еще с детства. На этот раз, правда, «фуршет» получился совсем даже не веселым. Отец и Богуславский наперебой пытались что-то объяснить Артему, — что каликовых много, что они — «эхо прошлого», что государство не может позволить себе думать о каждом, пытаясь думать обо всех сразу… Богуславский даже договорился до того, что среди жуликов в процентном соотношении мерзавцев столько же, как и среди ментов…

А совсем уже к ночи, когда отец с сыном остались одни, выпивший много, но не сильно захмелевший Василий Павлович начал вдруг говорить Артему такие вещи, которые никогда не говорил раньше:

— Ты меня знаешь, сын, а я — знаю, как устроена житуха. На бабу надо смотреть, не когда она сигарету прикуривает, груди под сопли подставляя, а когда она в общественной бане с тазиком… И если не оттолкнет такая картинка — тогда да, можно сказать, что действительно — нравится… Что ты улыбаешься? Это я к чему — к тому, что точно так же надо подходить и к работе… Считалочку помнишь нашу — «впереди идет ОУР, вечно пьян и вечно хмур»? А почему он вечно пьян и хмур? А потому, что забыться хочется. И дело-то не во внешней грязи… Ну убил, ну ограбил, ну попал, ну в тюрьму… Знаешь, сынок, мы собаки легавые, норные, царю служим… Часто цари… того… ну и мы… Легко, что ли? Ты вот пока видел только затрещины, да все за дело — ну, поддадим раз-два… А знаешь, как бьют по-настоящему — чтобы бить? Это не ринг… Я видел, как противогаз надевают и, пережимая шланг, душат, да так душат, что потом водой отливаешь… Наручники вбивают, аж под кожу, да часами держат… К турнику подвешивают… Бляди штабные ничего, кроме шариковых ручек за тридцать пять копеек, не дадут, но — «колите»! «Колите»… Так дайте колун!!! Дадут… Дадут, если прокатит, — пару лет условно… «Кто вам позволил нарушать социалистическую законность?!» Ненавижу… И прокуратура — тут как тут: «Нельзя раскрывать преступления преступными же методами»…

А обыскивать матерей ни в чем не повинных из-за сыночков-мудозвонов?! Сидишь на кухне, приговариваешь: «Мамаша, будет вам, все устроится»… А сам знаешь, что все уже устроилось — лет на пять! Однажды ребенок на обыске вышел, радостный такой, лет семь… «Здравствуйте, дядя, вы мои игрушки хотите папе отдать?» Так стало противно. Я — не виноват, а — как подонок, ежели со стороны взглянуть… А липа? Сплошная же липа!!! Раскрываемость 96,7 процентов — это же бред! Я тут почитал — в Англии, с их техникой и Скотланд-Ярдом — по квартирным кражам раскрываемость 17 процентов, а у меня в отделе — 96,7!!! И до какого, интересно, уровня у нас понимают, что это — липа? А по-моему, — все все понимают. И все равно — материал за материалом зажимаем — лишь бы не возбудить дело! В день по пять преступлений совершаем… Да блатной урка колбасит меньше! Ничего! Мы на этот абсурд отвечаем авангардом — даешь раскрываемость 102,4 процента! Это как же?.. А так — с учетом раскрытий прошлых лет… Главное — не сойти с ума и не поверить во всю эту белиберду самому… Что ни агент — то либо «макулатура», либо налетчик… Зато какие красивые приказы написали! Спецаппарат у них по приказам даже пиво пить не должен! Где же таких набрать — из передовиков «Скорохода»? А откуда они тогда про жулье знать будут? «Не ебет», — отвечают приказы…

Половина оперов — скрытые алкоголики, и это по моей, очень мягкой шкале. А у них ничего больше нет — только розыск да пол-литра… Да, для нас жулик милее честной соседки! Опера со щипачами на День милиции в служебном буфете ресторана «Метрополь» в обнимку до визга поросячьего нажираются… А на следующий день снова ловят и режут друг дружку! Зазеркалье… А я не хочу… Не хочу, чтобы ты пил краденый спирт да закусывал вареной колбасой, подаренной любовницей (она же — доверенное лицо) из магазина «Мясо»… Конечно, почвовед из тебя хреновый… Не надо себя обманывать… Спекулянтом ты тоже не станешь… Ну не твое! А ведь кем-то становиться надо… Мужику без серьезного занятия — никак нельзя, душа скурвиться может. Мужик либо должен уметь делать то, чего другие не могут и не умеют, либо добытчиком быть… Спецы сами ничего не добывают, но их добытчики кормят… Сейчас время интересное — перемены скоро пойдут, я их кожей чувствую… Я к чему… Знаю, что у вас половина вашего клуба «Ринг» приключения ищет на жопу! Ты — ты не вздумай к налетчикам податься. Сядешь. Сядешь!!! Это я тебе говорю…

