Лавчонка в Нью‑Ромней 12 страница

– Ну что это вы, дети, робеете да стесняетесь? – сказала она, и Киппс чуть не провалился сквозь землю.

Она принялась рассказывать, какая Элен деликатная натура, и всегда была такая, с малых лет, это заметно даже в мелочах, но тут прислуга принесла чай; за ней появилась Элен, заняла безопасную позицию за бамбуковым чайным столиком и зазвенела посудой, нарушив воцарившееся в комнате молчание. Немного погодя она упомянула о предстоящем спектакле на открытом воздухе: – «Как вам это понравится!» – и скоро они уже не чувствовали себя так неловко и связанно. Заговорили о лжи и правде на сцене.

– А я не больно люблю, когда пьесы представляют, – сказал Киппс. – Какое‑то все получается ненастоящее.

– Но ведь пьесы в основном пишутся для театра, – сказала Элен, устремив взгляд на сахарницу.

– Оно конечно, – согласился Киппс.

Наконец чай отпили.

– Что ж, – сказал Киппс и поднялся.

– Куда вы спешите? – сказала миссис Уолшингем, вставая и взяв его за руку. – Еще рано, а вам с Элен уж, наверно, есть о чем поговорить. – И пошла к двери.

 

 

В это великое мгновение Киппс окончательно растерялся. Что делать? Пылко заключить Элен в объятия, едва мать выйдет из комнаты? Очертя голову выпрыгнуть из окна? Но тут он сообразил, что надо растворить дверь перед миссис Уолшингем, а когда исполнил сей долг вежливости и обернулся, Элен все еще стояла за столом, прелестная и недоступная. Он притворил дверь и, подбоченясь, пошел к Элен. Он вновь почувствовал себя угловатым и неловким и правой рукой потрогал усики. Ну, зато уж одет‑то он как надо. Откуда‑то, из самой глубины его сознания, всплыла робкая, неясная и очень странная мысль: а ведь у него сейчас к Элен совсем иное чувство: там, на Лимпнской башне, что‑то между ними развеялось в прах.

Элен окинула его критическим оком, как свою собственность.

– Мама курила вам фимиам, – сказала она с полуулыбкой. И прибавила: – Это очень мило, что вы ее навестили.

Минуту они молча глядели друг на друга, словно каждый ожидал найти в другом что‑то иное и, не найдя, был слегка озадачен. Киппс заметил, что стоит у стола, покрытого коричневой скатертью, и, не зная, чем заняться, ухватился за небольшую книжку в мягком переплете.

– Я сегодня купил вам кольцо, – сказал он, вертя в руках книжку (надо же хоть что‑нибудь сказать!). И вдруг наружу прорвалось то, что было на душе: – Знаете, я прямо никак не поверю.

Ее лицо снова смягчилось.

– Вот как?

И, может быть, она прибавила про себя: и я тоже.

– Ага, – продолжал Киппс. – Все теперь вроде перевернулось. Даже больше, чем от наследства. Это ж надо – мы с вами собираемся пожениться! Будто я не я. Хожу сам не свой…

Он был такой серьезный, весь красный от смущения. И она увидела его в эту минуту совсем иными глазами.

– Я ничегошеньки не знаю. Ничего во мне нет хорошего. Я ж неотесанный. Вот познакомитесь со мной поближе и сами увидите: ничего я не стою.

– Но ведь я хочу вам помочь.

– Вам страх сколько придется помогать.

Элен прошла к окну, выглянула на улицу, что‑то, видно, решила и, заложив руки за спину, направилась к Киппсу.

– Все то, что вас тревожит, – сущие пустяки. Если вы не против, если позволите, я буду вас поправлять…

– Да я буду рад до смерти.

– Ну, вот и хорошо.

– Для вас это пустяки, а вот мне…

– Все зависит от того, согласны ли вы, чтобы вас поправляли.

– Вы?

– Конечно. Я ведь не хочу, чтобы вам делали замечания посторонние.

– О‑о! – В этот возглас Киппс вложил многое.

– Понимаете, речь идет о сущих пустяках. Ну, вот, вы, например, не очень правильно говорите. Вы не сердитесь, что я делаю вам замечание?

– Мне даже приятно.

– Прежде всего ударения.

– Это я знаю, – сказал Киппс и прибавил для убедительности: – Говорили мне. Тут вон какое дело: есть у меня один знакомый, из артистов, он все про это твердит. Даже учить обещался.

– Вот и хорошо. Надо просто за собой следить.

– Ну да, они ведь представляют, им без этого нельзя. Их этому учат.

– Разумеется, – несколько рассеянно сказала Элен.

– Уж это я одолею, – заверил ее Киппс.

– И как одеваться – тоже важно, – продолжала Элен.

Киппс залился краской, но по‑прежнему слушал с почтительным вниманием.

– Вы не сердитесь, что я об этом говорю? – снова спросила Элен.

– Нет‑нет.

– Не нужно так… так наряжаться. Нехорошо, когда все так с иголочки, сразу видно – только что от портного. Это уж чересчур. Кажется, вы прямо сошли с витрины… как самый обыкновенный богач. В платье должна чувствоваться непринужденность. Настоящий джентльмен всегда одет, как следует и при этом выглядит так, словно это произошло само собой.

– Будто надел чего под руку попалось? – огорченно спросил ученик.

– Не совсем так, просто нужна некоторая непринужденность.

Киппс кивнул с понимающим видом. Он готов был разорвать, уничтожить свой цилиндр – так он был огорчен.

– И вам надо привыкнуть держаться непринужденно на людях, – сказала Элен. – Просто надо поменьше стесняться и не тревожиться из‑за пустяков…

– Я постараюсь, – сказал Киппс, мрачно уставясь на чайник. – Буду стараться изо всей мочи.

– Я на это надеюсь, – сказала Элен; и на секунду коснулась рукой его плеча.

Киппс и не заметил этой ласки.

– Буду учиться, – сказал он немного рассеянно. Он был поглощен непосильной работой, которая совершалась у него в мозгу: надо же перевести на непринужденный и изящный язык корявый вопрос, который все не дает ему покоя: «Ну, а свадьбу‑то когда сыграем?» Но до самого ухода он так ничего и не придумал…

Потом он долго сидел в своей гостиной у растворенного окна и напряженно вспоминал весь этот разговор с Элен. Наконец глаза его чуть ли не с упреком остановились на новеньком цилиндре. «Ну откуда же мне все это знать?» – вопросил он пустоту. Тут он заметил, что в одном месте шелк потускнел, и, хоть мысли его все еще были далеко, он ловко свернул в комочек мягкий носовой платок и стал наводить глянец.

Мало‑помалу выражение его лица изменилось.

– Ну откуда ж мне все это знать, будь оно неладно? – сказал он и сердито поставил цилиндр на стол.

Потом встал, подошел к буфету, раскрыл все ту же книжицу «Как вести себя в обществе» и сразу же, не садясь, принялся читать.