Скоро времена настанут — можно будет и без налетов, и без внутреннего омерзения с богатых уродов свою копейку взять. Что ты лыбишься? Я же тебя чувствую — ты у нас в розыске вольности хлебнул, а вольность и законопослушность сочетаются плохо… Куда тебе с таким характером — не в народное же хозяйство… На законы плевать либо у нас в розыске можно, либо… Кто в наш мир зашел, тому из него выйти трудно — если только на другую сторону медали — но это тоже не для тебя — на другую сторону, — ты же у меня не такой дурной, сынок… А еще можно не на другую сторону, а по ребру — но это тяжелее всего… Я, конечно, всегда помогу, и ребята… Слушай, может ты, пока учишься — вышибалой в баре поработаешь каком-нибудь? А что? Во, я придумал… Тоже дело — доброго паренька от пьяни защитишь, ну, там, треху-другую с богатея снимешь. У меня спрашивай, ежели что… Плюс цынканешь мне, ежели что будет странного… Что ты уставился? Врать друг другу лучше? Ну, отрезала тебя жизнь от погон! Но пока я и мои товарищи живы — ты с отделом все равно одной крови! А жить, крутиться все равно придется… И мужиком становиться… Нет, ты не думай, про вышибалу я — фигурально, не обязательно буквально…

Отец говорил еще долго, постепенно начинал повторяться и сбиваться. Артем смотрел на него молча, сдерживая желание обнять его, прижаться… Когда Василий Павлович задремал прямо за столом, Токарев-младший переложил его на кровать, а сам долго сидел рядом…

…Утром он проснулся за минуту до того, как прозвенел будильник. Артем чувствовал, что прошедшая ночь очень многое в нем перевернула — и дело было совсем не в том, что в его сознании разрушился романтический образ сотрудника милиции. Эта ночь подвела черту под очередным этапом взросления.

Вечером после тренировки Токарев-младший не поехал к отцу на работу, а зашел со своими боксерами в пивбар «Жигули». Зашел, кстати, не в первый раз, но теперь — зашел по-другому. Он не искал сочувствия, но нахлынувшее чувство незаслуженного одиночества заставило Артема по-новому присмотреться к ребятам, с которыми он тренировался. И Токарев увидел энергетику, ритм пульсирования некой силы — увидел все то, чем еще недавно с юношеским максимализмом наделял лишь сотрудников уголовного розыска. Да, энергетика была другая — но она была! Спортсмены после тренировки сидели, демонстрируя спокойную уверенность в себе и чувство собственного достоинства. Они больше сидели, чем пили пиво, потому что по тем временам «Жигули» считалось центром показного могущества — мест там не было никогда, а парни заходили внутрь даже без стука. Аура вокруг их стола клубилась тревожная — но лишь для тех, кто не умел уважительно вести себя. Эти парни еще не были «братвой», потому что и слово «кооператор» еще не проникло в обиходно-разговорный язык. Но потенциал для скорых социальных перемен уже чувствовался во вбитых носах боксеров. Скоро, совсем скоро они перестанут скромничать и на целое десятилетие станут героями, хозяевами и антигероями огромной страны. Сейчас они считали каждые тридцать пять копеек на лишнюю кружку пива — а совсем скоро будут пересаживаться в автомашины, которые не могла себе позволить даже Галина Брежнева. Сейчас они еще опасались конфликта с сержантом милиции, а пройдет несколько лет — и весь КГБ будет вызывать у них лишь хохот…

Всего этого Артем, разумеется, не мог знать и чувствовать. Он ощущал лишь вольность силы и то, как отступает тоска одиночества.

Дурак бы сказал, что Токарев-младший «переметнулся»…

 

 

Тульский

 

 

Июня 1984 г.

Ленинград

…После памятного разговора с Варшавой, после выпускного бала Артура прошло ровно четыре года. Не сказать, что Тульский понял все, о чем говорил тогда вор, не сказать, что со всем согласился… Но авторитет Варшавы был слишком велик, и в топографический техникум Артур все же поступил. Смог и доучиться, и диплом получить, и пресловутое звание офицера запаса — хотя несколько раз был на грани отчисления — это за успеваемость, а то, что пару раз он за свои художества вместе со старой ватажной компанией только чудом срок не поднял — так про это в техникуме и не знали… Знал Варшава — ох и лютовал же он, особенно после второго, последнего — совсем дурного, случая, когда мордобой с недавним собутыльником для ребят, отнявших со злости у мужика сумку (почти пустую, кстати) лишь по Божьей снисходительности разбоем не обернулся… Ох и орал тогда вор — только что ногами не топал… И подзатыльники раздавал не поровну — Тульскому больше всех досталось. Запомнил тогда Артур слова Варшавы о том, как через глупость и дурь судьба необратимой стать может, потому что судимость и тюрьма — это клейма на всю жизнь, их не вытравишь, как детскую татуировку.

…Во многом соглашался Тульский с Варшавой, почти во всем — а вот в ментовку идти все равно не хотел. Душа не принимала. Видать, слишком много в детстве антимусорских прививок получил — кстати, и от того же Варшавы… Но перечить вору духу все же не хватило, да и не только в духе дело было. Тульский любил Варшаву, и ему, как это ни странно звучит, очень не хотелось его расстраивать… В общем, вскоре после окончания техникума очутился Артур в одиннадцатимесячной школе милиции в Стрельне. Не сказать, чтобы учиться там было совсем неинтересно — напротив, некоторые предметы Тульскому очень нравились — но он органически не переносил почти армейскую дисциплину и густой дух ментовской казенщины… А форму поначалу надевал аж с содроганием… Когда ему первый раз пришлось поехать в форме в Ленинград — Артур думал, что сгорит со стыда в вагоне метро, так ему казалось, что все на него ехидно пялятся…

…А по окончании школы милиции распределили младшего лейтенанта Тульского по предварительной договоренности в Василеостровский уголовный розыск. В 16-е отделение милиции на должность оперуполномоченного…

…Проработав в новой должности недели три, Артур совсем затосковал — ну не чувствовал он себя в ментовке своим — хоть ты тресни… А когда вокруг все чужие — тогда начинает глодать человека одна из самых страшных разновидностей одиночества — одиночество среди людей…

…Тихим летним вечером младший лейтенант милиции оперуполномоченный Артур Тульский сидел в своем кабинете, тосковал и придумывал разные способы, как уволиться из ментовки — так, чтобы и Варшава не придрался, и чтобы без особого скандала, и чтобы быстро… В голову, естественно, ничего толкового не лезло. Артур злился, курил и, прищурившись, смотрел в окно, словно надеялся увидеть там подсказку. Но вместо подсказки он услышал, как кто-то тихонько стучит по жесткому козырьку подоконника…

Надо сказать, что окна кабинетов уголовного розыска в 16-м отделении милиции выходили во двор, а сам отдел располагался на первом этаже — поэтому многим знакомым оперативников было легче войти под арку и постучать в окошко нужного кабинета. Ночами все происходящее в кабинетах было как на ладони. Худые старые гардины ничего не скрывали, поэтому друзья-товарищи-подруги подходили, присматривались и давали о себе знать, дергая рамы. Влезали тоже через окна. Нет, можно, конечно, было зайти и с набережной Лейтенанта Шмидта, но проходить через дежурную часть и отвечать на дежурный вопрос «Вы к кому?» — нравилось далеко не всем. Особенно женщинам, и особенно — замужним. Да и задорнее как-то залезать прохладным летним вечером через окно — опять же особенно для женщин и особенно, опять же, для замужних.

Регина, постучавшая в открытое окно кабинета Тульского лишь для демонстрации приличных манер (через открытое окно ведь и окликнуть не сложно), была как раз женщиной задорной и замужней одновременно…

Артур подошел, навис над подоконником.

— Во! — сказала Регина вместо приветствия, поднимая за горлышко бутылку «Советского шампанского».

— Во, — честно ответил Артур и вывернул демонстративно карманы брюк. Карманы не были пустыми — из них посыпались соленые ржаные гренки вперемешку с табачным крошевом.

— Пустяки! — лучезарно улыбнулась Регина, наводняя весь двор своим хорошим настроением. Мотнув хорошо подстриженными и тщательно уложенными в дорогой парикмахерской волосами, она храбро уцепилась за ржавый козырек подоконника.

Артур бережно, но плотно ухватил ее за кисти рук, Регина уперлась каблуками в стенку и, сделав два шажка, оказалась коленями на подоконнике. Внимательный и недоброжелательно-завистливый взгляд уловил бы в движениях женщины такую сноровку, которая вырабатывается лишь тренировками… Но, слава Богу, во дворе внимательных взглядов не было (а если и были бы… Гос-поди-и… и не такое тут вида-али…), а муж Регины вообще уделял внимание только интересам Родины, поскольку служил Председателем Комитета Государственной Безопасности по всей Эстонской ССР и чин, соответственно, имел генеральский. Поэтому Регина страшно боялась. Но, кстати, не мужа, а того, что Артур может случайно узнать, кто у нее муж. И действительно, если бы младший лейтенант милиции узнал вдруг, что тихими ленинградскими вечерами в своем обшарпанном кабинете он обнимает жену генерала КГБ… Дело даже не в шоковом испуге, хотя он, конечно, присутствовал бы… Возникла бы… э-э…э… неприятная неловкость, потому что любому человеку в 1984 году совершенно ясно представлялась дальнейшая судьба младшего лейтенанта, отделения милиции и вообще всех, кто подвернется под руку, если не дай Бог супруг такого калибра!!! Даже теоретически — и то рассуждать страшно… Наверное, все отделение милиции в полном составе уехало бы на Алтай бороться с браконьерами, как тот злосчастный полк при Павле I — в Сибирь, только не «шагом а-арш!!!», а все на одном грузовике под рваным брезентовым тентом…